Аристотель «Поэтика»: Еще о сказании: узнавание (1454b19)

16. Ἀναγνώρισις δὲ τί μέν ἐστιν, εἴρηται πρότερον· εἴδη [20] δὲ ἀναγνωρίσεως, πρώτη μὲν ἡ ἀτεχνοτάτη καὶ ᾗ πλείστῃ χρῶνται δι᾽ ἀπορίαν, ἡ διὰ τῶν σημείων. Τούτων δὲ τὰ μὲν σύμφυτα, οἷον ‘λόγχην ἣν φοροῦσι Γηγενεῖς’ ἢ ἀστέρας οἵους ἐν τῷ Θυέστῃ Καρκίνος, τὰ δὲ ἐπίκτητα, καὶ τούτων τὰ μὲν ἐν τῷ σώματι, οἷον οὐλαί, τὰ δὲ ἐκτός, οἷον τὰ [25] περιδέραια καὶ οἷον ἐν τῇ Τυροῖ διὰ τῆς σκάφης. Ἔστιν δὲ καὶ τούτοις χρῆσθαι ἢ βέλτιον ἢ χεῖρον, οἷον Ὀδυσσεὺς διὰ τῆς οὐλῆς ἄλλως ἀνεγνωρίσθη ὑπὸ τῆς τροφοῦ καὶ ἄλλως ὑπὸ τῶν συβοτῶν· εἰσὶ γὰρ αἱ μὲν πίστεως ἕνεκα ἀτεχνότεραι, καὶ αἱ τοιαῦται πᾶσαι, αἱ δὲ ἐκ περιπετείας, [30] ὥσπερ ἡ ἐν τοῖς Νίπτροις, βελτίους. Δεύτεραι δὲ αἱ πεποιημέναι ὑπὸ τοῦ ποιητοῦ, διὸ ἄτεχνοι. Οἷον [Ὀρέστης] ἐν τῇ Ἰφιγενείᾳ ἀνεγνώρισεν ὅτι Ὀρέστης· ἐκείνη μὲν γὰρ διὰ τῆς ἐπιστολῆς, ἐκεῖνος δὲ αὐτὸς λέγει ἃ βούλεται ὁ ποιητὴς ἀλλ᾽ [35] οὐχ ὁ μῦθος· διὸ ἐγγύς τι τῆς εἰρημένης ἁμαρτίας ἐστίν, ἐξῆν γὰρ ἂν ἔνια καὶ ἐνεγκεῖν. Καὶ ἐν τῷ Σοφοκλέους Τηρεῖ ἡ τῆς κερκίδος φωνή. Ἡ τρίτη διὰ μνήμης, τῷ αἰσθέσθαι τι ἰδόντα, [1455a][1] ὥσπερ ἡ ἐν Κυπρίοις τοῖς Δικαιογένους, ἰδὼν γὰρ τὴν γραφὴν ἔκλαυσεν, καὶ ἡ ἐν Ἀλκίνου ἀπολόγῳ, ἀκούων γὰρ τοῦ κιθαριστοῦ καὶ μνησθεὶς ἐδάκρυσεν, ὅθεν ἀνεγνωρίσθησαν. Τετάρτη δὲ ἡ ἐκ συλλογισμοῦ, οἷον ἐν Χοηφόροις, [5] ὅτι ὅμοιός τις ἐλήλυθεν, ὅμοιος δὲ οὐθεὶς ἀλλ᾽ ἢ Ὀρέστης, οὗτος ἄρα ἐλήλυθεν. Καὶ ἡ Πολυΐδου τοῦ σοφιστοῦ περὶ τῆς Ἰφιγενείας· εἰκὸς γὰρ ἔφη τὸν Ὀρέστην συλλογίσασθαι ὅτι ἥ τ᾽ ἀδελφὴ ἐτύθη καὶ αὐτῷ συμβαίνει θύεσθαι. Καὶ ἐν τῷ Θεοδέκτου Τυδεῖ, ὅτι ἐλθὼν ὡς εὑρήσων τὸν υἱὸν αὐτὸς [10] ἀπόλλυται. Καὶ ἡ ἐν τοῖς Φινείδαις· ἰδοῦσαι γὰρ τὸν τόπον συνελογίσαντο τὴν εἱμαρμένην ὅτι ἐν τούτῳ εἵμαρτο ἀποθανεῖν αὐταῖς, καὶ γὰρ ἐξετέθησαν ἐνταῦθα. Ἔστιν δέ τις καὶ συνθετὴ ἐκ παραλογισμοῦ τοῦ θεάτρου, οἷον ἐν τῷ Ὀδυσσεῖ τῷ [14] ψευδαγγέλῳ· τὸ μὲν γὰρ τὸ τόξον ἐντείνειν, ἄλλον [δὲ] [14a] μηδένα, πεποιημένον ὑπὸ τοῦ ποιητοῦ καὶ ὑπόθεσις, [14b] καὶ εἴ γε τὸ τόξον ἔφη γνώσεσθαι ὃ οὐχ ἑωράκει· [15] τὸ δὲ ὡς δι᾽ ἐκείνου ἀναγνωριοῦντος διὰ τούτου ποιῆσαι παραλογισμός. Πασῶν δὲ βελτίστη ἀναγνώρισις ἡ ἐξ αὐτῶν τῶν πραγμάτων, τῆς ἐκπλήξεως γιγνομένης δι᾽ εἰκότων, οἷον ἐν τῷ Σοφοκλέους Οἰδίποδι καὶ τῇ Ἰφιγενείᾳ· εἰκὸς γὰρ βούλεσθαι ἐπιθεῖναι γράμματα. Αἱ γὰρ τοιαῦται μόναι [20] ἄνευ τῶν πεποιημένων σημείων καὶ περιδεραίων. Δεύτεραι δὲ αἱ ἐκ συλλογισμοῦ.

Перевод М. Гаспарова

<1а. Еще о сказании: а) узнавание.>
[b19] Об узнавании уже сказано, что это такое. Виды же узнавания <таковы>.

[b20] <1> Первое, самое неискусное, к которому чаще всего прибегают за недостатком средств, — это <узнавание> по приметам. [b21] Приметы бывают иногда — природные (как «копье, какое носят Земнородные», или «звезды», которые <называет> в «Фиесте» Каркин), а иногда — приобретенные, причем из них иные на себе (например, рубцы), а иные при себе (например, ожерелья или, как в «Тиро», <узнание> по корытцу). [b25] Но и этими <средствами> можно пользоваться и лучше и хуже — так, Одиссей по его рубцу одним способом узнан был кормилицею, а другим способом — свинопасами; и когда <приметы являются только> для удостоверения, <как в последнем случае> и во всех ему подобных, то они менее искусны, а когда <являются сами собой> по ходу перелома, как в <сцене> омовения ног, то они лучше.

[b30] <2> Второе <узнавание> — то, которое присочинено самим поэтом, а потому неискусно. Этим способом Орест в «Ифигении» дает узнать, что он Орест: Ифигения <здесь открывает себя> с помощью письма, а Орест — <тем, что он> говорит то, что угодно поэту, а не сказанию. [b35] Поэтому такое узнавание недалеко ушло от вышеназванного, неудачного: <с таким же успехом> Орест мог бы иметь <приметы> и на себе (<сравни> «голос ткацкого челнока» в «Терее» Софокла).

[b37] <3> Третье <узнавание> — через воспоминание, когда <человек> увидит что-то и расчувствуется: так в «Киприйцах» Дикеогена <герой> заплакал, увидев картину, а в «рассказе у Алкиноя» зарыдал от воспоминаний, слушая кифариста, и через это оба были узнаны.

[55а4] <4> Четвертое <узнавание> — через умозаключение, как в «Хоэфорах»: «пришел кто-то похожий <на меня> — но похож <на меня> только Орест — стало быть, это пришел Орест». [а6] То же самое у софиста Полиида в связи с Ифигенией — <там> Орест вполне естественно рассуждает, что как сестра его была принесена в жертву, так и ему придется претерпеть то же; [а8] и в «Тидее» Феодекта <герой рассуждает>, что пришел сюда отыскивать сына, и вот погибает сам; [a10] и в «Финеидах» женщины, увидев местность, умозаключают о своей судьбе — здесь они были высажены, здесь им суждено и умереть.

[а12] <5> Есть еще и сложное <узнавание> — через ложное умозаключение собеседника, как в «Одиссее — ложном вестнике»: один говорит, что узнает лук <которого не видал>, а другой делает ложное умозаключение, будто первый узнает его <как видевший>.

[а16] <6> Но лучшее из всех узнавание — то, которое <вытекает> из самих событий, поражая самой своей естественностью, как в «Эдипе» Софокла и как в «Ифигении»: ведь так естественно, что она хочет передать письмо <домой>. [а19] Только такие <узнавания> обходятся без присочиненных примет и ожерелий; а на втором месте <следуют узнавания> через умозаключение.

Перевод В. Аппельрота

Что такое узнавание, сказано раньше; что же касается видов узнавания, то первый — самый нехудожественный и которым очень часто пользуются по недостатку умения — это узнавание посредством внешних признаков. Из них одни даны самою природой, как, например, «копье, что носят на себе сыны земли», или звезды, которые предполагал на своем «Фиесте» Каркин, а другие — приобретенные, притом или на теле, например рубцы, или вне его, например ожерелья, или узнание благодаря люльке в виде челнока в «Тиро». Но и ими можно пользоваться лучше или хуже; например, Одиссей благодаря рубцу узнан был одним способом кормилицей и другим способом — свинопасами; именно, узнавания для удостоверения менее художественны, как и все вообще подобного рода узнавания, а возникающие из перипетии, как в так называемом «Омовении», лучше. Второе место занимают узнавания, придуманные самим поэтом, а потому нехудожественные; так, например, Орест в «Ифигении» дает узнать, что он Орест; сестру же он узнает по ее письму, а он сам говорит то, что угодно поэту, но не следует из фабулы; поэтому этот род узнавания близок к только что указанной погрешности: [Орест] мог бы также иметь на себе некоторые признаки. Сюда относится и голос ткацкого челнока в Софокловом «Терее». Третье есть узнавание посредством воспоминания, когда кто-либо, при виде чего-нибудь, испытывает сильное волнение, как в «Киприйцах» Дикеогена: [герой] при виде картины заплакал; и узнавание в «рассказе у Алкиноя»: [герой], слушая кифариста и охваченный воспоминаниями, залился слезами, вследствие чего [герои] были узнаны. Четвертое узнавание вследствие умозаключения, например в «Хоэфорах» — что пришел кто-то [на меня] похожий, а похож на меня только Орест, — следовательно, это он пришел. И у софиста Полиида относительно Ифигении: вполне естественно Орест заключает, что сестра его была принесена в жертву, а теперь и ему придется претерпеть то же. И в «Тидее» Феодекта — рассуждение, что, придя, чтобы отыскать своего сына, он сам погибает. Таково и узнавание в «Финидах»; именно, при виде местности, женщины заключают о своей судьбе: здесь суждено им умереть, так как здесь же они были и высажены.

Возможно и некоторое ложное узнавание, основанное на ошибочном заключении театральной публики, например в «Одиссее, ложном вестнике»: Одиссей говорит, что он узна́ет лук, которого он не видал, а публика, уверенная, что он его не узнaет, вследствие этого составляет ложное умозаключение.

Лучшее же из всех узнавание, проистекающее из самих событий, причем изумление [публики] возникает благодаря естественному ходу происшествий; например, в Софокловом «Эдипе» и в «Ифигении», так как естественно, что она пожелала передать письмо. Подобные узнавания одни только обходятся без выдумки каких-либо примет; а за ними следуют те, которые основаны на умозаключении.

Перевод Н. Новосадского

О том, что такое узнавание, сказано раньше. А что касается видов узнавания, то первый и самый безыскусственный, которым чаще всего пользуются за недостатком другого выхода, — узнавание по приметам. Из примет одни бывают врожденные, например, «копье, какое носят (на своем теле) Земнородные», или звезды в «Фиесте» Каркина; другие — приобретенные впоследствии, притом или на теле, например, рубцы, или посторонние предметы, например, ожерелье или лодочка, посредством которой происходит узнавание в «Тиро». Этими приметами можно пользоваться и лучше и хуже. Так, Одиссея по его рубцу иначе узнала кормилица, иначе свинопасы. Узнавания, требующие доказательств, менее художественны, как и все такого рода, а возникающие из перипетии, как, например, в сцене омовения («Одиссея») лучше.

Второе место занимают узнавания, придуманные поэтом [вследствие этого нехудожественные]. Так, Орест в «Ифигении» дал возможность узнать, что он Орест. Ифигения открыла себя письмом, а Орест говорит то, чего хочет сам поэт, но не дает миф. Поэтому такое узнавание очень приближается к указанной мною ошибке ведь Орест мог и принести с собой некоторые доказательства. Таков же голос ткацкого челнока в Софокловом «Терее».

Третье узнавание — путем воспоминания, когда возникает какое-нибудь чувство при виде какого-нибудь предмета. Так, в «Киприях» Дикэогена герой, увидев картину, заплакал, а в «Рассказе у Алкиноя» (Одиссей), слушая кифариста и вспомнив (пережитое), залился слезами. По этому их обоих узнали.

Четвертое узнавание — при помощи умозаключения, например, в «Хоэфорах»: «пришел кто-то похожий (на меня), а никто не похож (на меня), кроме Ореста, следовательно, это пришел он». Или сцена с Ифигенией у софиста Полиида: Оресту естественно сделать вывод, что и ему приходится стать жертвой, так как была принесена в жертву его сестра. А в «Тидее» Феодекта герой заключает, что он и сам погибнет, потому что он пришел с целью отыскать своего сына. То же и в «Финеидах»: женщины, увидев местность, решили, что тут им назначено судьбой умереть, так как их там и высадили.

Бывает и сложное узнавание, соединенное с обманом публики, например, в «Одиссее-Лжевестнике» герой говорит, что он узнает лук, которого не видал; а публика в ожидании, что он действительно узнает, делает ложное умозаключение.

Но лучше всех узнавание, вытекающее из самих событий, когда зрители бывают поражены правдоподобием, например, в Софокловом «Эдипе» и в «Ифигении». Действительно правдоподобно, что Ифигения хочет вручить письмо.

Только такие узнавания обходятся без придуманных примет и ожерельев. Второе место занимают узнавания, вытекающие из умозаключения.

Translated by W.H. Fyfe

What a «Discovery» is has been already stated. [20] As for kinds of Discovery, first comes the least artistic kind, which is largely used owing to incompetence — discovery by tokens. These may be congenital, like «the spear the Earth-born bear» or stars, like those which Carcinus uses in his Thyestes; or they may be acquired and these may be on the body, for instance, wounds, or external things like necklaces, and in the Tyro the discovery by means of the boat. There is a better and a worse way of using these tokens; for instance Odysseus, by means of his wound, was discovered in one way by the nurse and in another way by the swine-herds. Discovery scenes constructed to prove the point are inartistic and so are all such scenes, but those are better which arise out of a reversal scene, as, for instance, in «The Washing». In the second place come those which are manufactured by the poet and are therefore inartistic. For instance, in the Iphigeneia Orestes revealed himself. She was revealed to him through the letter, but Orestes says himself what the poet wants and not what the plot requires. So this comes near to the fault already mentioned, for he might just as well have actually brought some tokens. And there is «the voice of the shuttle» In Sophocles’ Tereus.

The third kind is due to memory, to showing distress on seeing something. [1455a][1] An example of this is the scene in the Cyprians by Dicaeogenes; on seeing the picture he burst into tears: and again in the «Tale of Alcinous», hearing the minstrel he remembered and burst into tears; and thus they were recognized. The fourth kind results from an inference; for instance, in the Choephoroe «Someone like me has come; but nobody is like me except Orestes; therefore he has come». And there is Polyidus’s idea about Iphigeneia, for it is likely enough that Orestes should make an inference that, whereas his sister was sacrificed, here is the same thing happening to him. And in Theodectes’ Tydeus that «having come to find a son, he is perishing himself». And the scene in the Phineidae, where on seeing the spot the women inferred their fate, that they were meant to die there for it was there that they had been exposed.

There is also a kind of fictitious discovery which depends on a false inference on the part of the audience, for instance in Odysseus the False Messenger, he said he would recognize the bow, which as a matter of fact he had not seen, but to assume that he really would reveal himself by this means is a false inference.

Best of all is the discovery which is brought about directly by the incidents, the surprise being produced by means of what is likely — take the scene in Sophocles’ Oedipus or in the Iphigeneia — for it is likely enough that she should want to send a letter. These are the only discovery scenes which dispense with artificial tokens, like necklaces. [20] In the second place come those that are the result of inference.

Translated by S.H. Butcher

First, the least artistic form, which, from poverty of wit, is most commonly employed — recognition by signs. Of these some are congenital — such as ‘the spear which the earth-born race bear on their bodies,’ or the stars introduced by Carcinus in his Thyestes. Others are acquired after birth; and of these some are bodily marks, as scars; some external tokens, as necklaces, or the little ark in the Tyro by which the discovery is effected. Even these admit of more or less skilful treatment. Thus in the recognition of Odysseus by his scar, the discovery is made in one way by the nurse, in another by the swineherds. The use of tokens for the express purpose of proof — and, indeed, any formal proof with or without tokens — is a less artistic mode of recognition. A better kind is that which comes about by a turn of incident, as in the Bath Scene in the Odyssey.

Next come the recognitions invented at will by the poet, and on that account wanting in art. For example, Orestes in the Iphigenia reveals the fact that he is Orestes. She, indeed, makes herself known by the letter; but he, by speaking himself, and saying what the poet, not what the plot requires. This, therefore, is nearly allied to the fault above mentioned — for Orestes might as well have brought tokens with him. Another similar instance is the ‘voice of the shuttle’ in the Tereus of Sophocles.

The third kind depends on memory when the sight of some object awakens a feeling: as in the Cyprians of Dicaeogenes, where the hero breaks into tears on seeing the picture; or again in the Lay of Alcinous, where Odysseus, hearing the minstrel play the lyre, recalls the past and weeps; and hence the recognition.

The fourth kind is by process of reasoning. Thus in the Choephori: ‘Some one resembling me has come: no one resembles me but Orestes: therefore Orestes has come.’ Such too is the discovery made by Iphigenia in the play of Polyidus the Sophist. It was a natural reflection for Orestes to make, ‘So I too must die at the altar like my sister.’ So, again, in the Tydeus of Theodectes, the father says, ‘I came to find my son, and I lose my own life.’ So too in the Phineidae: the women, on seeing the place, inferred their fate — ‘Here we are doomed to die, for here we were cast forth.’ Again, there is a composite kind of recognition involving false inference on the part of one of the characters, as in the Odysseus Disguised as a Messenger. A said [that no one else was able to bend the bow; … hence B (the disguised Odysseus) imagined that A would] recognize the bow which, in fact, he had not seen; and to bring about a recognition by this means — the expectation that A would recognize the bow — is false inference.

But, of all recognitions, the best is that which arises from the incidents themselves, where the startling discovery is made by natural means. Such is that in the Oedipus of Sophocles, and in the Iphigenia; for it was natural that Iphigenia should wish to dispatch a letter. These recognitions alone dispense with the artificial aid of tokens or amulets. Next come the recognitions by process of reasoning.

Translated by I. Bywater

Discovery in general has been explained already. As for the species of Discovery, the first to be noted is (1) the least artistic form of it, of which the poets make most use through mere lack of invention, Discovery by signs or marks. Of these signs some are congenital, like the ’lance-head which the Earth-born have on them’, or ’stars’, such as Carcinus brings in in his Thyestes; others acquired after birth — these latter being either marks on the body, e.g. scars, or external tokens, like necklaces, or to take another sort of instance, the ark in the Discovery in Tyro. Even these, however, admit of two uses, a better and a worse; the scar of Ulysses is an instance; the Discovery of him through it is made in one way by the nurse and in another by the swineherds. A Discovery using signs as a means of assurance is less artistic, as indeed are all such as imply reflection; whereas one bringing them in all of a sudden, as in the Bath-story, is of a better order. Next after these are (2) Discoveries made directly by the poet; which are inartistic for that very reason; e.g. Orestes’ Discovery of himself in Iphigenia: whereas his sister reveals who she is by the letter, Orestes is made to say himself what the poet rather than the story demands. This, therefore, is not far removed from the first-mentioned fault, since he might have presented certain tokens as well. Another instance is the ’shuttle’s voice’ in the Tereus of Sophocles. (3) A third species is Discovery through memory, from a man’s consciousness being awakened by something seen or heard. Thus in The Cyprioe of Dicaeogenes, the sight of the picture makes the man burst into tears; and in the Tale of Alcinous, hearing the harper Ulysses is reminded of the past and weeps; the Discovery of them being the result. (4) A fourth kind is Discovery through reasoning; e.g. in The Choephoroe: ’One like me is here; there is no one like me but Orestes; he, therefore, must be here.’ Or that which Polyidus the Sophist suggested for Iphigenia; since it was natural for Orestes to reflect: ’My sister was sacrificed, and I am to be sacrificed like her.’ Or that in the Tydeus of Theodectes: ’I came to find a son, and am to die myself.’ Or that in The Phinidae: on seeing the place the women inferred their fate, that they were to die there, since they had also been exposed there. (5) There is, too, a composite Discovery arising from bad reasoning on the side of the other party. An instance of it is in Ulysses the False Messenger: he said he should know the bow — which he had not seen; but to suppose from that that he would know it again (as though he had once seen it) was bad reasoning. (6) The best of all Discoveries, however, is that arising from the incidents themselves, when the great surprise comes about through a probable incident, like that in the Oedipus of Sophocles; and also in Iphigenia; for it was not improbable that she should wish to have a letter taken home. These last are the only Discoveries independent of the artifice of signs and necklaces. Next after them come Discoveries through reasoning.

Traduction Ch. Emile Ruelle

I. En quoi consiste la reconnaissance. on fa dit plus haut. Quant aux formes de la reconnaissance, la première et celle qui emprunte le moins à l’art et qu’on emploie le plus souvent, faute de mieux, c’est la reconnaissance amenée par des signes.

II. Parmi les signes, les uns sont naturels, comme la lance que portent (sur le corps) les hommes nés de la terre, ou les étoiles que fait figurer Carcinus dans Thyeste. Les autres sont acquis et, parmi ces derniers, les uns sont appliqués sur le corps, comme, par exemple, les cicatrices; d’autres sont distincts du corps, ainsi les colliers, ou encore, comme dans Tyro, une petite barque.

III. On peut faire un usage plus ou moins approprié de ces signes. Ainsi Ulysse, par le moyen de sa cicatrice, est reconnu d’une façon par sa nourrice, et d’une autre par les porchers.

IV. En effet, les reconnaissances obtenues à titre de preuve et toutes celles de cet ordre sont moins du ressort de l’art; mais celles qui naissent d’une péripétie comme la reconnaissance qui a lieu dans la scène du bain, sont préférables.

V. La seconde forme comprend les reconnaissances inventées par le poète; aussi ne sont-elles pas dépourvues d’art. Par exemple, Oreste, dans Iphigénie en Tauride, reconnaît sa soeur, puis est reconnu d’elle, car celle, —ci le reconnaît par le moyen de la lettre; mais Oreste, lui, dit ce que lui fait dire le poète, et non la fable. Il y a donc là un procédé presque aussi défectueux que celui dont on vient de parler, car Oreste pouvait porter quelques objets sur lui. De même encore, dans le Térée de Sophocle, le langage de la toile.

VI. La troisième forme, c’est la reconnaissance par souvenir, lorsqu’on se rend compte de la situation à la vue d’un objet. Telle est celle qui a lieu dans les Cypriens, de Dicéogène. A la vue du tableau, le personnage fond en larmes. Telle encore celle qui a lieu dans la demeure d’Alcinoüs d’après des paroles. (Ulysse) entend le cithariste; il se souvient et pleure; de là, reconnaissance.

VII. La quatrième est celle qui se tire d’un raisonnement, comme dans les Choéphores. Quelqu’un qui lui ressemble (à Électre) est venu; or personne autre qu’Oreste ne lui ressemble; donc, c’est lui qui est venu. Telle encore celle que présente l’Iphigénie de Polyide, le sophiste. Il est naturel que le raisonnement d’Oreste soit que sa sœur a été immolée et que le même sort lui arrive. De même, dans le Tydée de Théodecte, le personnage qui vient comme s’il allait trouver son fils est lui-même mis à mort.

De même encore la reconnaissance qui a lieu dans les Phinéides; à la vue de la place (?), elles tirèrent la conclusion fatale que leur destin était d’y mourir elles-mêmes, car c’est précisément là qu’elles avaient été exposées.

VIII. Il y a aussi une certaine reconnaissance amenée par un faux raisonnement des spectateurs, comme, par exemple, dans Ulysse faux messager. Le personnage dit qu’il reconnaîtra l’arc, que pourtant il n’avait pas vu; et le spectateur, se fondant sur cette reconnaissance à venir, aura fait un faux raisonnement.

IX. Le meilleur mode de reconnaissance est celui qui résulte des faits eux-mêmes, parce que, alors, la surprise a des causes naturelles, comme dans Oedipe roi, de Sophocle, et dans Iphigénie en Tauride, où il est naturel que celle-ci veuille adresser une lettre. Ces sortes de reconnaissance sont les seules qui aient lieu sans le secours de signes fictifs et de colliers; après celles-là viennent celles qui se tirent d’un raisonnement.

Перевод Абу-Бисра, не позднее 940 г.

Die arabische Uebersetzung der Poetik des Aristoteles