Рустем Вахитов — Бродяга и диктатор

«Пускай я простой официант,
но ведь и Бисмарк когда-то был селедочником!»

Слова персонажа Чаплина из фильма «Официант»

«— Значит, уж это-то ясно,
что когда появляется тиран,
он вырастает именно из этого корня,
то есть как ставленник народа.
— Да, совершенно ясно».

Платон «Государство»

1.

«Великий диктатор» Чаплина начинается с предуведомления: «всякое сходство между евреем-парикмахером и Аденоидом Гинкелем является абсолютно случайным». Уже в самом наличии этого предупреждения есть некоторая двусмысленность, как правило, такие намеренные предуведомления делаются для того, чтобы достичь обратного эффекта. Но вряд ли сам Чаплин подозревал насколько он тут прав. Дело в том, что в «Великом диктаторе» Чаплин как бы раздваивается: с одной стороны есть Чаплин-художник, который создает кинотекст, содержащий в себе, как и положено, гораздо больше количество смыслов, чем это кажется самому автору. С другой же стороны есть Чаплин-идеолог, для которого внешнее сходство еврея-парикмахера и диктатора-антисемита Гинкеля призвано только подчеркнуть пропасть между первым — воплощением человечности и вторым — воплощением злой и жестокой иррациональности. Недаром же фильм заканчивается долгим идеологическим пассажем — еврей-парикмахер, принятый за Гинкеля произносит перед войсками речь о демократии и свободе. Этот пассаж, надо сказать, сильно портит картину, как портит всякое художественное произведение слишком прямолинейная и грубая политическая пропаганда. Чаплина извиняет разве что лишь тот факт, что в его времена — до создания структуралистской и фрейдомарксистской новой критической теории были еще неизвестны механизмы латентной буржуазно-либеральной тоталитарности. И поэтому весь набор словес о демократии воспринимался как некие «естественные ценности». Но теперь, по крайней мере после «Диалектики Просвещения» Адорно и Хоркхаймкера, «Одномерного человека» Маркузе, «Мифологий» Барта, образцово вскрывших латентную фашизоидность самого просвещенческого проекта, такое герменевтически наивное прочтение кинотекста Чаплина вряд ли позволительно…

2.

Кинокритика уже давно обратила внимание на то, что Чаплин пародирует Гитлера, «не снимая маски Чарли»1 и что и еврей-парикмахер, и диктатор «каждый на свой манер сохраняет связь с маской Чарли»2. Так, «Гинкелю отдан целый ряд комических трюков, традиционных для образа Чарли. Таков момент, когда Гинкель и военный министр Херринг стакиваются задами: в результате диктатор летит вниз с трибуны… Перед нами не что иное как несколько видоизмененный пинок в зад, получаемый комическим персонажем именно в тот момент, когда он чувствует себя на высоте положения… Как и Чарли, Гинкель страдает от „своеволия“ предметов: ручка не желает вылезать из подставки, пишущая машинка трещит в явном несоответствии с диктуемым текстом, поезд неподобающим образом ерзает вдоль платформы…»3.

Еврей-парикмахер, безусловно — развитие образа маленького бродяги из знаменитых немых картин Чаплина, неумехи, чудака, нищего, но великодушного и благородного человечка. Но, как видим, диктатор Гинкель — тоже своего рода развитие того же образа маленького бродяги. Не так уж и прост оказался бессмертный образ Чаплина, если из него можно вывести столь противоположные типажи… Советский киновед В Божович объясняет это через понятие механицизма: «Комическому персонажу Чарли, особенно в ранний период был свойственен некий автоматизм, сближающий его с марионеткой. Он сам зачастую был нечувствителен к ударам и пинкам и также, не задумываясь, наносил их другим… В „Великом диктаторе“ элементы автоматизма, невменяемости, жестокости отделяются от героя Чаплина, чтобы образовать его двойника и антипода — „анти-Чарли“ Гинкеля»4.

Советский киновед соглашается при этом с выводом Эйзенштейна о том, что Гинкель и Чарли — два полюса инфантилизма, некоего состояния «естественного человека», не связанного законами и моралью.

Итак, маленький бродяга, ночующий на скамейках, улепетывающий от полицейских, спасающий от смерти богачей и крадущий сигары и тут же их раздающий — это парикмахер, храбрый и смешной борец с нацистскими штурмовиками, оскорбляющими его любимую женщину. Но, как это парадоксально бы ни звучало, тот же маленький бродяга — это и будущий диктатор Гинкель. Принято считать, что у Чаплина есть лишь один фильм о Гитлере — «Великий диктатор». Как видим, однако, в некотором смысле можно утверждать, что все ранние фильмы Чаплина — о Гитлере, хотел этого сам Чаплин или нет. Только это — не зрелый Гитлер, вождь расистской партии и милитаристского государства, нет, это — молодой Гитлер, обитатель венских ночлежек, завсегдатай дешевых пивных, торговец дешевыми открытками. Английский биограф Гитлера Десмонд Сьюард описывает его тогдашнего так: «он спал в кофейнях, на скамьях в арке, заложив в ломбард остатки своего гардероба, чтобы купить какой-то еды. Без гроша в кармане ему часто приходилось стоять в очередях у бесплатных суповых кухонь..»5. Вероятно, тоже получал тычки и затрещины от полицейских, поддерживал рукой последние, разорвавшиеся штаны, смешно ковылял по дороге, не зная, куда ему податься… Со стороны это выглядело забавно, кто бы мог подумать: как дорого обойдутся Европе и миру пинки венских полицейских…

В самом "Великом диктаторе отсутствует биография Гинкеля. Аденоид Гинкель появляется там сразу, как бог из машины (причем, в буквальном смысле, потому что впервые его имя выбрасывает типографская машина, печатающая газеты). Но легко предположить, что прежде чем стать партийным лидером, он тоже был маленьким солдатом Большой Войны, и возможно, сидел в соседнем окопе с маленьким парикмахером. Собственно, сама эта явная асимметрия, отсутствие ранней, дофюрерской части биографии одного из главных героев — Гинкеля не есть ли интуитивное указание на то, что первоначально их биографии не очень-то и отличались, что маленький бродяга включает в себя помимо прочего и Гинеля. Тем более, это будет и исторически верно: вспомним, что молодой Гитлер участвовал в мировой войне в чине ефрейтора, и был не худшим солдатом — в мае 18 года его наградили даже за храбрость грамотой, а в августе того же года — Железным Крестом первой степени, офицерской наградой. Хотя при этом, надо полагать он тоже смешил более практичных однополчан своей оторванностью от жизни, зачарованностью идеологией, что воспринималось, скорее всего, как чудачество маленького человечка с забавными усиками. Недаром же командование так и не дало ему подняться по службе выше ефрейтора, почитав, что у Гитлера отсутствуют командные качества6.

3.

Ясному осознанию вышесказанного мешает один стереотип, который широко распространен как среди сторонников классически либеральной парадигмы, так и среди коммунистов. Состоит он в том, что люди бедные, обездоленные нравственно выше и чище всех остальных по определению. Именно поэтому и маленький бродяга воспринимается как средоточие добродетелей, а его обидчики воспринимаются как враги. Мы не будем отрицать того очевидного факта, что деньги и богатство портят человека, наполняя его жизнь искусами, которые он бы избежал, если б жил в бедности. Но и бедность сама по себе не спасительна, увы, опыт показывает, что если бедность и самоучка добродетели, как говорил киник Диоген (намекая на то, что бедный из самих жизненных обстоятельств вынужден следовать философской проповеди самоограничения), то это обучение, как правило, кончается с исчезновением соответствующих обстоятельств. Что удивительного в том, что смешной и жалкий маленький бродяга Чарли стал диктатором Гинкелем? Ведь стал же смешной и жалкий бродяга и художник-неудачник Адольф Шилькгрубер Гитлером — свирепым фюрером Третьего Рейха…

Более того, это превращение — бродяги в диктатора, демократии — власти бедняков, простонародья, демоса в тиранию было со скрупулезностью описано Платоном в «Государстве», где великий философ с безупречной диалектикой доказывает, что тиран может выйти только из среды победившего демоса. Демократия и тирания при всех своих внешних различиях родственны по существу — тут мы видим своеволие развращенного демоса, там — своеволие развращенного маленького человека, возомнившего себя гением, одного из многих, живого воплощения толпы. Тиран всегда стремится уподобить себя аристократу, голубой крови и белой кости, персонифицированной воле к войне, но, увы, он всегда так и остается маленьким человечком из народа, вознесенным на вершины власти не происхождением, не доблестью, а капризной и неразумной любовью народа-демоса. Аристократ не стремится к свободе, к безнаказанности, к упоению преступлением. Тот, кто умеет отдавать приказы, знает, что такое послушание и служба. Тот, кто воюет ради благой цели, не становится пьян от запаха крови. Тиран же, по Платону — тот же демагог-демократ, разращенный, ставящий личную свободу во главу всего, но … отведавший человеческой крови и, согласно преданию о святилище Зевса Ликейского в Аркадии, как бы превратившийся в волка-оборотня.

Итак, тиран, конечно, похож на аристократа, как отражение звезды в болоте похоже на звезду. Аристократ живет сверхрациональной целью и верой, тиран — подрациональной, клубящейся в темных глубинах души преступной страстью, и упоением своим мнимым величием.

Национал-социализм, вопреки саморекомендациям, был, полагаю, не возвращением к ситуации до 1789 года, к традиционному европейскому обществу, а еще большим вырождением модерна, общества третьего сословия, переходом от одной его формы — демократии к другой, еще более плебейской — тирании. Маленький человек — вот главный герой европейской тирании — и прошлой и будущей, ведь национал-социализм был лишь первым знаком неизбежного дальнейшего вырождения Запада. Тот самый маленький человек, которым восхищались идеологи Просвещения и социализма, которого воспевал в своих лирических комедиях Чаплин. Оказалось, что в его душе, наряду со смешной сентиментальностью было и есть много такого, о чем даже говорить страшно — и зависть, и алчность, и ненависть ко всему высокому, элитарному, и упоение преступной безнаказанностью… Элевсинские топи бессознательного, описанные Фрейдом, наглость и развязность представителя восставших масс, описанные Хосе-Ортегой-И-Гассетом, были и есть в душе маленького человека. И это не «естественное состояние», о котором говорил Эйзентштейн, это не наивный и не знающий морали дикарь на дне цивилизации. Нет, это как раз результат разложения, атомизации традиционного общества, разрыва естественных общинных связей, высвобождения черной энергии социального подсознания.

Что ж, когда мы смотрим вслед удаляющемуся бродяге на телеэкране, не будем спешить с сентиментальной слезой, он может вернуться, на руках у толпы, орущей: «Хайль!».

Рустем Вахитов,

г. Уфа

  1. В. Божович «Современные западные кинорежиссеры», М., 1971, с. 23 
  2. там же, с. 22 
  3. там же с. 25 
  4. там же с. 23–24 
  5. Д. Сьюард «Наполеон и Гитлер», М., 1995, с. 47 
  6. там же с. 52