Рустем Вахитов — Философия как опыт

Пожалуй, никакой другой науке не приходится в наше время выслушивать столько упреков в никчемности как философии. Средний человек нашей эпохи решительно отказывается понимать: зачем нужна философия? И в самом деле, предметы исследования других, более «практичных» наук очевидны для большинства и если мы не вполне понимаем суть этих предметов (что, собственно, и является причиной их изучения), то во всяком случае не нужно доказывать само их существование. Механика изучает движение тел, которое вроде бы мы каждый день наблюдаем в нашей обыденной жизни, химия — взаимодействие и превращение веществ, которое тоже открыто нашему взору. Несмотря на то, что каждая из них не берет предмет своего исследования целиком, а создает модель, отображающую его одну только грань (та же механика изучает не движение реальных снарядов и велосипедистов, а абстрактной материальной точки, то же и химия — она толкует о чистых, без примесей веществах, которых в природе нет) налицо все же прямая связь с самоочевидной для большинства материальной действительностью.

А что же изучает философия? Известно что — бытие, истину, знание, добро, красоту. Правда, представители разных философских школ при этом сразу же расспорятся о природе всего этого, но все же в приведенной наиболее общей формулировке они, пожалуй, согласятся) (1). В то же время разве мы можем увидеть, потрогать, разглядеть в электронный микроскоп бытие или красоту? Нет, разумеется, в нашем чувственном опыте нам открываются лишь существующие вещи, которые так или иначе причастны к бытию, но не составляют все бытие, или же красивые вещи, которые опять таки причастны к красоте, но, очевидно, не тождественны ей. Все эти сущности открываются лишь нашему разуму, то есть они не что иное как идеальное, объект мысли, философской рефлексии, а не чувств и научной логики, а средний человек нашего времени склонен доверять своим глазам, а не уму, считать существующим лишь то, что можно увидеть, но никак не то, что можно помыслить, идея в его понимании — лишь нечто иллюзорное, смутное, капризное, короче, не заслуживающее внимания (и здесь есть некоторый парадокс: ведь никакая другая эпоха как наша не дает столько случаев обманов чувственного восприятия, так, кино и телевидение, играющие в нашей жизни огромное значение, целиком построены на оптическом обмане, и в то же время никакая другая эпоха не знала столь большого влияния на жизнь идей в форме идеологии — даже решения на высшем политическом уровне принимаются у нас зачастую не из прагматических, а из идеологических соображений, неважно о чем именно идет речь: о правах человека или о пролетарской солидарности).

Это распространенное ныне мировоззрение, суть которого, напомним — в убеждении, что существуют лишь вещи, которые открываются нам в непосредственном, эмпирическом опыте, и что все, что бы ни происходило в мире можно объяснить исходя из этих эмпирических, или, как еще говорят, естественных причин, называют практическим материализмом (2). Его не следует путать с материализмом философским, который тоже утверждает первичность материального начала, но не как мира эмпирических вещей, а как субстанции, который не обязательно при этом отрицает существование идеального, и который, наконец, представляет собой все же теоретическую, стройную доктрину. В случае же практического материализма мы имеем дело, очевидно, со стихийным, обыденным, а, значит, неотрефлексированным мировоззрением, положения которого не стремятся доказывать и даже почти никогда не осознают с логической ясностью. При этом практический материализм вполне совместим с формальной принадлежностью к той или иной религиозной конфессии, многие люди — как правило, это жители индустриальных стран — считают себя христианами или мусульманами, а на деле, т.е. по своим жизненным принципам и поступкам, являются практическими материалистами.

Принято считать, что это мировоззрение естественно для человека, во всяком случае пока он не подвергся влиянию культуры, и что именно так человек и воспринимал мир в доисторические времена. Но это заблуждение, вызванное стереотипом европоцентризма, т.е. стремлением — и зачастую бессознательным — современных западных людей представлять другие цивилизации и эпохи по своему подобию (3). На самом же деле так воспринимают мир лишь люди Запада, да и то только на определенном, секулярном этапе своей истории и, кроме того, может быть, еще люди античного мира так называемых «классического» и «эллинистических» периодов; во все остальные времена и среди других народов бытовало и бытует иное, мифологическое мировоззрение. Согласно данным современной этнографии это мифологическое мировоззрение и было присуще людям первоначально, в доисторические времена. А для него, по свидетельству крупнейшего современного религиоведа Мирче Элиаде, предметы этого мира наделяются значением лишь при их соотнесении с «небесными архетипами» (так, город или храм в рамках этого миросозерцания укореняется в бытии лишь тогда, когда он строится в подражание извечному небесному городу и храму и именно в этом смысл молитв и заклинаний, которые произносятся перед строительством) (4).

Шаткость практического материализма становится ясной, стоит лишь задуматься о том, а могут ли вещи, данные нам в опыте, быть самодостаточными? Причем, во избежание недоразумений мы пока оставим в стороне вопрос о статусе самого опыта, т.е. о том, существуют ли эти вещи вне нашего сознания или нет — для нас важно другое, а именно приведенный наиболее общий вопрос. Очевидно, на него возможен лишь отрицательный ответ: ведь каждая из вещей, которые мы видим и ощущаем, как-то: дерево, облако, камень, дом — не являются причиной самих себя и имеют свое основание в чем либо другом, внешнем для себя. А раз каждая из вещей не является основанием и причиной себя, значит и их совокупность точно также не есть причина себя. И здесь мы подходим к тому, что можно назвать философским опытом, по аналогии с религиозным опытом (как будет показано позже, аналогия эта не означает тождества). Суть его состоит в том, что мир, открывающийся нам в чувственном опыте не является первичной реальностью, как только мы начинаем его осмысливать, мы неизбежно приходим к выводу, что он коренится в ином слое реальности, который имеет рациональный, интеллигибельный характер. Понимание природы этого иного слоя реальности, конечно, в случаях различных философских школ также различно. Сторонники трансцендентальной философии скажут, что это — априорные формы созерцания и априорные категории рассудка, на которых базируются как на своем основании вещи нашего опыта (так, если бы наш рассудок не имел a priori идею количества, то мы бы не могли бы судить о множестве деревьев, то есть о лесе). Философ платонической традиции, напротив, скажет, что это — сверхфизические интеллигибельные сущности — эйдосы, формы, монады и т.д. и если не предположить их существование, то непонятно, как существуют текучие, непостоянные материальные вещи. Но никто — мы бы подчеркнули это — никто из философов не станет отрицать наличие этой интеллигибельной реальности, спор будет лишь о ее статусе. Это не сделает даже философ-материалист, поскольку, если он желает последовательно мыслить, он не станет отрицать наличия в окружающем нас мире, данном нам в ощущениях, рационального содержания, коль скоро мы этот мир познаем. Другое дело, как объяснить это «идеальное», не отказываясь от основных принципов материализма. Одну из наиболее внушительных попыток подобного рода предпринял советский философ Э. В. Ильенков, который утверждал, что идеальное, как и вещественно-материальное — лишь два атрибута бесконечной и изначальной материи, которая в силу своей бесконечности сама по себе, то есть как чистая субстанция неопределима, но саморазвитие которой и порождает природу, общество, историю. Идеальное при этом выступает в нескольких формах — и как рационально постижимая сторона природы (ее законы, принципы организации и т.д.), и как человеческая культура, взятая в ее цельности (язык, культурный опыт, социальные константы и т.д.). Человек и человечество в последнем случае выступают как необходимый этап эволюции материи, иначе говоря, этап, на котором материя начинает сама себя осознавать, сиречь преобразовывать не стихийно, а сознательно. (5)

Итак, если сформулировать вышесказанное кратко, философия начинается с признания того элементарного обстоятельства, что реальность, о которой нам говорит обыденный опыт, и которую здравый смысл человека нашего времени считает единственной реальностью, есть лишь явление, которое самим своим существованием подразумевает связанную с ним умопостигаемую сущность, причем, сущность не может совпадать с явлением, а явление с сущностью, иначе их различение потеряет смысл. Принято считать, что это прерогатива трансцендентальной философии и что Кант был первым, кто покончил с наивной, «догматической» верой в существование вне нашего сознания мира протяженных, массивных, самодостаточных предметов в точности таких, какими они предстают нам в чувственной опыте; однако, еще А. Шопенгауэр замечал, что это не более чем заблуждение, и что учение Канта об относительности «природы», которая есть лишь «мир явлений» — не что иное как переведенный на язык другой культуры и философской традиции тезис Платона о вторичности и онтологической ущербности чувственной реальности — «мира теней»: «…внутренний смысл обоих учений один и тот же, … оба они объявляют зримый мир явлением, которое в себе ничтожно и обладает значением и заимствованной реальностью только благодаря тому, что в нем выражено». (6)

Развивая это замечание, мы должны добавить, что, на самом деле — это даже не «открытие Платона», заново обнаруженное Кантом, это свойство философии как таковой. Любая философия тем и отличается от науки и тем более от обыденного мировосприятия , что прорывается за мир явлений к иному интеллигибельному бытию, пускай и связанному с этими явлениями. Даже для философа-материалиста окружающие нас предметы также существуют не самостоятельно, они представляют собой преходящие, изменчивые «модусы», возникающие из несотворенной, вечной материи-субстанции по ее универсальным законам.

Вывод отсюда столь же прост, сколь и эксцентричен для современного мыслителя: — именно идеи, как бы их не понимать — предмет изучения философии и отрицание их наличия — еще раз оговорюсь, я пока не затрагиваю вопрос о статусе их бытия — означает самоотрицание философии. Собственно об этом говорил еще Плотин, замечавший в «Эннеадах»: «…для того, чтобы мышление ума было мышлением (а не пустым исканием чего-то), необходимо, чтобы мыслимое существовало». (7) Соответственно с этим, элементарный акт философской рефлексии понижает в статусе реальности эмпирической; окружающий видимый мир, с его вещами и заботами для того, кто стал философом как бы меркнет, а на первый план выступает другое — идеальные принципы, законы, которым этот мир подчиняется. Много прекрасных слов и сравнений по этому поводу мы находим у Платона: в этом, думается, экзистенциальный смысл знаменитого платоновского мифа о пещере, в котором вещи этого мира сравниваются с тенями, а также знаменитого тезиса из платоновского «Федона», что философия есть искусство умирания, но наиболее впечатляющей выглядит сократовская тирада об истинном философе из «Теэтета»: «Хорошего ли рода кто из граждан или дурного, у кого какие неприятности из-за родителей, от мужей или от жен — все это более скрыто от такого человека, чем сколько по пословице, мер воды в море … Ибо воздерживается он от этого не ради почета, но дело обстоит так, что одно лишь тело его пребывает и обитает в городе, разум же, пренебрегши всем этим как пустым и ничтожным, парит надо всем как у Пиндара, меря просторы земли, спускаясь под землю и воспаряя выше небесных светил, всюду испытывая природу любой вещи и не опускаясь до того, что находится близко (Платон, Теэтет, 173е). (8).

Именно поэтому для обывателя настоящий философ, к какой бы школе он ни принадлежал — не более чем чудак и недотепа, в любом случае обыватели наградят его презрительной кличкой „идеалист“, подразумевая под этим человека, который живет не в соответствии с грубыми и жестокими законами „мира сего“, а в соответствии с некими непонятными обывателю „идеальными“ принципами. (уместно вспомнить тут рассказ из того же „Теэтета“ о том, как некая бойкая служанка — фракиянка надсмеялась над мудрецом Фалесом, который изучает небесные светила, но не видит, что у него под ногами.) И тут в общем-то обыватель частично прав, философ, действительно, плохо приспособлен к тому, что называют „практической жизнью“, и объяснение этому мы находим в уже упоминавшемся мифе о пещере Платона. Вспомним, там говорится, что когда узник пещеры, которого освободили от оков и он побывал на свету и видел настоящие вещи, небо звезды и солнце, возвращается обратно в пещеру с тенями, его глаза, отвыкшие от темноты, перестают что-либо различать и другие узники пещеры смеются над ним и злорадно говорят, что не стоило ему покидать пещеру — от этого он утерял способность к познанию настоящей реальности. Впрочем, мы далеки от мысли умалять значение практической деятельности, в которой так искусен обыватель, в конце концов, ведь и философ пользуется машинами, компьютерами и деньгами, речь идет лишь о том, что неправильно было бы абсолютизировать эту практическую сторону жизни.

Легко заметить, что „обращение в философию“ или, выражаясь менее возвышенными словами, приобретение философского опыта, есть не овладение специальным философским лексиконом, не ознакомление, пусть даже и глубокое, с философскими концепциями, отнюдь! — это определенный внутренний экзистенциальный переворот, иначе говоря, при этом важно не только сугубо теоретическое понимание факта неполноценности эмпирической реальности и наличия иной, но и жизнь в соответствии с этим пониманием. То есть философия является не только учением, но и опытом в экзистенциальном понимании этого слова (хотя безусловно, следует отличать философский опыт от религиозного, если первый предполагает наличие внеэмпирической интеллигибельной реальности и заключает это, исходя из доводов разума, то второй говорит о существовании иной — трансцендентной сверхразумной реальности и коренится не разуме, а в акте веры; при этом важно заметить, что при всей своей принципиальной разнице религиозный и философский опыт совместимы, и в этом залог существования религиозной философии). Философия не просто открывает иной слой реальности, она предполагает определенное переживание этого открытия, определенное изменение жизненной позиции и даже образа жизни. Не секрет, что имеется множество людей, которые имеют ученые степени по философии и даже умеют умно и витиевато рассуждать о Платоне, Канте и Хайдеггере, перемежая свои речи цитатами, однако, философами в подлинном смысле слова — то есть философами в жизни, а не на словах, они все же не являются, т.к. не обладают этим самым философским опытом и в своей жизни ведут себя как „практические материалисты“. А философский опыт, повторим, есть прежде всего духовное пробуждение ото сна обыденности, выведение человека за рамки обыденного, „материалистического“ мировоззрения. Полагаем, именно в этом смысл знаменитой метафоры из платоновской „Апологии Сократа“, сравнивающей философа с оводом, который стремится разбудить дремлющую ленивую кобылу — погрязшие в рутине Афины (9). Философия, действительно, пробуждение ото сна обыденности, ясное видение и восприятие того, что до спящих лишь доносится сквозь их сон, не столько рассуждения, сколько особый духовный опыт.

Примечания

1 — понимаем, что определение предмета философии вообще чрезвычайно сложно ввиду специфичности философского познания, но мы при этом исходили из элементарных дефиниций, которые можно обнаружить в учебниках и словарях

2 — см. об этом работу Рене Генона „Кризис современного мира“, главу 7 „Материальная цивилизация“

3 — об уникальности или, если угодно, паталогичности для истории цивилизации сугубо материалистического и экономикоцентрического толка, каковой является западная цивилизация последние несколько столетий см. в той же работе Р. Генона в главе 2 „Противостояние Востока и Запада“.

4 — Элиаде Мирче Миф о вечном возвращении, Спб, 1998, с. с. 17–25 

5 — см., работы Ильенков Э. В., например, „Диалектика идеального“ или „Идеальное“

6 — Артур Шопенгауэр „Мир как воля и представление“ том 1, книга 3, параграф 31 цит. по А. Шопенгауэр О четверояком корне. Мир как воля и представление Т.1. Критика кантовской философии, М., 1993, с. 289, мы только не можем согласиться с соотнесением Шопенгауэром платоновской идеи и кантовской вещи-в-себе, как показывает А. Ф. Лосев в томе „Истории античной эстетики“, посвященном неоплатоникам, коррелятом вещи-в-себе у платоников является непостижимое и свербытийное Благо-Единое.

7 — Плотин Эннеада 5, V9, 7, цит. по Плотин „Избранные трактаты“, Минск-Москва, 2000, с. 136 

8 — любопытно, что тут согласны Платон — вершина философской классики, и Ницше — основоположник антиклассического и даже „антифилософского“ направления в современной философии, Ницше ведь тоже говорит о том, что чем больше философствуешь, тем меньше живешь, удивительно, что один из самых антимещанских мыслителей, немецкий Дионис, подобно ненавидимым им бюргерам, не видит иной жизни (курсив мой — Р.В.).

9 — Знаменательно, что философия возникает и развивается лишь в лоне тех цивилизаций, где произошло „расколдовывание мира“, т.е. отказ от традиционного мифологического сознания (античная цивилизация и все ее наследницы — западная, романо-германская, русская, славяно-тюркская, исламская, арабо-персидская, что и выражается в возникновение такого феномена как „практический материализм“. Собственно, философия, как мы только что выяснили, и есть реакция на это специфичное мировоззрение»; возможно гордость «модернистского человека» будет этим уязвлена — ведь он привык почитать себя образцом цивилизованности и культурности — но носители традиционного мифологического сознания — такие как аборигены Австралии или Океании не нуждаются в этом философском опыте по той простой причине, что для них естественно считать эмпирическую реальность вторичной и неполноценной, более того, по утверждению того же М. Элиаде, для человека мира Традиции вообще не существует некоей профанной, несакральной реальности, любая вещь получает оправдание о основание своего посюстороннего бытия лишь через причастность к сверхфизической действительности (см. Элиаде Мирче Указ. соч., с.47 ). Конечно, этим не умаляется значение философии, ведь знать о существовании иной реальности еще не значит рационально изучить ее.