1.
В современной России, наверное, нет ни одной серьезной политической силы, которая не выступала бы против национализма, называя его пагубным и уродливым явлением. Даже небезызвестные политические организации, которые чаще всего фигурируют в прессе как националистические, сами усиленно открещиваются от этого одиозного определения. Открыто объявляют себя националистами лишь представители маргинальных «партиек», которые строят свою политическую деятельность на эпатаже, граничащем с политическим перфомансом и шоу, как, например, НБП. Э. Лимонова, и это уже само по себе символично. При этом очевидно, однако, что обилие противников национализма вовсе не способствует тому, чтобы это явление отошло в прошлое; и даже наоборот, чем больше мы слышим красивых и правильных слов о необходимости искоренить национализм, тем крепче он обосновывается на земле российской, грозя разрушением и гибелью нашему государству. Не думаем, что это следует относить лишь на счет лицемерия современных политиков. Утверждать так значило бы уподобиться обывателю, который огульно очерняет всех политических деятелей без разбора и таким образом оправдывает свое нежелание занять какую-либо политическую позицию и даже просто как-либо разобраться в политических реалиях. Скорее, дело здесь в том, что в обществе и в широких политических кругах не существует четкого понимания сущности национализма. То есть этот термин политического лексикона каждый употребляет, как ему заблагорассудится, так что он зачастую не имеет однозначного смысла, превращаясь в своего рода политическое ругательство. Обычная логика, однако, подсказывает, что при такой путанице в определениях в стане искренних борцов с национализмом неизбежно окажутся те, кто по своим взглядам сам является националистом, хотя даже и не подозревает об этом и, более того, был бы крайне оскорблен, если бы ему сказали это.
Итак, анализ национализма сегодня актуален как никогда, и именно им мы и намерены заняться в данной работе. При этом мы, конечно, отдаем себе отчет в том, что в рамках одной работы подобный анализ возможен лишь в самом общем, схематическом виде.
2.
Что же сегодня обычно имеют в виду, когда говорят о национализме? Чаще всего не что иное, как притеснения и гонения по национальному признаку, независимо от того, имеют ли они форму государственной политики, как, например, в постсоветских республиках Прибалтики, где новые законы запрещают даже говорить по-русски в общественных местах1; наличествуют ли они лишь на уровне межличностного общения. Однако, если вспомнить о различии между явлением и сущностью, станет ясно, что подобные дискриминационные действия есть всего лишь проявления национализма, называть же их национализмом как таковым так же абсурдно, как утверждать, что падение тел — это и есть закон Ньютона. Национализм есть определенного рода мировоззрение, которое стоит за этими действиями и которое выражается в виде более или менее внутренне связанной системы идей или же идеологии2. Оно и подталкивает отдельных людей или же целые государства к пресловутой дискриминации по национальному признаку, а также оправдывает ее в их глазах, поскольку она, без сомненья, идет вразрез с элементарной, общечеловеческой моралью. Но в чем же состоит суть этого мировоззрения? Утверждать, что в простом превознесении своего народа и уничижительном и грубом отношении к другим — значит, на наш взгляд, опять неправомерно упрощать дело. Полагаем, если человек и идет на какое-нибудь неприемлемое с точки зрения морали деяние, то не потому, что само это деяние ему нравится до потери здравого рассудка, а потому, что таким образом он надеется воплотить в жизнь какой-нибудь свой положительный идеал. Так вор идет на кражу не потому, что ему нравится сама последовательность действий, которую мы называем кражей, а потому, что он считает, что посредством этого он выказывает смелость, сноровку, способность стать выше «обывательской» морали, а также потому, что он видит большую ценность в материальных благах, которые он при этом приобретает3. Так же и националист призывает к притеснению, изгнанию или даже, как в случае с нацизмом, к истреблению лиц другой национальности вовсе не в силу противоестественных свойств характера и психики вообще. Иначе мы должны были бы утверждать, подобно некоторым не в меру эмоциональным публицистам, что все националисты — люди психически не вполне нормальные, а это будет, если называть вещи своими именами, неоправданной редукцией проблемы социально-философского порядка на психологизм и в конечном итоге — уходом от проблемы. Полагаем, националист позволяет себе подобные призывы, потому что он исповедует определенный положительный идеал, и идеал этот настолько для него привлекателен, что он готов ради него даже на очевидно аморальные призывы и действия. Понятно опять-таки, что определить этот идеал как благополучие своего народа — значит снова не сказать ничего, поскольку о благополучии народа говорят все политические силы, и либералы, и коммунисты и т.д., и т.п. Национализм от других доктрин и мировоззрений именно тем и отличается, что он представляет благополучие народа весьма своеобычно. Так, любому националисту делом первоочередной важности представляется достижение национальной независимости своего народа, т.е. создание желательно моноэтнического и насколько возможно самодостаточного государства. Только в этом случае, как считает националист, возможно нормальное и плодотворное развитие культуры народа. Это его убеждение проистекает из другого, более общего, метафизического убеждения, которое националист не всегда открыто и последовательно формулирует, но которым он живет, т.е. руководствуется при рассмотрении порождаемых самой жизнью проблем межнационального общения. Заключается же оно в том, что интересы разных народов якобы могут совпадать только в смысле тактическом, а по сути они противоположны и в этом, в общем-то, нет ничего ненормального, т.к. это соответствует извечной природе вещей. Потому с точки зрения националиста каждому народу и нужно свое государство — чтобы выстоять в конкурентной борьбе с другими народами, идущей испокон веков не на жизнь, а на смерть, и отстоять и развить свое культурное своеобразие и культуру вообще, до которой никому другому, собственно, нет дела. Т. е. в согласии с мировоззрением национализма такое государство-нация при решении всех политических вопросов должно исходить исключительно из своих собственных интересов, каковых по сути дела два: выживание и сохранение своеобразия в конкурентной борьбе между народами, составляющей суть истории человечества. При этом интересы других народов и государств могут им либо вовсе не приниматься во внимание, либо приниматься во внимание ровно настолько, насколько они совпадают с его собственными интересами. Все же высокие и прекрасные слова о братских народах, о цивилизационном единстве и об общих целях человечества, по мнению националиста, не более чем ритуальный романтический флер, который призван скрыть неприглядное «нутро» мировой политики и истории.
Однако перед нами пока не более чем описание, т.е. перечень некоторых в той или иной мере существенных признаков националистического мировоззрения, тогда как нам, естественно, необходимо его определение, причем не максимально общее и отвлеченное, каковое мало что могло бы дать для понимания реалий политической действительности, а исторически конкретное. Другими словами, нам следует выяснить, из какого цивилизационно-культурного ансамбля вырастает мировоззрение национализма, а также с какими другими мировоззренческими и социокультурными феноменами оно опосредованно связано. Но как же это можно выяснить? Мы предлагаем воспользоваться в этих целях имеющимся у нас описанием национализма, и поступить при этом следующим образом: прикладывая его к известным из истории типам государств, найти среди них государства националистические, а затем проанализировать их идеологические и экономические основания; результатом этого и будет обнаружение искомого историко-культурно конкретного определения национализма.
3.
Рассматривая под этим углом государства древнего и средневекового мира (например, такие как Священная Римская империя Западных народов, Арабский халифат, Российская империя, Китайская империя) можно заключить, что они никак не могут быть охарактеризованы как националистические. И действительно, все они представляют собой империи, объединяющие в себе множество различных народов, а также имеющие общий язык культуры, как правило, общую религию и общезначимую этно-культурную парадигму, воплощающую идеал культуры для других народов империи. Но в то же время мы наблюдаем здесь явные толерантность и даже равнодушие метрополии по отношению к другим народам. Далее, строятся эти империи на традиционных, религиозных ценностях, провозглашающих и в той или иной мере проводящих в жизнь идеалы аскезы, альтруизма и жертвенности, которые оказывают значительное влияние даже на их экономическую жизнь, и, кроме того, видящих в истории совершенно четкий спиритуалистический смысл. Наконец, в географическом смысле традиционные империи за редкими исключениями (древнеримская империя и империя Александра Македонского) являют собой политическое оформление того или иного геополитически-культурного ареала («месторазвития») и почти не стремятся к выходу за его границы.
Первые же националистические государства появляются в Западной Европе после краха там традиционной цивилизации, т.е. ансамбля католических монархий, и возникновения новой, буржуазной цивилизации. Речь идет о буржуазно-либеральном государстве-нации, которое было порождено европейскими антифеодальными революциями XVIII — XIX веков и прежде всего Французской революцией 1789 года.
Оно строится, как известно, по формуле «один народ — одно государство», т.е. являет собой государство моноэтническое и монокультурное. Представители других народов в ряде случаев также могут входить в его состав, но только при условии принятия ими культурного типа данной нации как своего родного, или, по крайней мере — соблюдения ими в общественной жизни нормативов данной культуры, иначе говоря, при условии полной или частичной ассимиляции. Иногда, правда, говорят об отличии французской, якобинской модели (чистого, моноэтнического государства) и германской модели (федеративного либерального государства), однако на деле тут никакой существенной альтернативы нет; ведь и в случае федерации германского типа речь идет не о различных народах, а о народностях или субэтносах одной нации; к тому же и сами эти субэтносы в определенной мере носители точно такого же, но уже гораздо более узкого национализма (например, баварского, прусского и т.д.) по отношению к нации в целом.4 Будучи же мононациональным, такое государство декларирует и осуществляет примат прав представителей данной «государствообразующей» нации. Это и выражается в идее суверенитета нации, которая была вызвана к жизни той же Французской революцией 1789 года и стала политико-правовой основой классического буржуазно-либерального государства-нации. Согласно школьному определению суверенитет означает полную независимость какого-либо народа или же верховенство его власти при проведении внутренней политики. Однако, поскольку такая абсолютная независимость есть не более чем фикция (ведь народ все равно вступает в те или иные взаимоотношения с другими народами, а значит, зависит от динамики международной политики), то в реальности она сводится к пониманию интересов данной нации и ее граждан как априорно приоритетных перед интересами других наций и их граждан (тут нельзя не вспомнить знаменитую фразу У. Черчилля: «У Англии нет друзей и нет врагов, у Англии есть интересы», которую можно рассматривать как универсальную формулу внешней политики суверенного государства-нации.). Развитием политического содержания идеи суверенитета являются факты создания таким государством пограничных и таможенных служб, отгораживающих его от других государств, собственной армии, автономной экономики, а также института гражданства и системы паспортов и виз, что ограничивает в правах, а то и обрекает на нахождение вне закона всех не граждан данной нации, находящихся на ее территории. На этом примере, кстати, мы ясно видим, что провозглашаемый классическим либеральным государством принцип прав и свобод подразумевает права и свободы не человека вообще, а лишь гражданина определенной нации, находящегося под защитой ее законов и никого более (вспомним судьбу турок — нелегальных эмигрантов в современной Германии) 5
Итак, пример националистического государства мы рассмотрели и теперь, в соответствии с нашим первоначальным намерением, мы должны обратиться к анализу идеологических и экономических оснований этого государства, дабы увидеть связь феномена национализма с более общим культурным контекстом.
Идеологией этого государства, как известно, является либерализм. Его декларативными положениями являются утверждение свободы граждан и их равенства (речь тут идет о так называемой доктрине «прав человека»). Однако, поскольку в либерализме эти свобода и равенство понимаются исключительно отрицательно (а именно свобода лишь как невмешательство кого бы то ни было в жизнь индивида, помимо случаев, предусмотренных законом, когда имеется явная опасность для других индивидов и общества, а равенство лишь как принципиальная тождественность индивидов при всех их многообразных различиях, т.е. наличие у них одних и тех же сущностных свойств, описываемых в терминах рационального эгоизма), то по сути эти «свобода» и «равенство» сводятся к утверждению крайней обособленности и отчужденности людей друг от друга, совершенно противоположному традиционно-религиозному идеалу общинности. Примечательно, что либерализм в его классическом виде и есть безрелигиозная идеологема, формально провозглашающая свободу вероисповедания, а реально вытесняющая религию в приватную жизнь и лишающая ее социально-регулятивных функций.
Итак, либерализм несет с собой понимание общества как совокупности ничем, по существу, не связанных индивидов, каждый из которых действует, исходя только лишь из эгоцентрических побуждений. Вследствие того, что люди по вполне естественным причинам не могут жить поодиночке, либерализм, конечно же, предполагает интеграцию людей в группы (классы, политические группировки, государство, наконец), однако с этой точки зрения такая интеграция может быть лишь механической, но никак не органической, т.к. собирает их в одно целое не общая сверхиндивидуальная цель (каковой с точки зрения либерализма вообще не бывает), а совпавшие на время эгоистические интересы. Таким образом, либерализм считает нормальным состоянием общественной жизни столкновение частных или коллективных эгоизмов, то бишь то состояние, которое философ Т. Гоббс называл «войной всех против всех». Отсюда проистекает узаконивание при строе либерализма столь же остервенелой, сколь и бессмысленной конкуренции различных партий и организаций, выражающих узкопрагматические интересы каких-либо слоев населения — профессиональных групп, сословий, классов, но прежде всего — крупных финансово-экономических групп, реально управляющих государством за фасадом представительной, буржуазной демократии, в силу того, что в распоряжении этих групп находятся средства влияния на общественное мнение. Необходимо здесь указать и на нескончаемую борьбу общества и государства, естественность и даже необходимость которой утверждает так называемая концепция «гражданского общества», считающая, что государство является и всегда будет являться врагом общества и что это последнее должно стремиться обуздывать злокозненные устремления государства.
С другой стороны экономическим фундаментом этого государства-нации является капитализм, ценности которого общеизвестны и представляют собой прямое приложение либеральных ценностей к экономической жизни. Это, прежде всего, взгляд на человека как на рационального эгоиста, зацикленность на материальных ценностях и отодвижение на периферию духовных, позитивная оценка экономической конкуренции, т.е. борьбы низменных, корыстных интересов, индифферентность к традиционным идеалам альтруизма и сострадания, отношение к другому человеку, а также к природе как к объекту эксплуатации и как к средству извлечения материальных благ.
Нетрудно заметить, что данная мировоззренческая формула либерализма (который называют еще термином буржуазный либерализм, что подчеркивает связь либерализма с капитализмом) замечательным образом коррелирует с мировоззренческой формулой национализма, которую мы вывели в предыдущей части. В самом деле, буржуазный либерализм отрицает приоритет религиозных максим при решении проблем государственной и общественной жизни, заявляя, что единственным значимым критерием здесь могут служить лишь прагматические интересы, но и национализм сводит отношения между народами и жизнь народа в целом к узкопрагматическим интенциям, видя в религии лишь один из элементов национальной самобытности и по большому счету — не более чем средство для достижения каких-либо политических целей. Буржуазный либерализм утверждает, что общество представляет собой механическую сумму атомарных индивидов, отрицая все традиционные формы коллективности: семью, профессиональное объединение, народ — и ставя на их место договорный союз самодостаточных, «суверенных граждан». Но и национализм видит в человечестве не более чем сумму атомов-наций и также отрицает все традиционные формы и уровни единства народов — и прежде всего цивилизацию и традиционную империю как политическую формулу цивилизации, и противопоставляет им свой собственный идеал строящегося лишь на взаимовыгодных отношениях сообщества обособленных наций. Буржуазный либерализм проповедует культ материального успеха, оценивая человека в согласии с весьма утилитарной — финансовой или карьерной шкалой ценностей, и таким образом игнорирует качественные различия между людьми, их оригинальность и самобытность; но и национализм, на словах провозглашая важность культурного развития и сохранения национального своеобразия, на деле оценивает прогресс того или иного народа по весьма прагматическим, материальным критериям — военной, экономической и политической мощи государства, и по сути исповедует единый, унифицированный стандарт жизнеустройства для всех народов. Наконец, буржуазный либерализм объявляет конкуренцию между индивидуумами или же «войну всех против всех» естественным явлением и видит, таким образом, в выживании и благополучии, причем главным образом материальном, единственную цель жизни; но и национализм также смысл истории видит лишь в борьбе за выживание между нациями.
Итак, по сути дела либерализм вкупе с капиталистическими ценностями и национализм есть частные случаи одной и той же мировоззренческой и культурной парадигмы, разворачивающей содержание категории отчуждения субъекта от субъекта, которую следует определить как духовные основания западного, классического буржуазного общества. Только в случае либерализма в качестве такого субъекта отчуждения выступает отдельный индивид, т.е. субъект социальной реальности, в случае капиталистического мировоззрения — пролетарий, буржуа, торговец и т.д., т.е. субъект экономической реальности, в случае национализма — целая нация, т.е. субъект международной реальности. Иначе говоря, либерализм есть распространение буржуазного духа отчуждения на отношения между индивидами, капиталистические ценности — на отношения между собственниками (безразлично чего — труда или капитала), национализм — на отношения между нациями. Распространенной же точкой зрения, противопоставляющей либерализм и капиталистические ценности с одной стороны, а национализм с другой, мы, по совести говоря, обязаны тому, что обыватель видит в любой доктрине лишь декорированный фасад, а именно — трескучие сентенции (в либерализме -о правах и свободах человека, в капиталистическом мировоззрении — о свободе предпринимательства и правах собственника, а в национализме — о национальной гордости), не проникая в суть каждой доктрины.6
Итак, мы пришли к выводу, что национализм в его классической форме, реализацией которой является буржуазно-демократическое государство-нация, есть проявление духа классической западной буржуазной культуры, основные интенции которого сводятся к отчуждению объекта от объекта и как следствие — к утверждению принципов эгалитаризма, количества, плюрализма, хаоса и текучести. Рассматривать национализм следует в контексте других, коррелирующих с ним проявлений того же духа, причем, здесь можно указать не только на упоминавшийся уже буржуазный либерализм, но и на такие специфичные феномены, как вульгарный механистический материализм и просвещенческий атеизм.
4.
В ХХ веке на политической карте Запада продолжают существовать классические государства-нации (такие как Французская республика), но наряду с ними возникают и националистические государства нового типа, определяемые нами как националистические империи. Типичными образцами таких империй являются нацистский 3 Рейх и современные США с их шлейфом формально независимых сателлитов, однако прообразы подобных держав мы видим уже в империи Наполеона и в Британской империи. 7
Националистическая империя представляет собой симбиоз метрополии (государства-нации) и периферии, которая включает в себя великое множество совершенно инородных по культуре стран и народов. Метрополия стремится навязать народам периферии свои собственные национальные ценности как образец, тем самым создавая культурно унифицированное сверхгосударство, и этим, между прочим, националистическая империя резко отличается от многообразно-единых, мозаичных традиционных империй (Римская империя, Священная Римская империя западных народов, Арабский халифат, Российская империя). Кроме того, метрополия этой националистической империи, будучи по существу своему нацией со всеми характерными чертами таковой и в частности — восприятием человечества как механической суммы в принципе качественно однообразных народов, не стесняет себя никакими цивилизационными, т.е. геополитическими рамками и готова к расширению своих владений чуть ли не до территории всего земного шара. Это также отличает националистическую империю от традиционной, которая ограничивала себя пространством одной цивилизации, собственно и являясь ее политическим выражением (как Китайская или Российская империя), а если и расширяла свое влияние на не близкородственные народы, то устанавливая между собой и ними культурную дистанцию, не стремилась навязать им свои цивилизационно-культурные идеалы (как Римская империя).
Идеологию такого государства можно охарактеризовать как концепцию власти «просвещенного меньшинства», суть которой состоит в отказе народу в звании творца истории и утверждении, что историю делает активное «просвещенное меньшинство», которое имеет право на социальный эксперимент, даже если его последствия пагубны для своего народа, не говоря уже о других, т.к. считается, что это «прогрессивное меньшинство» лучше массы знает, в чем ее благоденствие. Только в случае нацизма такое меньшинство мыслится по отношению к самой Германии как партия нового типа, а по отношению к всему остальному миру — как все германство, а в случае американистского неолиберализма, соответственно, меньшинство по отношению к самим США есть узкий круг социальных технологов и менеджеров, стоящих за спиной публичных, номинальных политиков и реально вершащих дела, а по отношению к остальным странам — весь англо-американский и западный мир в целом8. В этом разочаровании в народе кроется, между прочим, главное отличие данных концепций от доктрины классического либерализма, видевшей в «гласе народном» олицетворение воли прогресса. Другое же существенное отличие — в том, что она в своих мировоззренческих основаниях все больше дрейфует от просвещенческого атеизма к антитрадиционной религиозности: оккультизму, мистике и т.д.. (вспомним, что в 3 Рейхе оккультные учения были возведены в ранг источников государственной политики, да и в современных США, которые представляют собой альтернативный вариант постлиберализма, также наблюдается острый интерес к такого рода доктринам, вкупе с ростом влияния так называемых тоталитарных сект, что, по нашему мнению, не может рано или поздно не отразиться на государственной идеологии. Т.е. мы хотим сказать, что нацистская модель «оккультного капиталистического тоталитаризма» была не историческим курьезом и случайностью, как представляется многим исследователям, а наиболее ранней формой той идеологической и государственной модели, к которой постепенно идет современный атлантистский Запад.9).
Экономическим базисом националистической империи является империализм10, т.е. капитализм спекулятивно-интернациональный, опирающийся на диктатуру крупных банков и на транснациональные монополии. В отличие от промышленного, производительного капитализма, приносившего ограниченные прибыли и обеспечивавшего безбедную жизнь лишь узкому кругу фабрикантов и банкиров, этот новый капитализм имеет уже откровенно хищнический и паразитический характер, т.к. строится он на беззастенчивом грабеже других стран, вовлеченных в сферу влияния империи (в случае нацистского Рейха — посредством использования бесплатной рабочей силы — пленников с оккупированных территорий, а также использования или разграбления промышленных ресурсов завоеванных стран; в случае современных США — при помощи кабальных займов, предоставляемым слаборазвитым, формально независимым странам международными финансовыми организациями типа МВФ, агрессии против их экономик «дематериализованного» доллара, «отвязанного» от золотого запаса США и потому текущего на рынки в любом количестве, и т.д.). Империализм, таким образом, обеспечивает высокий жизненный уровень всем слоям метрополии, включая и самые низшие (безработные, низкоквалифицированные рабочие и т.д.), и в эксплуататорские, паразитические классы превращается тем самым уже все население метрополии. Необходимо упомянуть и точно такое же грабительское отношение империализма к природным ресурсам стран периферии, а поскольку таковых большинство (на настоящий день, например, это весь бывший Второй Мир и весь Третий Мир), то и к природным ресурсам планеты в целом, что, конечно, не идет ни в какое сравнение с ограниченной рамками Европы экологической агрессией классического капитализма.
При этом, сводя вышеописанные феномены современного западного общества к наиболее общим мировоззренческим принципам, как это мы делали в предыдущей части, мы, к своему удивлению, обнаруживаем, что роднит их утверждение некоторой иерархии и единства. Это мы видим и на примере тенденции современных западных стран утвердить свое политическое, экономическое и культурное господство над всем остальным миром (нацизм, концепция «золотого миллиарда», концепция «открытое общество»), и на примере дрейфа политической системы наиболее авангардных стран Запада к явному или неявному тоталитаризму (нацистская идея государства-партии и американистская идея социального технологизма и технократии). Казалось бы, здесь мы имеем отказ от принципа буржуазного отчуждения, суть которого, как мы помним, состояла в примате множества над единством и значит, в разрушении единства, откуда и вытекали другие характерные интенции буржуазного духа — эгалитаризм, материализм, релятивизм и т.д. Однако это первое впечатление является обманчивым, т.к. на деле мы здесь имеется не возврат к Традиции, а пародия на Традицию, т.е. еще большее ее извращение, сиречь — углубление принципа буржуазного отчуждения, внутренне связанное, в то же время, с предыдущим классически — капиталистическим видом отчуждения.
Внутренняя логика перехода тут такова: парадигма классической буржуазности, которая стояла на принципе отчуждения субъекта от субъекта, т.е. «войны всех против всех», порождает крайне неустойчивую модель общества, т.к. стабильность такого общества зависит от сугубо случайного компенсирования всех враждебных сил (в терминах физики это называется «неустойчивое равновесие»). В такой модели рано или поздно неизбежно возобладает принцип единства и иерархии, т.к. «война всех против всех» может закончиться либо гибелью всех, либо победой одного. Однако эта победа одного будет победой одного из многих, части над целым, т.е. опять же победой массы над элитой, механизма над организмом. Иначе говоря, при этом происходит установление не иерархии, а псевдоиерархии, развитие и углубление разобщенности частей приводит парадоксальным образом к их новому воссоединению, но это уже не естественная и гармоническая, а искусственная, механическая и еще более неустойчивая целостность. Последний феномен, т.е. псевдоиерархия и псевдоединство, составляет суть новейшего этапа западного общества во всех сферах его жизни — и в отношениях между народами, и во внутригосударственном устройстве, и в идеологии, и в экономических формах.. Мы хотим тем самым сказать, что националистическая империя есть не противоположность буржуазно-демократического государства-нации, построенного на идее суверенитета, а следующий, закономерный этап его развития. Так националистическая империя не отрицает идею суверенитета, как это кажется на первый взгляд, а доводит ее до логического завершения, провозглашая вместо ограниченного, классического тотальный суверенитет нации-метрополии, поглотивший суверенитеты всех остальных народов.11 Точно так же постлибералистский явный или неявный тоталитаризм не противостоит классическому демократизму, а доводит до логического завершения его внутренние и не всегда заметные интенции; выражается же это в своеобразном «народном» или, правильнее сказать, популистском характере постлиберальных диктатур (3 Рейх и современные США), как в смысле их пропагандистской саморекомендации, так и в смысле их очевидной связи с феноменом «восстания масс» 12. И постлибералистский дрейф к неомистицизму в идеологии точно так же, на наш взгляд, закономерно увязан с предыдущей формой мировоззренческой основы капитализма — атеизмом просвещенческого типа. Ведь атеизм есть отрицание традиционной религиозности, но отрицание, как нам думается, недостаточно радикальное, поскольку исходя даже из простейшего принципа симметрии можно заключить, что истинный противоположный полюс религиозной Традиции есть не атеизм, который в силу своей односторонности не может даже осознать религиозную проблематику во всей ее глубине, а религиозная же анти-Традиция (т.е. уже упомянутый неомистицизм). Наконец, империализм также есть раскрытие основных интенций классического, промышленного и производительного капитализма при всей внешней несхожести того и другого, ведь классический капитализм стоит на стремлении к максимальной прибыли и производство для него имеет смысл не само по себе, как в случае средневековой цеховой экономической субкультуры, а как средство для получения прибыли. Империализм, исходя из того же стремления, начинает получать прибыль минуя производство: посредством спекулятивно-банковского делания денег из денег и ограбления слаборазвитых и зависимых стран мировой периферии.
Итак, и национализм нового типа, который возник в ХХ веке есть выражение духа буржуазной цивилизации, но уже на качественно ином империалистическом этапе ее развития. А значит, и его также нужно рассматривать в контексте других, родственных ему культурных феноменов современности (переход к диктатурам в политике, распространение иррационализма и неомистицизма, дегуманизация искусства, возникновение постклассической науки).
Кратко подытоживая все вышесказанное, можно утверждать, что национализм есть этнический аспект буржуазного отчуждения, генетически связанный со всеми другими его аспектами, как-то: экономическим, социальным, политическим. В то же время, поскольку специфической разновидностью этнического бытия при капитализме является нация13(т.к. все ее характерные признаки: урбанизация, наличие собственного государства, автономной экономики и т.д.- по сути дела есть признаки буржуазного типа социального бытия), то можно сказать, что национализм есть идеология, выражающая сугубо национальное мировидение, т.е. единственно возможный вид национальной идеи в строгом смысле этого слова.
5.
Итак, национализм есть специфически западный феномен, в неевропейских же странах он, как показывает история, начинает распространяться лишь в периоды вестернизации, т.е. активного заимствования этими странами западных ценностей, как это было, например, с Россией в начале и в конце ХХ века. Кроме того, неевропейский национализм, независимо от его декларативного отношения к Западу как к политическому феномену, неизбежно несет на себе отпечаток своего западного происхождения. Это можно увидеть, в частности, если рассмотреть националистические политические организации, имеющиеся на политической палитре сегодняшних России и СНГ. Тем более что сделать это теперь не особенно трудно, ведь мы располагаем определением национализма и классификацией его родов и видов.
Классический национализм представлен здесь почти исключительно в нерусских регионах. Причем, в нацрегионах России — это либо радикальные движения, ратующие за отделение этих регионов от РФ, либо более умеренные группировки, которые вполне удовлетворяет реальная экономическая и отчасти политическая независимость от Москвы при сохранении бутафорского государственного единства. За пределами же России — это националистические движения, подготовившие и осуществившие выход этих бывших республик СССР из состава Союза. И те, и другие вполне осознают свою принадлежность к либерализму и даже подчеркивают это в своих программах. В то же время они не всегда понимают истинную природу своих взглядов и при всем благоговении перед Западом, в котором они видят авангард человечества, все же полагают, что отстаивают не чисто западные, а некие универсальные ценности или даже вариацию своих собственных, самобытных ценностей. В действительности же, как мы видели, они являются не слишком проницательными жертвами культуртрегерства Запада. Так, реально ведь эсэнгевский и внутрироссийский национализм призывает не к развитию собственных народных традиций и построению на их основе самобытных социально-политических и социально-культурных форм, а к копированию сугубо западных модернистских форм (государство-нация, парламентская демократия и институт президентства, капиталистический рынок и т.д.). Собственно, вопрос о придании национальному языку статуса государственного приобретает для этих националистов исключительное значение именно потому, что в действительности только лишь язык они и готовы сохранить как последний и единственный элемент народной оригинальности. В самом деле, латвийское националистическое государство отличается от казахстанского или от татарского, по большому счету, лишь государственным языком, все остальное — от экономических и политических институтов вплоть до костюмов и форм досуга — точь-в-точь повторяет друг друга и является копированием западных культурных стандартов. Далее, несмотря на то, что все они так любят поговорить о корнях и почве, подобного рода национализм, в основном, локализуется в крупных городах-мегаполисах, уровень вестернизации которых значительно выше, чем в целом по стране; жители же деревень и малых городов, составляющие костяк народов, от имени которых националисты говорят, и живущие в той или иной мере традиционными ценностями, практически не поддаются националистической пропаганде, не считая отдельных, фрагментарных экономических требований. Наибольшую часть местечковых националистов составляет вузовская интелигенция и маргинализированное студенчество, по большому счету оторванные от корней собственной этнической культуры, в той или иной степени подвергшиеся русификации по урбаническому сценарию, т.е. российскому варианту вестернизации, и вследствие этого несущие в себе весь современный набор западнических, либеральных стереотипов. Думаем, они так демонизируют и презирают Россию не только в силу того, что она для них является бывшей имперской метрополией, но и в силу того, что она, вследствие своей явной цивилизационной несхожести с Западом, олицетворяет для них — ортодоксальных западников — полюс «анти-прогресса» и «анти-культуры».
В то же время среди самих русских классический национализм распространен крайне незначительно, видимо, с одной стороны, в силу той же врожденной плохой восприимчивости русских к западным ценностям, которая, надо сказать, парадоксально сочетается у них с периодически возникающим страстным желанием эти ценности перенять, с другой же стороны, в силу того, что те русские, которые подверглись «глубинной вестернизации» (например, определенные круги столичной интеллигенции), перенимают более авангардные, постклассические парадигмы национализма. Пожалуй, единственной более или менее самотождественной формой классического национализма в его русском варианте является идеология ЛДПР. В. В. Жириновского, однако, тут мы имеем дело, скорее, с помесью пародии и провокации14.
Другой род национализма — постклассический национализм, или, как мы его определили, «националистический империализм», распространен на постсоветском пространстве и прежде всего — в России в двух видах — русского нацизма и проамериканизма в духе концепции «открытого общества». Русский нацизм, представленный такими организациями, как РНЕ, также маргинальными и, в основном, локализованными в мегаполисах, несет в качестве идеологии проект националистической империи, где в роли метрополии мыслится моноэтническое, русское государство-нация диктаторского типа (на манер гитлеровской Германии), а в роли периферии — либо территория исторической России-Евразии, либо в зависимости от темперамента и фантазии составителей партийных программ — весь континент и даже весь мир. Несмотря на внешнее, декларативное антизападничество этих партий и идеологий, а также на использование ими в своей атрибутике и пропаганде элементов традиционного русского и славянского мировоззрения, на самом деле они представляют собой практически точное калькирование на российскую действительность западного постмодернистского национализма. И это видно хотя бы по тому, что эти партии в своей политической практике и даже политическом стиле ученически копируют аналогичные западные феномены (прежде всего — немецкий национал-социализм). Среди других, нерусских народов Евразии эта разновидность постстклассического национализма почти не распространена в силу вполне понятных причин (скажем, малой численности, не позволяющей претендовать на роль имперской нации, а также нахождения на более раннем этапе вестернизации, соответствующем классическому национализму). Исключение составляют лишь Украина с идеологией УНА-УНСО, которая, впрочем, может быть причислена к рассматриваемому виду национализма также с некоторыми оговорками.
Второй вид постклассического национализма — американизм в духе концепции «открытое общество» — также представлен маргинальными слоями крупных российских и в некоторой степени эсэнгевских мегаполисов, однако это маргиналы особого рода, не ютящиеся в социальном подполье, а ставшие, впрочем, зачастую неожиданно для себя самих, «хозяевами жизни». Речь идет о так называемых «демократах» и «либералах», т.е. о современном, большей частью столичном прозападном политическом «бомонде» (СПС, «Яблоко» и т.д.), а также о политически активных представителях компрадорской буржуазии. Именование их либералами и демократами вполне условно, т.к. ясно, что мы здесь имеем дело с неонационалистами, проводящими в жизнь и далеко не бескорыстно проект националистической империи американистского толка (униполярный мир во главе с США). От неонационалистов нацистского толка этих «либералов» отличает, по сути, лишь то, что они отстаивают идеал национализма и шовинизма не русского, а американского и, говоря шире, западного. То есть они ощущают себя в России скорее представителями метрополии, своего рода оккупационной администрацией на периферии глобальной американистской империи. Соответственно, в России они видят не Родину, каковой она для многих из них не является даже сугубо документально, а, по их любимому выражению, «эту страну», т.е. косную, враждебную социальную среду, которую необходимо, невзирая на ее сопротивление, «цивилизовать», иначе говоря, подчинить Западу, каких бы потерь это ни стоило.15
Вряд ли нужно доказывать, что победа в России и постсоветском пространстве любого из рассмотренных родов и видов национализма означает культурную унификацию и смерть для всех без исключения этносов «срединной земли» — России-Евразии.
6.
Однако национализм несет в себе смертельную опасность не только как инструмент политики современного Запада с его амбициями планетарного господства, но и сам по себе. Действительно, национализм, как мы знаем, есть род отчуждения, а именно отчуждение одних народов от других, а такая эгоцентрическая установка народа может привести лишь к его упрощению, маргинализации и культурному загниванию, т.к. без полнокровного и взаимотолерантного общения и сближения с другими народами творческое развитие народа невозможно, ведь творчество по определению — диалог. Именно это стремительное ниспадение в маргинализм и декаданс мы и наблюдаем на примере населения современных Соединенных Штатов Америки, высокомерно отгородившихся от всего остального мира и принципиально не желающих понимать другие, не похожие на них самих культуры. Следовательно, бороться с американистским неонационализмом, впрочем, как и со всеми остальными родами и видами национализма, при помощи установления и укрепления своего, доморощенного национализма — дело бесперспективное; такая борьба лишь с внешней точки зрения является борьбой с Западом, на деле же она есть культурно-мировоззренческая капитуляция перед ним. Истинную альтернативу национализму представляет традиционная идеология, а также традиционная империя в качестве ее политической формы. В этом смысле большую актуальность представляет разработанная русскими евразийцами начала ХХ века (Н. С. Трубецким, Н. Н. Алексеевым, П. Н. Савицким) концепция федеративной, многонародной империи, опирающейся на традиционные религиозные ценности, но не прямо, а при посредстве особого рода идеологии (что особенно важно, если имеет место сосуществование на одной территории разных конфессий) и являющей собой политическое выражение нашего, евразийского «месторазвития» (т.е. географически-культурной ойкумены). Научно-теоретическое развитие этой концепции, а также ее практическая реализация могут стать достойным ответом на современный вызов стратегов «атлантистского мирового порядка».
1и это при том, что более четверти населения этих республик не принадлежат к коренному населению и родным язы-ком для них является русский!
2т.е. мы хотим сказать, что национализм вовсе не равнозначен ксенофобии. Более того, как мы увидим в дальнейшем, в отличие от ксенофобии, которая существовала чуть ли не с начала этнической истории -вспомним отношение греков и римлян к другим народам, национализм как специфическое мировоззрение возник сравнительно недавно. Однако, это вовсе не означает, что национализм исключает ксенофобию.
3 в предельной формулировке эту точку зрения высказывал Платон в «Горгии», где платоновский Сократ доказывает софисту Полу, что никто не стремится к злу как к таковому, а только лишь к благу, которого он надеется достичь по-средством зла («Горгий» 468 b-c)
4 поэтому, вообще говоря, некорректно переносить западную модель федерального государства на другие страны и уж тем более на Россию с ее этнической мозаикой.
5 поэтому гнев некоторых российских либералов на политических руководителей республик Балтии или некоторых постсоветских республик СНГ и нацрегионов России за дискриминационную политику в отношение русского и русскоя-зычного населения мы склонны рассматривать не более чем курьез. На деле в этих республиках проводится в жизнь классическая западная либеральная модель — моноэтническое и монокультурное государство-нация.
6впрочем, в самом общем виде о связи демократии с национализмом говорили уже классики русского евразийства; см. Н. С. Трубецкой «Об идее-правительнице идеократического государства/»Наследие Чингисхана" М., «Аграф», 1999, с. 520, а также марксисты; мы же претендуем лишь на детализацию и конкретизацию этой известной идеи.
7 собственно, французская революция, прошедшая путь от крайней демократии в начале до якобинской диктатуры в конце и от лозунгов о всемирном братстве в начале до завоевательных наполеоновских походов в конце, продемонстри-ровала на заре западных буржуазных государств внутреннюю логику их дальнейшего развития (от государства-нации к колониальной, националистической империи). В этом нет ничего загадочного: семя или зародыш по определению несет в себе и так или иначе проявляет все формы, которые впоследствии из него разовьются.
8 подробнее см. об этом А. С. Панарин «Россия в циклах мировой истории», гл. 2
9Кроме того, представляется знаменательным сам факт того, что в данную эпоху выдвинулись на первый план именно США — государство, в отличие от стран Западной Европы — извечных оплотов атеизма, напротив, всегда обладавшее высоким градусом религиозной пассионарности и даже, напомним, основанное религиозными протестантами.
10 см. исчерпывающий анализ этого феномена в работе В. И. Ленина "Империализм как высшая и последняя стадия развития капитализма
11 Это явно видно на примере нацистского Рейха, но в то же время не столь очевидно, когда мы берем для рассмотрения другую, «гуманизированную» модификацию «имперской республики» — неолиберальную модель «открытого общества». В последнем случае возникает соблазн утверждать, что «открытое общество», преодолевает и снимает идею националь-ного суверенитета; однако это не так, ведь в действительности речь тут идет не об истинной открытости всех стран друг другу, а лишь о беззащитной открытости периферии и, напротив, глухой, высокомерной закрытости метрополии.
12 впрочем, все постлиберальные диктатуры сохраняют атавистические черты демократии. Вспомним, что нацистский Рейх формально, т.е. по конституции, был демократической республикой — с парламентом, президентом и т.д.
13 мы не согласны с марксистами в том, что нация есть более прогрессивная ступень этнической эволюции по отноше-нию к традиционному народу. Нам ближе здесь точка зрения К. Леонтьева, который замечал, что возникновение нации связано с этнической унификацией (ассимиляцией малых народностей) и т.о. заключал, что нация есть упадническая, вырожденная форма этноса.
14однако, в начале ХХ века, когда еще был актуален классический буржуазный идеал, русские либералы являлись державниками, государственниками и даже в ряде случаев милитаристами, т.е. классическими на-ционалистами (Струве, Милюков и т.д.)
15 советский коммунизм с его глобалистскими претензиями и стремлением к национальной унификации также в определенной степени может быть отнесен к неонационализму, но мы не стали рассматривать его, ввиду того, что он не есть чистый национализм, а своеобразная помесь западных националистических идей с элементами традиционного, прежде всего русского мировоззрения.