1. Повод к рассуждениям: Ципко против Ивашова
Поздно вечером 8 ноября по первому каналу ТВ транслировалась передача «Судите сами», которая была посвящена вопросу: «просуществует ли советская идеология до 100-летия Октябрьской революции?». Несмотря на четко и не без провокационности сформулированный вопрос разговор велся о чем угодно — от далекого прошлого России до нанотехнологий — только не о теме передачи. Впрочем, у нас почти все ток-шоу проводятся так. Культура политической дискуссии для наших политиков и общественных деятелей — вещь неведомая.
Лично мое внимание привлекла короткая словесная дуэль А. Ципко и Л. Ивашова. В ответ на заявление Л. Ивашова о том, что революция в России была совершена крестьянской общиной, а большевики лишь дали ей лозунги, идеологию и политическое руководство, А. Ципко, к которому Ивашов, кстати, и не обращался, произнес целую речь. Смысл ее сводился к следующему: никакой общинной психологии у российских крестьян в 1917 году не было, натерпевшись лишений в окопах ненужной им войны, крестьяне в солдатских шинелях хотели одного — вернуться домой и получить землю в частное владение, дабы работать на ней и сколачивать богатство. И то, и другое, подчеркнул А. Ципко — сугубо индивидуалистические желания. Большевики им пообещали это — в «Декрете о земле», а затем, дескать, обманули, загнав сначала в «военный коммунизм», а затем — после передышки НЭПа — в колхозы.
Всякий кто следит за публицистикой А. Ципко на страницах «Литературной газеты» знает, что это — не случайная оговорка, а его принципиальная позиция, которую он высказывает и стремится обосновать уже давно. По убеждению А. Ципко, никакой загадочной русской души с присущими ей коллективизмом и нестяжательством не существует. Русские якобы — такие же индивидуалисты и корыстолюбцы как и представители народов Запада. Так, в статье «Русская идея или русский миф» Ципко прямо писал: "«Патриотизм, живущий мифами об особом русском пути, об особом народе-нестяжателе, которому по природе чужда привязанность к земному, суетному, к частной собственности, деньгам, чужды заботы о прибыли, о радостях мира сего, не просто себя изжил. Этот миф опасен, ибо делает российскую нацию недееспособной, неконкурентоспособной». (ЛГ№8 2007)
«Патологичность» Советской власти, согласно Ципко, и состояла в том, что она подавляла «естественные» собственнические инстинкты. Отсюда вытекает и политическая платформа Ципко — русская национальная идея как ориентир для государства и капитализм в экономике. Правда, в таком случае сам термин «национальная идея» теряет смысл, ведь по Ципко, никаких существенных отличий русских от западноевропейцев и североамериканцев нет, и непонятно: чем отличается русская национальная идея от французской, немецкой или английской? Может, конечно, А. Ципко и знает ответ на этот вопрос, но особо по этому поводу не распространяется.
К сожалению, Ивашов так и не смог или не успел достойно ответить на эту реплику Ципко, и скоро разговор перекинулся совсем на другие темы. И очень жаль, потому что этот вопрос — об общинном или индивидуалистическом характере русского народа является принципиальным и от ответа на него зависит ответ на вопрос, поставленный в программе — о перспективах советской идеологии. В самом деле, если ценности советской цивилизации — патология, то действительно, существовать им осталось недолго — до тех пор, пока живо поколение, которое выросло и получило воспитание в СССР. Кто захочет добровольно принимать патологичную идеологию? Если же ценности советского общества вызывали некоторый резонанс в русской душе, родственны и близки ей, тогда они еще возродятся, пусть в иной более адекватной для нового времени форме. И тогда получается, что напротив, либерализм и индивидуализм, проповедуемый современными «правыми» идеологами: национального ли интернационального ли толка (тут разница между Гайдаром и Ципко небольшая) совершенно противопоказан русскому человеку. Хорошо бы с этим разобраться. Конечно, это невозможно сделать в одной статье, но ничто не мешает мне поделиться соответствующими мыслями.
2. О чем на самом деле говорилось в «Декрете о земле»?
Напомню, что аргументируя свой весьма оригинальный взгляд на русскую культуру, А. Ципко заявлял: русские крестьяне в 1917 году были не общинниками, а «здоровыми индивидуалистами», именно поэтому они приняли декрет о земле. Из этих слов Ципко можно заключить, что он искренне считает: декрет о земле, принятый 8 ноября 1917 года II съездом Советов даровал крестьянам частную собственность на землю. Тут одно из двух: либо Ципко читал «Декрет о земле», но это было уже так давно, что он успел забыть о его содержании, либо А. Ципко никогда не читал текст «Декрета о земле». Ни то, ни другое не делает ему чести как публицисту. Что ж, не будем уподобляться ему, обратимся к самому «Декрету о земле».
Прежде всего, этот декрет провозглашал: «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа. Помещичьи имения, равно как все земли удельные, монастырские, церковные, со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями переходят в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов…». Это, кстати, было давнее требование крестьян, которое именовалось ими «черный передел». Русские крестьяне считали, что их предки в течение нескольких веков крепостного права столько отработали на предков современных им помещиков, что теперь со стороны дворян крайне безнравственно ставить вопрос о передаче крестьянам земли за деньги (как это было во время реформы Александра II, когда не самые лучшие участки земли крестьяне должны были выкупать у своего помещика, беря для этого в банках долгосрочные кредиты). По убеждению тогдашних русских и российских крестьян вся земля, включая и помещичью, и так фактически принадлежит им, так как издавна ее обрабатывали их предки, а теперь обрабатывают они сами. Это убеждение и получило выражение в требовании конфискации помещичьих земель и передачи их государству, которое представляет собой власть советов, где представлены, наряду с другими трудящимися, и крестьяне. При этом крестьяне не собирались бросать бывших помещиков на произвол судьбы, хотя крестьянская община могла вспомнить много бед и страданий, которые принесли им сами эти помещики и их предки. Декрет о земле обещал: «За пострадавшими от имущественного переворота признается … право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям существования». И это было не пустое обещание. При проведении в жизнь декрета о земле на Украине в 1918–1920 г.г. крестьянские советы предлагали бывшим помещикам надел земли, равный наделу рядового крестьянина-общинника. Если бывший помещик желал обрабатывать землю на тех же правах, что и крестьяне и жить плодами своего труда, то он мог это сделать.
Но вернемся к требованию конфискации земель помещиков. Поскольку помещичье землевладение было именно частной собственностью на землю, то перед нами не что иное, как требование упразднения частной собственности на землю. Нужно обладать очень буйной фантазией, чтобы после этого увидеть в «Декрете о земле» апологию «крестьянского индивидуализма», как А. Ципко. Но может быть, упраздняя помещичью частную собственность крестьяне желали частной собственности на землю для самих себя? И в этом вопросе «Декрет о земле» весьма однозначен. Он гласит: «Право частной собственности на землю отменяется навсегда; земля не может быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду, либо в залог, ни каким-либо другим способом отчуждаема». По декрету о земле вся земля и весь хозяйственный инвентарь, за исключением личных орудий труда крестьян и казаков, а также все недра земли и полезные ископаемые, и реки, озера, моря и леса, имеющие общегосударственное значение становятся всенародным достоянием. «Декрет о земле», как видим, выражал многовековое убеждение русского и российского крестьянства, что земля не может принадлежать частному лицу, «земля Божья, а распоряжается ею царь». Только в октябре 1917, когда российское самодержавие окончательно и бесповоротно рухнуло, крестьянство на роль единоличного самодержца предложило «коллективного самодержца» — советское государство, которое должно распоряжаться землей, справедливо и уравнительно распределять ее между трудящимися и следить за порядком на ней, за сохранностью инвентаря и т.д. По сути русское и российское крестьянство мыслило всю страну как большую общину, управляемую общим сходом — съездом советов. Крестьяне в этой «большой общине» получали личные участки земли для нужд своих семей, но не на правах частной собственности, а на правах аренды общинной земли.
Любопытно, что в «Декрете о земле» оговорены и права малых крестьянских сельских общин. К примеру, по декрету: «Все мелкие реки, озера, леса и прочее переходят в пользование общин, при условии заведывания ими местными органами самоуправления». Сады, плантации, питомники, конезаводы, птичьи дворы, если они невелики по размерам, также передаются деревенским общинам, если же они слишком велики для общинной обработки и пользования, то они передаются государству. Вообще декрет пронизывает общинный дух. Так, декрет признает всех обрабатывающих землю крестьян равноправными и запрещает наемный труд на селе. Всякий должен трудиться сам, чтобы себя обеспечивать. В случае временной утери трудоспособности крестьянином, декрет обязывает «сельское общество» содержать его за свой счет, помогая ему «путем общественной обработки земли» (то есть надел больного крестьянина обрабатывают все крестьяне-общинники). Нетрудоспособных стариков и инвалидов община содержать не может, это было бы для нее непосильным грузом, ведь имеется в виду небольшая сельская община, но крестьянские наказы, отраженные в декрете о земле перепоручали это советскому государству. Получается, что оплачивая расходы государства, сельская община знает, что тем самым она поддерживает своих стариков и неизлечимо больных собратьев.
3. Общинный и пролетарский социализм: сложная траектория советского проекта
Как видим, г-н Ципко предложил толкование «Декрета о земле», совершено противоположное его истинному смыслу. «Декрет о земле», кстати, составленный на основе крестьянских наказов, был настоящей апологией крестьянской общины. Крестьяне действительно, пошли за большевиками вследствие этого декрета, который провозглашал свободу крестьянской общины, передел помещичьих земель и запрет частной собственности. Крестьяне пошли за большевиками, потому что те выразили потаенную мечту многих поколений крестьян, самую суть их мирочувствования. И не так уж важно, что декрет был написан эсерами, о чем сегодня не устают говорить разного рода обличители большевизма. Политика — это область деятельности, а не теоретизирования. Истинным автором декрета о земле как политического акта были те, кто его реализовал, а не те, кто его написал. Тем более и эсеры от себя мало что придумали, а просто свели воедино наказы крестьянских сходов и советов. Конечно, не нужно забывать, что большевики не были сознательными сторонниками общинного социализма, и события уже следующего 1918 года показали, что все обстояло как раз наоборот: большевистское понимание социализма существенно отличалось от крестьянского. Но в любом случае по отношению к либеральному проекту февралистов, а впоследствии и белых большевики с их марксизмом и крестьянская масса с ее интуитивным пониманием социализма как общины были по одну сторону баррикад. А то, что большевики умели чувствовать массы и идти с ними на компромисс только делало честь большевикам как реальным политикам.
Правда, очень скоро эта гибкость большевикам на некоторое время изменила. На волне эйфории от скорой и легкой победы большевики совершили ошибку, в которой Ленин потом сам охотно признавался. Они решили невзирая ни на что перейти к безденежному обмену между городом и деревней, к социализму, как его рисовал Маркс. Это эксперимент вошел в историю как «военный коммунизм» и впоследствии советскими историками представлялся как вынужденная мера, на которую толкнули бедствия войны. Это верно только отчасти. Достаточно почитать статьи Ленина 1918–1920 г.г., чтобы понять: вождь большевиков считал это нормальным пролетарским социализмом, который должен восторжествовать после революций на Западе, и который и в России бы устоял, не будь Россия «отсталой» крестьянской страной. «… мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению» — писал Ленин в статье «Новая экономическая политика и задачи политпросветов» о «военном коммунизме». Как видим, по Ленину модель военного коммунизма и есть настоящее коммунистическое производство и распределение. Но, как поясняет Ленин: «..наша хозяйственная политика в своих верхах оказалось оторванной от низов». Причем, низы — это крестьяне, которые в отличие о пролетариев, еще не «доросли» до коммунизма и нуждаются в «школе капитализма»: «крестьяне составляют гигантскую часть всего населения и всей экономики и поэтому на почве .. свободной торговли (осуществляемой крестьянами — Р.В.) капитализм не может не расти».
Ленин тут отождествляет торговую стихию со стихией буржуазной. Между тем торговля и рынок существовали и в добуржуазных обществах, сильно при этом отличаясь от капиталистической торговли и капиталистического рынка. Конечно, российские крестьяне были недовольны запретом на торговлю при военном коммунизме, и посредством мешочничества боролись против этого. Но получив свободу торговли с капитализмом в довесок, крестьянская община тоже вряд ли должна была считать себя осчастливленной. Ведь еще в 1917 году, подержав большевиков с их «Декретом о земле», крестьянство дало ясно понять, что оно против капитализма, наемного труда, частной собственности, материального неравенства. Думаю, Ленин это интуитивно понимал, но им двигала здесь, как и в случае введения военного коммунизма, не только готовность идти на компромисс с некоторыми требованиями крестьянства, но и жесткая идеологическая схема, толкающая на конфликт с крестьянскими интересами. Община для Ленина была архаизмом и в преобразование ее в индустриальную единицу Ленин не верил, в лучшем случае он делал тут ставку на кооперацию. А вот капитализм он рассматривал как прогрессивный строй, без достижения которого невозможен переход к социализму. Об этом Ленин будет писать и в 1923 году в статье «О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова»). Там он называет «бесспорным» положение меньшевиков: «Россия не достигла такой высоты развития производительных ил, при которой возможен социализм». Но при этом предлагает оригинальный вывод: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (имеется в виду, прежде всего, создание индустрии — Р.В.), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы». Проще говоря, Ленин признает: советская власть — это не социализм, поскольку социализм возможен лишь при наличии промышленной базы и при победе пролетариата в нескольких странах. Советская власть — это особый неевропейский тип народного государства, задача которого произвести модернизацию, сделать страну индустриальной, подготовив тем самым почву для социализма. Поэтому советская власть вполне совместима и с капиталистическим укладом хозяйства, то есть с НЭПом, это не противоестественное сочетание социализма и капитализма, а использование капитализма для своих нужд народным, советско-демократическим государством. Советское государство использует по мысли Ленина использует прирученный, регулируемый капитализм, для того чтобы Россия — страна аграрная и полуфеодальная также как и Запад прошла путь капитализма, но гораздо быстрее и эффективнее.
Для деревни этот управляемый капитализм означал удар по общине, появление сельской буржуазии, кулака, ведь и на Западе капитализм на селе разрушил общину и создал сельские буржуазию и пролетариат. НЭП разрешал наемный труд, по сути, поощрял «фермеризацию России», раскалывал деревенскую общину. Об этом в учебниках по истмату потом не писали, впоследствии кулак стал классовым врагом, как же признать, что Советская власть при НЭПе делала ставку на кулака как на временно «прогрессивную» фигуру? Но факты — вещь упрямая: Ленин в 1921 году заявляет на московской губконференции, что НЭП в деревне означает «восстановление мелкого крестьянского хозяйства», то есть читай: отход от общинного хозяйства, появление единоличника, в том числе кулака. В 1920-х году партия объявила компанию «Лицом к деревне» и бросила крестьянам лозунг: «обогащайтесь!», про которую С.Г. Кара0-Мурза сказал, что она означала «государственную поддержку зажиточных крестьян». Так это воспринимали и современники. Эмигрантский публицист Устрялов, который, поддерживая большевиков как сильных государственников, в экономике был сторонником кадетской программы, с ликованием заявлял, что советская власть открыто делает ставку на кулака: «мелкий хозяйчик … из врага превратился в лучшего друга». Впрочем, этого не скрывали и большевистские лидеры, например, Н. Бухарин писал: «наша политика по отношению к деревне должна развиваться в таком направлении, чтобы раздвигались, а отчасти и уничтожались многие ограничения, тормозящие рост зажиточного и кулацкого хозяйства». Устрялов даже заявлял, что большевики скоро доделают то, что не доделал П. А. Столыпин. Ему превратить крестьян в фермеров мешало феодальное помещичье хозяйство, которое при царизме уничтожить было нельзя. Революция его уничтожила и открыла путь для капитализации деревни. И, кстати, одолей Бухарин Сталина, сохранись курс на НЭП и поддержку кулака и не произойди коллективизация, так бы оно и произошло. Кулаки, все усиливаясь и усиливаясь вытребовали бы и частную собственность на землю и пожрали бы «крестьянский мир». Как показывает С.Г. Кара-Мурза в «Советской цивилизации» только за период с 1921 по 1925 год, то есть в первые же годы НЭПа кулаки, с которым в 1917 году покончил декрет о земле, запретивший наемный труд, так укрепились, что получили большинство в сельсоветах. К 1927 году кулаки кулацкие хозяйства, составлявшие 3% от всех хозяйств на селе, владели около 20% всех средств производства. Так что, либеральные реформы могли произойти и в 1930-х…
Но тут стремление большевиков загнать живую российскую жизнь в догмы западнического марксизма, опять встретило глухое сопротивление. НЭП противоречил духу и букве «Декрета о земле», то есть противоречил настроениям и мироощущению миллионов российских крестьян, практически всей деревни, где кулаки составляли ничтожный процент, да и городского пролетариата — бывших крестьян в рабочих блузах, которые также ненавидели «городского кулака» — нэпмана. Крестьяне-общинники не случайно называли кулаков «мироеды», то есть объедающие «мир», общину, благоденствующие за счет своих обедневших бывших собратьев — батраков. Тем публицистам, которые теперь превозносят кулака как «крепкого хозяина» стоило бы вспомнить о том, за счет кого хозяйство кулака было «крепким» — за счет труда бесправных батраков, зачастую набираемых из числа родственников, чтобы не платить деньги, а просто кормить и еще объявлять себя благодетелями. Думается, сыграла свою роль и государственная поддержка кулацких хозяйств.
К концу 20-х деревня стояла на пороге новой гражданской войны. Сворачивание НЭПа в сталинскую эпоху, коллективизация были воспринято в российской деревне большей частью с крайним воодушевлением. Широкие слои российского крестьянства снова, как и в 1917 году пошли за большевиками, потому что снова прозвучали ленинские лозунги, звучавшие в «Декрете о земле»: «частная собственность на землю отменяется!», «наемный труд на селе запрещается!». Сейчас много говорят о том, что при коллективизации было много перегибов, что в числе раскулаченных, судьба некоторых из которых была, действительно, ужасна, оказывались крестьяне-середняки, не имевшие отношения к кулачеству, что российская деревня потеряла множество хороших хозяев в эти трагичные годы. Но забывают при этом, что перегибы эти были порождены не столько волей городского партийного начальства (которое вовсе не было заинтересовано в гражданской войне среди крестьян), сколько инициативой самих крестьянских низов. За годы НЭПа в общинниках накопилось столько злости, обид и гнева на кулаков-мироедов, что она вылилась в настоящую кровавую бойню, где часто не разбирали: где правый, где виноватый. Исторические документы показывают: городские власти сами были напуганы размахом антикулацкого террора и пытались его остановить, но часто им это не удавалось. В архивах хранится множество приказов, телеграмм того времени с требованием партийного начальства прекратить необоснованные аресты на селе и ответов с мест, что уже поздно — дело сделано. Следует признать, что в общем и в целом крестьянство коллективизацию приняло и даже активно участвовало в преследовании и уничтожении ее противников, опираясь при этом, кстати, на еще дореволюционную традицию общинных самосудов. А ведь колхозы были далеки от идеала крестьян-общинников, так как колхоз сильно ограничивал права, дарованные общинникам Советской властью в 1917 году. После революции и упразднения помещичьего землевладения, общинники работали лишь на себя и не знали никаких обязательных работ вроде «барщины». В колхозе крестьяне работали на себя лишь урывками, а основную часть времени трудились на государство. (правда, это не было «возрождением барщины», как иногда пытаются заявлять; дореволюционный барин тратил полученную трудом крестьян продукцию на личные нужды, на поездки в Баден-Баден и рысаков и рестораны, сталинское государство же — на обеспечение обороноспособности, независимости всей страны). Крестьянская община после 1917 года владела близлежащими лугами, лесами, реками, озерами. Колхоз всего этого был лишен. Община обладала широким самоуправлением, общинники не только выбирали себе старосту, осуществляли суд, но и распределяли участки земли внутри общины, решали когда, что и где сеять, могли назначать цену на продукцию. В колхозе самоуправление было сведено к минимуму, собрание колхоза выбирало председателя и он мог отдавать распоряжения, касающиеся внутриколхозной жизни, но по главным вопросам решения принимало государство, которое диктовало: что колхозникам сеять, какой урожай собрать, сколько «сдать» продукции по какой цене. Но даже такой деформированный осколок общины как колхоз крестьянам представлялся более приемлемой альтернативой, чем «фермерский проект» НЭПа. Крестьяне понимали, что если бы НЭП продолжился, то кулак-мироед пожрал бы общину окончательно и тогда бывшие общинники были бы лишены даже тех скромных начал взаимопомощи и самоуправления, которые все же давал им колхоз, и превратились бы в бесправных батраков.
А в городах в это время тоже ведь проходила своя «коллективизация», сворачивание индивидуальных нэпманских хозяйств и переход к государственным предприятиям, также имеющим некоторые черты общины. И, как и в деревне, «городской кулак», нэпман не вызывал у широких масс никакой симпатии. Время торжества нэпманов было временем огромного социального и материального расслоения, страшной безработицы, распространения беспризорщины среди детей, пьянства и наркомании среди молодежи. Советский Союз при НЭПе медленно скатывался к капитализму, от которого Россия отказалась в 1917 году. Уничтожение нэпманов как класса, передача торговли в руки государства, укрупнение и огосударствление предприятий — все это отвечало уравнительным, общинным чаяниям масс. Сталинские слова «Жить стало лучше», над которыми теперь либералы издеваются, ведь отражали реальность: государственный контроль над ценами, победа над безработицей в ходе индустриализации, твердый заработок рабочих — все это привело к заметному улучшению жизни горожан.
В результате индустриализации страна неузнаваемо изменилась. Большинство населения стали горожанами. Но как мы уже говорили, огромные массы бывших крестьян-общинников, переселяясь в города, и там свою жизнь построили по привычным им началам общины. С.Г. Кара-Мурза прекрасно показал, что советские предприятия с их разветвленной социальной инфраструктурой, кассами взаимопомощи, товарищескими судами и собраниями коллективов — все это были начала общинной жизни в советском обществе. Община оказалась настолько гибким институтом, что она в СССР приспособилась к существованию в условиях индустриального общества. Более того, общинный социализм и создал в России индустрию, а вовсе не кулаки с нэпманами, как мечталось западникам-коммунистам, верившим, что можно и не идти по пути капитализма. Общинный социализм оказался очень эффективным: он сделал за 30 лет то же, на что Западу понадобилось 3 столетия. Те же, кто любит заниматься морализаторством по поводу репрессий в СССР, должны задуматься о том, какие людские потери понес Запад за три века становления капитализма, когда пролетарии умирали тысячами и миллионами от голода и болезней, дети попадали в работные дома и т.д. Мы уже не говорим, что западный капитализм строился на нещадной эксплуатации колоний, где тогда были уничтожены целые народы…
И даже кризис советского проекта в 80-е годы оказал: как живучи у наших людей общинные ценности. Перестройку народ поначалу поддержал именно потому, что увидел в ней возможность еще больше укрепить городскую и сельскую общину, советское жизнеустройство. Вспомним, что требовали массы в годы перестройки: хозяйственного самоуправления предприятий, ослабления диктата государства, уничтожения привилегий госчиновников и введение уравнительного распределения общественных благ (никаких спецполиклиник, спецбуфетов, персональных машин- все и всем на общих основаниях). Ничего схожего с протестами против социализма и с требованиями ввести капитализм и рынок, что теперь приписывают перестроечным массам либеральные публицисты, которым нужно на свой лад переписать новейшую историю России. Нет, перед нами как раз не что иное как требования общинного социализма. И не вина перестроечных рабочих, шахтеров, учителей и медиков, ходивших на митинги к обкомам и горкомам, что они были преданы западнической интеллигенцией, лишившей их необходимого идеологического языка, в который они могли облечь свои общинные требования, вложившей им в уста чуждые им требования рынка и капитализма. Интеллигенция в годы перестройки, повторюсь, предала народ, перешла на сторону «партократов», которых на словах так яростно бичевала, помогла им «приватизировать СССР», обеспечив идеологическое прикрытие перехода к номенклатурному капитализму. И это объяснимо: интеллигенция мыслила не в категориях реальной жизни, наполненной у нас общинными принципами, как колхозники, рабочие, врачи, инженеры, люди практического склада, интеллигенция, и прежде всего всевозможные работники партшкол и партийных изданий, давших нам основные кадры либералов, мыслила в категориях вульгаризированного западного марксизма. А согласно ему община есть нелепый архаизм, не имеющий права на существование в индустриальную эпоху, а капитализм — прогрессивный строй, который вслед за Западом должны построить у себя и все остальные цивилизации и народы. Гайдар и Ципко и до сих твердят эти опасные и примитивные стереотипы, почерпнутые ими из учебников по истмату и диамату.
4. Советская идеология у нас будет!
Вот мы и подошли к ответу на вопрос о перспективах советской идеологии. В свое время роль советской идеологии играла идеология вульгарного марксизма или тот самый «истмат» и «диамат», которым учили в школах и вузах в СССР. Роль эту марксизм выполнял плохо, потому что не приспособлен он был для идеологического оправдания проекта общинной модернизации в аграрной незападной стране. Он создавался западными учеными для условий Запада. Очень многое в жизни реального советского общества просто нельзя было объяснить в терминах марксизма, очень многое жизненно важное для советской цивилизации через призму марксизма представлялось ненормальным и подлежащим искоренению. Во многом советская революция конца 80-х, когда народ вышел на улицы с требованиями общинного социализма в рядах Народных фронтов и других неформальных организаций, была революцией против официального марксизма. И наоборот, именно из этого официального марксизма, как показал С.Г. Кара-Мурза, вырос либеральный проект Гайдара и Чубайса, западничество и экономикоцентризм марксизма способствовали его мутации в это направлении. Но взамен никакой советской идеологии в конце 1980-начале 1990-х предложено не было, если не считать потуг немногочисленных интеллектуальных столичных групп анархо-синдикалистов тех времен, которые влияния почти не имели, да и не могли предложить государственно-общинный проект. В результате массы, выступавшие в принципе за советскую цивилизацию, оказались безоружными перед пропагандой западников, «попались на удочку» либеральной идеологии и сами позволили «приватизировать СССР» и превратить себя в полурабов партноменклатурщиков, ставших вдруг «новыми капиталистами».
Так что советской идеологии у нас давно нет. А вот советские общинные ценности сохранились и только за счет них страна и выстояла в «шоковую терапию» 90-х. Люди, которым годами не платили зарплату, выживали за счет общинной самоорганизации, помощи родственников, знакомых, объединений в садовые товарищества, создания торговых и рабочих артелей под видом фирм и кооперативов. Никакого капитализма западного типа, как ни старались либералы, у нас построить не вышло. Человеческий материал неподходящий. Вместо западного общественного договора получается лишь подлость и воровство наверху и общинная самоорганизация ради выживания внизу. И перед патриотической интеллигенцией теперь стоит важная задача — сформулировать идеологию для находящейся в кризисе и упадке, полуразрушенной, но еще живой советской цивилизации, без восстановления которой выживание страны невозможно. Для этого нужно кропотливое исследование советской общин, переосмысление многих стереотипов, в частности западоцентризма, экономикоцентризма. Наиболее плодотворно сейчас занимаются этим С.Г. Кара-Мурза и его последователи, получившие название «советских солидаристов» или традиционалистов-неонародников. Нужно, чтоб к этому проекту подключались широкие круги патриотов-интеллектуалов.
Очень хотелось бы, чтоб к 100-летию Великого Октября новая советская идеология появилась.