Рустем Вахитов — Евразийский проект и его враги (критика критики евразийства)

Возникновение евразийского движения

В 1921 году в Софии вышел в свет сборник статей «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийства», который сразу же привлек к себе внимание широких кругов русской эмиграции и вызвал острейшие идеологические и научные дискуссии, отзвуки которых не стихают и до наших дней. В этом сборнике были собраны философские, культурологические и исторические работы видных представителей тогдашней эмигрантской молодежи — философа, лингвиста и публициста Н. С. Трубецкого — автора нашумевшей в эмиграции книги «Европа и человечество», где содержалась сокрушительная критика европоцентристских, либералистских концепций и отстаивался особый, самобытный путь российской цивилизации и государственности и его соратников по антизападническому лагерю — богослова Г. В. Флоровского, географа и экономиста П. Н. Савицкого и публициста П. П. Сувчинского. «Душой сборника», положившего начало течению евразийства, был Петр Николаевич Савицкий (1895 — 1968) — специалист в области экономической географии, дипломат, служивший до революции при Русской миссии в Норвегии, занимавший должность помощника-секретаря министра иностранных дел в правительстве Врангеля в годы гражданской войны, человек, обладавший множеством дарований, среди которых был и талант организатора. Именно благодаря недюжинным организаторским способностям Савицкого в условиях пражской эмиграции удалось объединить усилия специалистов из самых разных областей науки: экономистов, культурологов, историков и вместо рядового, «разношерстного» сборника научных статей выпустить манифест нового идеологического и научного направления — евразийства, которому суждено было стать одной из немаловажных вех в интеллектуальной истории России.

В своем манифесте «отцы-основатели» евразийства выдвинули оригинальнейшую концепцию развития российской государственности и цивилизации, с разноплановостью и глубиной которой вряд ли могли «потягаться» бытовавшие в эмиграции либералистские или монархические модели. Евразийская концепция включала в себя и геополитический, и экономический, и исторический, и религиозный аспекты и выглядела в своей цельности и универсальности столь притягательно, что сразу же нашла огромное количество сторонников, в основном — из среды эмигрантской молодежи. Не прошло и года, как в свет выходит второй сборник евразийцев «На путях. Утверждение евразийцев», а еще через четыре года — работа «Евразийство. Опыт систематического изложения», где основные положения направления получают наиболее отточенный и ясный вид. Постепенно налаживается выпуск журналов движения «Евразийский временник» и «Евразийские хроники», в Париже начинает издаваться газета «Евразия». В основных центрах русской эмиграции — Праге, Париже, Берлине создаются региональные отделения евразийства, в движение вливается «вторая волна» представителей интеллектуальной элиты русского зарубежья — Г. В. Вернадский, Н. Н. Алексеев, В. Н. Ильин, Л. П. Карсавин, Шахматов, Святополк-Мирский и другие. Вскоре популярность евразийцев вырастает настолько, что на их митинги и конференции уже собираются тысячи участников, а влияние их идей распространяется не только на широкие круги эмиграции, но даже и на значительные слои так называемых «попутчиков» — интеллигентов «старой закваски», оставшихся в Советской России и принявших советскую власть. Евразийство становится одним из крупнейших событий в интеллектуальной жизни эмиграции. На него отзываются практически все признанные авторитеты русского зарубежья: Бердяев, Струве, Милюков, Ильин, Гиппиус и др. Впрочем, не одни только похвалы сыпятся на «новорожденное» направление, хватает и критиков, и откровенных недоброжелателей. Причем, враги евразийцев, как правило, выдвигают против них взаимопротиворечивые обвинения: «правые» — монархисты — упрекают евразийцев в симпатии к большевистскому режиму в России, «левые» — коммунисты — поносят их как закоренелых консерваторов, реваншистов и религиозных мракобесов, русские националисты обвиняют евразийство в потакании национальным амбициям «инородцев», а националисты нерусские — уцелевшие «высшие чины» возникших было в годы гражданской войны на просторах России мелких «самостийных» государств, напротив, видят в нем хитроумную модернизацию русской имперской доктрины1.

Что же представлял из себя этот евразийский проект?

Излагая суть евразийской доктрины, обратимся к оригинальным текстам евразийцев, благо, все более или менее значительные работы «отцов-основателей» и участников евразийского движения были переизданы в перестроечные и постперестроечные годы2.

Евразийская концепция и ее историческая судьба

Краеугольным камнем евразийской доктрины является понимание России как особого, «срединного мира» — Евразии, качественно отличного как от мира Европы, лежащего к западу от нее, так и от мира Азии, расположенного к югу и юго-востоку от России-Евразии3. Новизна евразийской концепции заключалась в том, что она отстаивала не только географическое, но и культурное своеобразие «срединного мира» — Евразии. По словам Савицкого, «тот вывод, что земли ее (России — Р. В.) не распадаются между двумя материками, а составляют скорее некий … самостоятельный материк, имеет не только географическое значение. Поскольку мы приписываем понятиям „Европы“ и „Азии“ также некоторое культурно-историческое содержание … обозначение „Евразии“ приобретает значение сжатой культурно-исторической характеристики»4. В этом случае специфичность евразийского культурного типа преимущественно состоит в том, что он впитал в себя и переплавил в один цельный культурный массив три типа — западный, восточный и южный. И, согласно евразийской доктрине, в этих процессах «культурной диффузии», явивших на свет Россию-Евразию, Юг выступил в образе византийской культуры, определившей специфику русского религиозного типа и культуры в высших ее проявлениях, а Восток — в образе степной цивилизации татаро-монгол, которая в первую очередь повлияла на бытовой уклад русского народа и характер русской государственности5. Признание относительно положительной роли татаро-монгольского ига при формировании российской государственности как в плане перенятия Московским царством основных черт азиатского, степного имперского государства6, так и в плане защитной функции, которую выполнил военно-стратегический союз Золотой Орды и Московской Руси, позволивший русским устоять под ударами своих заклятых западных врагов — тевтонских и ливонских рыцарей — один из интереснейших и оригинальнейших выводов евразийской историософии.

В середине нашего века эта гипотеза была подхвачена и развита академической исторической наукой в лице выдающегося российского историка, этнографа и культуролога Л. Н. Гумилева7. В рамках же евразийского движения эти историософские проблемы наиболее глубоко разрабатывались самим П. Н. Савицким8и известным историком-эмигрантом Г. В. Вернадским9. В результате их трудов были заложены основы исторической концепции, видящей в Московском царстве — этом эмбрионе будущей великой России — правопреемника степной империи монгол, поскольку обе эти «сверхдержавы» прошлого, если пользоваться современными политическими терминами, выражали одну объективную тенденцию к интеграции Евразии. Причем, следующий шаг, который сделали после этого основатели евразийства — это смелый вывод о том, что трудный, но столь необходимый сейчас процесс самоосознания русского национального типа возможен лишь на путях «исхода к Востоку», т. е. выявления и признания азиатских («вторых») корней русских, каковые долгое время стыдливо замалчивались или же вообще отрицались в силу насильственной европеизации и западнизации, в которую Россия-Евразия была ввергнута с эпохи Петра10.

Что же касается трактовки евразийцами взаимоотношений западного мира и России, то в этом аспекте они являются прямыми наследниками славянофильской традиции — линии философской и общественно-политической мысли, выработанной в трудах русских философов Хомякова, И. Киреевского, К. Аксакова, Данилевского, К. Леонтьева и в публицистических работах и заметках великих русских писателей Гоголя, Толстого, Достоевского. Подобно классикам славянофильства, евразийцы в самых резких выражениях развенчивают «европоцентристский миф» и заявляют, что самодовольная убежденность западноевропейцев в том, что иные культуры, не схожие с романо-германской, являются якобы «дикими» и «отсталыми» не имеет под собой никакой логической и научной базы и свидетельствует лишь об узости и ограниченности мышления современного европейца, возомнившего себя «венцом истории» и «светочем прогресса» лишь на том простом основании, что он сумел заполучить военно-технические средства для порабощения и эксплуатации всех других цивилизаций планеты. В своих программных документах евразийцы высказываются об этом со свойственной им прямотой: «…европеец сплошь и рядом называет диким и отсталым не то, что по каким-либо объективным признакам может быть признано стоящим ниже его достижений, но то, что просто не похоже на собственную его, „европейца“, манеру видеть и действовать. Если можно объективно показать превосходство новейшей науки и техники … над всеми этого рода достижениями, существовавшими на протяжении обозримой мировой истории, то в вопросах идеологии и нравственности такое доказательство существенно невозможно»11. Таким образом, евразийцы отстаивают альтернативную, «многополярную модель» мировой культуры, согласно которой все существовавшие и существующие культурные образования различны в своих основах, и потому равноценны, а значит говорить о превосходстве какой-либо одной культуры или цивилизации над другой не приходится: нельзя сравнивать несравнимое. Как отмечает П. Н. Савицкий, «культурная среда, низко стоящая в одних отраслях культуры, может оказаться … высоко стоящей в отраслях других. Нет никакого сомнения в том, что древние жители острова Пасхи в Великом Океане „отставали“ от современных англичан по весьма многим отраслям эмпирического знания и техники, это не помешало им в своей скульптуре проявить такую меру оригинальности и творчества, которая недоступна ваянию современной Англии»12. В связи со всем этим евразийцы утверждают, что Россия-Евразия ни в коем случае не должна идти на поводу у эгоцентрических инстинктов Запада, как это было на протяжении трех столетий послепетровской западнизации. Евразийцы вслед за классиками славянофильства заявляют, что петровские преобразования, в геополитическом смысле превратив Россию в великую державу, в культурном обрекли ее на унизительную роль глухой провинции Европы, вынужденной терпеть насмешки и оскорбления в свой адрес со стороны «цивилизован-ных» европейцев. Кроме того, драматичность петровского «курса на Запад» евразийцы видят еще в том, что западнизация всех сторон российской жизни подготовила почву для распространения в России духовных продуктов западной культуры — идей демократизма и социализма, которым было суждено в начале двадцатого века подточить мощное дерево российской цивилизации.

Поэтому евразийцы с одинаковым критическим запалом обрушиваются и на «германский социализм», и на англо-саксонский капитализм. Ведь оба этих культурных феномена, в равной мере претендующих на статус неких «общечеловеческих» универсальных ценностей, на самом деле являются продуктами одной западной цивилизации, выросшими из одних принципов, присущих только западному духу: индивидуализм, либерализм, материализм и прагматизм, отрицание ценности государства. По мнению евразийцев, попытки привить эти «экзотические идеологические саженцы» к дереву российской культуры — величайшее насилие над нашим культурным типом, потому что в основе культурной жизни русских и всех других народов России-Евразии лежат совершенно противоположные максимы: коллективизм, признание примата государства над обществом, религиозность, самоотверженность и героизм. Более того, евразийцы убеждены, что насильственное распространение этих «общечеловеческих» ценностей в России — не что иное, как хитроумная провокация со стороны Запада. В своих статьях и книгах евразийцы начала века не устают напоминать «доморощенным» эмигрантским демократам, что Запад во все времена был злейшим и коварнейшим геополитическим врагом России: начиная с эпохи Александра Невского, когда только военно-дипломатическая помощь Золотой Орды помогла нарождающейся российской государственности отразить грозные удары ливонцев и тевтонцев и избежать массового геноцида славян и насильственной «латинизации», и вплоть до нашего столетия, когда хваленный западный союзник — Антанта бросил на произвол судьбы сражающиеся с большевиками белые армии, как только выяснилось, что их руководители — Колчак, Деникин и Врангель не собираются делиться с англичанами бакинской нефтью и с японцами — дальневосточными землями и выступают за возрождение прежней Великой России.

Однако самой важной гранью евразийской концепции начала века было все же признание положительного значения Октябрьской революции и именно этот вывод вызвал шквал резкой и даже оскорбительной критики со стороны русских эмигрантов «первой волны». Русское зарубежье было готово простить евразийству — своему «ужасному ребенку», как говорят французы, все, что угодно: и «отатаривание» русской истории, и презрительные насмешки над «цивилизованными» демократическими институтами, и лютую ненависть к «стране индустриальных чудес» — Западу, но только не оправдание большевизма, которое в глазах эмигрантов — бывших белых офицеров, еще недавно с оружием в руках сражавшихся с коммунистами, выглядело почти как «оправдание дьявола». В первые послереволюционные годы в среде русской эмиграции, вышвырнутой со своей Родины смертоносным смерчем революции и влачащей жалкое существование на самых низших этажах хваленного «западного рая», бытовали самые примитивные, замешанные на озлобленности и кликушестве объяснения этого события исторического масштаба — революции в России. Первые эмигранты, как правило, считали «ленинизацию России», как остроумно выразился однажды Набоков, трагической случайностью, которую одни объясняли злым гением руководителей большевистского восстания — Ленина и Троцкого, другие — их банальным предательством и «нечестной игрой» в пользу нашего врага в первой мировой войне — Германии. Конечно, рассуждения евразийцев об историческом значении русской революции в этой обстановке озлобленности, нервозности, доходящей до истеричности и самого низкопробного антикоммунизма прозвучали как гром среди ясного неба. По сути дела, евразийцы были одними из первых русских мыслителей, увидевших в революции не плод трагичного, но чисто случайного стечения обстоятельств, а вполне закономерное историческое событие, к которому вела вся политическая, экономическая и культурная история России последних трех столетий. П. Н. Савицкий писал об этом: «Закончившая императорский период революция — отнюдь не дикий и бессмысленный бунт … и еще менее — организованный группой злоумышленников, да еще прибывших в запломбированных вагонах, переворот. Она — глубокий и существенный процесс»13.

Не нужно забывать, что евразийство прежде всего было научной школой, а уж потом идеологией и к анализу смысла русской революции его основатели подходили именно как ученые, отбросив эмоции и даже собственную неприязнь к большевизму, столь естественную для бывших участников Белого Движения. Окончательным выводом этого холодного научного анализа стало их утверждение, что революция — запоздавший на два столетия ответ русского народа на реформы Петра и причины ее — в том трагическом разрыве между «верхами» России и простонародьем, к которому привело петровское и послепетровское насаждение в высших образованных слоях европейской культуры, чуждой и непонятной для русского и российских народов14. П. Н. Савицкий писал: «Революция — прежде всего саморазложение императорской России … и смерть ее в муках рождения России новой, новой индивидуации Евразии»15. Основоположники евразийства подчеркивали, что революцию нельзя расценивать только как подтверждение марксистской догмы о переходе России от капитализма к социализму, «…вовсе не значит, что смысл революции правильно понят и действительные задачи верно сформулированы ее официальными идеологами и так называемыми „вождями ее“, которые, не исключая и Ленина, сочетавшего гениальное государственное чутье с тупостью доктринера-фанатика, были не руководителями ее, а ее орудием»16. Таким образом, евразийцы считали, что вожди революции, вставшие во главе этой социальной стихии, все же были не ее укротителями, а лишь жертвами, такими же, как и все остальные простые смертные, поскольку плодом их усилий стало не «всемирное братство труда», о котором мечтали «комиссары в пыльных шлемах», а новая индивидуация Евразии — идеократическое, авторитарное государство, актуализировавшее на современном историческом этапе объективную тенденцию к интеграции Евразии.

Прогнозы евразийцев относительного дальнейшего пути «Руси советской» основывались на их убежденности в том, что подлинное содержание революции — евразийские интеграционные импульсы — в конечном итоге «взорвут» ее форму — марксистскую доктрину, импортированную с Запада и случайно приставшую к евразийской государственности на нынешнем этапе ее развития. И тогда можно будет, действительно, говорить об окончательном и победоносном завершении истинного «дела революции». На протяжении десяти лет — с начала 20-х по начало 30-х годов — евразийское движение жило надеждой, что коммунистическая, интернационалистическая идеология в России вот-вот рухнет и к власти придут здоровые, национально мыслящие силы. Но в отличие от эмигрантов-демократов, доходивших в своей ненависти к коммунистам до обещаний территориальных и экономических уступок Западу в случае его поддержки нового, пост-коммунистического режима в России, евразийцы были убеждены, что новая постбольшевистская Россия должна быть в геополитическом плане правопреемницей Советского Союза. Евразийцы открыто заявляли, что даже после краха коммунистов нужно сохранить содержание советской государственности, рожденное творческой активностью разбуженных революцией наций России-Евразии, а именно — сохранить стойкий антизападный и антибуржуазный геополитический курс и однопартийную систему, так как только она способна «сцементировать» полиэтническую и полирелигиозную Евразию, а также оставить в неприкосновенности советские федеративные механизмы. Реформы, по мысли евразийцев, должны были коснуться только сферы идеологии и первоочередной задачей в этом направлении они считали возвращение церкви ее достойного места в общественной и культурной жизни и взятие на вооружение партией вместо обветшавшего «интернационального марксизма» новой идеологии, основывающейся на традиционных для Евразии социально-религиозных идеалах и осознании общеевразийских национальных интересов. Основоположники евразийства (Савицкий, Трубецкой и другие) считали, что в качестве этой новой идеологии может выступить именно евразийство, не уступающее марксизму в универсализме и целостности, и в то же время, свободное от космополитичности и «безродности» марксистского коммунизма.

Таковы в общих чертах основные аспекты евразийской концепции. Переходя от пространных рассуждений к точным и сжатым политологическим формулировкам, евразийство можно определить как отечественный вариант концепций Третьего Пути — теорий, отстаивающих особый путь общественного развития между Сциллой капитализма и Харибдой социализма. Подобно всем концепциям Третьего Пути, для евразийства характерны в экономико-политическом смысле резкая критика капитализма «справа» — с позиций традиционного, небуржуазного общества, зиждущегося на идеалах религиозности, социальной иерархии, духовности и коллективизма (примерами таких обществ были средневековые европейские монархии и допетровская Русь, и являются — современные исламские «теократии»), а в геополитическом смысле — откровенно отрицательное отношение к Америке, Англии и Западной Европе — оплотам капитализма в современном мире, основанное на осознании конфликта «жизненных интересов» романо-германского капиталистического мира и России-Евразии. В культурном плане евразийцы выступали за свободное самораскрытие творческого потенциала культурного мира Евразии, куда они включали не только «русскую Евразию», но и культурные космосы всех — и славянских, и неславянских этносов этого скрытого «третьего материка»17.

В конце двадцатых годов некогда монолитное евразийство раскололось на два направления: так называемые «правое» и «левое» евразийство. Представители первого — в основном это была «старая гвардия» евразийцев: Савицкий, Трубецкой, Флоровский, не вынеся краха всех своих надежд на скорую гибель коммунизма, отошли от активной политической деятельности и, уйдя в академическую науку, занялись разработкой теоретических аспектов евразийской доктрины, представители второго — в основном это была эмигрантская молодежь, примкнувшая к движению в конце 20-х годов, сделали из евразийства наиболее радикальные выводы и сомкнулись с так называемым национал-большевизмом. Национал-большевизм (основным теоретиком которого в эмиграции был Николай Устрялов), так же, как и классическое, «антикоммунистическое евразийство» признавал, что Советский Союз, пришедший на смену Империи — новая индивидуация евразийской идеи, но при этом шел дальше и утверждал, что большевистский режим не нуждается ни в каких идеологических перестройках и реформах, так как «русский коммунизм» (термин Н. Бердяева) — такое же адекватное выражение евразийской идеи на современном этапе, каким было русское православие на этапах прошедших — в XV-XIX веках. Таким образом, национал-большевики полностью и безоговорочно приняли Советскую власть, увидев в ней правопреемницу прежней великой России-Евразии. Вскоре они становятся настоящим «форпостом просоветизма на Западе», причем, делают это вполне сознательно, будучи убежденными в том, что долг каждого истинного патриота России — помощь Советскому Союзу в борьбе с западным миром, которая, несмотря на марксистскую фразеологию большевиков — не что иное, как продолжение почти тысячелетнего, начавшегося еще во времена Александра Невского, конфликта России и Запада.

К концу 30-х годов евразийское движение практически сошло на нет. Многие левые евразийцы и национал-большевики вернулись в Советскую Россию и часть из них интегрировалась в социалистическое общество и включилась в созидание индустриальной и технологической мощи новой, «Советской Руси», часть — попала под кровавый каток сталинских репрессий, не разбиравший: кто прав, кто виноват… Но на этом прерывается только политическая история русского евразийства, а как историософская концепция и научная школа оно продолжало существовать и все последующие десятилетия, оказывая значительное влияние на отечественную и зарубежную интеллектуальную жизнь (хотя в случае советской науки это было, конечно, существование «ано-нимное», поскольку советские историки, развивавшие идеи евразийства, по вполне понятным причинам не могли сослаться на белогвардейцев Савицкого и Трубецкого как на основоположников концепции). Один из наиболее известных и выдающихся «советских евразийцев» — крупнейший отечественный историк и культуролог Лев Николаевич Гумилев, перенявший «евразийскую эстафету» от самого «отца-основателя» евразийства П. Н. Савицкого, с которым молодой Гумилев познакомился и сдружился в лагере НКВД18.

Однако, и про евразийство как идеологию тоже нельзя сказать, что оно выродилось в некий «исторический курьез», известный лишь дотошным кабинетным ученым — историкам русского зарубежья. Временем «второго рождения» евразийства стали последние 10 лет. Оно превратилось в предмет дискуссий на различных круглых столах, конференциях и начало медленно, но верно продвигаться на «территорию политики». Вскоре отдельные положения евразийской идеологемы были использованы самыми различными представителями пестрой политической жизни современной России: от крайних радикалов и оппозиционеров (к примеру, Национал-большевистской партией Э. Лимонова или КПРФ, совмещающей в своей нынешней программе национальную идею и элементы коммунистической идеологии) до респектабельных проправительственных движений (вроде НДР). Правда, объективности ради следует сказать, что идеологи проправительственных партий поступили с евразийством весьма странным образом, позаимствовав у него географический антураж, и отбросив в сторону «за ненадобностью» вытекающие из географической концепции евразийства антибуржуазные и антизападнические выводы.

Критика евразийства в современном Башкортостане

В номере 9 за 1997 год республиканского журнала «Ватандаш» увидела свет статья аспирантов Башгосуниверситета Ренарта и Эльмиры Шариповых «Евразийство — очередной обман?». Статья носит явно полемический характер, что понятно уже из ее названия, которое как бы сразу отметает даже малейшую возможность наличия в евразийстве рациональных зерен и ставит, как говорится, «вопрос ребром»: либо евразийство — абсолютная истина, либо оно — обман и заблуждение. Авторы сразу объявляют его идеологией, таящей в себе немалую опасность19и далее, на протяжении десяти страниц, подводят читателя к мысли, что евразийство — не что иное, как «идеология реванша … старого имперского идеала»20, отличающаяся от прежних, классических разновидностей имперской идеи лишь новомодной, «подогнанной к современности» интеллектуальной риторикой. В связи с этим Шариповы предостерегают представителей национальных интеллигенций России от увлечения «внешне привлекательной евразийской концепцией», предупреждая, что она якобы в принципе резко противоречит идеологическим формам процессов культурного и духовного возрождения «малых народов» России, так активно начавшимся после краха советской империи. В конце же своей статьи, вынося «окончательный и не подлежащий обжалованию» приговор евразийству как идеологии, Р. и Э. Шариповы вообще заключают, что оно — некий «идеологический динозавр», неизвестно каким образом сумевший дожить до нашей «постколо-ниальной эпохи», когда по всему миру над имперскими амбициями возобладали цивилизованные нормы взаимоотношений между народами21.

Данная статья — одно из первых выступлений представителей башкирской науки по вопросам такого широко известного и дискутируемого течения, которым является евразийство. Досадно, что долгожданный разговор о евразийстве начался в нашей республиканской печати со столь безапелляционной его критики, но и отрицать право Шариповых на свое особое мнение нельзя: в конце концов без свободы мнений невозможна полноценная научная дискуссия, которая во все времена была чуть ли не единственным движителем научного прогресса.

Однако у научной дискуссии есть свои каноны, которые полностью игнорируются Шариповыми. В тексте их статьи нет ни единой ссылки на книги и статьи самих евразийцев — Савицкого, Трубецкого, Флоровского, Вернадского, а в библиографии, приложенной к статье, фигурируют только материалы «круглых столов» по евразийству, проводимых центральными философскими журналами и работы известных отечественных и зарубежных философов — специалистов по истории русской философии: Панарина, Хоружего, Гаджиева, Мильдона, Люкса, Скэнлада и других. Но штудирования трудов этих авторов явно недостаточно для объективной научной оценки евразийства, ведь научный работник в своем исследовании должен руководствоваться первоисточниками. Кроме того, статья изобилует множеством откровенных неточностей и грубых ошибок, что несовместимо с научной работой. Так, Шариповы умудряются объявить теоретика евразийства Трубецкого чуть ли не эпигоном немецкого мыслителя Освальда Шпенглера22, указывая на тот факт, что книга Шпенглера «Закат Европы», где концепция европоцентризма была подвергнута всесторонней критике, вышла в свет несколькими годами раньше, чем книга Трубецкого «Европа и человечество», также посвященная развенчиванию «европоцентристского мифа». Однако основные положения концепции локальных культур были еще во второй половине XIX века предвосхищены русским философом и видным представителем позднего славянофильства Данилевским — автором книги «Россия и Европа». Так что, рассуждения Шпенглера о равноценности различных культурно-исторических типов, самобытности и несовместимости «душ культур», прозвучавшие как откровение для немецких, французских и английских интеллектуалов начала века, не несли в себе ничего принципиально нового и оригинального для русских интеллигентов — наследников традиции славянофильства.

Отдельного разговора заслуживает не терпящий возражений, резонерский тон, в котором Шариповы рассуждают о таких тонких и деликатных материях, как политические и национальные проблемы. В своей статье они не стесняются «сталкивать лбами» тюркские и русскую национальные культуры, допуская при этом оскорбительные выпады в адрес русского народа. Так, рассуждая о культурных достижениях средневековой туранской цивилизации, в изучение и осмысление которых, кстати говоря, немалый вклад внесли именно евразийские историки и, в частности, Л. Н. Гумилев, Шариповы срываются на следующий «полемичес-кий перл»: «Дикие и отсталые номадические завоеватели» оставили после себя прекрасные памятники архитектуры, а «организато-ры евразийского пространства» — русские крестьяне преуспели лишь в основном в растаскивании руин каменных мечетей и светских зданий для строительства своих бань и печей"23. Однако такая идеологическая абсолютизация в истории как науке недопустима, поскольку она противоречит историческим фактам. К примеру, русское средневековье дало мировой культуре такие уникальные феномены как северорусское храмовое зодчество, иконопись, до сих пор вызывающую восхищение у знатоков изобразительного искусства, самобытную церковную и историческую литературу — достаточно вспомнить многочисленные летописи или проповеди «неистового протопопа» Аввакума. Подобного рода высказывания — не просто фальсификация истории, но и прямое и неприкрытое оскорбление национальных чувств всех русских и россиян, впитавших русскую культуру «с молоком матери». Я сам — не русский по происхождению, но я вырос в лоне русской культуры, и святые имена этой культуры — имена Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского — не пустой для моего сердца звук и поэтому подобные смердяковские выпады для меня — такое же оскорбление, как и для русского человека. Думаю, в этом чувстве справедливого возмущения меня поддержат многие представители наших нерусских национальных интеллигенций. Нельзя не согласиться с тем, что веками выстраданные нормы взаимного уважения народов России и Башкортостана и «вошедшее в плоть и кровь» чувство общности наших исторических судеб — те неприкосновенные и непреходящие ценности, которые являются залогом хрупкого мира и согласия в нашей истерзанной распрями стране в нынешнее непростое время. О недопустимости неуважительных оскорбительных выпадов против представителей любых национальностей и необходимости свято хранить традиции дружбы между народами неоднократно заявлял, например, народный поэт республики Мустай Карим. Поэтому вызывает лишь недоумение попытка Шариповых в научной статье о евразийстве посягнуть и на эту последнюю «спасительную соломинку», удерживающую нас от окончательного и бесповоротного низвержения в хаос и раздоры.

Р. и Э. Шариповы не стесняются бросать в адрес своих оппонентов — евразийцев, отстаивающих единство исторических судеб народов России, следующие «гневные обвинения»: «…ведь они вполне серьезно утверждают, что у славян и тюрков — … общая историческая судьба. Остается лишь непонятным, какая общая историческая судьба может быть у народов … для одного из которых взятие Казани, Астрахани, покорение Сибири, Северная война, покорение Кавказа, Крыма и Средней Азии являются предметом исторической гордости, а для других — причиной многовекового рабства?»24. Не стану напоминать историкам Шариповым исторические примеры единения народов России, когда и башкиры, и татары, и грузины, и русские вставали плечом к плечу на борьбу с иноземными завоевателями, посягнувшими на нашу землю и нашу свободу, о невероятном взлете культуры в национальных республиках России в годы Советской власти, которые Шариповы тоже беззастенчиво относят к «годам многовекового рабства», несмотря на тот очевидный факт, что именно в этот период столицы национальных регионов превратились в крупные научные и культурные центры, пышным цветом расцвели национальные литература и искусство и окрепшие национальные интеллигенции значительно обогатили своими творческими достижениями полифонический культурный мир России-Евразии. Но следует отдавать себе отчет в том, что только благодаря неукоснительному следованию нормам доброжелательности и взаимного уважения удалось уберечь нашу «малую Родину» — Башкортостан — от многих бед, в какие были втянуты разнузданными политическими демагогами некоторые другие регионы России и бывшего Советского Союза.

Однако в статье Шариповых кроме политически ангажированных наслоений содержится и ряд теоретических обвинений в адрес евразийства, требующих специального рассмотрения. Не хотелось бы, чтобы созданный ими устрашающий и весьма далекий от истины образ евразийства принимался научной общественностью республики за его настоящее лицо.

Одно из главных обвинений Шариповых — утверждение, что в основе классического евразийства лежит «идея доминирования русско-православной культуры»25, что само по себе, по их мнению, должно отрезвить некоторые «горячие головы» из среды нашей национальной интеллигенции, еще не изжившие определенные «евразийские иллюзии» и убедить их, что основоположникам русского евразийства , как говорится, «и дела не было» до национальных интересов других, нерусских народов Евразии.

Однако обращение к трудам теоретиков евразийства — Савицкого, Трубецкого и Вернадского делает несостоятельным этот упрек. Остается только сожалеть, что у Шариповых за «эпохаль-ными» размышлениями о несовместимости исторических судеб славян и тюрков, не осталось времени, чтобы разобраться в научной истине. Ведь еще в «Утверждении евразийцев» П. Н. Савицкий писал: «В области собственно культурной для евразийской концепции особенно существенны два обстоятельства: 1) подчеркивание, что уже с XV века Россия была не национальным, а многонациональным государством. Для XVI века евразийцы придают особое значение татарским служилым элементам, которые по их мнению явились подлинными созидателями военной мощи Московского государства того времени. С большим вниманием они прослеживают те мотивы политического уклада русского государства, по которым отдельным частям нерусского населения обеспечивались его национальные и вероисповедальные права… (Курсив наш — Р. В.)»26. Добавим, что это продуманный программный тезис, проходящий «красной нитью» через всю работу. В другом месте «Утверждения евразийцев» П. Н. Савицкий, указывает, что евразийство порывает со славянофильскими иллюзиями относительно эфемерного единства славянского мира, разбросанного по различным геополитическим регионам, и считает, что в смысле культурном российские тюрки гораздо ближе к русским, чем, скажем, их «братья по крови» западные славяне — чехи и поляки. Он пишет: «Формула „евразийства“ учитывает невозможность объяснить и определить прошлое, настоящее и будущее культурное своеобразие России преимущественным обращением к понятию „славянства“, она указывает как на источник такого своеобразия на сочетание в русской культуре „европейских“ и „азиатско-азийских“ элементов. Поскольку формула эта констатирует присутствие в русской культуре этих последних, она устанавливает связь русской культуры с широким и творческим в своей исторической роли миром культур „азиатско-азийских“ (т. е. в том числе и тюркских — Р. В.) и эту связь выставляет как одну из сильных сторон русской культуры»27.

Не лучше обстоит дело и с другим аргументом Шариповых — объявлением евразийства новой разновидностью реваншистской идеологии, ратующей за возрождение унитарной имперской государственности — «тюрьмы народов», воскрешение которой означало бы «гибель всех, кроме русской, национальных культур»28 России-Евразии. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к другой программной работе П. Н. Савицкого «Евразийство (опыт систематического изложения)», где этот теоретик движения ясно и недвусмысленно выражает позицию евразийства по вопросу национальной политики: «С нашей точки зрения, революция привела к созданию наилучшим образом выражающей евразийскую идею форме — к форме федерации. Ведь федеративное устройство не только внешне отмечает многочленность евразийской культуры, вместе с тем сохраняя ее единство. Оно способствует развитию и расцвету отдельных национально-культурных областей, окончательно и решительно порывая с тенденциями безумного русификаторства (Курсив наш — Р. В.). Это — сдвиг культурного самосознания, несомненное и важное его расширение и обогащение»29.

Третье, самое вздорное и нелепое обвинение в адрес евразийства, содержащееся в статье Шариповых — отождествление евразийства с теориями расизма. Надсмехаясь над изысканиями евразийских историков Н. С. Трубецкого и Эренжен Хара Давана, раскрывающих влияние туранского, «азийского» начала при формировании современного русского этнического типа, Шариповы, не утруждая себя аргументацией, заключают: «…факт того, что евразийцы ставят во главу угла принцип крови, повторяя подобно Маугли магическое заклинание: „Мы с тобой одной крови — ты и я!“ имеет откровенно расистский душок»30. Авторы прекрасно понимают, что причислить какую-либо идеологию к разряду расистских — значит одним ударом «вывести ее из игры» — настолько сильно в современном обществе отвращение к расизму, которому мы обязаны самыми кровавыми страницами истории XX века. При этом их ничуть не смущает тот очевидный факт, что истинный расизм зиждется на принципе «чистоты крови и расового типа», тогда как для евразийства важнее всего культурное, а не расовое родство. Это ясно уже из того, что евразийцы прямо и недвусмысленно противопоставляют славянофильскому принципу единения «близких по крови» славянских народов принцип «близости по духу» славянских и тюркских этносов Евразии. Но Шариповым, видимо, не до таких «теоретических тонкостей», когда подвернулся долгожданный случай вырвать из контекста цитату непрочитанного ими Трубецкого и «с размаху» пригвоздить евразийство к позорному столбу «германского расизма арийского толка»31. Несомненно я готов отдать дань уважения «крупному научному достижению» Шариповых, — ведь они, сами того не заметив, ввели в политологию новый термин — «германс-кий расизм арийского толка», который, по видимому, предполагает, что существует еще германский расизм не арийского, а какого-нибудь другого толка — например, шумерского или монгольского. Но все же я осмелюсь не согласиться с ними в главном. По моему глубокому убеждению, евразийство не имеет ни малейшего отношения к расизму и это было ясно даже злейшим его врагам, ни один из которых не додумался до этого «убийствен-ного» аргумента. Позволю себе даже предположить, что это в глубине души ясно и самим Шариповым. «В отличие от германского расизма арийского толка, основным постулатом которого является чистота крови, расизм евразийский, хотя и ставит во главу угла своей идеологии биологический принцип, он в сущности для них не играет важной роли»32, — глубокомысленно заключают Шариповы. Правда, в связи с этим хочется задать им вопрос: как же в основе идеологии может лежать принцип, который не играет для нее важной роли?

Следующий их аргумент вновь граничит с неприкрытым оскорблением русской культуры. Отмечая явную антизападную направленность евразийской идеологемы и справедливо замечая при этом, что антизападничество вообще проходит «красной нитью» через большинство концепций русской философии XIX-XX веков, Шариповы объясняют это ничем иным, как «комплексом неполноценности», который «отсталые» и «невежественные» русские якобы всегда испытывали перед «просвещенным» и «цивили-зованным» Западом. Они пишут: «Если в XIX веке апологеты сословности и православия предрекали распад западной культуры, то и в последующем столетии ситуация мало изменилась, коммунисты-безбожники все так же с жалостью смотрели на „загнивающий капиталистический запад“. И в этом нет ничего удивительного. Сознание или ощущение цивилизованного (види-мо, они хотели сказать: цивилизационного — Р. В.) неравенства порождало специфическую идеологию отрешенности и мифологию некой самобытности»33. При этом Шариповым, конечно, и дела нет до того, что антизападные выводы большинства русских философов: от Владимира Соловьева до евразийцев П. Н. Савицкого и Н. С. Трубецкого — результат кропотливого научного анализа развития западной культуры за последние три столетия, в течение которых она претерпела невиданную деградацию от духовных высот классического средневековья и Ренессанса до современного технократического и потребительского убожества. Кроме того, если антизападничество великих русских философов — следствие скрытого «ощущения неполноценности» русских перед Европой, то как же Шариповы объяснят наличие «антизападников» на самом Западе — целой плеяды крупнейших европейских мыслителей: от Сен-Симона, Маркса и Энгельса до современных философов М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, А. Камю, Э. Фромма, Г. Маркузе, которые, в отличие от Шариповых, не понаслышке зная об истинном положении вещей в хваленном западном мире, все же смотрели на него отнюдь не как на «просвещенный» и «цивилизованный» «рай земной» и в своих произведениях нещадно бичевали пороки и язвы западного общества. Кроме того, современные западноевропейские интеллектуалы отмечают огромнейшее влияние высокой русской культуры XIX-XX веков на западную — ведь именно в России начала века появилось популярнейшее в наше время философское направление — экзистенциализм, «заново родившийся» в Германии и Франции в 30-е — 50-е годы, и именно Россия дала миру любимых и почитаемых на Западе Толстого, Достоевского и Чехова, а также литературный, изобразительный и театральный авангард — своего рода предтечу современного западного «альтернативного искусства», а вот господа Шариповы не стесняются с глубокомысленным видом разглагольствовать об «отсталости» русских и «недосягаемых для России» высотах европейской культуры…

Осталось рассмотреть последний критический аргумент Шариповых. Пытаясь ударить в самое сердце евразийства — трактовку России-Евразии как особого географически-культурного мира, они утверждают: «Концепция евразийства несостоятельна в первую очередь потому, что … не учитывает того, что на великом евразийском континенте существуют такие геополитические гиганты, как Китай, Индия, Япония. Тем самым складывается представление об ограниченности философского масштаба данной концепции. Ведь в реальности, гигантский суперконтинент — это отнюдь не только территория современного СНГ»34. Но такое утверждение может быть основано только на незнании теоретических основ евразийской концепции, а также на весьма смутном знакомстве с азами географии. В трудах основоположников евразийства Н. С. Трубецкого и П. Н. Савицкого ясно и четко проводится принятое в российской географической науке различие между «частью света» Евразией — огромным пластом земной суши, отделенным от других континентов океаническим массивом и «географическим миром» Евразией, составляющим по многим географическим признакам одно целое — своеобразную «ойкуме-ну», по своим очертаниям примерно совпадающую с границами бывшего СССР35. Впрочем, для того, чтобы убедиться, что «Большая Россия» — это совершенно особый географический мир совсем не обязательно даже читать евразийца П. Н. Савицкого. Достаточно познакомиться с учебниками географии, описывающими специфику российской равнины и ее структурные отличия от Западной Европы и зарубежной Азии. Кстати, в этих вопросах Савицкий разбирался профессионально, поскольку по образованию он был географом-экономистом.

В заключение раздела можно констатировать, что статья Р. и Э. Шариповых не только чрезвычайно уязвима для научной критики, в силу своей некомпетентности и множества формальных недочетов, но она не содержит по сути ни одного более или менее серьезного, научно обоснованного и свободного от «идеологического надрыва» аргумента против евразийства. Созданный ими устрашающий и одиозный образ евразийства не имеет ничего общего с реальным историческим евразийством. Евразийская концепция начала века вовсе не была очередным, обновленным вариантом имперской идеи и пресловутого русского национализма. Скорее даже наоборот, евразийский проект предполагал федеративное устройство России, способствующее расцвету национальных культур всех этносов России-Евразии, а также максимально мягкий и доброжелательный внутриполитический курс по отношению к представителям «малых народов» России и нехристианских вероисповеданий и беспощадную борьбу с русификаторскими пережитками имперского прошлого. В то же время мягкая внутренняя политика России-Евразии, по мысли евразийцев, должна была сочетаться с максимально жестким внешнеполитическим курсом, особенно — по отношению к Западной Европе и «океаническим державам» — Англии и США. Причем, это антизападничество русских евразийцев проистекало не из субъективной нелюбви к Западу, а из четкого осознания того, что культурная и экономическая экспансия Запада, уже подогнавшая под один общий европейский образец добрую половину национальных культур планеты, представляет главную опасность для самобытного развития всех российских этносов — и славянских, и тюркских, и финно-угорских. Евразийцы не могли знать, что ближе к концу столетия эта культурная агрессия приобретет такие масштабы, что в своем новом, концентрированном варианте американизма посягнет и на «культурный суверенитет» самой Западной Европы, а французские и немецкие политики будут законодательными мерами бороться с засорением их языков заимствованиями из «американского английского» и наплывом американской масскультуры…

Приходится признать, что критический залп наших «ниспровергателей евразийства» Р. и Э. Шариповых бьет мимо цели. Конечно, они имеют полное право сколько угодно бороться с изобретенной ими самими концепцией, которую им почему-то заблагорассудилось выдавать за евразийскую концепцию начала века. Но только какое это имеет отношение к профессиональному историко-философскому анализу, на который они претендуют в своей статье?

Современный идеологический кризис: национальный либерализм или евразийство?

Р. и Э. Шариповы в самом начале своей статьи достаточно прозрачно намекают, что разговоры о евразийской и какой бы то ни было другой идеологии в национальных республиках России, каковой является наш родной Башкортостан, вообще не имеют смысла, поскольку глубокий идеологический кризис, разразившийся в стране после развала Советского Союза и краха господствовавшей идеологии марксизма-ленинизма, якобы коснулся только центральной «русской России», но никак не отразился на жизни национальных регионов. «… если в центральных научных изданиях больше пишут о кризисе, духовной пустоте, то мировоззренческая рефлексия общества в суверенных республиках иная, нет этого ощущения безысходности, наоборот, наблюдается социальный энтузиазм, активное развитие науки, искусства, культуры в целом… Возрождение национального самоуважения и наличия цели в жизни дают основания с уверенностью утверждать … что духовный вакуум не характерен для обществ, освободившихся от давления, деформировавшего национальное самосознание»36, — с присущей им неизменной уверенностью утверждают Р. и Э. Шариповы. В действительности, это мнение, широко распространенное в среде нашей интеллигенции и даже ставшее очередным «козырем» в руках некоторых политических сил, строится на ошибочном смешении понятий «культура» и «идеология». Надо себе отдавать отчет в том, что определенные культурные успехи, достигнутые в последние годы в Башкортостане, не имеют прямого отношения к идеологии и что никакие даже самые гениальные поэмы, пьесы и исторические исследования сами по себе не могут выполнить социально-регулятивные функции идеологии, которая, вообще говоря, призвана поставить перед обществом конкретную цель — удовлетворяющий большинство населения социальный идеал и предложить набор средств для его претворения в жизнь. Таким образом, идеологический кризис — общероссийская беда, затронувшая все регионы нашей «большой Родины», независимо от их национального состава, такая же общая беда, как и весь остальной «букет» социально-экономических проблем, созданных современными реформаторами.

Но состояние идеологического вакуума не может продолжаться бесконечно долго. По всем законам науки этот вакуум рано или поздно должен заполниться какой-либо новой идеологией — иначе общество, потеряв перспективные ориентиры развития, просто развалится. Одной из попыток заполнить эту «идеологическую пустоту» и является статья Шариповых, в которой «научная критика евразийства» представляет из себя лишь антураж, за которым скрывается ее истинная цель — концептуализация национального варианта западного либерализма.

Либерализм — идеологическая доктрина, имеющая англо-саксонское и говоря шире — западноевропейское происхождение и основные ее положения прямо вытекают из ее названия (от французского «liberte» — свобода). Это — требования крайней политической и экономической свободы. В своих российских национальных разновидностях либерализм пытается совмещать национальную идею с капиталистическими формами экономики и выступает за максимально «центробежное» устройство России, а в идеале — за Россию как совокупность независимых друг от друга мелких национальных государств на манер «родины либерализма» — Западной Европы. Наши либералы Шариповы даже не считают нужным скрывать это и в своей вроде бы «научной» статье заявляют: «То, что происходит сегодня … на деле есть ничто иное, как конвульсии старого государственного организма, пытающегося в этом распаде империи уцелеть и по прежнему паразитировать на материальных богатствах огромного пространства… Нынешние мусульманские отделившиеся республики предпочтут контакт с богатыми мусульманскими же странами, уже владеющими всеми благами европейской цивилизации, в отличие от нищей России. Россия ничего не может им предложить, кроме насилия»37. Правда, в данном случае это не собственные слова Шариповых, а цитата из неназванных ими участников круглого стола по евразийству в журнале «Вопросы философии» (№6, 1995), с которыми они полностью соглашаются. По моему мнению, эти попытки насадить западную либеральную идеологию на специфической российской полиэтнической и полирелигиозной почве основываются на распространенной иллюзии нашего времени. Имя этому заблуждению — наивная вера в универсальный, «общечеловеческий» характер западноевропейских буржуазных ценностей и неоправданно серьезное отношение к уже порядком обветшавшему мифу «розовых» горбачевских времен о наступлении «золотого века» всепланетного мира и согласия и конце эпохи западного колониализма. «Фактически, попытка возрождения евразийства является следствием непонимания глубинных и объективных процессов деколонизации, происходящих в современном мире… Нужно, наконец, понять, что позорная, „имперская“ страница мировой истории перевернута и возврата к ней не будет»38, — восклицают Шариповы, озвучивая мнение многих недальновидных современных российских вообще и башкирских в частности либералов. Но события последних лет показали, что громогласно декларированные Западом «согласие, мир и взаимопомощь во всем мире» — красивый блеф. Западные страны, и прежде всего США, четко осознают наличие сфер своих «жизненных интересов» и в борьбе за них они не останавливаются даже перед военным вмешательством, как это было, например, в Югославии или Ираке, предпочитая, впрочем, преимущественно использовать менее одиозные «рычаги влияния»: экономический и психологический шантаж.

Таким образом, в реальности западный колониализм вовсе не сошел с мировой арены, а просто перешагнул в следующую, более высокую стадию своего развития, и на место колониализму военному и политическому пришел колониализм экономический и культурный. В самом деле, по сравнению с Британской империей времен королевы Виктории современные Соединенные Штаты — небольшое государство, а такие страны как Саудовская Аравия или Россия — формально независимые страны. Однако, если расширить официальные географические границы Америки до границ ее реального военного, политического и экономического влияния, то внутри этой «невидимой империи», несравнимой по своей мощи и размерам с «обычными империями», бывшими в мировой истории, окажутся Западная и Восточная Европа, современная «свободная» Россия, большинство стран Азии, Дальнего Востока и Африки, зависимые от Соединенных Штатов в кардинальных вопросах внешней и внутренней политики и служащие для Америки источником природного, технологического и «мозгового» сырья. Кроме того, экономический и культурный неоколониализм гораздо эффективнее своего вооруженного до зубов исторического предшественника в плане политической реализации. К чему под дулами пушек заставлять высшую политическую элиту неевропейских стран сохранять лояльность к заокеанской метрополии и огнем и мечом подавлять недовольство в народе, если можно обучить «первых лиц» этих государств в лучших европейских и американских университетах и превратить их в добровольных проводников выгодной Западу и США политики. А массы населения завалить дешевым западным ширпотребом и внушить им посредством не лучших образцов кинопродукции Голливуда и «идеологической стряпни» всевозможных институтов «Открытого общества», что они живут в свободной стране и что никаких других ценностей кроме западных, «общечеловеческих», не существует?

Неужели современные башкирские либералы вроде Шариповых не понимают, что эта экономическая и культурная экспансия Запада представляет смертельную опасность для всех народов Евразии — не только русского, но и малых тюркских народов, в силу своей небольшой численности и отсутствия опыта непосредственных культурных контактов с Западом, представляющих собой благодатную почву для губительных либеральных экспериментов? Надо полагать, что господа Шариповы искренне считают себя сторонниками башкирского национального возрождения, но тогда следует осознавать, что подлинным врагом башкирской национальной идеи является западная либеральная идеология, обезоруживающая нашу национальную культуру перед наплывом мутного потока западных ценностей индивидуализма, циничной расчетливости и потребительства, завернутых в красивые обертки третьесортных видеофильмов, бульварного чтива и псевдонаучных трактатов. Прозападная либеральная политика в конце концов может привести к тому, что второе и третье поколение современных башкир будет говорить на российском диалекте английского, превратившись в пародийную «вторую копию» молодых ньюйоркцев и лондонцев, а к национальной культуре своих предков относиться с таким же высокомерием и пренебрежением, с каким нынешние американцы смотрят на «отсталые в культурном отношении» страны Третьего мира. Кроме того, капиталистические, «рыночные» отношения рано или поздно подорвут нравственные основы наших национальных тюркских культур, поскольку культ денег и «материальных удовольствий», а также неразборчивая в средствах погоня за прибылью, господствующие в буржуазном обществе и порождающие цинизм, психологию «волка-одиночки» и отчуждение человека от его «корней»: семьи, рода, нации несовместимы с той высокой нравственной культурой, радушием и доверием к людям, готовностью всегда прийти на помощь и коренящимся в самых потайных глубинах души чувством своей неразрывной связи с родной семьей, родом и землей, которыми всегда славились башкиры.

По нашему мнению, в современной ситуации философия евразийства может представлять одну из идеологических альтернативу западному либерализму и его российским национальным разновидностям, поскольку евразийство — идеология достаточно новая, не запятнавшая себя порочной политической практикой и отвечающая национальным интересам всех народов Евразии. Конечно, как и любая концепция, она не свободна от недостатков и дискуссионных моментов, что однако не является поводом для ее отрицания и тем более третирования. Евразийство нуждается в творческом развитии, являясь, на наш взгляд, одной из возможных парадигм российской идеологии, в которой так нуждается наша потерявшая реальные ориентиры и идущая по пути саморазрушения страна.

Из сборника «Философский космос России. Памяти Н. А. Бердяева», Уфа, из-во БашГУ, 1998


1Подробнее об истории евразийства см.: Дугин А. Г. Евразийский триумф // Савицкий П. Н. Континент Евразия. — М., 1997.

2 В 1992 году в журнале «Наш современник» (№ 1, 2, 3) вышли основные программные статьи Савицкого, Трубецкого, Вернадского, Сувчинского, в 1995 году издательством «Высшая школа» был выпущен сборник документов евразийского движения «Мир России — Евразия», а в 1997 издательство «Аг-раф» выпустило книгу П. Н. Савицкого «Континент Евразия», где были собра-ны разбросанные по раритетным эмигрантским изданиям полувековой давно-сти статьи этого основателя евразийства, а также манифесты движения.

3 Географические аспекты подробнее см.: Савицкий П. Н. Континент Евразия. С. 81–82.

4 Там же. С. 82.

5 Там же. С. 82–83.

6 Евразиец Н. С. Трубецкой выразил это в сжатой формуле «в XIV веке хан-ская ставка была перенесена в Москву».

7 Гумилев Л. Н. Меня называют евразийцем // «Наш современник». 1991. № 1. С. 132 — 141.

8 См.: Савицкий П. Н. Указ. соч. С. 123–126.

9 Вернадский Г. В. Два подвига св. Александра Невского. Монгольское иго в русской истории // «Наш современник». 1992. № 3. С. 151–163.

10 Савицкий П. Н. Указ. соч. С. 84–85.

11 Там же. С. 85–86.

12 Там же. С. 86.

13 Там же. С. 52.

14 Там же. С. 53.

15 Там же. С. 52.

16 Там же.

17 См. например: там же. С. 126.

18 Подробнее об этом см.: Дугин А. Г. Указ. соч. С. 438.

19 Шарипов Р., Шарипова Э. Евразийство — очередной обман? // «Ватандаш». 1997. № 9. С. 183.

20 Там же. С. 193.

21 Там же. С. 195.

22 Там же. С. 187.

23 Там же. С. 193–194.

24 Там же. С. 194.

25 Там же. С. 192.

26 Савицкий П. Н. Указ. соч. С.126.

27 Там же. С. 85.

28 Шарипов Р., Шарипова Э. Указ. соч. С. 192.

29 Савицкий П. Н. Указ. соч. С. 60.

30 Шарипов Р., Шарипова Э. Указ. соч. С. 189.

31 Там же. С. 189.

32 Там же.

33 Там же. С. 186.

34 Там же. С. 195.

35 См.: Савицкий П. Н. Указ. соч. С. 280–281.

36 Шарипов Р., Шарипова Э. Указ. соч. С. 183–184.

37 Там же. С. 194–195.

38 Там же. С. 195.