Рустем Вахитов — Власть демоса и власть нации (традиционная и модернистская формы государств третьего сословия)

1.

Политические режимы Запада, возникшие в результате антифеодальных и антицерковных революций XVII-XIX веков, идеологи и вожди этих революций от Руссо до Робеспьера назвали демократиями. Уже самим этим определением они недвусмысленно указывали, что считают эти режимы наследниками древнегреческой эллинской демократии (впрочем, кажется, они не видели особой разницы между эллинской демократией и римской республикой, потому что символы и термины эллинской политики у них парадоксальным образом смешивались с терминами римского права — Сенат, республика, консул, трибун). В период Великой Французской Революции политики охотно брали себе греческие и римские псевдонимы, как, например, Гракх Бабеф, изощрялись во вплетении в свои речи сюжетов античной истории, короче, стремились представить все так, что существует некая прямая линия истории — от древней Греции и Рима к той же Франции и «тирания», установившаяся после падения демократических Афин и республиканского Рима и якобы длившаяся до 18 столетия, рухнула, так что народы Европы снова возвращаются к строю народоправства.

Эта точка зрения осталась господствовать среди западного политического сообщества даже после того, как революционные страсти улеглись и новоявленные «республики» и «демократии» приобрели вполне респектабельный вид, прекратили террор против аристократии и церкви — благо, они уже не представляли серьезной общественной силы! — вернулись к христианскому летоисчислению и даже стали по-своему консервативными… И сегодня нередко можно услышать высокие словеса о преемственности между теми же США или Англией и Францией и Древней Грецией. Об этом говорится во множестве пропагандистских фильмов, в учебниках и популярных произведениях на историческую тематику, даже в философских работах. Так, британский философ Карл Поппер — создатель концепции «открытого общества» и учитель Джорджа Сороса в своем программном труде с таким ожесточением нападает на Платона за его критику демократии, что становится ясным: Поппер ничтоже сумняшеся не видит разницы между модернистской либеральной республикой и древнеафинской демократией, раз он доводы против второй автоматически переносит на первую¹…

Более того, идеологи — апологеты современного Запада отказывают в праве называться демократиями каким бы то ни было другим государствам, даже если они тоже возникли в результате народных антиаристократических революций, как, например, Россия-СССР, Китай или Вьетнам. Обосновывается это тем, что их институты власти отличаются от новоевропейской представительной демократии или просто демократии, а их формы и концепции права не отвечают критериям новоевропейской либерально-буржуазной системы прав человека или просто прав человека. Конечно, сей аргумент является вполне убедительным … для тех, кто совсем не знает истории и культуры античной цивилизации. А те, кто обращались к истории древней Греции с удивлением обнаруживают, что греческая демократия разительно несхожа с «демократиями» современного Запада и наоборот, имеет множество сходных черт с незападными авторитарными неаристократическими режимами. О том, какое государство имеет основания называться «демократией», то есть властью демоса в точном смысле этого слова, а какое нет — эта статья. Не претендуя на академическую точность и глубину, популярным стилем и средствами, мы все же попытаемся более или менее удовлетворительно решить эту частную, но важную для нашего политического самопознания проблему.

2.

Чем же современные западные «демократии» отличаются от античной? Обыкновенно при этом говорят о наличии в древних демократических полисах рабства. Фактор рабовладения признается здесь настолько первоочередным, что он становится критерием для различения «двух видов демократии» — древней, рабовладельческой демократии и современной буржуазной демократии (как известно, западная социальная мысль, как в либеральном, так и в марксистском вариантах придает решающее значение экономической жизни общества, видя в ней базу всех остальных социальных феноменов). Но, увы, как раз наличием рабства античная полисная демократия не очень-то сильно отличалась от новоевропейских режимов. Так демократия современного западного типа также прекрасно сосуществовала с рабством на юге США в течение нескольких веков, вплоть до победы Севера над Югом в гражданской войне, в самом конце XIX века. Британская Империя была демократическим государством, со всеми либеральными правами, но … только для англичан. Многочисленные африканские, азиатские и иные подданные английской короны были фактически на положении рабов, а то и прямо были и назывались рабами (общеизвестно, что в Новое время многие английские джентльмены зарабатывали себе на жизнь откровенной работорговлей, в их число, между прочим, входил и основатель либерализма философ Джон Локк, бывший акционером одной из рабовладельческих компаний). Наконец, сейчас значительный вклад в экономику современного Запада вносят так называемые нелегальные иммигранты, чье положение мало отличается от рабов².

Полагаем, главное отличие указанных двух типов государственных устройств (демократии античной и «демократии» современной, западной) вовсе не в их экономической базе, а в области культурной матрицы общества. Античная демократия — это именно власть демоса, а демос — это вовсе не то же самое, что народ в современном либерально-буржуазном его понимании³.

Прежде всего, члены демоса, граждане — коренные жители, родители которых тоже были гражданами полиса, предки которых похоронены в земле полиса. Как правило, это еще и жители, связанные узами родства (слово "демос происходит от слова «дем», которое означает не только территориальную единицу полиса, но и род или несколько родов, объединенных в общину). Полис же — это всего один город с прилежащими к нему деревнями. Часто повторяют, что гражданин полиса мог окинуть свою Родину, свое государство одним взглядом с городской стены. Понятия «гражданина Эллады» не существовало и греки, объединенные одной и той же культурой и языком, не являлись все же политической нацией, а разделялись на афинян, спартанцев, коринфян, фиванцев и т.д., а в рамках самого полиса — на граждан, составляющих демос, и метеков, в демос не входивших. Метеки платили те же налоги, что и граждане, и вдобавок особый налог для метеков, они обязаны были выбрать себе патрона из числа граждан и всячески помогать ему, в том числе и материально, при этом на них не распространялись права граждан — защищать себя в суде, владеть земельной собственностью в пределах государства, участвовать в народном собрании, избираться на общественные должности. Метек мог получить права гражданства для себя и для своих детей, но в единичных случаях. Для этого он должен был совершить нечто выдающееся для полиса (например, подвиг на войне), да и то процедура получения гражданства была бы для него обставлена большими сложностями: нужно было согласие других граждан, протест хоть одного из них означал отклонение прошения. Метек, который при помощи обмана выдавал себя за гражданина, жестоко наказывался: конфискацией всего имущества и продажей в рабство. В итоги граждане в полисе составляли ничтожную часть населения. По данным французского исследователя античности Гиро в классическую эпоху в Афинах проживало около 400 тысяч человек, из них гражданами были лишь около 80 тысяч. И поборникам устоев старины из среды афинян казалось, что и этого много, они считали, что достаточно 5 тысяч!

Как видим, античные представления о гражданстве сильно отличались от современных либеральных, западных. Еще сильнее отличались представления о правах и свободах гражданина. Античные источники изобилуют восхвалением свобод, которыми демос, то есть сообщество граждан, обладают при демократии и их некритически воспроизводят современные апологеты западной модернистской демократии. Но интересно узнать: что у греков понималось под свободой. Специалисты по античной культуре отвечают на этот вопрос однозначно: свобода участвовать в политической жизни — заседаниях народного собрания, в его органах, а также выдвигаться на выборные общественные должности. И это, пожалуй, все. Древнегреческое представление о демократических свободах вовсе не включало в себя свободу частной жизни и вообще свободу личности. Если бы современный «демократ» оказался в Афинах века Перикла и изложил там понимание демократии на либеральный манер, максимально расширяющей свободы в плане личной жизни, то его слова встретили бы с непониманием и даже негодованием. П. Гиро пишет: « … человечество сильно заблуждается, говоря о том, что в древних гражданских обществах человек пользовался свободой. Он даже не имел о ней понятия. Он и не думал, что может по праву существовать наряду с гражданской общиной и ее богами»⁴.

Действительно, гражданин полиса жил жизнью, полностью регламентированной его законами. Современный гражданин демократического государства может одеваться, как желает, приобретать вещи, которые ему нравятся, и располагать ими, жениться или не жениться, рождать детей или не рождать по свободной воле. Наконец, он может вступать в партии или быть равнодушным к политике. Совершенно иначе дело обстояло в античных демократических полисах. Свобода участвовать в политической деятельности была и обязанностью, отступление от которой строго каралось. Афинский гражданин, не желающий примыкать к какой-либо из партий, лишался прав гражданства. Государство могло наказывать за холостой образ жизни, граждане обязаны были жениться под страхом государственного наказания (как правило, штрафа). Были случаи, когда государство требовало от женщин сдать в общий фонд личные драгоценности — те безропотно сдавали. Государство регламентировало, отращивать мужчине усы или нет, сколько женщине брать в путешествие шляпок, сколько плакальщиц должно идти за похоронной процессией. Были полисы, в которых эта регламентация доходила до того, что гражданин не мог по своей воле совершить самоубийство. Если он желал уйти из жизни, то он должен был подать прошение специальным лицам, назначенным народным собранием, а уж те решали: насколько ценная его жизнь для полиса. Если он был обладателем редкой и нужной профессии или явного полезного дара, то ему могли запретить самоубийство.

Свобода слова тоже имела четкие ограничения. Гражданин не мог говорить, что ему вздумается. Любое высказывание, которое демос посчитал бы непочтительностью по отношению к отеческим богам, каралось смертью. Афинские демократы с пониманием бы отнеслись к решению исламских фундаменталистов убить Салмана Рушди за литературное произведение, оскорбляющее религиозные чувства. Ведь они приговорили же к смерти Протагора, который усомнился в существовании богов.

Чуть менее, но все же довольно строгое наказание ожидало и тех, кто проявит неуважение к самому полису, его обычаям, его законам. Сократ в диалоге Платона «Критон» рассуждает о том, что законы должны почитаться, даже если они несправедливы. Он говорит, что пользовался благодеяниями от законов своего полиса всю жизнь, и теперь, даже если он осужден без вины, закон он нарушать не будет. Сократ готов скорее принять смерть, чем нарушить закон. Человек, который возмущался бы законами своего полиса или, что еще хуже бежал в другой полис расценивался как предатель (вспомним судьбу Алкивиада).

Наконец античная демократия могла наказать и даже убить гражданина даже если он и вовсе не был в чем-либо виноват. Специальная процедура — остракизм была предназначена для тех, кто не совершал преступлений, но в глазах народного собрания опасен для общины. Так, остракизму был подвергнут знаменитый Аристид Справедливый. Он не просто не нарушал законы, по общему мнению он был образцом добродетели. Именно поэтому демос изгнал его из полиса: человек, пользующийся таким влиянием, по мысли демоса, в принципе может, если захочет, стать тираном и уничтожить демократию (интересный вывод отсюда следует: для демократии более приятны не добродетельные, а умеренно грешащие!). Таким образом древнее демократическое государство и древняя гражданская община обладали такой неограниченной властью над отдельным гражданином, что они не только вторгались в его жизнь, не оставляя ему ничего личного и все регламентируя законом, они еще и могли по своей воле наказывать граждан, строго соблюдающих все законы. Каждый гражданин в любой момент мог лишиться гражданства, Родины и жизни, как бы он себя ни вел! Недаром Гиро говорит, что античный полис буквально порабощал своих граждан. И это называлось и было демократией в изначальном смысле слова.

3.

Представители современной теории линейного прогресса, вероятно, могли бы сказать на это, что все описанное не что иное, как свидетельство неразвитости, отсталости нравственного и правового сознания в ту далекую эпоху и что с прогрессом правосознания и общественной морали недостатки греческой демократии отпали, а суть осталась и на сцену истории вышла ее преемница — демократия новоевропейская. Даже если принять спорный тезис, что европейцы Нового времени и современности более моральны, чем древние греки (думаю, сами эллины вряд ли согласились бы, что высокой моралью обладают люди, создающиеся средства для убийств тысяч и миллионов себе подобных и превращающие в рабов целые народы и континенты), то все равно нарисованная схема «эволюции демократии» не выдержит критики. Как объяснить тогда, например, такой странный для современного сознания факт, что часть должностей в полисе распределялась просто по жребию и это греки считали одним из высших достижений демократии! Сложно представить, чтоб в современные парламенты депутаты назначались по жребию (хотя лично я убежден, что тогда бы — просто по статистической случайности! — в парламенте оказалось куда больше честных и порядочных людей).

На этом примере видна вся наивность теории линейного прогресса. Ведь она исходит из того, что древние цивилизации суть недоразвитый, упрощенный современный Запад, лишь перенесенный на много веков назад по времени и снабженный этнографическимой бутафорской спецификой. Линейная теория прогресса не желает видеть качественных отличий цивилизаций прошлого от современной, модернистской. И поэтому она верит на слово современной западной демократии, которая уверяет, что происходит от древнегреческой, тогда как на самом деле она от нее дальше, чем современные мусульманские республики. И потому эта теория и не ищет истинные корни новоевропейской демократии, которые, конечно, уходят в специфику самой европейской модернистской цивилизации, также как корни демократии греческой были связаны с культурной матрицей цивилизации Эллады.

Действительно, античная цивилизация была другой в основе своей, а именно во взгляде на мир, на отношения людей друг к другу, на природу и на историю (очень хорошо эту специфику описал А. Ф. Лосев при помощи формулы космоцентризма, понимающей космос как живое, разумное безличное божество). А корень этой специфики лежал, конечно, в религии, тут мы вполне согласны с о. Павлом Флоренским, который утверждал, что исток любой культуры — культ. Именно в специфике греческого культа — официальной гражданской греческой религии демократия со всей ее спецификой и находила свое обоснование. Разделение на свободных людей и на рабов имело соответствии в разделении на богов и на смертных людей. При этом, по сути, рабами являлись все, потому что судьба, Мойра, властвовала и над богами, но одни могли получать удовольствия, наслаждаться лицезрением мышиной возни тех, кто стоит ниже, править как бы играя, а другие были обречены на нескончаемые страдания и несчастья и на краткий, жалкий век. Боги хохочут, глядя с Олимпа на нелепые и безрезультатные метания и стремления смертных людей. Рабовладелец также с гомерическим хохотом взирает на раба. Боги внешне похожи на людей, но по своей природе они — иные, поскольку принадлежат к бессмертному, умному началу, люди же — из грубой и вязкой материи. Свободный гражданин также телом и лицом не отличается от раба, но он активен, разумен, он может организовывать жизнь других и свою собственную, раб же пассивен, глуп, он нуждается во внешнем руководстве. Потому ничего особенного грек и не видит в рабстве, он воспринимает это как естественный феномен: есть бессмертные боги, есть смертные люди, есть от природы свободные люди и от природы рабы. Это закон космоса и спорить с ним, все равно, что возмущаться, что солнце встает на востоке.

То же самое и с разделением на граждан и на метеков. Греческая религия имела универсальные, общегреческие культы и культы местные. Причем местные, отческие культы ставились много выше. Демос поклонялся лишь своим, местным богам, до богов другого города (богов метеков) ему дела не было, гражданин полиса мог даже оскорблять их. Те же самые вольности касались и общегреческих, универсальных богов. Но не только оскорбление, а даже простое непочтение к богам данного демоса (например, Афине Палладе в Афинах) каралось жесточайшим образом (вспомним судьбу Сократа, вся вина которого была лишь в том, что он мало говорил об отеческих богах, предпочитая рассуждения об универсальном божественном добре). Собственно, само слово демос связано со словом дем — община свободных, живущая на одной земле, имеющая общее происхождение и общих богов (обычно, территориальная единица полиса). Патриотизм демоса имеет сугубо религиозный, языческий смысл. В узком смысле слова «Отчизна» для грека — его родной полис, в узком смысле — земля, в которой похоронены его предки («отцы») и на которой находятся алтари и храмы местных, родных богов. Быть патриотом — значит любить своих предков и своих богов — это религиозная, а не политическая и гражданская как сейчас обязанность⁵. Беспримерный героизм греков и римлян, проявляемый при защите Родины имеет религиозные же истоки, античных патриотов следует сравнивать не с героями в современном смысле, а с религиозными подвижниками.

Отсюда понятно, почему метек не мог быть гражданином и даже не мог быть патриотом полиса, в который переехал: у него ведь были свои собственные родные боги, которым он перестал поклоняться, покинув их землю, родину. В новом полисе он чужой, забота здешних божеств на него не распространяется, так как он не родился на этой земле и его предки не похоронены в этой земле. Он здесь хоть как-то влачит существование лишь потому, что он выбрал себе патрона — гражданина, находящегося под покровительством полиса и его богов.

Вмешательство греческого демократического государства в личную жизнь людей также вполне объяснимо, если мы учтем, что государство было общинным, и при этом религиозно-идеократическим. Человек вообще не рассматривался греческой религией и культурой как самоценный независимый индивид. Любой человек входил в общину таких же, как он, граждан полиса, если только он не метек и не раб. Но все живые люди входили, по представлениям греков, также в еще одну, большую космическую общину, члены которой помимо них — боги и души умерших предков. Ныне живущие граждане несут ответственность перед мертвыми отцами и поэтому не могут делать: что им вздумается, не могут отвергать освященные традицией законы и обычаи, не могут свои личные интересы ставить выше общинных. Именно поэтому в глазах грека оправданы вмешательства в частную жизнь, наказания за отход от обычаев и даже остракизм. Частная жизнь человека — область профанного, она не имеет отношения к богам, государство-община же — священно, потому что в него входят боги. Итак, община граждан демоса была религиозной организацией. Греческая религия не знала священства (жрецы выполняли в ней другие, специфические функции), поэтому «церковью» становилось все государство — сообщество граждан или род — его элементарная часть, отправлять же религиозный культ предоставлялось руководителям государства или старейшинам рода.

Причем, включение богов в гражданскую общину не было простой фигурой речи. Греки, особенно простые, которые и составляли костяк демоса, действительно, верили в это, о серьезности этой веры и свидетельствуют упомянутые специальные процедуры в демократических полисах, предназначенные для того, чтобы и голос богов был учтен при вынесении тех или иных решений. Это прежде всего жеребьевка. Многие должности в демократических Афинах давались по жребию (в основном это были должности не требующие специальных знаний). Так, по жребию выбирались члены Афинского Совета пятисот — высшего органа Народного собрания. Одно это показывает: насколько далеки современные режимы, именующие себя демократиями от действительной власти демоса в изначальном смысле.

4.

Либеральные режимы Запада тоже утверждают, что вся полнота власти принадлежит у них народу или «политической нации» (в этом основной смысл центрального для западного права понятия «суверенитет нации»). Но эта «политическая нация» сильно отличается от эллинского демоса. Прежде всего эта нация мыслится как совокупность рациональных эгоистов, ныне живущих совершеннолетних граждан, которые конкурируют между собой в экономике и в политике («демократия есть непрекращающаяся холодная гражданская война» — метко сказал один из современных политологов). Объединены они лишь общественным договором на основе случайного совпадения выгод. Граждане государства обладают юридическим равенством, невзирая на то, откуда они произошли, имеют ли их предки заслуги перед государством и какую религию они исповедуют. Государство же рассматривается здесь лишь как «ночной сторож», следящий за выполнением законов, его вмешательство в общественную жизнь сведено до минимума. Государство не только не имеет права вторгаться в личную жизнь гражданина, оно отказалось от влияния на экономику, даже если это ведет к обнищанию множества граждан. Наконец, государство отделено от религии. Подданные государства могут исповедовать какую угодно веру или не исповедовать никакой, быть атеистами. Патриотизм либерального государства — сугубо политический феномен, не имеющий никакого отношения к сфере сакрального. Граждане могут защищать свое государство до тех пор, пока оно их устраивает, и не обязательно с оружием в руках (даже молодым и здоровым мужчинам, годным для войны, достаточно платить налоги, на которые содержится армия из наемников, зачастую чужеземцев). Перемена гражданства также не запрещена. Свобода человека в либеральном ее толковании состоит в том, что он может сам выбирать, к какому государству принадлежать. В принципе, никто ему не должен мешать, даже если он во время войны решится принять гражданство государства, которое воюет против его Родины. Родина для либерала — понятие исключительно географическое, человек же по своей природе — космополит, гражданин мира.

Итак, политическая нация — это нечто невиданное в истории до европейского Нового времени. Это даже не этнос, потому что признак общинности для него тоже существенен. Современный историк С. Сергеев пишет: «… нация — та форма, которую этнос принимает в условиях современного (индустриального) общества в отличие от своего состояния в условиях традиционного (аграрного) общества, когда соединяющими скрепами этноса были иерархически сословные и религиозные ценности (условно назовем это состояние народом). Разрушение основ традиционного общества … ведет к тому, что этнос начинает структурироваться вокруг новых организующих начал: национального государства и светской национальной культуры»⁶.

Естественно, и эти представления сформировались на основе некоторой религии, а именно протестантизма, который сменил на Западе традиционное христианство — католицизм и освятил разрушение традиционной общины. Протестантизм отказался от таинств, превратил христианство в сугубо рациональную идеологию, отверг иерархию церкви и передал власть из рук священства в руки мирян. Но самое главное, он «атомизировал» церковную общину, превратил церковь из соборного сообщества, предстоящего перед Богом как одно органическое целое, в механическую совокупность индивидов, каждый из которых предстоит перед Богом самостоятельно. Обмирщение этого института — протестантской «церкви» как механической совокупности равных рациональных индивидуалистов, управляемых выбранным ими таким же как они лицом (пастором), и дает западное «гражданское общество» и либеральное государство, народ в новоевропейском понимании. Стоит лишь вынуть сердцевину протестантского жизнеустройства — формально-понятую христианскую мораль и заменить ее принципом конкуренции как вся конструкция протестантского сообщества превратится в «гражданское общество», занятое войной всех против всех и управляемое рациональными общезначимыми законами.

Когда обмирщение пошло дальше, жизнь западного атомизированного общества получила обоснование в светских идеологиях — прежде всего либерализме, созданном мыслителями французского и английского Просвещения. Он вообще не требовал принадлежности к какой-либо религии. Так завершилось формирование западной политической нации, сугубо светского института, глубоко увязанного с концепцией прав человека-индивидуалиста

С точки зрения греческого, истинного демократа эта политическая нация или либеральный народ — не «демос», и даже не «лаос», как называлось у греков народонаселение в общем смысле, а «охлос» — толпа, сброд, объединенный лишь эгоистическими, прагматическими интересами, не почитающий богов, не знающий истинного патриотизма и не желающий даже защищать отчизну.

Напротив, обозревая современные политические режимы, греческий демократ заявил бы, что как раз советский режим гораздо более достоин звания демократического, чем западная охлократия. И в этом, думаем, он был бы совершено прав. Советские люди, действительно, также составляли общину на манер древнегреческого демоса, чувствующую связь со своей землей, верившую в святыни, пусть и под покровом светской коммунистической идеологии, связанную скрепами авторитарного и идеократического государства. Кроме того, система Советов была именно прямой демократией, наподобие демократии греческого полиса, тогда как западные «демократии» представительные, что позволило бы греку именовать их, скорее, тираническими устройствами⁷.

Даже те «нарушения прав человека», в которых западные либеральные режимы обвиняют СССР, почти в точности повторяют меры античного демократического полиса по отношению к своим гражданам. В самом деле, в СССР и правительство и народ с осуждением относились к диссидентам, которые требовали права «менять Родину», то есть беспрепятственно, бросать свою страну и уезжать насовсем в страны, враждующие с Родиной. Но демократический полис также обвинил бы таких людей в предательстве и даже поступил бы с ними еще более жестоко — приговорив их к смертной казни, тогда как в СССР большинство таких диссидентов получали возможность выехать на любимый ими Запад. Порукой тому — судьба Алкивиада — греческого диссидента, бежавшего из Афин в Спарту, приговоренного к смерти и избежавшего приговора только потому, что мечи персидских убийц настигли его раньше. То же самое касается оскорбления святынь: диссиденты-либералы вроде Сахарова изощрялись в ниспровержении святынь советской пропаганды — Сталина, Ленина, партии, отделываясь при этом тюремными заключениями и ссылками, Сократ и Протагор за гораздо меньшие выпады против ценностей, почитаемых демосом, заплатили жизнью (Протагор бежал от смертного приговора, но при этом погиб в кораблекрушении). Репрессии Ленина против дворян с точки зрения греческой демократии вполне оправданы как противостояние тирании аристократов и защита самого демократического строя, репрессии Сталина могут быть оправданы, если было бы доказано, что Бухарин и иже с ними своей политикой привели бы к возвращению в Россию старого аристократического строя и даже гибель невиновных в этом случае не пала бы на Сталина, а просто была бы приравнена к остракизму.

Как бы странно это ни звучало, но получается, что западные идеологи обвиняют советский строй в «попрании демократии», апеллируя к прецедентам, которые как раз сближают СССР и античную демократию…

Конечно, между советским строем и эллинской демократией есть и свои различия: например, в Элладе — члены народной общины — жители лишь одной местности, в СССР такую общину составляли все граждане Советского Союза, более того, вход в эту общину был открыт «трудящимся» и «угнетенным» со всего мира (хотя после войны СССР все более приобретал черты продолжения российской имперской цивилизации, а не «зародыша» будущего «всемирного Советского Союза»). Кроме того, идеология эллинского полиса была религиозной — олимпийское язычество, а идеология СССР была — светской, «марксизм-ленинизм» (но при этом этот марксизм совершено религиозно воспринимался и смешивался с подсознательными символами крестьянского, фольклорного православия, и по сути, был суррогатом гражданской религии). Мы еще вернемся к этим отличиям, дабы попытаться объяснить их, пока же укажем, что различия эти не очень существенны, они все же имеют видовой характер, а сходства — родовой. При всей своей специфике, античный и советский строй суть власть демоса — народа-общины, а новоевропейский строй есть власть нации или гражданского общества- атомизированного народа. И в этом смысле они действительно демократии в точном смысле слова, тогда как западная «демократия» есть не что иное как охлократия.

Впрочем, есть один признак, который их объединяет, противопоставляя монархическим и аристократическим режимам и не обратить на него внимания, — значит не понять сути преобразований, произошедших в Европе и 18 веке, а в России в 20, и в том числе не понять причин различий западного и советских режимов.

5.

Великий русский философ-консерватор К. Н. Леонтьев писал, что платоновская схема идеального трехсословного государства есть никакая не утопия, а наоборот формула всякого нормального государства, каковые существовали во всем мире до начала либерального вырождения Запада⁸. Разделение на три сословия: духовное (священники), военное (аристократы) и производительное (народ: крестьяне, ремесленники, торговцы) так или иначе присутствовало в любом государстве до антиаристократических революций в Греции 5 века до н.э., Западной Европе 18 века и России 20 века. В Спарте это были спартиаты, лакедемоняне, илоты, в Индии — брахманы, кшатрии и вайшьи с шудрами, в Европе средних веков молящееся сословие (монахи и священники), воюющее сословие (рыцари-феодалы), работающее сословие (народ), в крепостнической России православная церковь, дворяне-помещики и крестьяне, мещане, торговцы, ремесленники, рабочие. В некоторых государствах имели место вариации (например, в Греции до демократических революций правил царь (басилевс), который одновременно был первосвященником), но сути это не меняло. Выражая мысль К. Леонтьева на языке современной философии культуры, любое традиционное общество состоит из трех названных сословий, причем, третье сословие — народ или производители в этом обществе составляет трудовую идеократическую общину, объединенную личностными связями и приверженностью общей религии. Следовательно, описывая вырожденные типы государств — тимократию, олигархию, демократию и тиранию, Платон, в сущности, описывал, разложение и упрощение традиционного государства, которое происходит по закону сословной деградации и «отпадения» высших сословий и которое приводит к тем или иным формам общества модернистского типа. В самом начале общественного упадка, традиционное государство лишается духовного сословия, и на исторической сцене является власть аристократии, не освященная никакой религиозной идеей, и направленная лишь на военно-силовое упрочение государства. Платон называет такой строй тимократия (власть честолюбцев). Далее, тимократия вырождается в олигархию (власть богачей), по мере того как аристократы из храбрых и гордых воинов превращаются в накопителей богатств. При олигархии государство впервые раскалывается на два — государство бедных и богатых, которые вступают в непримиримую, но невидимую войну. Затем происходит народная революция, которая свергает олигархов и устанавливает власть третьего сословия — демократию. По мере развращения народа, демократия вырождается в тиранию — власть представителя самых худших, наиболее падших слоев народа.

Эта концепция, рисующая вырождения и распад традиционного общества и переход к обществу модерн, при всей ее внешней простоте, на наш взгляд, гораздо лучше описывает социальную реальность, чем марксистская формационная схема, плохо согласующуюся с фактами, как многократно прекрасно было показано сторонниками цивилизационного подхода⁹. Немало слов уже было сказано о том, что марксистская «пятичленка» общественных формаций применима далеко не везде (яркий пример непреодолимого препятствия для нее — азиатская история), тогда как дихотомия «традиционное-модернистское общество» довольно таки успешно описывает историческую эволюцию и западных, и восточных стран, и России (если, конечно, учитывать, что существует не только буржуазный, западный, но и восточный и российский, «остаточно-традиционный» тип модернизации, о чем много писал С.Г. Кара-Мурза). Мы только можем добавить, что эта традиционалистская трактовка истории вполне вписывается, как мы видели, в платоновскую социальную философию, более того, трактовка античной демократии, западной либеральной буржуазной «демократии»¹⁰ и советского социализма как трех форм общества победившего третьего сословия, позволяет понять не только их сущность, но и основания различий между ними, которые и разделили границей античный и советский проекты с одной стороны и западный либеральный проект с другой. Везде в результате революций на сцену рано или поздно приходит народ (греческие революции 5 века до н.э., европейские революции 17–19 веков, русские революции 1905–1917 годов), но к моменту революции в разных цивилизациях народ по-разному структурирован. В древней Греции после антиаристократических революций к власти пришла религиозно-гражданская община — «демос», сохранившая некоторые черты традиционного общества, а именно — дух общинной взаимовыручки, ощущение связи с родной землей и вообще органическое понимание космоса, идеократия религиозного характера. Схожий остаточно-традиционный тип демократии возник и в России после 1917 года. Сущность советской цивилизации и сама она, и ее нынешние противники трактовали и трактуют совершено неверно. Советский агитпроп, равно как и агитпроп диссидентский и антисоветский видели и видят в СССР воплощение марксистского социалистического проекта, только оценки его даются разные. На самом же деле СССР не имел прямого отношения к марксистскому социализму (который Маркс и Энгельс в общем-то мыслили как еще более антитрадиционный, чем либерализм). СССР был именно демократией в греческом смысле слова — обществом, где третье сословие — демос-народ свергло власть дворян и духовенство, и решило жить по своим собственным традиционным принципам. А принципы эти были примерно те же, что у того же народа в условиях прежнего традиционного общества — общинное жизнеустройство или «аграрный коммунизм» (М. Вебер). Даже проводя индустриализацию и переселяясь в города дети российских крестьян — советские граждане бессознательно воспроизводили обычаи и установки сельской общины (отсюда особенности советского предприятия, которое в отличие от западного обязательно было окружено социальной инфраструктурой: поликлиниками, подсобными хозяйствами, детскими садами, пионерлагерями¹¹). Трагедией советской цивилизации было то, что являясь традиционно-общинной демократией, она осмысляла себя в терминах чуждой ей западной теории — марксизма, который становился здесь идеологией в подлинно марксовом смысле слова (то есть свидетельствовал не о реальном положении в обществе, а о том, каким это общество хочет себя видеть). При этом марксизм, к тому же сильно вульгаризованый оставался рациональной верхушкой советского мировоззрения, основу же его составляло крестьянское, фольклорное, безцерковное православие, несшее в себе многие черты язычества, которое после революции утеряло ниточку, связывавшую его с православием церковным и было облечено в рациональные одежды марксизма. То обстоятельство же, что формально советское государство было атеистическим, тогда как греческая демократии, принадлежа к тому же типу традиционно-общинных и идеократических демократий, была религиозной объясняется просто. Греческая религия — олимпийское язычество, как уже говорилось, не имела социального института жрецов. Культ в Греции отправляли либо руководители государства, либо старейшины родов. За неимением социального института церкви греческая демократическая революция была антиаристократической, но не антицерковной. В то время как в России власть аристократии была тесно увязана с церковным православием, которое было государственной религией при монархии. Поэтому восстание народа против дворян и всего правящего слоя старой России вылилось и в восстание против официальной церкви, во всяком случае, ее верхов (но при этом, как уже подчеркивалось, это не было восстанием против многих фундаментальных православных ценностей, прижившихся в крестьянском сознании и в обмирщенном виде перешедших в советский марксизм).

Обратимся теперь к Западу, где сформировался принципиально иной тип общества победившего третьего сословия — власть политической нации. Это было вызвано тем, что на Западе к моменту антифеодальных и антикатолических революций народная община была уже разрушена западной секулярной ересью — протестантизмом. Проповедь протестантизма — это буржуазного варианта христианства привела к тому, что на место общины пришло сообщество рациональных эгоистов, занимающихся конкурентной борьбой и объединенных лишь совпадением интересов, да культурой, политическая нация. Поэтому западный режим третьего сословия и стал антитрадиционным, модернистским и либеральным.

Это, кстати, само по себе доказывает, что путь Запада является уникальным и не может быть повторен другими цивилизациями. Нигде, кроме как на Западе не было буржуазной Реформации, изнутри, органически разрушающей традиционную общину. Так что неудивительно, что антиаристократические революции в других странах, затронутых западной культурой лишь внешне — Китай, Вьетнам, Япония, Корея создали также традиционно-общинные авторитарные демократии. При этом они могли прикрываться различными западными идеологиями — Китай и Вьетнам — коммунистической, Япония и Южная Корея — либеральной сама суть их жизнеустройства остается незападной, традиционно-демократической. Отсюда может быть сделан и единственно возможный вывод по отношению к нашей Родине — России: дальнейший ее путь развития может быть связан лишь с возрождением демократии традиционного типа, с новым советским проектом, но, разумеется, без коммунистической идеологии, которая, вступая в фундаментальное противоречие с нашей почвой, во многом и виновна в крушении СССР¹². Иначе нас ждет либо уничтожение, вызванное отторжением упорно навязываемого либерального проекта, либо скатывание к тирании, которая является следующим после демократии видом вырожденного государства. Единственная возможность выжить — это зацепиться за «традиционную демократию», противостоя исторической энтропии. Конечно, это не значит, что демократия, даже традиционная лучше чистого традиционного общества. Тот же Платон как истинный консерватор вскрыл немало ее язв. Но для консерватора традиционная демократия все же предпочтительней антитрадиционной, либеральной. Кроме того, ничто нам не мешает пытаться «приживлять» к демократии те или иные формы общества Традиции, разумеется, нужным образом адаптированные. Это происходило уже в первом советском проекте (так институт единой, общенациональной партии есть довольно удачное разрешение проблемы формирования элиты в условиях неаристократического общества¹³). Думается, второй советский проект, лишенный препоны марксистской, антитрадиционной идеологии, пойдет в этом направлении еще дальше.

¹Любопытно, что ни один серьезный и именитый антиковед — ни на Западе, ни в России так и не отреагировал на попперовскую «критику» и это само по себе знаменательно как молчаливое признание Поппера наивным, хотя и самоуверенным дилетантом в области науки об античной культуре, недостойным полемики со специали-стами. Правда сей прискорбный факт не мешает современным сторонникам концепции «открытого общества» превозносить ее создателя как великого гения всех времен и народов….

²Мы вообще полагаем, что взгляд на рабство как на определенную стадию в истории человечества или как на особую общественную формацию, давно уже оставленную позади — одна из самых отдаленных от реальности абстракций марксизма. В реальной античности, как это было показано, например, А. Ф. Лосевым рабский труд далеко не всегда превалировал в хозяйстве и при этом он сильно отличался от современных сте-реотипных представлений о рабстве; так что собственно рабовладельческой в экономическом смысле форма-ция античности была не очень долгий по историческим меркам срок («История античной эстетики», Том 1 Ранняя классика. М., 2000. -С.С.79–84). С другой стороны, как мы видим, рабство могло сопутствовать и сопут-ствовало и другим, «более прогрессивным» формациям — скажем тому же капитализму. Таким образом рабство — это не преходящий архаичный институт, в той или иной форме он свойственнее всем режимам, независимо от их представлений о собственной «прогрессивности».

³об особенностях античного демоса и отличиях его от либерального народа см. передовицу № 5 журнала «Элементы (1995. г. Москва)»: «Да! — демократии. Нет!- либерализму». Однако нам представляется, что в этой статье недостаточно подчеркнуты религиозные корни демоса и слишком прямолинейно проводится параллель между демосом и этносом

⁴Гиро Поль. Быт и нравы древних греков. Смоленск, 2000. -С. 329 

⁵Гиро Поль. Быт и нравы древних греков. Смоленск, 2000. -С.С. 389–390 

⁶С. Сергеев Русский национализм и империализм начала ХХ века/Нация и империя в русской мысли начала ХХ века -М., 2004. -С. 8 

⁷"Да!- демократии, «Нет!» — либерализму//Элементы. Евразийское обозрение №5. 1995, М.

⁸К. Леонтьев Владимир Соловьев против Данилевского/К. Н. Леонтьев Храм и церковь -М., 2003. -С. 260 

⁹из новейшей литературы по этой теме см. С.Г. Кара-Мура "Истмат и проблема «Восток-Запад»

¹⁰в дванном случае мы понимаем термин «демократия» максимально широко, просто как режим победившего третьего сословия, как ее понимал и Платон; тогда можно говорить о традиционной (древняя Греция, Россия, Китай и т.д.) и антитрадиционной (Запад) демократиях

¹¹об этом подробно писал С.Г. Кара-Мурза в книге «Советская цивилизция»

¹²Идеология этой «второй российской традиционной демократии», безусловно, должна опираться на тради-ционные же православные ценности. Поскольку эмоциональная основа для конфликта церкви и государства уже исчезла — горячка революционных классовых боев давно ушла в прошлое, вполне возможно тесное сотруд-ничество церкви и государства.

¹³напомним, что в непонимание роли элиты и в наивной вере в политическую самодостаточность народа Пла-тон, главным образом, и упрекал традиционную демократию