Р. Г. Назиров
Запрет оглядываться (К происхождению фольклорного мотива)

В мифах, сказках, поверьях самых разных народов земли то и дело повторяется одно и то же табу — запрет оглядываться при ходьбе или во время выполнения важного магического действия. Существует также ряд мотивов, в кото-

рых это древнее табу трансформировалось, а потому все еще не распознано. Мы попытаемся дать краткий обзор этих мотивов и вникнуть в происхождение запрета, т. е. в его первоначальный смысл.

Европейскому читателю наиболее знакомы два варианта этого мотива — один в греческой мифологии, другой в Библии.

Согласно греческому мифу, жена чудесного певца Орфея, нимфа Эвридика, погибла от укуса змеи. Чтобы вернуть жену, Орфей спустился в Аид. Звуки его кифары укротили адского пса Кербера, исторгли слезы у Эринний и растрогали подземную царицу Персефону, которая разрешила Орфею вернуть умершую Эвридику на землю, но с условием не оглядываться на тень своей жены и не заговаривать с ней до выхода на дневной свет. Орфей нарушил запрет и навсегда потерял Эвридику.

В книге Бытия рассказано, что Бог, осудив на гибель грешный город Содом и желая спасти только праведного Лота, послал к нему ангелов, которые вывели Лота с женою и двумя дочерьми из города, приказав им спасаться бегством, не оглядываясь и не останавливаясь, пока они не перейдут через цепь холмов. Когда небесный огонь уничтожал Содом и Гоморру, жена Лота оглянулась и превратилась в соляной столб (Бытие, XIX).

Эти знаменитые сказания привлекли внимание выдающейся советской исследовательницы О. М. Фрейденберг: «Когда жена Лота оглянулась, она обратилась в соляной столб. Когда Орфей оглянулся на свою жену, она осталась навеки в преисподней. «И кто будет в поле, также не обращайся назад»,- говорится у Луки о гибели мира (17, 31–32). У римлян, идя в дорогу, нельзя было оглядываться назад. И в современном суеверии «уйти и вернуться»-«быть беде» (…); правила хорошего тона, сплошь основанные на пережиточном мировоззрении, запрещают на улице оглядываться» ¹,

Эти фольклорно-мифологические запреты О. М. Фрейденберг связывала с представлениями о смерти как долгом и трудном путешествии. В древних мифологических мотивах «путь, дорога означают смерть, дорогу в преисподнюю. Человек должен пройти путь смерти, пространствовать в буквальном смысле слова, и тогда он выходит обновленным, вновь ожившим, спасенным от смерти. Он не должен ни оглядываться на пройденный путь, ни возвращаться по пройденному пути, ибо это означает снова умереть»².

Несомненно, О. М. Фрейденберг верно указала одно из значений интересующего нас табу, но отнюдь не единственное. Заметим также, что ее объяснение хорошо согласуется с библейским мифом (жена Лота оглянулась и погибла), но уже с греческим приходит в столкновение. Орфей выводит тень Эвридики из царства смерти; это он, живой, не должен оглядываться. Оглянувшись, он навеки утратил Эвридику, и она «снова умер-

ла», как говорит О. М. Фрейденберг; но тот, кто оглянулся, остался жив.

Запомнив это несовпадение, попытаемся найти некоторые параллели к описанным мотивам. Прежде всего укажем, что аналогию к жене Лота мы находим в китайской мифологии, где рассказано о некоей женщине, жившей на берегу реки Ишуй.

«Она однажды ночью увидела во сне божество, которое сказало ей: когда появится на воде ступка для обдирки риса, иди к восточному берегу и ни в коем случае не смей оборачиваться.

На следующий день действительно по воде приплыла ступка для обдирки риса. Она (женщина) поспешила сообщить своим соседям то, что сказало ей божество. Согласно его наказу, надо было переправиться на восточный берег. Соседи, поверив ее словам, пошли за ней. Некоторые решили, что она говорит чепуху, и остались дома³. Женщина, пройдя около десяти ли забеспокоилась о своей деревне (…), не удержалась и обернулась. Она увидела, что ее родные места залиты безбрежной водой, и свирепые белые волны, готовые все поглотить, следуют за ней по пятам. Она испугалась, подняла вверх руки и хотела закричать, но не смогла произнести ни звука. Женщина превратилась в старый дуплистый тут»⁴.

Наводнение — более привычная для китайцев угроза, чем небесный огонь; превращение нарушительницы запрета в старое дерево — это типично китайская аналогия к превращению жены Лота в соляной столб. Заметим, что в обоих мифах бог обрекает на гибель селение (город), предупреждая об опасности только одного человека, предизбранного к спасению. В обоих мифах именно женщина не выдерживает, нарушает запрет и подвергается за это каре (мотив «наказанного любопытства»). Видимо, оба мифа осуждают женщину, нарушившую запрет.

Современный исследователь В. Г. Ахметьянов связал запрет оглядываться с полузабытой древнетюркской мифологией «Царя воды» и дал сводку интереснейших фактов. Он напоминает, что у татар и башкир новогодние гадания включали «подслушивание» и «нардуган», т. е. гадание на кольцах, при котором воду для окунания колец брали в проруби в полночь; уходя с водой, нельзя было оглядываться назад.

Отражение древней мифологии «Царя воды» В. Г. Ахметьянов усматривает в башкирском эпосе «Акбузат». Герой эпоса Саубен подстреливает уточку, которая оказывается дочерью подводного падишаха Шульгана. Девушка просит героя отпустить ее и в качестве выкупа обещает бесчисленные стада, а главное — чудесного коня Акбузата, когда-то украденного у Урал-батыра. герой соглашается. Подводная царевна, уплывая, говорит, что теперь Саубену надо немедленно уходить и не оглядываться на озеро, что Акбузат выйдет из воды и догонит его сам. Но герой не выдержал, и уходя, оглянулся; Акбузат, вынырнувший толь-

ко наполовину, снова исчез в пучине. Вследствие этого поднимается буря⁸.

«Здесь, по-видимому, — комментирует исследователь, — мы имеем один цельный эпизод мифа о царе воды, правда, несколько искаженный в подаче…»⁶. Он же указывает на то, что имя подводного царя Шульгана совпадает с названием подводных духов тюркских народов: у коми шулейкин, у якутов с у л у к у н, древнетюркское ш у л у к у н. Это последнее название, общеисходное для всех тюркских языков, В. Г. Ахметьянов сопоставляет с китайским ш у й-л у н ь-х у а н («император водных драконов»). Тем самым, он в сдержанной форме допускает китайские филиации древнетюркского мифа о Царе воды, что представляется вполне обоснованным.

Обширные выдержки из работ В. Г. Ахметьянова необходимы потому, что они дают представление и о связях древнекитайской мифологии (см. выше наш пример о женщине с реки Ишуй) с тюркской, и об удивительном композиционном сходстве эпизода из башкирского эпоса «Акбузат» с греческим мифом об Орфее и Эвридике.

Орфей довел тень жены до полпути, но затем оглянулся — и она вновь исчезла в Аиде. Акбузат наполовину вынырнул из озера, но Саубен оглянулся — и чудесный конь погрузился вновь. Коренное же различие этих эпизодов заключается в том, что в башкирском эпосе речь не идет о смерти. Подводное царство- это не Аид; под водой пасутся табуны Водного царя, идет своя жизнь.

Правда, царство hыубатшаhы (водного царя) в башкирском эпосе мыслится как ярко выраженный «иной мир»; представления же о подземном мире у древних тюрков не было. Тем не менее, у них наблюдается тройственное членение мира: небо, земля, подводное царство. Таким образом, последнее оказывается сюжетно синонимичным царству Аида в греческой мифологии. В греческой же мифологии и башкирском эпосе, вопреки мнению О. М. Фрейденберг, запрет оглядываться относился не к тем, кто возрождается, а к тем, кто выводит «возрождаемых» из иного мира в мир людей. И миф об Орфее, и эпизод «Акбузата» рассказывают о нарушении запрета мужчиной. Результатом нарушения оказывается не смерть (превращение) героя, а повторная утрата выводимого из иного мира существа.

Итак, исходный смысл этого табу можно сформулировать иначе: нельзя оглядываться при возрождении существа, похищенного и уведенного в другой мир. Но тогда оказывается, что отзвуки этого табу мы не замечаем в совершенно иных мифах и поверьях, столь же широко распространенных. В первую очередь это греческая версия мифа о всемирном потопе.

Согласно этому мифу, Зевс за преступления решил погубить род человеческий, наслав на землю всемирный потоп. В одном из городов Фессалии царствовал тогда Девкалион, сын Проме-

тея. По совету своего отца, Девкалион заблаговременно построил ковчег и в нем спасся от гибели вместе со своей женой Пиррой. Все остальные люди погибли; девять дней ковчег носился по волнам потопа и наконец пристал к вершине Парнаса. Оракул Фемиды на Парнасе на вопрос Девкалиона и Пирры, как возродить человеческий род, ответил, что им надо бросить через плечо «кости матери». Девкалион понял, что их мать — это земля, а ее кости — это камни. Камни, которые бросал через плечо Девкалион, превратились в мужчин, а камни, брошенные Пиррой,- в женщин; так они шли, не оглядываясь, и засевали землю людьми, возрождали жизнь. Бросание через плечо отражает все тот же запрет оглядываться.

Добавим, что наука давно предполагает восточное происхождение мифа о Девкалионе и Пирре; некоторые ученые считали, что этот миф заимствован греками из Месопотамии с ее знаменитой «мифологией потопа», давшей начало и аналогичному библейскому мифу.

Бросание через плечо до сего дня выступает в целом ряде суеверных обычаев. В России бросали через левое плечо щепотку просыпанной на столе соли во избежание ссоры; сплевывать через левое плечо было принято, чтобы не «сглазить» кого-либо (обычно ребенка) произнесенной вслух похвалой. Французские крестьяне на распутье, не зная верной дороги, бросают через плечо ключ и выбирают ту дорогу, на которую он упал. В основном эти обычаи — позднего происхождения.

Чем же обусловлен запрет оглядываться при возрождении (возвращении) живых существ?

В основе запрета, как нам представляется, лежит архаическая черта человеческой психологии: неразличение субъекта и объекта. Известно, что страус, спасаясь от преследования, прячет голову в песок. Но не так ли наши человеческие дети закрывают лицо, чтобы их не поразила молния во время грозы? Не видеть смертельной угрозы — это значит не быть увиденным ею.

Такое наивное представление («не смотри на демона, чтобы он тебя не увидел») заключено в кульминации гениальной повести Гоголя «Вий». Стоило Хоме Бруту посмотреть на Вия, как Вий, в свою очередь, увидел его, черти схватили Хому, и он погиб. Поистине мы не перестанем поражаться ясновидению Гоголя, его проникновению в самые архаические пласты культуры.

Точно так же лицезрение Медузы Горгоны, согласно греческому мифу, превращало людей и животных в камень: чтобы избежать этого, Персей при исполнении своего подвига смотрит Не на спящую Горгону, а на ее отражение в своем зеркальном щите. В нашем сегодняшнем понимании слова Персей в и д и т Горгону, когда он ее убивает, как капитан подводной лодки с помощью перископа видит вражеский крейсер, в который он пускает торпеду. Но с точки зрения древних греков, Персей не с м о т р е л на Горгону, а посему и не мог быть увиден ею.

Миф когда-то имел в виду обоюдность и одновременность этого опасного созерцания. Действие субъекта, направленное на природный объект, понималось как обоюдно-направленное, как одновременное действие объекта на субъект.

Посмотреть на смерть — значит дать ей увидеть себя, а следствием этого становится превращение человека в соляной столб, камень, дерево, короче говоря — в неживое⁷.

Но архаическое неразличение субъекта и объекта имеет важный исторический аспект. В охотничьем палеолите субъектом сознания было родовое сообщество людей, а не один человек; объектом же была вся природа и прежде всего — мир животных. Люди считали себя частью животного мира и ритуально подражали животным (на которых охотились), чтобы уверить и животных и самих себя в их общей природе. С другой стороны, палеолитическое мышление очеловечивало и зверей, и камни, и деревья; созвездия мыслились небесными оленями или медведями, а их преследовал в ночном небе вознесшийся туда Охотник, Стрелок (миф о небесной охоте). Тотемические верования производили людей от их главных промысловых животных, и для некоторых сибирских народов еще недавно медведь был «дедушкой». Но это значит, что покойный дедушка перевоплотился в медведя. Отсюда и вера в оборотней и миф о переселении душ.

Верования палеоазиатов, отчасти сохранившиеся в мышлении народов Крайнего Севера, чрезвычайно ценны для этнографии и истории культуры в силу своей древности. Чукчи считали, что мертвое тело вредоносно для живых. «Человек, идущий по тундре и увидевший труп, подвергается опасности навлечь на себя несчастие. Если он вернется обратно и отправится по прежней дороге, труп пойдет следом за ним, вскоре перегонит его и преградит дорогу. Тогда уже человек едва ли может спастись»⁸.

Бросается в глаза, что такое «поведение» трупа аналогично тактике раненного хищного зверя, который делает круг, чтобы напасть на охотника сзади. Зверь ложится в засаду на следе охотника. Поэтому запрет возвращаться по прежней дороге для охотников древности имел прямой практический с м ы с л, представляя собой генерализацию охотничьего табу, разумно обоснованного огромным опытом.

Генерализация эта, т. е. расширение охотничьего эмпирического правила на другие случаи, обусловлена тем, что поведение зверей охотники палеолита приписывали и умершим людям: звери суть воплощения «прежних» людей. Таким древним охотничьим табу объясняются фольклорно-мифологические сюжеты, в которых человек, оглянувшийся на смерть, превращается в неживой предмет, погибает. Это те случаи, о которых и говорила О. М. Фрейденберг.

Иной характер имеют сюжеты, в которых человек, оглянувшийся назад, утрачивает идущее за ним, выходящее из иного

мира существо. Лично оглянувшемуся человеку это ничем не угрожает, но приносит неудачу, лишение, возвращение возрождаемого существа в иной мир.

Эти сюжеты, по аналогии с первыми, также можно объяснить охотничьими приемами, точнее — приемами доместикации диких животных, которая составила великий культурный переворот в истории человечества. Доместикация осуществлялась посредством прикармливания детенышей животных; любопытные и доверчивые, они могут подолгу следовать за человеком, и таким образом первобытный охотник приводил их в свой загон. Но оглянуться на них означало спугнуть их: ведь оглянуться — это значит остановиться, а для многих животных внезапная остановка в движении есть сигнал тревоги. Стоило оглянуться на приручаемых животных, и они тотчас обращались в бегство. Поэтому, выводя этих детенышей из леса, заманивающий охотник должен был сохранять выдержку и терпение, идти спокойно и равномерно, ни в коем случае не оглядываться.

Правила обращения с животными переносились на отношения к миру мертвых: тут и находится ступень между башкирским эпосом, сохраняющим тесную связь с охотой и доместика цей, и греческим мифом об Орфее, мифом, давно забывшим охотничью архаику. Тем не менее, прошлое у них было одно. И в эпосе башкир, и в греческом мифе архаическое табу обобщало тысячелетний опыт.

На расширение применимости охотничьего табу влияла тотемическая идентификация животных с покойниками. Градация последовательных усилений приводила от разумного практического правила к фантастическому образу.

Если на практике оглянуться значило спугнуть зверя, то в мифе это стало приводить к утрате дорогого покойника, выводимого из иного мира к свету жизни. Охотничье правило сохраняло свою силу и в земледельческом сознании: если бы при «посеве камней» Декалион и Пирра оглянулись бы, то бросаемые ими камни не превратились бы в людей, а остались бы камнями.

Таким образом, история запрета оглядываться может служить примером того, как архаическое содержание переходит в форму. Разумные правила охотничьей эры постепенно превращаются в неподвижные табу, лишенные рациональной мотивировки. Но мы должны помнить, что даже самые, казалось бы, абсурдные запреты некогда приносили людям пользу.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978, с. 527–528.

² Там ж е, с. 506.

³ В Библии Лот тоже уговаривал своих зятьев уйти из Содома, обречанного на гибель, но ему не поверили.

⁴Юань Кэ. Мифы древнего Китая. М., 1965, с. 271.

⁵ Башкорт халык ижады. Уфа, 1972. Т. 1, с. 147–151.

⁶ Ахметьянов В. Г. Мифологические образы Евразии в фольклоре народов Поволжья. - В кн.: Фольклор народов РСФСР. Уфа, 1978, с. 14.

⁷ «Не смотрите пристально на солнце и на смерть» (Ларошфуко).

⁸ Б огораз-Та н В. Г. Чукчи. Ч. II. Религия Л., 1939, с. 182.