Р. Г. Назиров
Средневековое мифотворчество

В Западной Европе, по мере христианизации варварских народов, сложилась сложная мифологическая ситуация. Христианство оторвалось от своих ближневосточных корней; новокрещенные народы плохо знали Св. Писание и не очень-то усвоили себе даже главные положения христианской религии. В недрах этих народов сохранялись языческие обряды и верования. Так, например, кельтского солнечного бога Гавейна продолжали чтить и после крещения, а затем он был отождествлен с Христом. Язычество маскировалось, пряталось и искало компромиссов с новой религией.

В то же время новохристиане Европы сохраняли от своего недавнего языческого прошлого живую энергию мифотворческого процесса. Их мифотворчество получало поверхностную христианскую окраску, что приводило к удивительным синтезам. Так, весьма любопытна мифологизация царя гуннов Аттилы в V-VI веках.

Еще при жизни христианские проповедники объявили его Бичом Божиим (metus orbi), потомком Хама или Немврода. Это была библейская привязка, но в то же время непобедимость Аттилы объяснялась тем, что некий пастух нашел gladium Marti — меч бога Марса — и подарил Аттиле. Так, желтокожий азиатский наездник стал потомком библейского персонажа и обладателем меча античного бога: весьма характерное смешение!

С 425 г. престол Западной Римской империи занимал Валентиниан III. Его сестра Гонория представляла собой потенциальную угрозу для престолонаследия. Во избежание династических осложнений ее обрекли на безбрачие, заперли во дворце и стали готовить к монашеской жизни. Много лет Гонория боролась против тирании семейства. Она вступила в тайный брак с управляющим своих имений; когда тайна открылась, злосчастного супруга казнили, а Гонорию сослали в Константинополь ко двору ее двоюродного брата — восточного императора Феодосия II. В отчаянии

она послала верного евнуха к Атилле с предложением взять ее в жены и с драгоценным перстнем в виде залога.

Перстень Гонории — изумительный реальный символ. Цесаревна обратилась к царю гуннов как к высшей инстанции, как к претенденту, которого ее брат казнить не сможет; она ждала от Аттилы освобождения. Аттила потребовал Гонорию в жены, а с нею в качестве приданого часть владений и сокровищ Валентиниана III. Не получив согласия, Аттила весной 451 года с огромными силами перешел через Рейн, и города Галлии запылали.

Аэций, великий полководец и политик, успел на время сколотить коалицию Запада: галло-римлян, франков, вестготов, бургундов, и других. В решающей битве на Каталаунских полях в сумме сражалось полмиллиона человек (15 июня 451 г.), а погибло с обеих сторон 165 тысяч. Ручьи на тех полях, переполнясь кровью, вышли из берегов. Аттила был остановлен и на другой день ушел в степи Паннонии.

В 452 г. он вторгся в Северную Италию, стер с лица земли Аквилею и взял Милан. Он шел на Рим, и гибель древней столицы казалась неизбежной. Но в его войске начались эпидемии, гунны были напуганы, Аттила колебался. Навстречу ему выступил со Святыми Дарами римский епископ Лев I. После беседы с ним Аттила согласился не трогать Рима, удовлетворился большим выкупом и повернул вспять. С тех пор христианский мир чтит храброго папу как святого Льва Великого. Возникла церковная легенда о чуде: сам апостол Петр спустился с неба, чтобы защитить папу Льва.

Уходя из Италии, Аттила еще грозил вернуться за Гонорией. Но в 453 г. он внезапно умер в ночь после свадьбы с бургундской красавицей Ильдико. Европа увидела в этом новое чудо. Аттила стал мифом. Был мифологизирован даже конь Аттилы: где ступили его копыта, больше не растет трава; после смерти Аттилы его конь стоит в стойле на небе. Когда явилась очередная комета, ее объявили хвостом этого ужасного коня.

В хаосе полукрещеной Европы началась вторичная мифологизация христианства, опиравшаяся уже на собственные, местные реалии.

Так, пророчица-пастушка Женевьева предсказала, что Лютеция Паризийская, городок на острове среди Секваны, останется

невредимой от вторжения Аттилы: так оно и случилось, Аттила прошел мимо, и с тех пор святая Женевьева — покровительница Парижа (бывшей Лютеции). Для крещения франкского короля Хлодвига епископом Реми голубь с неба принес Святую Ампулу с елеем, и с тех пор ее регулярно использовали для миропомазания франкских королей. Кельтская мифическая святыня Грааль (символ плодородия) была переосмыслена как изумрудная чаша, из которой пил Иисус Христос на тайной вечере; в нее же была собрана кровь Распятого, после чего Иосиф Аримафейский принес чашу в Британию. Христианам Европы были нужны свои, местные святыни и реликвии; таковые не замедлили явиться. Но христианство раннего Средневековья отчасти еще оставалось внешним; между ним и мифологической традицией новокрещенных варваров оставался зазор.

Варварские мифологии, в основном кельтская и германо-скандинавская, оплодотворили раннефеодальный эпос. Так возникли предания о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола, о фее Моргане и маге Мерлине, о поисках Грааля, о Рыцаре Лебедя (вариант тотемического мифа) и многие другие.

Эддические мифы с их кровавой эсхатологией (Регнарек, гибель богов в беспощадном братоубийстве) сплелись с давними воспоминаниями о переселении народов и об уничтожении Аттилой бургундского королевства на Рейне: так возникла знаменитая «Песнь о Нибелунгах», в которой Аттила стал благородным королем Этцелем, а его последняя жена Ильдико — королевой Кримхильдой, мстительницей за Зигфрида. Интересно, что в этой эпической поэме среди знаменитых витязей фигурирует Элиас фон Рюсен (т.е. Илья Русский: предположительно, Илья Муромец).

Вторичная мифологизация христианства объединяет раннефеодальную Европу. Той же цели служила канонизация национальных вождей, в особенности вождей-христианизаторов. Святым стал король Стефан (Иштван), креститель Венгрии, а Владимир Киевский — даже равноапостольным, несмотря на свое бурное прошлое. В центре мифологизированной истории раннего Средневековья стоит фигура Карла Великого, на короткое время объединившего половину Западной Европы. Простой народ долго считал его святым, хотя Карл никогда не был канонизирован. И на то были веские причины.

Граф Роланд, герой национального эпоса Франции, погибший в Ронсевальском ущелье (778 г.), был племянником Карла; матерью Роланда была сестра императора, рано удалившаяся в монастырь. Однако многие современники были убеждены, что отцом Роланда был сам король Карл Великий!

Кроме того, вскоре после смерти Карла возникла легенда или, точнее, легендарная сказка (по классификации Л. Г. Барага) следующего содержания. Карл так влюбился в одну немку, что забросил все государственные дела. Она умерла, но страсть Карла еще более увеличилась. Он продолжал навещать ее труп и ласкать, как живую женщину. Однажды архиепископ Турпин (тоже один из героев каролингского цикла) в отсутствие императора вошел в комнату, где лежал труп, чтобы проверить — нет ли здесь какого-нибудь колдовства. Осматривая труп, Турпин нашел под языком покойницы магическое кольцо и унес с собой.

Вернулся Карл, удивился виду безобразного трупа и приказал поскорее похоронить его. Но магическое кольцо продолжало действовать: страсть Карла перешла на архиепископа, от которого он теперь не отходил. Испуганный Турпин бросил кольцо в озеро. С тех пор Карл не покидал этого места, построил здесь дворец и монастырь и пожелал быть здесь похороненным. Это немецкий город Аахен, любимая резиденция Карла Великого.

Рассказы об инцесте Карла с сестрой и о его некрофилии могли сильно повредить канонизационному процессу, и церковь не решилась на такой риск. Поэтому Карл стал сказочно-эпическим героем, но не святым (а вот киевский князь Владимир — и тем, и другим).

Кельтское происхождение имел миф о спящем до поры вожде-избавителе. Рано сложилось представление о том, что король Артур не был убит в бою, как повествует эпос, но только ранен; феи унесли его на далекий остров Авалон, где он отдыхает от ран, но в урочный час вернется, чтобы спасти Британию. Подобные легенды появились и о Карле Великом. В Германии героем этого интернационального мифа о «втором пришествии» великого вождя стал император Фридрих Барбаросса (он спит со своим воинством в недрах горы Кифхойзер). Этот великий сюжет представляет собой, как мне кажется, усвоение европейскими национальными мифологиями христианской мифологемы «Второго пришествия». В 

варварских мифологиях до христианизации Европы этой мифологемы не было.

История христианской вторичной мифологизации фиксирует и крайне драматические моменты. Так, в X веке обострилась феодальная анархия, узаконенная правом частных воин; одновременно римско-католическая Церковь, хранительница культуры и святительница раннефеодальных монархий, вступила в полосу позорнейшего упадка. В Риме довольно долго существовала так называемая «порнократия» (власть блудниц): богатые куртизанки Теодора и Мароция, мать и дочь, возводили на трон св. Петра своих любовников либо смещали и даже убивали неугодных пап. В этой обстановке началась паника неслыханных размеров — Великий Страх 1000-го года.

Любители психологизированной истории объясняют этот эсхатологический психоз всей Западной Европы нумерофобией (страхом перед теми или иными числами), в данном случае «манией круглых чисел». По мере приближения тысячного года от Рождества Христа усиливались предсказания наступающего конца света. В 1000 году будет Страшный Суд!

Эти ожидания разрослись до невероятных размеров и вызвали напряжение, порою приводившее к пролитию крови. Ожидая вселенской катастрофы, массы людей бросили дома и нивы, бродили по дорогам с полубезумными лицами и опустошали страны, уже разоренные феодальными войнами. В какой-то мере остановилось сельскохозяйственное производство, что вызвало голод и одичание. Бургундский хронист Рауль Глабер свидетельствует: «…люди плодом или яйцом заманивали на глухие тропы детей, чтобы их сожрать… голод был таков, что дикие звери не так страшны были человеку, как другой человек… на рынке в Турнэ некто продавал человеческое мясо, как обычную пищу…»

Одной из главных причин этого массового психоза было примитивное усвоение христианской морали. Церковь воспитывала новокрещенные народы в страхе Божием, объясняя все страдания людей карой за их грехи. Вечная угроза наказания калечила души и привела к гипертрофии эсхатологических мотивов христианского вероучения. Европейцы еще не столько верили в Бога, сколько боялись Его.

К счастью, на папский престол в 998 г. был избран образованный и умный Сильвестр II; он помог Европе пережить тот страшный год, когда христиане ждали осуществления Апокалипсиса. Ссылаясь на лично полученные Божьи знамения, папа объявил, что конца света не будет — и, как известно, оказался прав.

Психоз Тысячного года в целом обусловлен тем, что христианская эсхатология наложилась на языческое мифомышление.

Церковь боролась против языческих мифов, но труднее всего было искоренять обряды. В этой борьбе складывались удивительные компромиссы. Часть языческой мифологии низводилась в ранг исторической легенды.

Так, англо-саксонские хронисты XI века приводят легенду о леди Годиве (правильнее Годгифу); легенда сообщается как подлинное событие под 1040 годом. Добрая Годива просила своего мужа, ярла честерского, избавить жителей Ковентри от тяжких налогов. Муж поставил условие, чтобы Годива совершенно нагая проехала по городу верхом на коне. Она оповестила об этом Ковентри, приказав горожанам в назначенный час закрыть окна ставнями и не выходить из домов. Раздевшись, она проехала по пустому Ковентри; только один подлец, портной Том, глянул в щелку между ставен, увидел Годиву — и ослеп.

Эта легенда — псевдо-историзация архаических женских обрядов, табуированных для мужчин. Широко известно, что на Руси вплоть до XIX века во время эпидемии крестьянки, раздевшись донага и впрягшись в плуг, опахивали свое село магическим кругом; мужчины при этом прятались, ибо считалось, что мужчина, который увидит ритуальную наготу, ослепнет.

Пример с леди Годивой показывает, что обряд может пережить свой миф: в таком случае, он получает вторичную, псевдоисторическую мотивировку. Согласно легенде, именно Годива основала монастырь в Ковентри (1043 г.). Служительнице пережитого языческого культа придали облик благочестивой христианки. Проезд ее по городу Ковентри инсценируется поныне, на роль Годивы выбирают девушек с длинными волосами. В «историзованном» виде обряд терпим Церковью, он ее не касается.

В разных концах Европы Церковь искореняла оргиастические обряды языческих культов плодородия. В той же Англии особенно живучим был майский обрядовый цикл с воздвижением «майского

дерева» (фаллический символ), с плясками и играми в лесной чаще. Центральные роли в обряде играли «майский король» Робин и дева Марион. В XIV веке, когда антифеодальная борьба английских крестьян достигла кульминации, мифологические фигуры Робина и Марион отливаются в псевдо-историческую форму: складывается легенда о шайке Робина Гуда, ведущей вольную жизнь в Шервудском лесу. Десакрализованный миф стал легендой, и люди верили в ее историчность. Читатели всего мира узнали Робина Гуда по роману В.Скотта «Айвенго». Только в XX веке, переворошив горы архивов, английские историки признали, что в действительности никакого Робина Гуда никогда не существовало: его имя, как и имена других персонажей легенды, взяты из древних мифов и сказок.

Отчасти сходный пример мы находим в «Повести временных лет». Как известно, в 945 году древляне восстали и убили киевского князя Игоря, его вдова Ольга при подавлении древлянского восстания проявила большую изобретательность. Так, в частности, часть древлянских послов приплыла в Киев по Днепру и была принята с великим почетом: их ладьи вместе с послами были подняты на плечи людьми Ольги и несомы в торжественной процессии, пока оная не достигла заранее заготовленных ям, в каковые и низвергла послов. Там они были зарыты заживо. Эта почти художественная ирония Ольги кажется чрезмерной: ничего не стоило расправиться с обреченными послами, зачем было тащить ладьи? Видимо, летописец Нестор уже забыл о варяжском погребальном обряде: знатных людей хоронили в их ладьях. Еще в 922 г. арабский путешественник Ахмед ибн Фадлан видел такие похороны русского князя. Но обычай этот был чужой, заносный от викингов, и на Руси не удержался. Таким образом Нестор воспринимает полузабытый похоронный обряд варягов как особо изощренную месть Ольги за убитого мужа и превращает его в единичный случай, то есть в сюжет историзованной легенды.

Десакрализованный обряд стал легендарным сюжетом, как в случае с леди Годивой и «майским королем» Робином.

И еще один путь порождения легендарных сюжетов — это трансформация античных мифов, пережиточно сохранявшихся в памяти западноевропейских народов: мотивы этих мифов включались в средневековое мифотворчество Как известно, черты Персея

были перенесены на Георгия Победоносца: это мотив убиения дракона и избавления девицы, уготованной в жертву чудовищу («чудо Георгия о змие»), В сказаниях о Тристане мы находим мотив черных и белых парусов, тех, которые забыл поменять Тесей, возвращаясь с победой в Аттику. В средневековых апокрифах об Иуде Искариотском общеизвестным евангельским событиям предшествует трансформированный эдиповский миф (Иуда совершает неосознанное отцеубийство и женится на вдове убитого — своей матери; узнав о происшедшем, в ужасе бежит к Иисусу Христу и становится его учеником).

Чрезвычайно любопытны некоторые немецкие легенды Средних веков, например, легенда о Тангейзере. Это историческое лицо, миннезингер XIII века, участник крестового похода; фривольность его любовной лирики отличала его от традиционной куртуазии придворного миннезанга. Видимо, образ нового лирического субъекта был перенесен на самого поэта, как это часто случалось в истории литературы; отсюда репутация распутника, которая закрепилась за Тангейзером. Он умер в 1270 году, но в XIV веке возникла легенда о том, что зачарованная его песнями богиня Хольда или, по другим версиям, сама Госпожа Венера увлекла миннезингера в свой волшебный грот, где он провел долгое время в греховных наслаждениях с богиней. Выйдя из грота, он отправился в Рим и просил от папы Урбана отпущения грехов. Папа выслушал его исповедь и ответил: «Я отпущу тебе грехи, когда мой посох зацветет». Тангейзер ушел в великой печали, и вдруг папа увидел, что его посох покрылся цветами. Урбан в раскаянии разослал гонцов за Тангейзером, но последнего нигде не нашли.

Эта легенда о миннезингере, который стал любовником Фрау Хольды или даже Венеры, завершена вполне христианским финалом: милосердие Господне безгранично, и суровый папа был не прав, оттолкнув покаявшегося грешника.

Широко известна легенда о Крысолове из Хамельна. Город изнемогал от кошмарного изобилия крыс; в магистрат явился незнакомец и за крупное вознаграждение взялся избавить Хамельн от этого бедствия. Ему обещали все, чего он желал. Незнакомец заиграл на дудочке, и все крысы пошли за ним. Совсем больных и немощных крыс тащили их внучата. Музыкант привел всех крыс к берегу Везера и, не переставая играть, сел в лодку, оттолкнул-

ся, поплыл; крысы пошли за ним в Везер — и утонули. Когда же Крысолов явился в магистрат за наградой, ему отказались платить (или уплатили только часть). Тогда он вышел на улицу и заиграл вновь; за ним, как зачарованные, пошли дети Хамельна; он вышел с ними за город и вошел в пещеру, а дети за ним. Затем вход в пещеру закрылся, и больше их никто никогда не видел. В центре Хамельна по сей день запрещена игра на каких бы то ни было музыкальных инструментах.

В чем смысл этого сюжета? Кара за нарушение обещания. Но кто в праве налагать на город такую страшную кару? Вероятно, только Бог. Но о Боге в легенде нет ни слова.

Между тем, в античности был повелитель мышей и крыс, он же покровитель искусств и бог музыки: это Аполлон. До своей интеграции в олимпийскую семью он был малоазийским лесным божеством, хозяином волков. Одна из эпиклес (культовых прозвищ) Аполлона — «Сминтей» («Мышиный») Из «Илиады» мы знаем, что он наслал чуму на ахейский лагерь; правда, чуму переносят не мыши, а крысы, но в древности они практически не различались. И еще одна черта Аполлона — его выдающаяся жестокость: когда Ниоба похвалилась своим многочадием, Аполлон и его сестра Артемида, мстя за свою оскорбленную Ниобой мать, перестреляли из луков всех детей неосторожной женщины (не то двенадцать, не то двадцать). Ниоба от горя окаменела. Заметим, ее-то дети Латоны

Не тронули, они только «лишили ее преимущества».

Чудесный музыкант, властитель над мышами и крысами, мстит жадным бюргерам Хамельна, лишая их детей. Это, быть может, отдаленная трансформация аполлоновского мифа.

Приведенные примеры показывают, что реликты разрушенных мифологических систем могут воскресать и встраиваться в новые мифологические системы, порою утрачивая сакральный смысл, а порою сохраняя его лишь в завуалированном виде (Крысолов из Хамельна — это богодемоническое существо, один из духов древнегерманской мифологии, отчасти сходный с Рюбецалем, горным духом, а отчасти — с Аполлоном Сминтеем).

Новая мифология Европы оказалась способной регенерировать исчезнувшие сюжеты. Так, в античной мифологии упоминаются золотые андроиды (человекообразные автоматы), которые были созданы Гефестом и использовались как слуги. Античность знала

также медного великана Тала, который охранял остров Крит (в некоторых вариантах мифа, он тоже был созданием Гефеста). Тал был наполнен кровью богов, причем становая жила кончалась в лодыжке отверстием, которое было заткнуто медным гвоздем. Приплывшая с аргонавтами Медея обманула Тала, посулив ему бессмертие; великан позволил ей вынугь гвоздь, кровь вытекла, и Тал умер

В Средние века конструирование андроидов приписывалось Альберту Великому, большому ученому и философу (он был учителем Фомы Аквинского). В эпоху Возрождения (или в конце Средних веков?) сложилась еврейская легенда о Големе — глиняном великане, созданном для труда в субботу (когда правоверным иудеям запрещена всякая, даже самая малейшая работа). Эта легенда, с одной стороны, изображает дерзкую имитацию сотворения Богом Адама (тоже из глины); с другой стороны, легенда прославляет магическое могущество еврейских каббалистов. Первого Голема сделал раввин из Пражского гетто. Prager Golem вскоре привлек интерес немцев и чехов, а в дальнейшем вошел в литературу. Но в европейском переосмыслении на первое место выдвинулся побочный мотив легенды: Голем может взбунтоваться против своего творца и даже растоптать его. Согласно одной из версий, раввин приказал Голему снять с него сапоги, и когда великан опустился на колени перед хозяином, тот быстро стер одну букву в магической формуле на лбу Голема, так что из животворящей заклинательной надписи получилось другое слово, обозначающее «прах»: и Голем тут же превратился в кучу глины.

Именно легенда о Големе породила в европейской культуре мотив «взбесившейся техники». Карел Чапек, чешский писатель, знавший историю Пражского Голема, превратил его бунт в бунт роботов, которые истребляют все человечество (пьеса «R. U. R.»). Техника может выйти из-под контроля людей. Казалось бы, пустые опасения. Казалось — до 1945 года.

Взбесившаяся техника — это атомная бомба. Мифы не лживы; по ним нельзя изучать историю, но они способны предостерегать.