Борис Орехов, Мария Рыбина — Филипп Супо о «Слове о полку Игореве»: комментированный перевод

Philippe Soupault about “The Tale of Igor’s Campaign”: the commented translation

Б. В. Орехов, М. С. Рыбина

B. V. Orekhov, M. S. Rybina

В статье представлен комментированный перевод малодоступного фрагмента «Эссе о поэзии» французского сюрреалиста Ф. Супо, посвящённого «Слову о полку Игореве». В комментарии рассматриваются такие вопросы, как варианты перевода заглавия и отношение Супо к проблеме подлинности «Слова о полку Игореве».

The article represents the commented Russian translation of a rare fragment of an “Essai sur la poésie” by French surrealist Ph. Soupault which is dedicated to “The Tale of Igor’s Campaign”. Such cases as the variants of a title translation and Soupault’s relation to a problem of a tale’s authenticity in the commentary discussed.

ключевые слова: Супо, художественный перевод, Слово о полку Игореве

keywords: soupault, artistic translation, tale of igor’s campaign

Французский поэт-авангардист, один из основателей группы сюрреалистов, Филипп Супо в 1950 году издаёт свой перевод «Слова о полку Игореве» (далее — СПИ). Богато изданная, книга стала библиографической редкостью. Переводу предпослана статья Супо под названием «Essai sur la poésie» (‘Эссе о поэзии’). Позже статья была републикована в томе избранных произведений «Poèmes retrouvées (1918—1981). Essai sur la poésie» 1982-го года, но на этот раз из неё были выпущены те пассажи, которые касались собственно СПИ. Сам Ф. Супо объяснял это тем, что фокусирование внимания на переводе СПИ лишает эссе масштабности суждений. Несмотря на эту купюру, можно утверждать, что эссе Ф. Супо возникло как рефлексия над переводом СПИ. Учитывая малую доступность издания, мы считаем уместным привести комментированный перевод фрагмента статьи, посвящённого СПИ и тем самым ввести в научный оборот незамеченный текст, отражающий рецепцию СПИ французским авангардистом.

Уже перевод заглавия одной из самых захватывающих поэм мировой литературы, на наш взгляд, требует пояснения. Может быть, надо было перевести название буквально, стремясь к транслитерационной «точности», как «Slovo» или избрать вариант ««Сказ (Ди) о поражении Игоря и его дружины» (Dit de la Défaite d’Igor et de ses Compagnons)? Или, по аналогии с «Песнью о Роланде» (Chanson de Roland), перевести «Песнь о войске Игоря» (Chanson de l’Armée d’Igor)?

Сама проблема перевода названия закономерным образом стоит и перед русскими переводчиками СПИ. Затруднения связаны с неопределённостью жанра «слова» для современного читателя. За оппозицией «слово/песнь» (Первое издание репрезентирует текст как «ироическую песнь») угадывается дихотомия ораторского и поэтического. В действительности эти две стороны поэтики средневекового текста нераздельны. Перевод же с неизбежностью отдаёт предпочтение одному из жанровых начал.

По всей видимости, от варианта транслитерации Супо отказывается, так как «slovo» не актуализирует никакого значения в сознании французского читателя.

Французские специалисты настаивают на небольшом объёме как жанрообразующем признаке ди. Этот жанр считается сатирическим или дидактическим, кроме того, ди родственен лэ и фаблио [Dictionnaire 2001, p. 150], что не соответствуют жанровой природе СПИ. Примечательно, что самые заметные образцы жанра ди принадлежат авторам, близким Супо и по форме, и по содержанию, и по маргинальности литературной биографии: Рютбёф «Le dit de l’Herberie», Вийон «LANG="fr-FR">Le Dit LANG="fr-FR">de LANG="fr-FR">la naissance LANG="fr-FR">Marie», пример жанра ди есть и у коллеги Супо по сюрреализму П. Элюара: «Dit de la Force et de l'Amour».

Во французской традиции dit и chant образуют ту же оппозицию слова декламационного и слова песенного (…courts textes destinés à être déclamé («dit» par opposition à «chant»)). С этой точки зрения для Супо выбор chant становится более чем обоснованным, а предпочтение его dit — понятным хотя бы по причине разрыва авангардистов с риторической декламационной традицией.

Ассоциации с входящей во французский литературный канон «Песнью о Роланде» в той или иной мере неизбежны из-за схожести тематики, времени создания, поэтических приёмов. Трудно сказать, насколько Супо были известны исследования по этому поводу, хотя последующие положения «Essai…» обнаруживают знакомство с филологическими спорами вокруг СПИ. Специфика обоих средневековых текстов такова, что их сравнение естественно даже для не слишком искушённого в специальной литературе читателя.

Любопытно, что перебирая возможные названия, Супо переводит «о полку» как ‘поражение’ и ‘войско’, а не как «поход» Игоря. Современные исследователи отдали бы предпочтение «походу», «кампании».

Кроме того, перевод заглавия может быть вызван латентной полемикой с А. Мазоном, в работах которого «slovo» и «dit» постоянно обозначают СПИ. Намёк на А. Мазона встретится в тексте далее.

Приведённых вариантов достаточно, чтобы показать, что, прежде чем транслитерировать или адаптировать, необходимо определить для себя порядок элементов, обусловливающих выбор перевода. Иными словами, из какого «языка» (langage) следует исходить при выборе средств «калькирования» и «воспроизведения». Можно вновь повторить известное итальянское изречение traduttore traditore («переводчик-предатель»). Перевод становится предательством, когда

он, подобно фотографии, претендует на точность в «воспроизведении» реалий. Тогда стоило бы с самого начала решить, что оригинальный текст не имеет ни собственного «рельефа», ни «звучания», ни колорита, ни, в особенности, ритма.

Этот абзац Супо обращает на себя внимание несколько акцентированной учёностью, проявленной, в частности, в «соссюровском» термине langage, который появляется в нарочито усложнённом контексте.

Любопытно, что итальянское изречение встречается в теоретической статье другого переводчика СПИ Р. О. Якобсона [Якобсон 1978].

Ритм, о котором говорится в конце пассажа, — это едва ли не центральное понятие для Супо-переводчика. Именно ритм фразы был главным фактором, определяющим годность того или иного варианта при работе над переводом прозы Дж. Джойса на французский язык, которая велась Супо под руководством автора. «Поль Леон произносил фразу оригинального текста, я читал перевод, и мы обсуждали его достоинства и недостатки. С согласия г-на Джойса, мы отвергали вариант, который, по нашему мнению, противоречил ритму, смыслу или преображению слов и в свою очередь предлагали версию перевода. Г-н Джойс пояснял нам трудности, мы сообща искали эквиваленты, стараясь подобрать наиболее ритмичную фразу, наиболее выразительное слово» [Soupault 2006, p. 310―311].

Итак, рассмотрев различные варианты, мы остановились на переводе [а не на транслитерации], хотя и стремились воспроизвести каждое слово оригинала. Мы попытались воссоздать сюжетную линию и основной контур поэмы, но в ещё большей мере производимый ею эффект. Что привело к необходимости обозначить структуру и архитектуру произведения. Стремясь следовать ритму, а затем выстраивая «типографским способом» облик древнего текста в языке перевода, мы пришли к выводу, что воссозданные таким образом элементы наиболее соответствуют значению, которое мы вкладываем в слово «песнь» («chant»).

В этом фрагменте особенно значимым является указание на древность текста СПИ. Как раз в это время и как раз во Франции средневековое происхождение СПИ активно оспаривается, и Супо решительно встаёт на позиции сторонников подлинности памятника. На этом вопрос переводчик далее остановится подробнее.

Для Супо важна метафорическая связь между текстом и природным ландшафтом, таким образом элементы условного пейзажа «кон-

тур», «рельеф», «борозда» становятся атрибутами переводимого текста, а ритм текста получает в том числе и визуальное воплощение.

Некоторых читателей, у которых слово не вызывает сомнения, вероятно, удивит, что наш перевод умышленно выполнен современным языком, а не «украшен» архаизмами, которые воссоздали бы эпоху Первого издания. Надо ли напоминать этим критикам, что специалистам-эрудитам так и не удалось прийти к согласию ни по вопросу о времени создания, ни по поводу редакций «Слова». Некоторые из них, одержимые «демоном учёности», пожелали увидеть здесь лишь литературную игру и филологический дивертисмент.

Мы позволили себе напомнить об этих дискуссиях, которые возникли только потому, что сохранились лишь копии древней рукописи.

Любопытно, что этот этап в размышлениях довольно важен для аргументации главного скептика в вопросе о подлинности СПИ французского слависта Андре Мазона: «Свои сомнения в подлинности СПИ Мазон развивает в дальнейшем в целом ряде работ. Он основывается на следующих положениях. Подлинность СПИ доказывалась до пожара 1812 единств. рукописью, после пожара осталась только одна копия, очень несовершенная, и Перв. изд» [Дмитриева 1995, с. 195].

Книга Мазона была отпечатана в 1940 году, но дошла до читателя только после освобождения Франции от немецкой оккупации [Struve 1946 p. 213], поэтому можно утверждать, что работа не утратила актуальности и во второй половине сороковых годов, то есть в интересующий нас период, непосредственно предшествующий работе Супо над переводом СПИ.

При традиционно узкой специализации французских филологов А. Мазон был достаточно разносторонним учёным, чтобы его можно было охарактеризовать как одержимого демоном эрудиции (poussés par le démon de l’érudition): кроме вопросов подлинности СПИ, Мазон также занимался публикацией «Стихотворений в прозе» И. С. Тургенева, изучал русский язык пореволюционного времени.

Прямых доказательств, что в данном случае Супо говорит именно о Мазоне, нет, но приведённые выше аргументы снимают с этого предположения статус фантастического.

Кроме того, Мазон говорит о том, что его точку зрения разделяют (и в печати, и в приватных беседах) его соотечественник Paul Boyer и поляк Ю. Кжижановский, а также французский скептик Louis Leger. Таким образом, глухая ссылка Супо на некоторое множество эрудитов, не признающих подлинность СПИ, имеет под собой вполне конкретные основания.

В целом, данный вариант перевода, как нам кажется, даёт представление о несравненном величии и исключительной красоте поэмы, одного из прекраснейших произведений, сложенных народом России, которое, вероятно, не имеет равных в других литературах.

Этому величию и красоте мы и хотели бы отдать дань уважения. Что оправдывает, как нам хотелось бы думать, не только стремление к точному переводу, но и замечательные иллюстрации, достойные текста, а также великолепие издания, вдохновлённого любовью к «Слову о полку Игореве».

То бесконечное почтение, которое мы постарались проявить к тексту, позволило очистить от наслоений основные линии и разгадать замысел того, кто первым собрал разные части поэмы. В самом деле, надо было отказаться от первоначальной транслитерации «Slovo», передававшей лишь малопонятный «исторический» ракурс. Лишь после пяти неудачных попыток нам удалось обрести не только рисунок, композицию, ритм, но и то, что следовало назвать «поэзией» поэмы.

Французской литературной критике вообще свойственно употребление подобного рода преувеличенно комплиментарных формул. Возможно, что эта тенденция восходит к стилистике Цицерона, который является моделирующей фигурой для романской риторической традиции. Интересно отметить устойчивый механизм привлечения внимания французского читателя к новым или малознакомым для него текстам иноязычной культуры. Французский критик склонен не просто обозначать древность описываемого явления, но и во-первых, соотносить его с национальной историей, а во-вторых, включать в литературный контекст на уровне управляющего элемента. «Parni, critique avisé et disert de la litterature du XVe siècle, écrivait de son côté: “Autant Tasse se montre grand héroique et sublime dans ses grands poèmes…”» Парни, тонкий и красноречивый критик литературы XV века, писал о нём: «Сколько героики и величия обнаруживает Тассо в своих больших поэмах…» [Bouchaud 1897, p. 37] «Le genre pastoral <…> devait, traité par Tasse avec un immense talent, arriver à la plus haute fortune et obtenir la plus merveilleuse destiné. Grace à l'Aminta, la pastorale allait occuper la place prépondérante en Europe» Жанр пасторали должен был под пером Тассо, с его безмерным талантом, достичь величайшего расцвета и обрести прекраснейшее будущее. Благодаря «Аминте» пастораль заняла ведущее положение в Европе» [Bouchaud 1897, p. 37] «…huit ans après le couronnement de l'emperur Charlemagne. Ce n'est pas d'hier <…> et notre Académie des beaux-arts est une bien petite personne

en comparison de celle-là! La tradition au Japon est que les production de cette école d'Edokoro étaient superbes et qu'elles allaient à un degré qu'on n'a plus obtenu…» «Спустя 8 лет после коронации императора Карла Великого. Это не вчера… и наша Академия искусств весьма молодая особа в сравнении с ней! Японская традиция и произведения школы Edokoro были великолепны и достигли такого уровня совершенства, который так и не был превзойдён…» [Bergerat 1892, p. 256].

К подобным гиперболам нужно относиться с известной долей осторожности, потому что они далеко не всегда отражают иерархический статус. Иными словами, то что Супо говорит о СПИ, не обязательно означает, что переводчик действительно считает СПИ самым совершенным произведением мировой литературы. Скорее эта формула свидетельствует о недостаточной по мнению Супо известности СПИ для французского читателя. Подобные комплименты Супо отпускает и по поводу других произведений как мировой, так и русской литературы: «L“Éternel Mari est probablement le roman le plus “achevé” de Dostoïevsky. Marcel Schwob le préférait, dit-on, à tous les autres ouvrages de l'auteur de L'Idiot. Ce qui dans ce roman me semble le plus remarquable c'est la clarté souveraine dont l“écrivain russe a su éclairer ses personnages, comme d'une lumière intérieure, les cœurs et les têtes sont illuninés» «Вечный муж» вероятно наиболее «завершённый» роман Достоевского. Марсель Швоб, говорят, предпочитал его всем остальным произведениям автора «Идиота». Самым замечательным в этом романе мне представляется божественное сияние, которым русский писатель сумел окружить своих персонажей, их сердца и головы словно бы озарены внутренним светом» [Soupault, 2006, p. 233]. «Le don merveilleux du conteur russe ne peut s'analyser si rapidement (que M. Gide consacre enfin un livre à Gogol). Qu'on lise cet extraordinaire récit et l'on voudra bientôt reconnaître le génie d'un tel écrivain. Les louanges se fanent comme les feuilles et il ne reste qu'un peu de bruit» Волшебный дар русского рассказчика невозможно определить «наспех» (пусть г-н Жид напишет наконец книгу о Гоголе). Стоит только прочесть этот удивительный рассказ, как Вы сразу же признаете гений такого писателя. Похвалы увядают, как листья, и от них остаётся лишь тихий шелест [Soupault, 2006, p. 235].

Любопытно заметить, что, на уровне деклараций отрицая ценности риторической традиции, Супо-критик зачастую неосознанно использует её приёмы, эксплицирующие такие свойства объекта, как «сделанность», величественность замысла, положение в ценностной иерархии.

Фраза про «собрание частей поэмы», по всей видимости, указывает на то, что для Супо СПИ стоит в одном ряду с такими эпическими текстами, как гомеровские поэмы, «Песнь о моём Сиде», «Песнь о Роланде», «Калевала» и др., которые, как считается, первоначально бытовали в устной традиции в разобщённом виде, а затем были собраны редактором, оформившим их окончательный облик.

Супо последовательно раздражали «генералы от литературы» и академические литературоведы, представлявшие для него «официальную» культуру, противником которой он себя ощущал. Это раздражение проявляется в рефлексии на тему СПИ. Нужно учитывать, что история французской литературы Нового времени представляет собой своего рода противостояние двух литературных тенденций одна из которых, доминирующая, достигает своего расцвета в эпоху классицизма, а другая выступает как маргинальная по отношению к официальной культуре. Один из создателей техники автоматического письма Супо пишет «C’est en quelque sorte en comparant les textes “automatiques” de la poésie d’aujord’hui aux poèmes anonymes des siècles où l’esprit n’était pas domestiqué, où l’homme pour chanter n’aliénait pas sa liberté d’expression, que l’on peut définir la poésie» «В каком-то смысле сопоставление “автоматических” текстов современной поэзии с анонимными поэмами тех веков, когда человеческий разум не был ещё “приручён”, когда человек, создавая песнь, не передоверял свои права на свободу выражения, может привести нас к определению сути поэзии» [Soupault 1982, p. 119] что, очевидно, можно трактовать как основание для построения собственной истории литературы. Эта последовательная маргинальность хорошо согласуется с жизненной позицией Супо, противника официоза, регламентированности и политической ангажированности литературы. В этих координатах и прочитывается французским авангардистом текст СПИ.

Литература

1. Дмитриева, Н. Л. Мазон Андре [Текст] / Н. Л. Дмитиева // Энциклопедия "Слова о полку Игореве": В 5 т. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. Т. 3. К—О. — 1995. — С. 195—198.

2. Якобсон, Р. О лингвистических аспектах перевода [Текст] / Р. Якобсон // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. — М., 1978. — С. 16—24.

3. Bergerat, E. Les soirées de Calibangrève [Text] / E. Bergerat. — Paris: E. Flammarion, 1892.

4. Bouchaud, P. La pastorale dans le Tasse [Text] / P. Bouchaud. — Paris: A. Lemerre, 1897.

5. Dictionnaire des termes littérares [Text]. — Paris: Honoré Champion Editeur, 2001.

6. Soupault, Ph. Poèmes retrouvées (1918–1981). Essai sur la poésie [Text] / Ph. Soupault. — Paris: Lachenal et Ritter, 1982.

7. Soupault, Ph. La Littérature et le reste. 1919–1931 [Text] / Ph. Soupault. ― Paris: Gallimard, 2006.

8. Struve, G. Slovo o polku Igoreve: An Eighteenth-Century Fake? [Text] / G. Struve // The Slavonic and East European Review. — Vol. 24. — No. 63 (Jan., 1946). — P. 213—218.