Интервью с Дмитрием Горчевым

Опубликовано в журнале «Гипертекст» (2005, №2)

— С одной стороны, вы писатель и переводчик, то есть человек, имеющий дело со словом, с другой — художник, дизайнер, работающий с графикой. В процессе творчества вы ощущаете синкретизм, когда одна область Ваших знаний влияет на другую?

— Да все, собственно, влияет друг на друга. И я ведь не всегда был писателем и художником, а был, например, учителем в средней школе. И это тоже влияет. Мозгов в голове не так уж и много, и выделять по порции на каждое занятие их тогда вообще ни на что не хватит.

— В Сети можно найти рассказ о том, что первоначально вы были сугубо сетевым писателем и издатели долгое время отказывались вас печатать. Ситуация, якобы, исправилась после заступничества Макса Фрая. Насколько эта история правдива?

— Как и во всех историях этого рода, в ней есть некоторая часть правды, но на самом деле все было совсем не так. Мои книжки совершенно безвозмездно издавал Александр Николаевич Житинский в своем издательстве «Геликон Плюс», правда, очень небольшими тиражами. Но первый относительно большой тираж, за который я получил некоторые (очень небольшие) деньги, действительно вышел в издательстве «Амфора» при участии Макса Фрая, к которому (которой) я испытываю самые добрые чувства, но все это было не так судьбоносно, как описываете вы.

— Если сравнивать вашего обобщенного героя и вашего обобщенного читателя, то можно ли найти у них какие-то сходства и различия?

— Я не знаю, кто такой мой обобщенный читатель, к сожалению. Среди этого читателя попадаются самые удивительные люди. Однажды я, например, подписывал свою книжку для замминистра чего-то. А в другой раз — очень выразительному скинхеду. Так что очень тяжело выводить средние значения, да и не нужно, я думаю.

— Несмотря на членство в Союзе писателей и Литфонде, думается, что ваша некоторая литературная маргинальность очевидна: о вас не столь часто пишут толстые журналы, критики, вряд ли о вашем творчестве создаются диссертации (о Сорокине, например, защищена в Самаре в 2003 году). Что дает Вам такой статус и какова его цена?

— А что дает? Ничего не дает, и цены никакой нет. По-хорошему нужно тусоваться с критиками, издателями, заводить знакомства, выпивать с полезными людьми, а мне как-то скучно. Я люблю выпивать с людьми, полезными для души и сердца, а среди них очень мало критиков и сотрудников толстых журналов.

— Ваш сетевой дневник livejournal.com/users/dimkin является одним из самых читаемых в Рунете, да и вообще входит в десятку самых популярных ЖЖ, уступая только аналогичной страничке модного сейчас Лукьяненко. Кроме того, вы довольно активный пользователь ЖЖ, часто добавляете новые записи. Что лично вам дает это изобретение Фицпатрика?

— Удобный формат, именно для меня удобный, потому что я не очень умею писать длинно. Возможность поделиться раздражением или изумлением по тем поводам, про которые завтра все уже забудут. Возможность просто написать хуйню. Последней возможности не предоставляет ни одно печатное издание.

— Вы весьма благожелательно говорите о попсе и, в частности, о знаковой для нее фигуре — Кате Лель. Но для интеллигенции свойственно некоторое брюзгливое отношение к

массовой культуре, обусловленное, как говорят, ее «низким качеством» в наши дни. Насколько высказанная вами позиция относительно попсы серьезна и чем объясняется?

— А мне все равно, попса — не попса. Если завтра Киркоров споет песню, которая тронет мою душу, буду слушать Киркорова. Только он не споет, к сожалению. А все это деление на попсу и высокое искусство — оно происходит из старого интеллигентского разделения на наших-не наших, на «Новый мир» и «Наш современник», а еще раньше — на тех, кто слушает или не слушает джаз. По-моему, это довольно глупо.

— В своих текстах и сетевом дневнике вы очень иронично отзываетесь о Владимире Сорокине, именуя его не иначе как «писатель Сорокин». В чем причина такого отношения к Сорокину? Каким вам видится его место в русской литературе?

— Про место в литературе пусть думают литературоведы, у них работа такая. А Сорокин просто удобен тем, что он очень выразительный персонаж — писатель, который все время пишет про поедание говна и людей. И читателю сразу представляется, что он и в жизни такой. А Пелевин, например, пишет про пустоту и это неинтересно: пустота — она и есть пустота.

— Нашей аудитории особенно интересно было бы узнать ваше виденье соотношения «столица — провинция» в литературном смысле. У вас есть целая серия рассказов, вместе составляющих цикл «Петербург-Москва». Питер — это провинция или культурная столица? У вас, как человека хорошо знакомого с жизнью и в Омске, и в Казахстане, вероятно, есть свое мнение относительно проблемы литературной периферии?

— Когда я жил в Омске и Казахстане, я ни в какой культурной жизни не участвовал, так что особого мнения о литературной периферии не имею. Одно только очевидное для меня отличие: концентрация так называемых творческих личностей в Москве или Петербурге существенно выше. Особенно в Петербурге — тут вообще довольно трудно найти человека, который не писал бы стихов, романов или не играл бы в какой-нибудь рок-группе. Это иногда угнетает очень, в других городах с этим проще.

— В связи с гиперактивным ростом компьютерных и, в частности, сетевых технологий, развитием интернета многие теоретики стали говорить об изменении самого функционирования слова в информационном поле. Как сильно, по вашему, изменилось лицо литературы в последние 10 лет? Привито ли человечеству особое «гипертекстовое сознание» для восприятия новой сетевой словесности?

— Глупости это все. Когда только появлялись гипертексты, некоторым казалось, что вот оно и есть новое слово в литературе. А текст — он как был текст, так и остался. Ну вот у Павича есть гипертекстовый словарь, а при чем тут интернет? Я вообще сомневаюсь, что у Павича есть компьютер. То есть мое старое и глубокое убеждение состоит в том, что никакой особой «сетературы» в природе не существует.

— Алкоголь стимулирует творчество? Появляется ли какое-то особое настроение в тех произведениях, которые созданы под влиянием изменяющих сознание веществ?

— Во-первых, я очень не люблю слово «творчество». Человек, который может без сарказма сказать «мое творчество» вызывает у меня ужас. А алкоголь — да, конечно, влияет. Так же, как влияют погода, употребляемая пища, время года, место работы, круг общения и так далее. Ну а веществ, изменяющих сознание, помимо алкоголя, я не употребляю — очень уж много вокруг печальных примеров.

— Какие бы воспоминания ни приходилось брать в руки, там непременно будут рассказы об интригах и подковерных играх литераторов. Вы же напротив, всегда самым благожелательным образом говорите о своих друзьях из издательства «Геликон Плюс». Но все же касалось вас когда-нибудь коварство писателей-карьеристов?

— Не знаю, может быть, есть где-то тайные и явные недоброжелатели, интриганы и другие разнообразные мерзавцы, но каких-то очевидных поводов на них обижаться у меня, тьфу-тьфу-тьфу, пока не было. Может быть, я просто не очень внимателен к людям. Если что-то такое замечу, то, конечно же, буду возмущаться и писать про них мемуары.

— В «Плане спасения» и некоторых высказываниях вы предлагаете довольно радикальные идеи переустройства мира. Вы не боитесь оказаться ответственным, если однажды найдется некто, кто начнет воплощать это в жизнь?

— Я вовсе не являюсь автором всех этих идей — они неоднократно уже воплощались в жизнь самыми разнообразными людьми, только им не хватало для их воплощения наличия Идеального Мира. Ближе всех к осуществлению этого плана был товарищ Сталин, но если уж у него ничего не получилось, то, видимо, уже ни у кого не получится, так что можно особенно и не переживать.

Беседовал Борис Орехов

Уфа — Санкт-Петербург, 2005 год