Борис Орехов — Геометрия борьбы Земли и Неба
(о картине Наиля Латфуллина «Формула незавершенного устремления»)

«Формула незавершенного устремления» — вполне традиционная для Наиля Латфуллина картина, написанная в излюбленной им технике пастозной живописи, где ключевые детали композиции расположены на встречающемся в большинстве работ художника «сетчатом» фоне. Поэтому самым естественным было бы прочтение образности «Формулы…» в контексте всего творчества Латфуллина.

Первый план понимания картины очевиден: это воспроизведение мифологемы Вавилонской башни, к сюжету о которой отсылает название полотна, а основная фигура своими формами являет плоскостные вариации на тему брейгелевского шедевра, стоящего во главе традиции «вавилонской иконографии» (попутно отметим брейгелевские аллюзии в другой картине Латфуллина: «Зима. Каток» — «Охотники на снегу»). В сравнении с Брейгелем башня Латфуллина демонстрирует гораздо более высокий чувственный накал, поддерживаемый броским цветовым контрастом и напряженностью композиции. Массив башни смещен от центра влево, а в правом верхнем углу живописного пространства ее уравновешивают два агрессивно направленных один к другому сектора. Эта последняя деталь и дает нам ключ к пониманию замысла картины. Не случайно мы обратили внимание на традиционный для Наиля Латфуллина характер «Формулы…»: очертания изображенного здания уже знакомы по многим другим полотнам художника: «Город полнолуния» (1989), «Устремление» (1989), «Построение» (1989), «Башня» (1991)… Ряды арочных проемов на фасадах изображенных зданий при всей их условности явным образом указывают на несомненное сходство между собой или даже соотнесенность с одним архетипом. Обособленность «Формулы…» в этом ряду отчетливо видна при сопоставлении с «Городом полнолуния» и «Башней»: в обоих случаях мы видим более спокойную уравновешенную композицию, расположенные точно по центру сооружения, строгий фон без нервного ритма латфуллинской «сетки». И самое главное — в верхней части полотна обязательно обнаруживается окружность, символизирующая небесное светило (в непривычно для Латфуллина умиротворенных «Городе полнолуния» и «Башне» таких окружностей даже две), сходная по технике исполнения с центральной частью картины. В «завершенном» «Устремлении» стреловидная конструкция находится с таким светилом на одной оси. И только в «Формуле…» ожидавшаяся небесная окружность отсутствует. Ее место занимают ущербные части круга — два сектора, обозначающие разорванность, надломленность целого (также привычные для Латфуллина мотивы).

Финал сюжета о Вавилонской башне известен зрителю и настраивает на трагическое восприятие: башня не будет закончена, предприятие потерпит крах. Конечное поражение резонирует с нервозностью цвета и композиции картины. И все же очевидно, что, несмотря на тщетность, сами по себе усилия дерзких строителей восхищают и притягивают художника. Энергия, высвобождаемая при реализации устремления (пусть оно и не завершено), настолько велика, что потрясает даже вечное и неизменное небо. Тут-то и разламывается оплот неба — светило, оставляя лишь группу осколков в том месте, где на других картинах мы видим целые луну или солнце. Конструкция башни как будто прорубает себе путь вверх, разбивая задетую ударной волной окружность.

Сам мотив противостояния смертных Земли вечности Неба, у Латфуллина тоже встречается неоднократно. Почти аллегорически прозрачен образ на картине «Философ» (две редакции: 1988 и 1989), где Диоген высовывает из бочки руку только для того, чтобы показать фигу, но не Александру Великому, как того можно было бы ожидать от вариации на тему античного сюжета, а — почти вертикально — небу, тоже обозначенному огромной окружностью светила.

Слово «формула» в названии еще более подчеркивает четкое единство всех составляющих и без того лаконичной, но ёмкой композиции. В этой формуле левая часть — это сила человеческого устремления, а правая — потрясение, которое испытывает мироздание от совершаемых человеком деяний. «Правая» и в прямом смысле тоже, результат «подсчета» обнаруживает себя в правом верхнем углу полотна. В эстетике Возрождения такая философия называется «титанизм». Но это вовсе не тот спокойный, исполненный сознания собственного могущества, титанизм Микеланджело. Титанизм Латфуллина — плод надрывного, болезненного осмысления места человека во Вселенной, которая вовсе не склонна идти на уступки. Однако благородство мятущейся личности художника в том, что, даже предвидя ситуацию полного поражения в борьбе мировых сил, он снова и снова ставит именно на человека.