Александр ЗЕРКАЛОВ. Этика Михаила Булгакова. — М.: Текст, 2004 (сер. «Коллекция / Текст»). — 240 с.

Это книга с очень несчастливой судьбой.

На рубеже 1970–1980-х годов писатель-фантаст Александр Мирер, известный также как критик Александр Зеркалов, работал над большой книгой о Михаиле Булгакове. Первая ее часть вышла в 1984 году в Америке и в 2002-м переиздана в России издательством «Текст». Вторая же была известна только по фрагментам-статьям, и только сейчас, через три года после смерти автора, увидела свет.

Поэтому первое, что нужно сказать о книге: издана она крайне непрофессионально. То, что Зеркалов работал над ней накануне перестройки, вычисляется по цитируемым источникам, но нигде прямо не сказано. Более того, «Этика», видимо, не завершена: вторая часть раза в три короче первой, обрывается чуть ли не на полуслове и лишена выводов, которые автор педантично приводит в конце разделов. Почему Зеркалов не закончил свой труд? Остались ли хотя бы наброски продолжения? Изменились ли взгляды исследователя в последние десятилетия его жизни? Подтверждает ли современное булгаковедение высказанные гипотезы? Ни на один из этих вопросов ответа мы не получим. А жаль. Потому что сопроводительный аппарат в такого рода изданиях должен соответствовать основному тексту.

Зеркалов работал с романом Булгакова на двух уровнях — микро и макро. Примечательна сама (кажущаяся) легкость перехода от тщательного поиска скрытых цитат и сквозных образов к очень смелым обобщениям. Одни находки Зеркалова вошли в обиход булгаковедения как общепринятые, иные — не усвоены и по сей день. Мне, к примеру, не встречалось ни одно сопоставление «ершалаимских глав» с Новым Заветом, настолько же тщательное, как в «Евангелии Михаила Булгакова», и ни один настолько же подробный разбор соотношений «Фауста» и «Мастера», как в «Этике». А каков, оказывается, подтекст беседы Воланда с Берлиозом: «немец-консультант» уличает московского редактора в вопиющем невежестве, незнании первоисточников, на которые тот ссылается! И, наконец, можно только восхититься тем, насколько изящно Зеркалов разрешил одну из ключевых проблем, важных для понимания «Мастера и Маргариты»: что означает противопоставление «света» (куда Мастеру путь заказан) и «покоя» (который ему дарован)? И почему безусловные злодеи на балу у Воланда так радостно проводят свое посмертие, ничуть не мучась угрызениями совести или какими-либо иными казнями? «Каждому будет дано по его вере», а значит — совесть терзает лишь тех, кто ею обладал на этом свете; а троякое разделение посмертия (бал Воланда — свет — покой) — еретическая игра с формулой заупокойной молитвы: «Упокой душу раба Твоего в месте злачне, месте светле, месте покойне…». «Злачное место», сиречь райский сад, превращается у Булгакова в форменное злачное место - бесконечный посмертный кутеж…

О том, как Булгаков обыгрывал и переосмысливал мотивы уж на что несхожих писателей — Достоевского и Александра Грина, — ничего говорить не буду: негоже упрощать сложную мысль пересказом.

Свободное пребывание в мировой культуре — вот что привлекало Зеркалова в книгах Булгакова. Эта же черта свойственна и работам самого Зеркалова.

«Булгаковская дилогия» — безусловно, детище своего времени. Автор осознавал себя не просто русским интеллигентом, но — интеллигентом следующего за Булгаковым поколения, и чувство живой преемственности очень важно для книги. Однако, как справедливо отметил в своем обзоре В.Владимирский, тут есть и оборотная сторона: Зеркалов читает роман Булгакова глазами шестидесятника.¹ А это — скажу я уже от себя — означает, в частности, отрыв от христианской традиции, которая (как блестяще показал Зеркалов в «Евангелии»!) была хорошо известна Булгакову. Насколько близка — другой вопрос… Но не расправлялся Булгаков с догматами так последовательно, как это виделось Зеркалову; не является профессор Преображенский таким безусловно положительным героем, каков он в трактовке исследователя (и фильма «Собачье сердце», снятого человеком той же социальной группы, что и Зеркалов!); не пародируют бесчинства воландовой свиты бесчинства советских властей; то, что хулиганством Азазелло и Бегемота Булгаков попросту любуется, — по-моему, очевидно, а значит, зеркаловская теория «скрытой сатиры» на советскую действительность требует серьезных уточнений.

«По-моему, очевидно», — написал я, невольно заразившись интонацией Зеркалова: уверенность в собственной правоте и постоянные оговорки, обращенные к читателю-соучастнику в высшей степени характерны для «булгаковской дилогии». Спор с автором, увы, возможен теперь только в тех сферах, где никакой необходимости в нем уже не будет. Книги остались. Нужные книги. Когда писатель — будь то Булгаков или, к примеру, Толкин, — становится сверхпопулярным, снобы начинают вещать о «примитивности» их текстов. Вот тогда-то и приходит время исследователей, которые показывают сложность «простого».

¹ См.: http://www.ozon.ru/context/book_detail/id/2139966/