Михаил Назаренко — Цвет волшебства

Он носит шикарную ковбойскую шляпу — для маскировки. Когда он хочет, чтобы его не узнавали на улицах, то просто ее снимает…

Возможно ли, чтобы тиражи сочинений одного человека (если он, конечно, не Моисей, не Магомет и не Ленин) составляли 6,5 % процентов от всех книг в твердом переплете, издаваемых в стране?

Может ли такое быть, чтобы рафинированные интеллектуалы упорно номинировали юмористическую фэнтези на Букеровскую премию?

Наконец, много ли найдется в фантастике (тем более — в юмористической фэнтези) циклов, которые улучшались бы от тома к тому?

Такое возможно; такой цикл есть.

«Плоский мир», созданный Терри Пратчеттом, кавалером ордена Британской империи.

«Терри Пратчетт родился в 1948 году и все еще жив», — бодро сообщает краткая биография на внутренней стороне обложки. «Обитает за клавиатурой своего компьютера в Вустершире, где главным образом отвечает на письма и тщетно пытается выкроить время для того, чтобы написать новую книгу. Ранее выращивал плотоядные растения, но теперь они захватили теплицу, и Пратчетт избегает туда заходить».

Этот человек чрезвычайно общителен. Он переписывается с читателями в ньюсгруппе alt.books.pratchett, выступает по телевидению, один-два раза в год устраивает турне по книжным магазинам, активно помогает «Фонду орангутанов», который занимается охраной этих приматов… В британском фэндоме ходит шутка о компьютерном вирусе «Terry», который ставит автографы на всех файлах и даже на инструкции, если она лежит слишком близко к компьютеру.

Но в свою личную жизнь Прачтетт не пускает никого, кроме близких друзей; поэтому официальные биографические справки или выдержаны в духе «плотоядных растений», или ограничиваются самыми общими сведениями, которые и кочуют из статьи в статью.

Школа с техническим уклоном — не совсем то же, что ПТУ, но, по мнению Терри, «работа по дереву куда интереснее латыни» (впрочем, в старшей школе он все равно выбрал гуманитарные курсы — Искусство, История, Английский). В тринадцать лет Прачтетт напечатал в школьном журнале рассказ «Аидов бизнес» и в том же году посетил свой первый конвент, с которого вернулся, окончательно убежденный, что станет писателем. «В конце концов, я обменялся рукопожатием с Артуром Ч. Кларком, так что теперь дело только за тяжелой работой…»

Два года спустя случился первый литературный заработок: Прачтетт продал «Аидов бизнес» в «Science Fantasy Magazine» и оказался под одной обложкой с Мервином Пиком и Майклом Муркоком.

Оставив школу в семнадцать лет, Пратчетт, однако, не торопился начать литературную карьеру, а выбрал иную, хотя и родственную профессию -журналистику. Работа в провинциальных газетах (от репортера до помощника редактора) не только дисциплинировала молодого автора, но и показала ему многообразие жизни. (Еще один «официальный» факт: на первый труп Пратчетт наткнулся через три часа после вступления в первую должность.) До сих пор писатель, по собственному признанию, подходит к Плоскому миру не как исследователь (в отличие от Толкина) и не как турист (в отличие от Ле Гуин), но как журналист: на Диске всё время что-то случается, только поспевай за всем уследить. И когда Плоский мир породил первую газету, «Анк-Морпорк Таймс» (роман «Истина»), старый опыт пригодился непосредственно. Не то чтобы у Пратчетта был знакомый фотограф-вампир, и не то чтобы он расследовал правительственный скандал, но газета — везде газета. "Журналист — это не профессия, а умонастроение… Вы встречаетесь с уймой людей в самых разных обстоятельствах и, коротко говоря, проходите ускоренный курс по изучению человеческой природы. А еще — учитесь работать для читателя, с благодарностью принимать редактуру, распоряжаться языком и никогда не использовать слова «писательский блок».

Гораздо позже — уже в 1980-е годы — Пратчетт сменил специальность и семь лет проработал сотрудником пресс-службы атомных станций. («Какая еще утечка? Ах, эта утечка…») «Я бы написал об этом книгу, если бы кто-нибудь ей поверил», — говорит Пратчетт о своем «атомном» прошлом. Впрочем, он не удержался от того, чтобы не снабдить ядерным реактором волшебников Незримого Университета…

Но пока Пратчетт писал рецензии и передовицы, брал интервью и рисовал комиксы, у него в столе лежала неизданная книга, написанная, когда Терри было всего семнадцать. В конце концов, сказку «Люди ковра» удалось протолкнуть в маленькое издательство, и в 1971 году она вышла тиражом в целых пятьсот экземпляров, снабженная авторскими иллюстрациями. История об очень маленьких человечках, которые живут в страхе перед Темным Властелином (человеческими ногами), видимо, дорога самому Пратчетту. В 1992 году вышло новое ее издание, написанное, как заявлено на первой же странице, в соавторстве: по тексту юного дебютанта прошелся рукой мастера бестселлерист Терри Пратчетт.

Ранние романы, написанные «долгими вечерами, когда нечем было заняться», принесли писателю не славу, но достойную, негромкую известность. «Я никогда раньше не читал научную фантастику Пратчетта, — написал рецензент второй книги Терри, — но если все его книги написаны в том же духе, то это всецело моя вина». За «Людьми ковра» последовали уважительно-ядовитые пародии на классическую НФ: в «Темной стороне Солнца» (1976) досталось Азимову, в «Страте» (1981) — Ларри Нивену. В последнем романе мир-диск — всего лишь вариация на тему мира-кольца, и, хотя Пратчетт еще не подозревал, какие возможности таит древний мифологический образ, некоторые детали механики этого космического объекта он уже продумал.

Но даже в 1983 году, когда увидел свет роман «Цвет волшебства», Диск был еще совсем не тот, каким мы его знаем теперь…

Есть сведения, без которых не обойтись.

Их знают все, кто когда-либо читал Пратчетта, но для тех, кто впервые погружается во Множественную вселенную, необходим краткий путеводитель.

«Это Плоский мир — мир в себе и зеркало всех прочих миров, — он рассекает пространство, покоясь на спинах четырех гигантских слонов, которые стоят на спине Великого А’Туина, Небесной Черепахи.¹ С Края этого мира океан бесконечно изливает свои воды во вселенскую ночь. А из его Пупа возносится ввысь десятимильный пик Кори Челести, на чьей поблескивающей вершине боги играют в игры с судьбами людей…» («Стража! Стража!»)

Да, конечно, Плоский мир — превосходная игровая доска.

Вот только сам автор сначала не представлял, какие возможности перед ним открываются. «История Плоского мира — это моя собственная история как писателя», — говорит он. 

Пратчетта часто сравнивают с Диккенсом — и справедливо: двух англичан объединяет комический дар, забавные, но совершенно живые герои, любовь к каламбурам, язвительность пополам с чувствительностью… И это не все. Вспомним, с чего начинал знаменитый викторианец: по словам Честертона, «Диккенс зашел в Пиквикский клуб, чтобы посмеяться, и остался там, чтобы молиться». Пратчетт не молится — он «атеист, весьма сердитый на Бога за то, что Он не существует». Однако, осмотревшись на просторах Диска, писатель с некоторым удивлением понял, что не только фэнтезийные клише населяют этот мир, но и люди.

«Чертовски большая доля нашего существования просто смехотворна. Но какой смысл в комедии, если нет трагедии, разве не так?»

«Смеяться можно над всем. Но не над всем нужно смеяться».

Так говорит Пратчетт сейчас, двадцать лет спустя.

В 1983-м ни о чем подобном он еще не думал. «Я и сам не был уверен в том, что делаю. Мне просто нравилось дотошно пародировать плохую фэнтези, да и кое-что из хорошей». Кое-что — это скромно сказано: в первых частях «Цвета волшебства» автор с большим удовольствием проходится по Фрицу Лейберу, Г. Ф. Лавкрафту и Энн Маккефри. Принцип нехитрый: довести до абсурда все героическое, ужасное и даже комическое, что есть в известных и не очень известных книгах. Ах, средневековый город? Героика, эпос и всё прочее? Так вот, двуединый Анк-Морпорк оказывается гибридом Лондона (елизаветинского, викторианского и современного), Нью-Йорка и ренессансной Флоренции. Денежная валюта — не классический «золотой», а доллар. Варвары собираются в «профессиональном» кабаке… а посреди всей этой кутерьмы моргает глазами за стеклами очков Двацветок — первый турист Плоского мира, который на родине занимается какой-то «эхо-гномикой» и бизнесом под названием «страх-и-в-ванне». При нем состоят трусливый волшебник Ринсвинд (в качестве гида) и ходячий Сундук из древесины груши разумной, который ненавидит всех и вся, исключая хозяина.

Получается все это действительно смешно и живо, пока не приедается. А приедается быстро.² «Цвет волшебства» поскучнел после первой части, «Безумная звезда» — его прямое продолжение — получилась несколько увлекательнее, но из тупика автора не вывела. Еще один цикл юмористической фэнтези, который выдохся после первых же томов?

Для справки: на сегодняшний день издана тридцать одна книга о Плоском мире, плюс четыре в соавторстве, плюс карты, ежегодники, компьютерные игры и т.д.

«Если бы я написал тридцать книг о Ринсвинде и Сундуке, — сказал Пратчетт в ответ на вопрос, почему он не пишет, как прежде, — вы бы не только не брали сейчас у меня интервью. Вы бы вообще не знали о моем существовании».

Решение, насколько могу судить, было найдено едва ли не на ощупь: сменить героя! Но и ведьма Эсмеральда Ветровоск («Творцы заклинаний») не очень-то пригодилась. Старуха помогает маленькой девочке поступить в Незримый Университет Анк-Морпорка, куда по традиции принимают только мужчин, — но история эта быстро сводится к очередному катаклизму и нашествию Тварей из Подземельных Измерений.

Диск все разрастался и заселялся новыми персонажами — оставалось сделать только один шаг и всерьез заинтересоваться не декорациями, а теми, кто играет на сцене.

С этого-то все и началось по-настоящему.

Нет смысла рассказывать о каждой книге «Плоского мира». У читателей своя шкала оценки, и кое-кто до сих пор считает первые романы о Ринсвинде венцом творения. Но если Пратчетт останется в истории литературы — а я полагаю, что останется, — то благодаря совсем другим книгам.

Большинство романов о Плоском мире входит в один из четырех подциклов (или примыкает к какому-то из них). Пратчетт так ловко заманивает читателей, что те и не замечают: правила игры изменились на ходу, и пародийная фэнтези стала юмористическим (но вполне серьезным) исследованием человеческой природы.

Цикл первый держится на двух героях. Вот «Великий Валшебник» Ринсвинд, самый неумелый маг на всем Диске, переживший бесчисленное количество смертельных опасностей, во время которых «прошлая жизнь мелькала перед его глазами так часто, что он начинал засыпать в самых скучных местах». А вот беззубый старикашка Коэн-варвар, самый знаменитый герой Плоского мира, который регулярно сталкивается с Ринсвиндом в самых неподходящих местах — будь то древняя Агатовая империя или чертоги богов.

Кажется, Пратчетт снова и снова (всё реже и реже) возвращается к своему первому герою, уступая просьбам читателей, — или когда ему хочется написать что-нибудь простое и легкое. Особенно это заметно, если очередную книгу о Ринсвинде окружают романы серьезные и даже мрачные.

Но на каждое правило есть исключение: недавняя повесть «Последний герой» еще раз доказала, что Пратчетт может превратить самый необузданный комический фейерверк в строгую притчу. На вершину горы Кори Челести идут походом Коэн-варвар и его Серебряная Орда — толпа стариков… вернее старых героев («это значит, что у них очень долгий опыт выживания»). Цель их благородна: вернуть богам украденный на заре мира огонь… с процентами. Другими словами, они тащат с собой пороховой заряд, достаточный, чтобы разнести весь Диск.

«— Но… почему?

— Э? Потому что кто-то должен это сделать!

— Потому что мир велик, а мы так всё и не повидали.

— Потому что эти ублюдки бессмертные.

— Потому что у меня холодными ночами болит спина.

— Потому что… — сказал Коэн, — потому что… они позволили нам состариться».

Из Анк-Морпорка снаряжается экспедиция на перехват, что дает Пратчетту возможность спародировать десятки фантастических книг и фильмов — от «Питера Пэна» до «Одиссеи-2001», не говоря уж о проекте «Аполлон». Но в центре этого буйства фантазии — история одиноких стариков, которые хотят не выжить, но остаться в бессмертной песне. И почему бы Серебряной Орде не сбросить валькирий (сопрано и меццо-сопрано) с коней и не отправиться к дальним звездам?..

«Никто не помнит певца. Песня — остается».

В таких переходах от фарса к поэзии — весь Пратчетт.

Вторым циклом заправляют ведьмы из маленького королевства Ланкр. Вот они — непоколебимая матушка Ветровоск и ее подруги: жизнелюбивая нянюшка Ягг и Маграт Чесногк, девица «с вечно шмыгающим носом, растрепанными волосами и странно сентиментальным отношением к дождевым каплям, розам и котятам».

Романы о ведьмах — исследование этики. Причем этики практической. Игра та же: мы оказываемся в самом центре событий, с удовольствием наблюдаем за колоритными ведьмами, которые добиваются своего не столько волшебством, сколько «головологией», — а потом обнаруживаем, что проблемы-то им приходится решать те же, что и нам.

В каждой поздней книге Пратчетта есть несколько ключевых фраз, которые могут пройти незамеченными. Однако книги держатся именно на них. К примеру, в «Ведьмах за границей» знакомое читателю трио направляется в далекий город Орлею со странной целью: сделать так, чтобы Золушка не вышла за принца. Ради ее же блага. Что хорошего может из этого выйти, если три новоявленные феи-крестные ни о чем не могут договориться, а единственная имеющаяся в распоряжении волшебная палочка только и умеет превращать всё в тыквы?³ Но не в этом главная проблема. Что же должны феи-крестные дарить людям? То, чего люди хотят? должны хотеть? то, что им действительно нужно?..

«Послушай, счастливый конец — это хорошо, но только тогда, когда все заканчивается действительно хорошо… Нельзя навязывать людям счастливые концы».

Для полноты картины добавим: это говорит ведьма, которая настолько уверена в своем праве решать, что никогда не принимает возражений.

Но даже если вы не заметите — или отбросите — философию матушки Ветровоск, ее железный характер, безупречный самоконтроль, нетерпимость и человечность привлекательны сами по себе. Пратчетт называет ее одним из двух самых любимых своих персонажей, но когда его спрашивают, где именно на Плоском мире он хотел бы жить, отвечает: «Где угодно, только подальше от матушки Ветровоск». Его можно понять.

Главный герой третьего цикла — сам Смерть (на Диске, впрочем, как и во всех германоязычных странах, Он — мужского рода). Тот самый скелет с косой, который на вопрос «Что в этом мире есть такого, из-за чего стоит жить?», подумав, отвечает: «КОШКИ. КОШКИ — ЭТО ХОРОШО». (Низкий, глухой голос, передаваемый прописными буквами, — отличительная черта Смерти.) К людям же он относится с недоуменным любопытством, которое со временем все более окрашивается сочувствием. Люди это, как правило, не ценят. А вам бы понравилось, если бы незнакомец с незапоминающимися чертами лица приставал бы с вопросами вроде «А КАК ПРОЯВЛЯЕТСЯ ВЕСЕЛЬЕ?» или «КАК ЭТО НАЗЫВАЕТСЯ, КОГДА У ТЕБЯ ВНУТРИ ТЕПЛО, ТЫ ВСЕМ ДОВОЛЕН И ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ВСЕ ОСТАВАЛОСЬ ТАК, КАК ЕСТЬ?»

Одной из самых ярких удач Пратчетта была идея отправить Смерть в отставку, сделать его подвластным времени, то есть — смертным. «СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕТ. ЕСТЬ ТОЛЬКО Я», — говорил он прежде (и всё-таки удочерил сироту и подарил жизнь своему подмастерью…). Теперь же, побывав простым косарем Биллом Двером («старый добрый Билл Двер» — прежде никто его так не называл!), Смерть обращается к Азраилу, Смерти Вселенных: «НЕТ НАДЕЖДЫ, ПОМИМО НАС. НЕТ МИЛОСЕРДИЯ, ПОМИМО НАС. СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕТ. ЕСТЬ ТОЛЬКО МЫ… ГОСПОДИН, НА ЧТО ОСТАЕТСЯ НАДЕЯТЬСЯ УРОЖАЮ, КАК НЕ НА ЛЮБОВЬ ЖНЕЦА?» («Мрачный жнец»).

«Справедливости нет». Но как по-разному звучат одни и те же слова!

Во Вселенной нет ни добра, ни милосердия — лишь то, что привносим в нее мы. Даже если «мы» ходит с косой и провожает души на тот свет.

Если у Пратчетта и есть безусловное кредо, то вложил он его именно в уста Смерти: «ЛЮДЯМ НУЖНА ФАНТАЗИЯ, ЧТОБЫ ОНИ БЫЛИ ЛЮДЬМИ. БЫЛИ МЕСТОМ ВСТРЕЧИ ПАДШЕГО АНГЕЛА И КАРАБКАЮЩЕЙСЯ ОБЕЗЬЯНЫ» («Дед Кабан»).

Кому об этом и судить, как не старому доброму Биллу Дверу…

И, наконец, четвертый цикл, самый сильный и серьезный. Городская Стража Анк-Морпорка (Ночной Дозор), «сборище ни на что не способных бездельников, которыми командует беспробудный пьяница»…

Почему же «беспробудный пьяница» Сэм Ваймс стал, наряду с матушкой Ветровоск, одним из любимых героев Пратчетта? Впервые мы видим его валяющимся в канаве: он в очередной раз напился — от любви и ненависти к своему городу, от беспомощности, от невозможности что-то изменить. В последних книгах перед нами — сэр Сэмюэль Ваймс, герцог Анкский, командор Городской Стражи, «второй самый могущественный человек Анк-Морпорка», дипломат и (на краткое время) предводитель Народной Республики Паточной Улицы.⁴ Такой путь — за каких-то неполных шесть лет, по календарю Незримого Университета?

Этим-то командор и интересен Пратчетту.

В первых книгах о Страже Сэма Ваймса заслоняет его молодой помощник — двухметровый гном (по усыновлению) Моркоу Железобетонссон, безукоризненно честный человек, да к тому же законный наследник престола. Он обладает столь невероятной харизмой, что легко мог бы захватить престол (давно сгнивший трон анкских королей, для видимости обклеенный золотою фольгой), если бы не его абсолютная уверенность в силе закона: «Люди… они должны делать то, что положено, потому что так им приказал офицер. Они не должны делать это потому, что так сказал капрал Моркоу. И потому, что капралу Моркоу… легко подчиняться» («К оружию! К оружию!»).

Добавьте для полноты картины вечного сержанта Колона и капрала Шноббса, который на всякий случай носит при себе подписанное патрицием удостоверение о том, что он, Шнобби, действительно принадлежит к роду человеческому…

Неудивительно, что, когда «все воры, герои и боги подвели», именно эта компания встала на защиту родного города от дракона, от серийного убийцы с единственным на Диске «ружием», от заговорщиков и захватчиков. Неудивительно — для тех, кто помнит старую английскую литературную традицию: именно обыватели, пиквикисты, хоббиты, медведи с опилками в голове в нужный момент оказываются незаменимыми. Потому что им есть, за что бороться.

Романы о Страже — это книги о законе и долге. На своей шкуре стражники узнают, что «личное — не то же, что важное», а важно не только крепко держать оружие в руках, но и суметь его выпустить, когда оно начнет брать над тобой верх…

Циничный, прожженный Сэм Ваймс как нельзя лучше подходит Пратчетту для того, чтобы время от времени цедить сквозь зубы неполиткорректные афоризмы и выполнять свои обязанности, несмотря ни на что.

«Вы на стороне простых людей?» — спрашивает Ваймса убийца. «Простых людей? — переспрашивает тот. — Ничего в них нет особенного. Ничем они не отличаются от богачей и владык, кроме того, что у них — ни богатства, ни власти. Так что закон должен уравновешивать шансы» («Ноги из глины»).

Боюсь, у читателей может сложиться впечатление, будто Пратчетт — прежде всего моралист и проповедник. Ничуть не бывало. Да и от взглядов своих героев он предпочитает открещиваться. Но именно строгое нравственное чувство отличает Пратчетта от многих и многих авторов пародийной фэнтези. И, разумеется, более тонкое чувство юмора! Поэтому книги о Плоском мире интересно не только читать, но и перечитывать.

Читать их — все равно, что гулять ночью по улицам Анк-Морпорка: никогда не знаешь, кто тебя стукнет по голове за следующим углом. Как писатель этого добивается? Примерно так же, как Тарантино в своих лучших фильмах: мы понимаем, что столкнемся с очередным жанровым клише, но не можем предсказать, с каким именно. Однако Пратчетт заходит еще дальше. Его герои знают, что мир управляется законами «повествовательной причинности». Вот два самых известных ее принципа: 1. Один шанс на миллион срабатывает в девяти случаях из десяти. 2. Добро всегда побеждает, особенно если врагов больше. Есть и менее важные правила: например, когда повозка гибнет в пламени, по дороге обязательно катится горящее колесо. И так далее.

Что это дает для повествования? Мы не можем быть уверенными в том, какая именно логика сработает в каждом конкретном эпизоде — логика нашего мира или «повествовательная инерция». Дворцовая Стража остерегается подходить к Сэму Ваймсу — он один и почти без оружия, значит у него припрятан какой-то козырь («Ну, точно, герой, пропади он пропадом») — но Сэм блефует, и его без проблем утаскивают в подземелье. Коллеги Ваймса, подсчитав, что вероятность попадания стрелы в «язвимое место» дракона — один к миллиону, стреляют — и промахиваются. Дракон пышет пламенем и… «По счастью, шансы, что в таком взрыве кто-нибудь уцелеет, равнялись точнехонько единице на миллион».

Понятно, что наибольшее удовольствие от подобных эпизодов получит тот, кто поймет, какие именно штампы пародируются. Пратчетт рассыпает — для внимательного читателя — огромное количество явных и скрытых цитат и отсылок едва ли не ко всей западной культуре, от Шекспира до «Звездных войн». Строка из Байрона и диалог из «Терминатора» соседствуют. Цитатность может определять сюжет целого романа: героини «Ведьм за границей» предпринимают турне по «Золушке», «Красной шапочке», «Стране Оз» и «Властелину Колец» (Голлум выныривает из подземной речки, лепечет про «день рожжденнья» и тут же получает от матушки Ветровоск веслом по голове. Потому что нечего тут!..). В других книгах Пратчетт обыгрывает не конкретные сюжеты, а целые культурные поля: кинематограф, рок-музыка, общество потребления… а портретная галерея вампирского семейства в «Carpe Jugulum» — не что иное, как история представлений о кровососах от Древнего Рима до наших дней. Наконец, отдельные персонажи могут носить традиционные маски, время от времени их меняя: Сэм Ваймс — это и «крутой полицейский», и (анти)герой культовой «Касабланки», и «грязный Гарри» (сиречь Клинт Иствуд). «Вы должно быть, гадаете, — провозглашает Ваймс, выйдя к толпе погромщиков в ночной рубашке и с дракончиком наперевес, — осталось ли в этой штуковине пламя? По правде говоря, я и сам не так уж в этом уверен… Но лучше бы вам задаться другим вопросом. Кому сегодня больше повезет? Вам или мне?» В оригинальном фильме речь идет, конечно, о «магнуме» и о том, сколько пуль в нем осталось. Вот прекрасный пример того, как комический эпизод срабатывает, даже если читатель никогда не видел «Грязного Гарри»… и срабатывает вдвойне, если видел! А вот пример из другой области: главного героя «Мелких богов», послушника Бруту, автор сравнивает с Фомой Аквинским — но заметит это лишь тот, кто знает биографию святого Фомы.

Как и в любом хорошем детективе, в романах Пратчетта заранее разбросаны намеки на то, чем всё закончится, но замечаешь подсказки, разумеется, только перечитывая книгу. И вот вопрос: можно ли всерьез принимать тяжкие труды и подвиги героев, если мы с самого начала понимаем, что всё закончится хорошо (потому что таков главный принцип «повествовательной причинности»)? Как ни странно, да. Потому что герои Пратчетта этого не знают. А если и догадываются, то твердо помнят о цене, которую придется заплатить. Есть такой театральный термин — «comic relief», разрядка смехом. Пратчетт предпочитает иной — «tragic relief». Только постоянная возможность трагедии, подлинные страх и отчаяние могут придать счастливому концу привкус истинности. Пусть герои «почти сделали то, что было почти правильно» — во что превратился бы мир, если бы они даже не пытались?..

И когда Билл Двер поднимает обыкновенную крестьянскую косу против нового Смерти… когда Сэм Ваймс узнает о том, что дракон требует человеческих жертв и кричит «В моем городе?!»… когда матушка Ветровоск ковыляет вверх по лестнице, хотя колдунья-вудуистка уже несколько раз проткнула восковую куколку и целится в сердце… читателю совершенно всё равно, о Плоском или о Круглом мире идет речь.

Писатель, которого называют «лучшим юмористом ХХ века», понимает, когда шутки неуместны.

И мы возвращаемся к той этической системе, которая неявно присутствует во всех зрелых книгах Пратчетта.

Люди должны сами решать за себя и поступать правильно, а не так, как им велит какой-нибудь король или бог (потому что бог может и передумать — собственно, роман «Мелкие боги» этому и посвящен). Диск — не то кривое зеркало нашего мира, не то обычная лупа, в которую автор разглядывает Круглый мир, лишенный нравственных ориентиров.

Как будто лишенный. По общему мнению, лишенный.

Или нет?

"- Сейчас у нас идут очень интересные дебаты о сущности греха, — сообщает священник омнианской церкви Могуч Овсец.

— Ну и что у вас там думают? — спрашивает матушка Ветровоск. — Против него, да?

— Всё не так просто. В мире же существует не только белое и черное. Есть и много оттенков серого.

— Ерунда.

— Прошу прощения?

— Нет никаких «серых», есть только белые неряхи. Странно, что ты этого не знаешь. А грех, молодой человек, — это когда ты относишься к людям, как к вещам. Включая себя самого.

— На самом деле всё гораздо сложнее…

— Ничего подобного. Когда люди говорят: «всё гораздо сложнее», это значит — они боятся, что правда им не понравится. Люди как вещи… с этого всё и начинается.

— Ну, я уверен, что есть и худшие преступления…

— Но начинаются они именно с этого" («Сarpe Jugulum»).

Тема «люди-как-вещи» возникает в книгах о Плоском мире слишком часто, чтобы быть случайной. Еще один лейтмотив поздних романов — тьма, обитающая внутри человека. Сэм Ваймс слышит рев зверя в своей душе и с огромным трудом загоняет его обратно (не случайно роман «Ночной Дозор» первоначально назывался «Природа зверя»). Матушка Ветровоск «высокоморальна, как… как…» — «только потому, что за ней всегда приглядывает матушка Ветровоск». И даже в детской сказке «Потрясающий Морис и Его Образованные Грызуны» (очень мрачной и очень смешной сказке, получившей престижную медаль Карнеги) маленький крыс твердо знает: «Я могу удерживать тьму внутри — там, где собирается вся темнота». И отказывается от посулов зримой тьмы.

Вот почему книги Пратчетта не только смешны, приятны, увлекательны. Они еще и необходимы современному миру. Они напоминают — ненавязчиво, иронично, пародийно, от обратного и от лукавого — об истине.

И, кажется, мир это понимает. По крайней мере, тот мир, который читает книги Терри Пратчетта.

P. S. Едва ли не каждая книга «Плоского мира» имеет своих поклонников, которые не устают доказывать, что именно она — самая лучшая. Но есть несколько Главных Принципов.

1. Не начинайте чтение с первых романов цикла. Они гораздо слабее последующих и могут отбить аппетит.

2. Все книги, вплоть до № 12 («Мелкие боги»), можно читать независимо друг от друга и в любом порядке. Но уже начиная с № 13 («Дамы и Господа») требуется знание предыдущих романов каждого подцикла. Это важно для понимания не столько сюжета, сколько характеров персонажей.

3. Не читайте любительские переводы, разбросанные по сети, за исключением «Маленьких богов» (V.Galdikiene) и «Добрых предзнаменований» (В.Филиппов).

Из книг, уже изданных на русском языке, я рекомендую прежде всего: «Цвет волшебства» (первая повесть из одноименной книги; неплохое введение в мир), «Стража! Стража!», «Мрачный жнец» (сюжетную линию Смерти можно читать — и стоило бы написать! — как самостоятельную повесть), «Ведьмы за границей», «Дамы и Господа», «К оружию! К оружию!». Если вы увлечетесь Пратчеттом, то, так или иначе, прочитаете все его книги, — но начните со «Стражи».

Интернет-ресурсы:

www.pratchett.ru

lavka.lib.ru/lavka/terry.htm

www.lspace.org

¹Когда омниане (приверженцы очень строгой религии, которая, в частности, утверждает, что земля круглая) торжествующе вопрошают, на чем же стоит черепаха, им отвечают: «Ни на чем она не стоит. Ради всего святого, это морская черепаха. Она плывет» («Мелкие боги»).

² По моему скромному мнению. («Как раз сейчас в голове капитана Ваймса упорно крутилась мысль, что словосочетание «скромное мнение» – это полная чушь» – из романа «К оружию! К оружию!»)

³ Очень полезное свойство, кстати. Если Золушку тащат в карету, можно запросто превратить карету в тыкву...

⁴ Судьба этой республики описана в недавнем романе «Ночной Дозор», одной из самых серьезных по замыслу книг Пратчетта. Представьте себе, как Честертон переписал бы «Трудно быть богом»...