Михаил Назаренко — Трижды готический мастер

«Трижды романтическим мастером» назвал Воланд героя булгаковского романа. Самым готическим же писателем ХХ века, без сомнения, был Мервин Лоуренс Пик — человек, чья судьба столь же причудлива и страшна, как и его книги.

У нас он до сих пор сравнительно малоизвестен, хотя каждый, кто пишет об истории фэнтези, обязательно упоминает трилогию «Горменгаст». Лет тридцать назад имя Пика промелькнуло в «Краткой литературной энциклопедии»: его книги, наряду с эпосом Толкина, объявили небездарными, но лишенными познавательного значения. Чем же Пик напугал советских критиков и издателей? Да тем же, чем Толкин и Кафка. Притчевой условностью и мощной актуальностью. Ненавистью ко всему, что подавляет человека, будь то древний, бессмысленный ритуал или государственная машина, вооруженная современнейшей техникой…

«Разрушающийся замок, мрея в туманах, вдыхал осень, и каждый холодный камень выдыхал ее. Корявые деревья, обступившие темное озеро, пылали, роняя капли, и листья их, срываемые ветром, бешено кружили меж башен. Тучи окутывали башни и расточались или тяжко ворочались на поднебесном каменном поле, и обрывки их тянулись меж стрельниц, теснясь у невидимых стен. Совы, хоронящиеся в каменных галереях Кремнистой Башни, нечеловечески вскрикивали или, безмолвно падая в ветреную тьму, плыли к своим ловитвенным угодьям…»

«Тит, семьдесят седьмой Герцог Горменгаста. Наследник разрушающегося величия, наследник неисчислимых анфилад комнат и коридоров, заросших крапивой, наследник империи всеразъедающей ржавчины, наследник ритуалов, глубоко впечатавшихся в камень.

Замок Горменгаст. Отрешенный, местами полуразрушенный, погруженный в тень, в молчание, возведенный неизвестно когда и неизвестно кем. Башни, крыши, переходы. Неужели все разрушается? Нет, не все.

Меж шпилей, выстроившихся длинными рядами, летает легкий ветерок, поют птицы, вдали застыла заиленная река, заросшая водорослями и камышом. Зажатая в холодном каменном кулаке, дергается теплая, строптивая, игрушечная ручка. Удлиняется тень, шевелится паук…

На обитателей Замка опускается зыбкая тьма»¹.

Майкл Суэнвик в своем знаменитом обзоре «твердой фэнтези» отнес цикл Пика к тому роду книг, которые, как кошки, гуляют сами по себе и друг на друга похожи «не больше, чем Гэндальф Серый на Рыжую Соню». Но и среди других оригинальных творцов Пик все равно стоит особняком. «Серьезные» критики, которые фэнтези не жалуют, давно оттеснили его от Толкина и записали в одну компанию с Гофманом, Гоголем и, разумеется, Кафкой. Горменгаст и в самом деле куда более схож с кафкианским Замком, чем с Барад-Дуром, но даже все же в литературе ХХ века Пик уникален. «Горменгаст» мог быть создан только на пересечении готического антуража, диккенсовского гротеска и модернистского ужаса бытия, которые сошлись в сознании, обожженном Второй мировой. И к тому же — в сознании художника.

Не удивительно, что признание пришло к Пику посмертно. Переиздание трилогии массовым тиражом в престижной серии, популярность среди читателей (не массовая, но стойкая), наконец, четырехсерийная экранизация на Би-Би-Си — до этого писатель не дожил. Он умер в 57 лет. За год до этого журнал «New Worlds» напечатал обзор творчества Пика, и один из ведущих лондонских издателей прислал в редакцию возмущенное письмо: мол, что это за борхесовские игры — рецензии на несуществующие книги!

Прошло еще лет тридцать-сорок, и «несуществующие» романы добрались до наших читателей. В 1995-м в Киеве увидел свет второй том трилогии, в 2003-м в Петербурге — первый, причем издательство «Симпозиум» обещает выпустить трилогию целиком. А значит — появился повод (и возможность!) присмотреться к Мервину Пику поближе.

Любой крупный писатель окружен мифами о его жизни. Трагическая судьба Пика породила повторяющийся из одной биографии в другую образ: вдохновенный безумец, романтический гений, на котором чуть ли не с рождения (а с войны — так уж точно) лежала печать неотвратимого рока. И это правда, но не вся. Разве вместится в этот миф типичная картина, которая запомнилась Майклу Муркоку: на одной ручке кресла лежит кот, на другой сидит ребенок, а сам Пик умостился в кресле, сигарета прилипла к губе, он одновременно перекидывается шутками с друзьями, слушает радио и рисует иллюстрации к «Доктору Джекилу и мистеру Хайду»! Да и человек, который в больнице, в сумасшедшем доме, преодолевая немощь, выполняет некие танцевальные па, чтобы успокоить жену, — такого человека тоже мифом не назовешь. А вот просто человеком…

Мервин Пик был одним из тех «сыновей империи», кем прирастала английская культура последнего столетия. Индийцы Киплинг и братья Дарреллы, южноафриканец Толкин… Пик родился в 1911 году в Китае, в семье врача-миссионера.

«Китайской головоломкой» назвал Мервин Пик свое детство, и в рукописи автобиографического романа дал рисованное пояснение: женское (?) лицо приглядывается к коробочке, которая содержит еще одну коробочку, и еще, и еще. Роман так и остался недописанным — и, видимо, не только последняя болезнь автора была тому причиной. Все наброски этой книги начинаются одинаково — с попытки передать чувство отчужденности от собственного детства, которое лежит по ту сторону «туманного моря времени». «Когда я вспоминаю те далекие дни, картины, что возникают в моем сознании, кажутся частью не моей жизни, а воспоминанием о каком-то персонаже давно утерянной книги». Неудивительно, что Пик намеревался превратить автобиографию в полноценный роман о вымышленном герое. Мелкие детали, спасенные из туманного океана, выдают в нем художника (даже если бы мы и не знали о его профессии). О Китае Пик так и не написал, да и зарисовок родных мест оставил немного… хотя как сказать! Его ранние живописные работы явно вдохновлены восточными мастерами, а в строгой иерархической системе Горменгаста и в географии замка, окруженного Внешними Лачугами, многие критики усматривают фантастическое отражение то ли Пекина (с его двумя городами — внешним и внутренним, Закрытым), то ли европейского сеттльмента в Тяньцзине (две культуры, разделенные стеной).

Детство. Драконов пруд, где один за другим утонули три человека всего за несколько минут. Наводнения размывают железнодорожные колеи. Бури из пустыни Гоби заносят дом доктора Пика песком. Мулы путешествуют днем, а верблюды ночью, потому что не терпят запаха друг друга. Огромные зеленые дыни. Чтение «Острова сокровищ» под деревом во дворе… Явно под влиянием Стивенсона и других «приключенцев» Мервин в одиннадцать лет написал первую свою книгу, длиной в целых восемь страниц, об ужасных и потрясающих приключениях в Южной Африке: «Белый Вождь кафров Умзимбубу». «В ту же секунду снаружи раздался крик, лидинящий [!] кровь. Это были Готтентоты!!!» И так далее. Главный герой, конечно, мальчик, пропавший во время готтентотской атаки и ставший, как вы догадываетесь, вождем кафров. Ничем эта история не выделяется из множества подобных, которые все мы, наверное, придумывали в детстве — разве что подчеркнутой, хотя и не вполне грамотной книжностью. Но до затейливости «Горменгаста» кафрской истории еще очень далеко.

Трилогия, прославившая Пика, отличается удивительно медленным, завораживающим ритмом — и тем удивительнее, что в юности Мервин писал исключительно простые истории о ковбоях и пиратах. Интереснее самих текстов были рисунки, которыми Пик усеивал свои рукописи. С этой привычкой он так и не расстался, так что черновики «Горменгаста» скорее напоминают альбом, где слова прорастают из силуэтов и ландшафтов. Или наоборот?

Школа замка Горменгаст, с ее безумными профессорами и по-детски жестокими учениками, была прямо списана с той школы, в которую Мервин поступил, когда в одиннадцать лет переехал в Англию. Но какой бы эта школа ни была, а талант художника в Мервине заметили именно здесь. А самое главное — он сам узнал свой талант и много лет спустя щедро передал его Титу Стону.

«А пока Рощезвон спал, пока мальчик Псоглаз вырезал что-то на парте, пока тикали часы, пока жужжала муха, пока в комнате летали мириады медовоцветных звездочек-пылинок… взгляд Тита начал свое путешествие от чернильницы, утопленной в дерево на краю его парты и наполненной чернилами особого, очень темного, грязно-синего цвета, а потом переполз и на другие предметы, окружающие мальчика. Так: чернила синие, грязно-синие, как болотная грязь ночью.. А другие предметы какого цвета? И Тита поразило богатство и разнообразие цветов и оттенков… Он даже собственную руку некоторое время рассматривал как некий отдельный предмет с особой окраской. И лишь потом осознал, что она — часть его самого; охристый оттенок кисти, чернота рукава. Потом он увидел стеклянный шарик для игры, лежащий рядом с чернильницей — шарик играл крутящимися радужными спиралями, зажатыми в холодной стеклянной оболочке. О, какое богатство!»

Пику шестнадцать — и он поступает в Кройдонскую школу искусств, два года спустя, в 1929-м, — в школу при Королевской Академии. Его картины и рисунки становятся все более причудливыми: вот «Корабль сна», замерший на гребне волны, поднявшейся, как айсберг; вот еще одна «Волна», несущая, будто резиновый плот, гибкий остров с его горами и долами. Море наполняет и его литературные опыты: первая большая поэма Пика, написанная в духе Киплинга, повествует о жестоком шкипере, а первая повесть — о капитане Тесаке, выловившем некую Желтую Тварь. В очень адаптированном для детей виде она будет издана в 1939 году под названием «Капитан Тесак бросает якорь» — и переиздается до сих пор. А ведь первый вариант был совсем иным — мрачным и полным безукоризненно точных описаний, по которым так легко узнать манеру Пика: движение света и тени, смена красок… Время для них еще не пришло.

В 1930-х годах в жизни Пика произошли серьезные перемены.

Во-первых, он принялся наезжать в колонию художников на острове Сарк, что в проливе Ла-Манш. Остров этот стал не только местом действия его романа «Мистер Пай», но и еще одним, уже третьим (после Китая и школы) прототипом Горменгаста: очертания замка Пик часто сравнивает с островом, а в конце второго тома твердыня, затопленная наводнением, превращается в настоящий архипелаг.

Во-вторых, пришел профессиональный успех. Только человек с таким странным воображением, как Пик, мог создать декорации и костюмы для пьесы «Жизнь насекомых» — столь же яркие, сколь жуткие. Критика их оценила. Будущее Пика — блестящего иллюстратора-интерпретатора определяется окончательно. «Охота на Снарка», «Алиса», «Остров сокровищ», «Старый Мореход» — совсем не случайный подбор книг!

Вот на столе
безмолвствует бумага.
Перо взмывает
словно жезл мага —
И ветр уносит
лист, что белым был,
но тьму пера
вобрал в себя и скрыл.²

«Голос карандаша, — писал Пик в предисловии к альбому своих рисунков. — Его ритм; его пыл; его вкрадчивость и хриплое заикание свинцового острия…» Каждый художник должен создать собственный язык, и поиск этот — длиной в жизнь, «ибо когда диалект открыт, его нужно разработать и отточить». Толкин открыл «Утерянный Путь» в Средиземье, изобретая эльфийские языки; Пик пробирался к Горменгасту, создавая язык живописный.

И наконец, в-третьих. Пику было 25 лет, когда он начал преподавать рисование с натуры в Вестминстерской школе и познакомился с застенчивой студенткой по имени Мэв Гилмор…

Ты идешь, ничего не зная
о стройной газели,
что движется вместе с тобой,
составляя с тобою одно.

Год спустя они поженились. Они будут работать вместе, делясь замыслами друг с другом. Придет время, и Мервин посвятит ей «Горменгаст» и «Тита в одиночестве». У них родятся троих детей. Они будут счастливы.

В 1938 году Мервин Пик возьмет в руки школьную тетрадь или блокнот и напишет:

«Лорду Стону было сорок три. Он был уродлив до потери образа человеческого. Он был мягок. Он был искренен. Он был неловок.

(Лорд Стон судил о людях по тому, как они вели себя, когда впервые видели его.)»

Нет, это еще не «Горменгаст», но «Дом Темных Камней», всего пять страниц набросков. Но отрешенный лондонец лорд Стон и его друг со странным именем мистер Тушенкоцвет (будущий господин Флэй) явно чувствовали себя неуютно в декорациях реалистической прозы. Чего-то не хватало. Но чего?

Можно много размышлять над тем, каким предстал бы «Горменгаст» перед читателями, если бы не война. Подобные размышления никуда не ведут, однако несомненно одно: именно Вторая мировая придала окончательную форму пока еще смутному замыслу.

Пик отправил свою беременную жену подальше от налетов, в провинцию, где жили его родители, а сам попытался стать одним из военных художников. Из этого ничего не вышло, Пика мобилизовали и отправили в пехоту.

Дальше начинается легенда — совершенно правдивая, но всё же легенда. Армейская жизнь довела Пика до умопомрачения, причем в буквальном смысле слова. Закончилось все тем, что он случайно поджег барак, в котором располагалось его отделение, и попал в госпиталь с диагнозом «нервный срыв». В 1943 году Пик был уволен — и стал-таки тем, кем и хотел быть: военным художником. Первым его заданием было зарисовать работу бирмингемских стеклодувов. Результатом стала не только серия блестящих графических работ — движения рабочих, как балетные па, стеклянные шары-светляки, — но и поэма, сложившаяся в голове Пика одновременно с сюитой рисунков. Отныне слово и образ для него окончательно нераздельны.

Все два года барачной жизни Пик, как только выпадала свободная минута, писал книгу, которая потом будет названа «Тит Стон».³ Закончил он ее уже «на свободе» и тут же принялся за второй том — «Горменгаст» (благо первый оборван чуть ли не на полуслове), который закончит в 1948-м году. Две эти книги увидят свет в 1946-м и 1950-м соответственно, а вскоре у Пика возникнет замысел продолжения, — о чем в свой черед.

Не лондонские пригороды перед нами, но огромный замок, выстроенный семьдесят шесть поколений тому, полуразрушенный, пыльный. Не странные англичане, а безмерно гротескные, совершенно неправдоподобные существа, мономаны с жутковатыми именами: Гробструп, Хламслив, Щуквол, Пылекисл, Гнилокун… («Гротескно-выразительные карикатуры на человечество, какие мог бы изобразить Чарльз Диккенс в дурном настроении», — заметил как всегда точный Майкл Суэнвик.) И не старые добрые английские правила приличия определяют жизнь замка Горменгаст, но заплесневелые Ритуалы, полные священного смысла, забытого всеми сотни лет назад.

Можно понять, какое это имеет отношение к армейской рутине, но при чем тут война? Подождем с ответом, а пока что приглядимся к Персонажам, которые как тени движутся по темным коридорам.

Отрешенный от всего Семьдесят Шестой граф Гробструп, привязанный лишь к своей библиотеке. Графиня, женщина непомерных размеров, холодная, как статуя («Длинная вереница кошек постоянно, как шлейф, следует за ней. В ее волосах свил гнездо дрозд»). Фуксия Стон, романтичная, одинокая, некрасивая. Долговязый доктор Хламслив («Каковы его основные недостатки? Невыносимо высокий голос, его сводящий с ума смех, его манерные, аффектированные движения. Его основное достоинство? Неповрежденный мозг»). Его сестра Ирма, нелепая и претенциозная.

И юный Щуквол, бывший поваренок в кухне страшного повара Потпуза — единственный, кажется, человек в Замке, который точно знает, чего хочет. Власти. И любой ценой.

Горменгаст должен быть неизменным — в этом его суть и основа. Однако перемены грядут — и первая зыбь от грядущих потрясений начинается в тот самый день, когда родился новый граф, Тит Стон, а Щуквол начал свое восхождение. (Я уверен: книга не случайно начала проступать в блокнотах Пика именно тогда, когда на свет появился его первенец.)

Замок, атмосфера распада, безбрежные крыши и темные закоулки нависают надо всем и все подавляют. Описания тянутся страницами, но оторваться от них невозможно — завораживают. Будь то «поле каменных плит», гнездовье цапель среди черепицы, зал, где когда-то хранилась коллекция бабочек, а теперь только пыль от опавших листьев устилает пол — или задымленная профессорская комната, чердак Фуксии, Горница Кореньев, где извиваются раскрашенные корни сухого дерева. Переводы, к сожалению, не вполне передают стиль Пика, в котором английская сдержанность и английская же ирония сочетаются с невероятным буйством сравнений, пышной риторикой и точными, зримыми эпитетами.

Где и когда происходит действие? Мир, надо полагать, наш (Христос, во всяком случае, упоминается), — но в невероятно далеком будущем. Возможно, после ядерной войны: в 1956-м Пик опубликует примыкающую к «Горменгасту» повесть «Мальчик во Тьме», где описаны шахты, залитые расплавленным металлом. Замок самодостаточен, и большой мир настолько не важен для его обитателей, что даже не описывается. На уроках географии профессор спит, а ученики играют в свои жестокие игры… Но в третьем томе всё изменится.

Кажется, писатель и сам сначала не очень понимал, что у него прорастает. Сам Горменгаст настолько увлек его, что люди, населяющие замок, сперва кажутся яркими, но исключительно одномерными, будто в красивом, хотя и зловещем мультфильме. Только обитатели внешних лачуг, Блистательные Резчики, сохранили вкус к жизни — увы, лишь для того, чтобы рано с нею расстаться.

Но постепенно — уже к концу «Тита Стона» — Пик понял (или дал понять читателю, а сам знал с самого начала?), что его герои заслуживают самого пристального внимания. Они ведь тоже люди, пусть искаженные и придавленные Горменгастом, но люди! Они чувствуют. Они страдают. И, кажется, сам Замок содрогается, когда Графиня чует присутствие врага:

«— И Бог да простит мою душу, ибо я буду в этом нуждаться, — пророкотала она, и птицы забили крыльями, переступая, чтобы сохранить равновесие. — Бог да простит ее, когда я найду негодяя! Не знаю, как там насчет отпущения грехов, но удовлетворение я получу!.. Все сходится к Титу. Гора и камень, Род и Обычай. Пусть попробуют тронуть его. За каждый его волос я остановлю чье-то сердце. И если, когда все уляжется, милость Господня почиет на мне — хорошо; а если нет, то и пусть».

Безумие графа, когда его библиотека сгинула в огне. Безукоризненные расчеты Щуквола (которому помогает и которого подводит полное отсутствие воображения, то есть художественного чутья — для Пика это очень важно!). Неуклюжее сватовство беззубого профессора Рощезвона к Ирме Хламслив, которая для пущего эффекта подкладывает в лифчик грелку с теплой водой (в самый решительный момент пробку, естественно, вышибает). Столь же неуклюжая любовь Фуксии к Титу, ее восхищение «возвышенной» личностью Щуквола и страх перед ним.

«Горменгаст» можно счесть всего лишь затянутым упражнением на готические темы. Им можно восхищаться как длинным, невероятно красивым сновидением (кошмаром) — единственным, пожалуй, в английской литературе со времен Кэрролла. Но если бы не сочувствие автора его странным героям, эту книгу нельзя было бы полюбить. Изумляться ей — да; но не любить. А так — даже Щуквол вызывает некое сопереживание, хотя и смешанное с отвращением (бывает и так; у Пика всё возможно).

Поэтому-то второй том сильнее и глубже первого.

Титу Стону на последних страницах одноименной книги едва исполнилось полтора года. Какова его роль и почему он так подозрителен всем хранителям ритуалов?

Тит — это свобода, вернее, ее поиск. Это изменение. Эволюция, если угодно. Он — тот, кто снова и снова пытается вырваться из Замка, отречься от его ветхих ритуалов. Уже в миг крещения младенец рвет священную книгу Горменгаста — «таков был первый из известных истории кощунственных поступков Тита». Он наименее яркий из всех героев именно потому, что, в отличие от них, нормален — и может помыслить об иной жизни. Тит и Щуквол — два облика бунта: оба ни во что не ставят Традицию, но если первый жаждет избавиться от ее, то второй — использовать в своих целях. Поединок между ними неизбежен, и он состоится во дни великого потопа, когда огромный Замок будет затоплен чуть ли не до самых крыш…

«Горменгаст», повторяю, очень медленная книга, в ритм которой нужно войти. Но и резких сюжетных поворотов, причудливых, хотя железно мотивированных, в романах немало. Саспенс нагнетается мастерски. В конце первого тома мы наблюдаем за дуэлью Флэя и Потпуза в призрачном свете посреди Паучьей Залы, — но зерно ненависти посеяно уже на первых страницах, и каждую ночь Потпуз подбирается всё ближе к Флэю, оставляя на ступеньках вместо визитной карточки печенье с глазированной буквой "П", Герцог Гробструп не вполне нормален уже в момент первого появления, — но когда он окончательно сходит с ума, воображая себя смертоносным сычом, мы понимаем Фуксию, которая не может сдержать слез: только на грани безумия Гробструп впервые проявил отцовские чувства. Подвешенный над дверью топор, отражение которого Щуквол видит в глазах сестер-близнецов; летающее дитя; голый профессор, взбегающий по вертикальной стене; медленно прибывающая вода… Особая, зловещая красота, от которой мороз по коже.

И финал, последний мощный аккорд. Тит покидает замок — как он полагает, навсегда. Он свободен. Но провожает его голос матери: «Убежать от Горменгаста невозможно… В мире ничего, кроме Горменгаста, нет… Так или иначе, Тит Стон, ты вернешься… Все дороги, все тропинки ведут в Горменгаст… Все в мире приходит к Горменгасту…»

Так ли это? Вот едва ли не главный вопрос ХХ века.

Война для Пика, так же, как и для его современников — Дж.Р. Р. Толкина, Т. Х. Уайта, Уильяма Голдинга, Курта Воннегута, — оказалась лишь явным проявлением той зримой тьмы, которая издавна таилась в мире и в самой природе человеческой. В 1945-м Мервин Пик посетил концлагерь Бельзен, из которого еще даже не ушли все узники. Он должен был всё зарисовать, и свидетельством его мучений осталось стихотворение «Чахоточная»: «Если таким может быть вдохновенье художника / (руки ее, как флейты, голова — желтый череп), / то где же милосердье?» Избавиться от увиденного Пику так и не удалось.

«Горменгаст» получил восторженные отклики, премию Королевского литературного общества, — и очень плохие продажи. Семья Пика живет если не впроголодь, то очень небогато. Он много работает — стихи, рисунки, пьесы, — успеха не приносит ничто. Стихотворная комедия пришлась не ко двору в тогдашнем театре, требовавшем социальной критики. Переделать «Тита» в оперу? Ничего не вышло. Еще один эксперимент — роман «Мистер Пай» о человеке столь хорошем, что у него начали расти крылья. Какой конфуз! Он старается стать плохим, крылья исчезают, зато появляются рожки… Человек между раем и адом, пусть и комичными.

«Как можно писать стихи после Аушвица?» — спросил философ.

После Бельзена Пик должен был написать еще одну книгу. Ею стал «Тит в одиночестве».

Наследник Горменгаста попадает во внешний мир, который оказывается технократической антиутопией, столь несхожей с викториански-средневековым Горменгастом. Что делают с людьми в стране аэропланов, следящих телекамер и Фабрик-концлагерей, — можете представить сами. О Замке здесь никто и не слышал, так что Тита все считают юродивым, да и сам он начинает сомневаться в реальности своих воспоминаний. Он возвращается к родному дому — только для того, чтобы убедиться в его существовании и снова покинуть его. Свобода, оказывается, для Тита все еще «свобода от». Он любит Замок, он любит его обитателей, однако предпочитает безумный, страшный, непривычный, но неопределенный мир.

«Одиночество» было опубликовано в 1959 году, когда Пик уже не мог даже вычитать корректуру. От какой болезни он страдал, точно неизвестно. Полагают, что от болезни Паркинсона или Альцгеймера. Он боролся, но безуспешно. Последние годы жизни Пик не мог держать карандаш в руках дольше нескольких секунд. Он терял свои дарования одно за другим; дар художника оставался с ним почти до самого конца. В 1962 году удалось опубликовать его военную поэму «Баллада о падающей Бомбе» — отчаянный крик о человеческом одиночестве перед лицом смерти и, возможно, ликом Господним. В последние годы жизни Пик утратил рассудок. Перед смертью ему был дарован покой. Из четвертой книги о графе Стоне, «Тит пробуждается», Пик успел написать только первые страницы; о пятой неизвестно ничего, кроме названия, — «Возвращение в Горменгаст».

Горменгаст поглотил Мервина Пика, но пусть последней картиной останется эта: смертельно больной человек пытается сплясать на одной ноге, чтобы развеселить жену…

¹ Цитаты из «Горменгаста» приводятся в переводах С.Ильина и А.Панасьева.

² Пер. Кайла Иторра.

³ Имена всех героев трилогии — значимые, и я убежден, что их нужно переводить, как это и было сделано в киевском издании. В версии С.Ильина «Titus Groan» именуется «Титус Гроан», что даже фонетически неверно.