Михаил Назаренко — Охота на черную пантеру (Набоков и Винниченко)

Раскрытие подтекстов набоковского творчества — тема настолько популярная и благодатная, что серьезные упущения в комментариях представляются маловероятными. Тем более, когда текст Набокова не только содержит аллюзию на первоисточник, но и называет его прямо.

И всё же, как нам представляется, такое упущение было сделано. Речь идет о небольшой и, казалось бы, малозначащей детали из рассказа «Уста к устам» (1931).

В сборнике «Весна в Фиальте» рассказ датирован 1929м годом, однако Б. Бойд [2001: 436], вслед за Э. Филдом, установил, что он написан в 1931м. С. Давыдов [1982: 38] обнаружил в рассказе аллюзию на заметку 1932го года. Возможно, эта деталь была добавлена автором позднее или жизнь подражала искусству, как то ей свойственно.¹

В рассказе Набокова описано реальное событие, скандально известное в литературных кругах. Прототипы главных героев (А. Буров, Г. Иванов, Г. Адамович) легко угадывались современниками, изза чего Набоков и не смог опубликовать рассказ в начале 1930х годов. Можно предположить, что и мелочи литературного быта имеют под собой реальную основу, тем более, что явных и скрытых цитат из журнала «Числа» (прототип «Ариона») Набоков рассыпал в тексте немало.

Название пьесы, которую идет смотреть Галатов, упомянуто в рассказе: «Меня тащат на „Черную Пантеру“. Я кстати давно не видался с Евгенией Дмитриевной…» («Актриса, приехавшая из Риги в русский Берлин на гастроль», — поясняет рассказчик). В английский перевод рассказа (1972) Набоков добавил уточнение: «An amateur poster featured Garina reclining on the sofa on the skin of a panther shot by her lover who was to shoot her later on» («Любительский плакат изображал Гарину² полулежащей на шкуре пантеры, застреленной ее любовником, который впоследствии должен был застрелить ее саму»; цит. по: [Давыдов 1982: 48]. С. Давыдов [там же] усматривает в этом намек на стихотворение И. Одоевцевой «Баллада о Гумилеве», которое было напечатано в «Числах» (кн. 2/3 за 1930 год): «— Я вам посвящу поэму, / Я вам расскажу про Нил, / Я вам подарю леопарда, / Которого сам убил». Но леопард — это всё же не пантера, и вряд ли Набоков сорок лет помнил детали третьестепенного стихотворения.

Между тем, Набокову ничего не нужно было придумывать — в Берлине действительно шли спектакль и фильма с таким названием. Поставлены они были по пьесе известного украинского писателя Владимира Винниченко «Черная Пантера и Белый Медведь» (1911). В 1922м году, когда Набоков перебрался в Берлин из Кембриджа, «Черная Пантера» была событием театрального сезона.³ За год до того в Германии была снята фильма «Die schwarze Pantherin», которой был посвящен выпуск журнала «Illustrierter FilmKurier»; на обложке дан крупный план исполнительницы главной роли — русской актрисы Елены Полевицкой. Поскольку Черная Пантера — это прозвище героини, разумеется, никакой шкуры в кадре нет (см. воспроизведение обложки в кн.: [Винниченко 1991: вклейка, с. 9]. В 1922 году пьеса вошла в репертуар русского театра в Берлине (постановка И.Шмидта), и вновь главная роль досталась Полевицкой. Напомню, что именно Шмидта и Полевицкую Набоков впоследствии надеялся заинтересовать «Трагедией господина Морна» [Бойд 2001: 268269]. В том же 1922м году был напечатан и немецкий перевод драмы («Der weisse Bar und die schwarze Pantherkatze», Potsdam, 1922) [Подоляк 1953: 1718; Винниченко 1989].

Рецензии на театральную постановку в немецкой прессе были разгромными («цыганщина вокруг искусства, по-русски изображенная и по-немецки исполненная», «сентиментальная богемная пьеса, неприятно наивная, неудачная, художественно фальшивая») [см.: Винниченко 1989: 464469].⁴ Ни один журналист, тем не менее, не отрицал того, что пьеса имела большой успех и автора вызывали аплодисментами.

Фамилия Гарина вряд ли произведена Набоковым из инициалов Г. Адамовича и имени «Ирина» (Одоевцева), как полагает С. Давыдов [1982: 48]. Более вероятным представляется, что Евгения Дмитриевна Гарина — это Елена Александровна Полевицкая («гарь», согласно академическому словарю 1895 г., — это «место в лесу, выжженное для пашни или под посев хлеба», иначе говоря — поле).

На содержании пьесы сейчас мы не останавливаемся. Далее мы покажем, что она возникает — на этот раз неназванной — еще в одном набоковском тексте. Пока что отметим, что популярная пьеса, которая Набокову не могла не показаться бездарной, как нельзя лучше подходила для характеристики литературных вкусов Евфратского, Галатова и др. (На скрытую связь «арионовцев» с «Черной Пантерой» указывает и псевдоним Ефратского — «Тигрин», мотивированный, на первый взгляд, только аналогией «Евфрат — Тигр».)

Но Набоков редко упоминает литературные произведения — тем более, лично ему неприятные — без того, чтобы создать тесные связи между ними и своим текстом. С. Давыдов [1982: 49] справедливо указал на то, что «Черная Пантера» — «еще одна миниатюрная „куколка“ текста-матрешки».

Матрешки, как известно, подобны друг другу, отличаются лишь размерами. Жизнь легко и изящно разыгрывает те события, над описанием которых так бился Илья Борисович. Но и два встроенных в рассказ текста — собственно «Уста к устам» и «Черная пантера» — также подобны, хотя известность И.Б. и Винниченко, разумеется, в мире рассказа несравнимы.

Когда И. Б. писал первую главу своего романа, ему «мерещился» «Купеческий или Царский сад, акации, обрывы, звездная ночь» — явственно киевский пейзаж и киевская топонимика. Далее Набоков упоминает, что Долинин, герой романа и романтизированное alter ego автора,⁵ «жил в России, вероятно на юге России» — видимо, там же, где И.Б., чья первая публикация состоялась в «Южном вестнике». Итак, И.Б. и Винниченко — выходцы с Украины, на Украине и происходит действие их творений. Подобно Мортусу, оговоримся: если вы заглянете в любое издание «Черной Пантеры», то увидите, что действие пьесы происходит в Париже. Однако кино- и театральная версии пьесы основаны на ее второй редакции, которая, насколько нам известно, ни разу не публиковалась; в новую версию автор для экзотики добавил сцены из жизни украинского села (любопытно бы узнать, как они сочетались с живописанием богемной жизни) и новых персонажей — украинских крестьян [Подоляк 1953: 18; Винниченко 1989: 464].

В рассказе возникает и еще один закулисный персонаж, связанный с Киевом: это Иннокентий Анненский, в начале 1890х годов преподававший в коллегии Павла Галагана, — тот самый Анненский, о существовании которого не подозревал И.Б., придумывая себе псевдоним.⁶ Если название журнала «Арион» действительно намекает на «Аполлон» [Сконечная 2000: 727728], не является ли это еще одной параллелью между И.Б. и Анненским (одной из причин смерти последнего, как известно, стал его конфликт с редакцией «Аполлона»)?

Винниченко изменил финал сценической редакции пьесы: если в первом варианте героиня травила опиумом мужа и себя саму, то в новом — для большего эффекта использовала револьвер [Путинцева 1980: 169170]. Набоков в процитированной выше английской фразе инвертирует события, что характерно для его пародий. Обратите внимание также на созвучие Рита (имя героини Винниченко) — Ирина (героиня И.Б.) — Гарина (актриса).

Получаем такую последовательность:

1. Пьеса Винниченко: Черная Пантера, жена художника, убивает его и себя из револьвера.

1-а. Пьеса Винниченко в версии Набокова: любовник безымянной героини убивает пантеру и женщину.

2. «Уста к устам» Ильи Борисовича: Ирина «телом принадлежит другому» (в пьесе Рита так и не изменила мужу), Долинин «сделал завещание в ее пользу» и «застрелился (из маузера)». Почти точная инверсия.

3. «Уста к устам» Набокова: романтическим клише противопоставляется полнейшая недуэлеспособность всех героев. Нет ни Черной Пантеры, ни «девушки в черном», взлелеянной несчастным графоманом, но только гардеробщица, «старуха в черном».

Включение «Черной Пантеры» в интертекст рассказа позволяет лучше уяснить его положение в системе набоковского творчества. Не будем забывать, что «Уста к устам» созданы через несколько месяцев после «Камеры обскура» и за несколько месяцев до «Отчаяния». Рассказ — трагикомическая зарисовка на те же темы: истинное и ложное искусство, слепота и прозрение и др. Отношения И. Б. и Галатова на сниженном уровне повторяют отношения Кречмар-Горн («Камера обскура»). Пьеса же Винниченко оказывается своего рода архетипом событий, который, сам того не зная, повторяет в своем романе И.Б., а уж роман переходит в жизнь. (Подобно тому, как «прототипом» «Камеры» являются дешевые мелодрамы, а «Отчаяния» — многочисленные преступления ради страховки, в подражании которым Ардалион обвиняет Германа.) Стимулом, побудившим И.Б. взяться за перо, является не творчество как таковое, но жажда «теплоты и внимания со стороны читающей публики» (чего он лишен в жизни). Пьеса Винниченко, имевшая громкий успех, но уничтоженная критикой, как нельзя лучше подходила для целей Набокова. Галатов и компания тайком издеваются над романом И.Б., не осознавая, что спектакль, на который они идут, немногим от него отличается.

Можно сказать, что рассказ Набокова и драма Винниченко написаны об одном и том же — об искусстве и этике. Но там, где Набоков не видит проблемы, Винниченко пытается ее создать. Об образе художника (и лжехудожника) в творчестве Набокова написано много. Эгоцентризм и нравственная глухота художника неизбежно связаны с ничтожностью его творений; однако и в жизни художника истинного неизбежна некоторая отчужденность от близких людей. Так, Годунов-Чердынцев «никому и ничему всецело отдать душу неспособен: оборотный капитал ему был слишком нужен для своих частных дел; но зато, глядя на [Зину], он сразу добирался (чтобы через минуту скатиться опять) до таких высот нежности, страсти и жалости, до которых редкая любовь доходит»; не-художник Пнин писал Лизе Боголеповой: «[…] a genius needs to keep so much in store, and thus cannot offer you the whole of himself as I do»⁷. Но дилеммы, подобные той, которую рассматривает в «Черной Пантере» Винниченко, — должен ли художник идти на жертвы ради семьи, может ли он «служить двум богам» (семье и искусству), — для Набокова лишены смысла. Поэтому неудивительно, что в конце 1930х годов, уже после рождения сына, полунищий Набоков, который писал свои книги в неблагоприятных условиях «ради конкретного удовольствия», а печатался «ради значительно менее конкретных денег», снова вспомнил пьесу Винниченко.⁸

Набоков поступил по своему обыкновению: переписал пьесу Винниченко так, как она должна была быть написана. Тем самым достигался двойной эффект: подчеркивались и недостатки, присущие сочинению-прототипу, и оригинальность набоковской аранжировки.

Речь идет о пьесе Набокова «Событие» (1938).

Анализируя этот текст, исследователи и критики обращали внимание исключительно на обыгрывание писателем образов и мотивов русской литературы, прежде всего — текстов Гоголя и Чехова. Как отметил еще Ходасевич, фабула комедии является инверсией «Ревизора» (в первом действии — «пренеприятнейшее известие» о выходе из тюрьмы человека, который поклялся отомстить художнику Трощейкину; в финале «ревизор»-убийца так и не появляется — он покинул страну). Но и аллюзии на «Черную Пантеру» также организуют события, причем эта фабула тоже инвертирована: мы наблюдаем за жизнью Трощейкина и его жены после смерти их сына. С.Карлинский предположил, что Набоков обозначил тем самым параллель с «Вишневым садом» (см.: [Сконечная 2000: 760]), что вполне возможно, тем более, что Трощейкина — тезка Раневской. Однако у Чехова в пруду утонул семилетний мальчик, в то время как в «Событии» и «Черной Пантере» умирает (а не тонет) совсем маленький ребенок. Сыну Трощейкиных было два года, возраст Лесика Каневича не указан, но вероятно, ему не больше. Отсылки к Чехову и Винниченко представляются равновероятными уже в силу полигенетичности прозы Набокова, о которой подробно говорили набоковеды. Тем не менее, образ человека, который спокойно рисует чужого ребенка после смерти собственного явно выстроен как вариант будущего, которое могло бы ждать героя Винниченко — или, скорее, как более «правильный» его вариант (если вспомнить соревновательный момент, присущий набоковскому искусству).

Можно предположить, что психологическим толчком, который привел Набокова к использованию этих аллюзий, был страх за собственного сына Дмитрия, которому в предвоенном 1938 году, когда было написано «Событие», исполнилось четыре года.

Многие повороты сюжета в набоковской пьесе нарочито мелодраматичны. Воспоминание о прошлом казалось Трощейкину «каким-то театром, какой-то где-то виденной мелодрамой…»; о планах жены уйти к несостоявшемуся убийце он говорит: «Да… немного того… мелодрама?» — Это не только метатекстуальный, но и интертекстуальный момент: Набоков указывает на истинные жанровые корни обыгрываемой пьесы Винниченко. Это касается, во-первых, стрельбы, которой завершалась «Пантера» и которой так и не дождались зрители «События». Во вторых — свойственной Корнею и Трощейкину готовности уступить жену другому ради собственного благополучия. «Ну, так от, — говорит Корней, — ти мусиш піти до Мулена, продатись йому і взяти для сім’ї й для мене грошей. І вже. […] Дай свою честь для сім’ї, для мистецтва, для мене». Трощейкин не оправдывается высокими соображениями, но просто передает жену ее любовнику в обмен на билет из города (ср. у Винниченко тему денег, необходимых для поездки на юг).

В «Событии» Набоков продолжает не только художественную, но и идейную полемику с Винниченко. Украинский писатель соединяет высший миг творческого взлета с высшим проявлением аморализма, причем оба начала, сосуществующие в Корнее, получают свое воздаяние: художнику удается написать гениальную картину, но ее никто не увидит, а сам он умрет. Для Набокова миг прозрения Трощейкина и его жены, увидевших неподлинность своего существования, мог бы обернуться творческим прорывом — но не становится им уже потому, что представляет собой только миг. Трощейкину даровано право высказать набоковское кредо («…искусство движется всегда против солнца»), однако картины его, как заявляет один из второстепенных героев пьесы, — «подделки», то есть не являются истинным искусством. Гордая отповедь Трощейкина жене — «Мою жизнь, мой характер можешь поносить сколько хочешь, заранее со всем соглашаюсь, но вот это [искусство] находится вне твоей компетенции» — могла бы принадлежать Корнею, однако Набоков, в отличие от Винниченко, дезавуирует ее самим ходом событий. Этика и эстетика настолько неразрывно связаны для Набокова, что их предполагаемый конфликт представляется писателю надуманным или преувеличенным. Моральная неоднозначность «Черной Пантеры», вероятно, виделась Набокову той «достоевщиной», с которой он боролся и в 20-х, и в 30-х годах (доклад в берлинском литературном кружке, «Отчаяние») [см.: Долинин 1999].⁹

Отдельного рассмотрения заслуживают возможные причины интереса и неприязни Набокова к Винниченко. Помимо шумного успеха «Пантеры» можно назвать: двусмысленность политической позиции украинского писателя-политика (вернее, постоянная смена ориентиров); контакты Винниченко с русскими писателями — будущими «возвращенцами»: Белым, Эренбургом и др. (хотя от сменовеховцев Виниченко отмежевывался); и, last but not least, излюбленный творческий метод Винниченко, наиболее точно выраженный в подзаголовке уже послевоенного романа «Слово за тобою, Сталіне»: «політична концепція в образах».

Внутренняя связность и системность — одни из главных характеристик творчества Набокова. Известно, что многие произведения писателя могут быть адекватно поняты лишь в свете других, предшествующих или последующих его сочинений. Наглядным примером полигенетичности набоковских текстов, их взаимодействия в едином метатексте, особенностей пародийной техники писателя — и является та «охота на Черную Пантеру», которую Набоков вел на протяжении конца 1920х — 1930х гг. 

ЛИТЕРАТУРА

Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы. Биография. — М.: Независимая газета; СПб.: Симпозиум, 2001.

Винниченко В. Вибрані п’єси. — К.: Мистецтво, 1991.

Володимир Винниченко. Анотована бібліографія. — Едмонтон: Українська вільна академія наук — Канадський інститут українських студій, 1989.

Давыдов С. «Тексты-матрешки» Владимира Набокова. — Munchen: Verlag Otto Sagner, 1982.

Давыдов С. Шишки на Адамову голову: о мистификациях Ходасевича и Набокова. // Звезда. — 2002. — № 7. — С. 194198.

Долинин А. Набоков, Достоевский и достоевщина. // Старое литературное обозрение. — 2001. — № 1.

Подоляк Б. Остання резиденція В.Винниченка. // Володимир Винниченко (Статті й матеріали). — Нью-Йорк: Українська вільна академія наук у США, 1953.

Путинцева Т.А. Елена Полевицкая. — М.: Искусство, 1980.

Сконечная О. Примечания. «Уста к устам». // Набоков В. В. Собрание сочинений русского периода. — Т. 5. — СПб.: Симпозиум, 2000. — С. 724731.

© Михаил Назаренко, 2004 

Охота на Черную Пантеру (Набоков и Винниченко). // Русская литература. Исследования. Сб. науч. трудов. — Вып. V. — К.: ИПЦ «Киевский Университет», 2004. — С. 192–201.

¹ Вкратце напомним содержание рассказа. Состоятельный предприниматель-эмигрант Илья Борисович пишет бездарный роман «Уста к устам». Чтобы увидеть свой роман напечатанным, И.Б. дает деньги на журнал «Арион», и вскоре тот печатает три страницы из книги под псевдони-мом А. Ильин, хотя автор предпочитал «И. Анненский». И.Б. едет в театр, где надеется встретить-ся с редактором Галатовым, приехавшим в Берлин, и случайно подслушивает разговор, из которо-го узнает правду («- Извините, по-моему, если вы печатаете только потому, что он дает деньги… — Тише, тише, — сказал господин. — Не разглашайте наших тайн»). И.Б. в ужасе и отвращении бежит прочь, но понимает, что деньги всё равно давать будет, чтобы его прекрасный, непонятый роман увидел свет.

² Фамилия актрисы тоже добавлена в переводе.

³ Набоков приехал в Германию в конце июня 1922 г., а первые рецензии на постановку «Чер-ной Пантеры» появились в середине июля.

⁴ В аннотированной библиографии Винниченко приведены отзывы немецкой прессы — но не русской эмигрантской, которая, к сожалению, для нас недоступна.

⁵ Напомним, что в английском переводе рассказа И.Б. обрел фамилию «Таль» («долина» по-немецки).

⁶ Псевдонимом «А. Ильин» подписывал рецензии в «Числах» М. Осоргин [Давыдов 2002: 196], но «И. Анненский», видимо, изобретен Набоковым.

⁷ Гению приходится многое оставлять про запас, и, стало быть, он не в состоянии предло-жить Вам всего себя, как я (пер. С.Ильина).

⁸ Позволим себе напомнить фабулу «Черной Пантеры». Главные герои пьесы, художник Корней и его жена Рита, живут в Париже, где Корней пишет свою лучшую картину — женщину с ребенком на руках (видимо, Богородицу). Ему позируют Рита и их тяжело больной сын Лесик. Ре-бенка могут вылечить только на южном курорте, а деньги для этого можно добыть только продав картину. Но Корней категорически отказывается отдавать работу, которой он не вполне доволен, тем более, что у ребенка и жены появляются чУдные «черточки страдания». Рита уходит от него, возвращается, и дело кончается тем, что ребенок умирает. Бесчувственный отец заканчивает кар-тину, Рита травит его и себя опиумом, перед смертью успев разрезать полотно (в сценическом ва-рианте, как мы помним, стреляет в мужа и в себя после смерти сына). Пытаясь создать трагедий-ную атмосферу, в которой сталкиваются равновеликие правды, Винниченко вкладывает в уста персонажей такие, к примеру, тирады: «Артист є жрець, артист — весь краса повинен бути, весь! Пелюшки, горщечки, колиски — це не його справа!», «Сім’я — це дикі, темні інстинкти, це звіряче, а краса — в чисто людському» (Снежинка, женщина, влюбленная в Корнея, проповедница чистого искусства). Или: «Життя, Нію, не в красі, краса в житті, в любові, ось в цьому! (Показує на Леси-ка)» (Рита, жена Корнея).

⁹ Сравнение Винниченко с Достоевским было общим местом критики начала 20-го века. Вспомним только самый известный (сейчас, но не тогда) отзыв о романе «Заповіт батьків»: «Ар-хискверное подражание архискверному Достоевскому».