Михаил Назаренко — Пандем, или Соблазн утопии

Из отчета м.н.с. НИИЧАВО АН СССР. А. И.Привалова о путешествии в описываемое будущее:

Меня окружал призрачный мир. Огромные постройки из разноцветного мрамора, украшенные колоннадами, возвышались среди маленьких домиков сельского вида. Вокруг в полном безветрии колыхались хлеба. Тучные прозрачные стада паслись на травке, на пригорках сидели благообразные пастухи. Все, как один, они читали книги и старинные рукописи. Потом рядом со мной возникли два прозрачных человека, встали в позы и начали говорить. Оба они были босы, увенчаны венками и закутаны в складчатые хитоны… Говорили они строго по очереди, и, как мне сначала показалось, друг с другом. Но очень скоро я понял, что обращаются они ко мне, хотя ни один из них даже не взглянул в мою сторону. Я прислушался.

Филофант. Друг мой Мизофант! Отчего сумрачно твое лицо? Ужель ты не радуешься свету солнца? Или жизнь в нашем славном граде Утопия не по нраву тебе? А может, утомлен чтением Кундеры и Мураками (чего, на мой непросвещенный взгляд, и следовало ожидать)?

Мизофант (смерив собеседника уничтожающим взглядом). Как сказал один цейлонский мудрец, газеты в Утопии нестерпимо скучны; дело, однако, в другом. Из всех повинностей, которые мы исполняем, лишь одна для меня поистине тягостна.

Филофант. И это?.. О, я догадываюсь!

Мизофант. Ты проницателен, друг Филофант. Это — необходимость участвовать в диалогах отнюдь не сократовского свойства. Каждый раз, как на горизонте появляется очередной читатель, а их немало (какой бишь тираж у этой книги?)… каждый раз я вынужден, отрываясь от насущных дел, рассуждать о высоких материях, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия — к его, читателя, удовольствию или, скорее, неудовольствию.

Филофант. Не забывай, что и мне приходится заниматься тем же. Таков уж наш обычай — вернее сказать, веление тех, кто создал наш город.

Мизофант. Создал и продолжает создавать.

Филофант. Разумеется; ибо конца утопиям нет.

Мизофант. Хотя еще недавно его пророчили все кому не лень.

Филофант. Твоя правда. Итак, я состою на той же службе, что и ты — проводника, Вергилия, чичероне, — однако не жалуюсь.

Мизофант. Еще бы! Это же я прозябаю на вторых ролях. Отменный прием нашел старик Платон! Один из собеседников повторяет мысли автора, при этом делая вид, что хочет меня убедить, а я вынужден кротко соглашаться и даже возразить не могу. «Конечно, Сократ! Безусловно, Сократ! Это правда, Сократ!» Что за диалог без спора? Сомневаюсь, что настоящего Сократа — не литературного — слушали столь же беспрекословно, как в платоновском «Государстве».

Филофант. В твоих словах, друг мой, много горькой правды.

Мизофант. А то еще: вернется из чужих земель Мореход и начнет разглагольствовать о каком-нибудь Городе Солнца, а я, на этот раз под личиной Главного Гостинника, всё слушаю да поражаюсь и слова не могу сказать поперек. А бывает, даже делаюсь Императором Всероссийским…

Филофант. Возможно ли?

Мизофант. Воистину так. …и выслушиваю от какого-то коммуниста долгий перечень неоспоримых преимуществ его веры.

Филофант. От коммуниста?!

Мизофант. С человеческим лицом.

Филофант. Ах, вот оно как.

Мизофант. А что же послужит предметом нашей сегодняшней беседы? Кстати, давай обходиться без архаизмов. Надоели эти игры в стилизацию.

Филофант. Заметано. А насчет предмета беседы… (Протягивая свиток.) Читал?

Мизофант. Ну как же! Читал, читал, доводилось. Очень характерная книга.

Филофант. Характерная?

Мизофант. Тенденция намечается. Современная тенденция — а если угодно, то и мода, — сочинять разные разности о будущем. Сколько призывали Стругацкие «Давайте думать о будущем!» — ну, вот, наконец, и вняли. Причем все.

Филофант. Тенденция; ты прав. Но если так посмотреть, то фантастика… вообще литература так и живет подобными тенденциями.

Мизофант. То есть — клише.

Филофант. Я назвал бы это (вслед за Лемом) тематическими полями. Антиутопии социальные и ядерные, космос внешний и космос внутренний, киберпанк…

Мизофант. Фэнтези…

Филофант. Да, и фэнтези. Всё это — ответ на какие-то потребности… «Какие-то»! Важнейшие потребности человека.

Мизофант. А именно? Забывать о том, что реальность всякой выдумки страшней?

Филофант. Как ты же и сказал (вернее, процитировал) — думать. Сопереживать. Ну, и развлекаться, конечно.

Мизофант. Развлекаются-то многие. А многие ли думают?

Филофант. Вопрос риторический… Итак, отражение потребности человека, то есть общества. Другими словами — довлеет дневи злоба его. Следовательно…

Мизофант. Следовательно, сейчас вдруг появилась потребность в предсказателях. С чего бы это, скажи на милость? Почему самозванных футурологов развелось столько, что хоть сгоняй их на конгресс. «Кругом 22!»

["Для экономии времени доклады надлежало изучить заранее, а оратор лишь называл цифры — номера ключевых абзацев своего реферата… Стенли Хейзлтон из США сразу ошеломил зал, отчеканив: 4, 6, 11, откуда следует 22; 5, 9, ergo 22; 3, 7, 2, 11, из чего опять же получается 22! Кто-то, привстав, выкрикнул, что все-таки 5 и, может быть, 6, 18, 4. Хейзлтон с лету опроверг возражение, разъяснив, что так или этак — кругом 22. Заглянув в номерной указатель, я обнаружил, что 22 означает окончательную катастрофу". — С.Лем. Футурологический конгресс.]

Мизофант (продолжает). И раз уж речь зашла об этой книге, о «Пандеме». Отчего вдруг?.. Никогда авторы к будущему не обращались, и вдруг…

Филофант. Ну так уж никогда? «Корни Камня»…

Мизофант. Сказка! Космическая сказка. Давным-давно, в одной далекой галактике…

Филофант. «Армагед-дом».

Мизофант. Ты еще скажи, что «Обитаемый остров» — о будущем. «Армагед-дом» — это самый что ни на есть день сегодняшний, только продленный на две тысячи лет.

Филофант (представив себе продленный сегодняшний день, содрогается). Н-ну, хорошо. «Обратная сторона луны».

Мизофант. Эссе не в счет.

Филофант. Всё-то у тебя не в счет. «Волчья сыть», конечно, тоже не пройдет… А, между прочим, симптоматично. Столько сочинений о будущем — и ни одно из них не о будущем. Прав был Бернард Вульф…

Мизофант (перебивая). Это кто?

Филофант. Американский фантаст, на русский не пере…

Мизофант (грубо). А ты его читал?

Филофант (с некоторым смущением). Я о нем читал… Так вот, Вульф сказал, что фантастика повествует о «приливах и отливах настоящего». Чудное определение, хотя и спорное.

Мизофант. Вульф… Зачем далеко ходить? Щедрин говорил об истории, которая есть «просто-напросто настоящее, ради чувства деликатности рассказывающее о себе в прошедшем времени». Соответственно, и фантастика…

Филофант. О настоящем — в будущем времени. Понятно. Ладно, мы отвлеклись. Значит, не писали авторы «Пандема» о грядущем? Хорошо, выкладываю козырь. «Демография». Недавний рассказ. Скажешь, и он о настоящем? Никакой экстраполяции?

Мизофант. Да. Тут соглашусь. Общество, в котором материнство стало профессией… Да. Экстраполяцией, правда, тут и не пахнет — это, скорее, попытка указать на выход из тупика, причем выход ненадежный, двусмысленный. Только ты сам сказал — рассказ недавний. Иными словами, предвестие «Пандема». А на мой вопрос ты так и не ответил. Отчего вдруг такой интерес к будущему — если это не очередная интеллектуальная мода?

Филофант. Мне кажется, это добрый знак. В начале девяностых что было в фантастике? Одно сплошное настоящее…

Мизофант. Для Бориса Стругацкого это комплимент.

Филофант. Но осмысления этого самого «настоящего» — не было. А если и было, то… (Махнул рукой.) Даже и с простой регистрацией нелады. Потом явилось фэнтези. То есть безвременье. Как там у Сапковского?..

["Фэнтези — это эскапизм… А мы? От чего убегать нам? Не говоря о нестерпимом желании бежать вообще как можно дальше от того, что мы видим вокруг себя?.." — А.Сапковский. Вареник.]

Филофант (продолжает). Вот именно. Другое дело — от чего убежишь, к тому и прибежишь. Современное отечественное фэнтези — в лучших своих образцах, разумеется, — это как раз гребень волны того «прилива», о котором говорил Вульф… И, наконец, будущее. Раз о нем пишут, о нем думают — это значит, что оно и в самом деле появилось.

Мизофант (скептически). У кого?

Филофант. У нас у всех. Будущее — то есть возможность развития. Возможность чего-то принципиально нового. Разомкнутый круг.

Мизофант (еще более скептически). М-да? Ну, в любом случае, схема твоя — грубая. «Настоящее — безвременье — будущее». Грубая схема. Исключений больше, чем примеров, которые подтверждают правило. Это у раннего Пелевина не было «осмысления»? У Латыниной? А так называемое будущее в «Кыси» Толстой — это разве не вечное возвращение города Глупова?

Филофант. Разумеется, схема грубая. На то и схема. Однако, я полагаю, направленность именно такая. А уж в какое будущее указывает стрела — каждый волен воображать в соответствии со своими вкусами. Хоть империю (гадость какая), хоть анархо-синдикализм…

Мизофант. Что не более приятно…

Филофант. …хоть Пандем.

Мизофант. Да, Пандем… И опять же, обрати внимание, авторы описывают не реальное будущее — не то, что проистекает из настоящего, — но будущее невозможное, невероятное. Так что в определенном смысле «Пандем» так же мало соотносится с «настоящей жизнью», как и «Пещера». То есть оказывается не диагнозом, не прогнозом, а метафорой… но метафорой чего?

Филофант. Да нет, и не метафорой. Это классический эксперимент: реакция человечества на раздражитель. Вспомни хотя бы «Войну миров». Внешнее воздействие (а в случае «Пандема» — внутреннее), которое, с одной стороны, выявляет черты человечества как такового, а с другой — показывает его, человечества, многоликость. Интеграция и дифференциация. И не такое уж, кстати, невозможное будущее. А значит, книга эта — все-таки диагноз.

Мизофант. Разговоры с Пандемом — возможное будущее?

Филофант. Отчего нет? Поживем — даст Бог, увидим (или, не дай Бог, увидим). В конце концов, не так уж важно, как и когда возникнет пастырь и утешитель человечества… Но это возможно. Возможно.

Мизофант. Ты сам упомянул Уэллса. Марсиане — это одновременно колонизаторы, стихийное бедствие, будущее, которое нагрянуло в настоящее… очень емкий образ. Символ даже. А Пандем?

Филофант. Ты при желании не хуже моего мог бы сделать разбор. Не хочешь?.. Изволь. Начну с имени. Конечно, пандемия, охватившая человечество. Конечно, Пандемониум, «блестящая столица Сатаны и Аггелов его» (Мильтон придумал это слово как антоним к «Пантеону»).

Мизофант. Так ты полагаешь, что Пандем — и в самом деле явленный Антихрист?

Филофант. Нет, конечно. Пандем дан нам только в человеческом восприятии, и религиозная интерпретация — не религиозная даже, а апокалиптическая — лишь одна из них. И ведь нельзя сказать, что она вовсе не обоснована! «Обезьяна Христа, его фальшивый двойник»…

«…Помнится, сразу после прихода Пандема его объявили антихристом. Соответствующими цитатами из Библии были оклеены все стены, их повторяли и повторяли по телевизору, по радио… В какой-то момент было страшно — казалось, люди, поверившие в скорый конец света, готовы своими руками его приближать…»

Мизофант. «В храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога…» Чего Пандем отнюдь не делает.

Филофант. К этому мы еще вернемся. Что я упустил?

Мизофант. Едва ли не главное. Даймонион Сократа (а не «демон», как часто говорят).

Филофант. Ах да, конечно.

Мизофант. Даймонион, то есть — «нечто божественное или демоническое». Нечто неопределенное, но доброжелательное по отношению к человеку. «Какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет».

Филофант. Так записано у Платона. У Ксенофанта Сократ утверждал: «Мне является голос бога, указывающий, что следует делать».

["Плутарх в своем диалоге «О Сократовом демонии» (гл. 10) рассказывает такой интересный случай (может быть, анекдот). Однажды Сократ шел со своими друзьями; им надо было дальше идти по одной улице. Вдруг Сократ остановился, углубился в себя, потом, ссылаясь на указание демония, пошел по другой улице, позвавши назад и тех, которые успели уже пройти несколько вперед по первому направлению; но некоторые из них не послушались и пошли прямым путем, чтобы доказать лживость демония. Внезапно навстречу им попалось стадо покрытых грязью свиней; посторониться от них некуда было; одних свиньи опрокинули, других выпачкали грязью".]

Филофант. Вот, если угодно, судьба человечества в романе. Выслушать Голос, чтобы выбраться из грязи.

Мизофант. Неужели ты полагаешь, что авторы специально изучали Ксенофонта и перечитывали Плутарха, чтобы придумать слово «Пандем»?

Филофант. Конечно, нет (хотя о Сократе, наверное, помнили). Слово, которое они нашли, оказалось настолько емким, что само собой подключилось к очень древней и мощной культурной традиции. Память, в конце концов, есть не только у людей, не только у жанров, но и у слов.

Мизофант. Что же получаем в итоге? Пандем — не то вирус эпидемии, не то человек. Похож на бога, но не бог; похож на антихриста, но не антихрист… Не то даймонион — добрый советчик, не то демон, которого следует опасаться, несмотря на его добрые намерения… или как раз из-за его добрых намерений… или оттого, что его намерения неизвестны. Должен признать, интересная картина получается.

Филофант. Прибавь к этому, что Пандем — еще и своего рода конденсат рода человеческого.

Мизофант. Это-то понятно — ведь он возник «из» человечества

Филофант. Я не о том. Не совсем о том. Помнишь — есть в романе такие слова: «И разве есть что-то в этом мире, что может Пандем — и не мог бы, пусть в далеком будущем, человек?»

Мизофант. Говорит это человек пристрастный.

Филофант. Когда речь идет о Пандеме — все пристрастны. Я тоже. Поэтому скажу осторожно: мне кажется, что… Пандем — это проекция человечества в будущее. Нет, не человечества. Человека. Современного человека западной культуры, который…

Мизофант. …который наделен почти божественной властью и мучится вопросом — что с этой властью делать. Эту проблему поставили Стругацкие. Поставили и закрыли. Помнишь разговор Руматы с Будахом?

Филофант. «Что, по-вашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы вы сказали: вот теперь мир добр и хорош?..» Да, несомненно; однако где ты видишь решение проблемы?

Мизофант. Я не сказал, что Стругацкие решили ее. Я сказал — закрыли. То есть показали, что этически приемлемого решения не существует.

Филофант. Скорее — этически безупречного. Но сути дела это не меняет. От прогрессорства всё равно никуда не деться, и причина этого ясна.

["Будах тихо проговорил: «Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой». «Сердце мое полно жалости, — медленно сказал Румата. — Я не могу этого сделать». — А.и Б.Стругацкие. Трудно быть богом.]

Мизофант. Так в чем разница между прогрессорством землян и прогрессорством Пандема? Этический пафос схож, методы…

Филофант. Вот как раз в методах и дело. В методах и возможностях. Пресловутые реморализаторы, которыми при желании можно обработать целую планету, — детские игрушки сравнительно с Пандемовой способностью проникать в души. Причем различие тут не количественное, а качественное. Стругацкие проводят принципиальное различие между реморализацией — воздействием, по сути, чисто техническим, — и воспитанием. Нет, даже так: Воспитанием с большой буквы. Никакой землянин, кроме разве что наивного мальчишки из «Попытки к бегству», не возьмется переобучать целый мир. А Пандем это может. И делает. Поэтому результаты уже несопоставимы.

Мизофант. Хм. А знаешь, в чем тут дело? В том, что мир Стругацких четко поделен на элиту и массу. И разрыв между ними может преодолеть только Теория Воспитания, да и то — вряд ли. Но в любом случае, Воспитание начинается с малой группы людей — детей, — которым будет принадлежать весь мир. Ситуация «Гадких лебедей». Элита нового мира станет массовой, а старая масса просто вымрет в ходе эволюции. Как ни странно, в этом коммунисты Стругацкие совпадают с «ястребом» Хайнлайном.

Филофант. С Хайнлайном?

Мизофант. Вспомни финал «Чужака в чужой стране»: ученики мессии «унаследуют землю». Хайнлайн, конечно, будучи американцем, встраивает своих Новых Людей в систему американского образа жизни, а эсхатологическое мышление Стругацких требует перестройки всего мироздания. И в «Пандеме» то же самое.

Филофант. Новая земля и новое небо… Так или иначе, позиция Пандема — изначально антиэлитарная.

Мизофант. Изначально — может быть. И то — начинает он работать с людьми-"островками". А потом? А потом — экспедиция к звездам. Экипаж корабля может оказаться последним шансом на создание подлинно нового человечества, в то время как Земля (возможно; вероятно) обречена. Брошена — уж наверное.

Филофант. Обречена? Не знаю. Брошена? Скорее, оставлена — и вовсе не по тем причинам, по которым, скажем, мокрецы у Стругацких, предоставили город его судьбе. Тот город исчезнет, сгниет и сгинет, — но в «Пандеме» человечество может и будет развиваться само. В одиночестве… Вот что важно. Заметь, все решения, о которых мы говорим, остаются на человеческом уровне.

Мизофант. Ну а чего ты ждешь от авторов-людей? Солярис своими соображениями по переустройству мира пока не делился.

Филофант. «Не делилась». Солярис — женского рода… Говоря о «человеческом уровне», я имею в виду совсем другое. Как бы точнее сформулировать… Оставим в стороне Стругацких и Хайнлайна, возьмем непосредственно «Пандем». Во-первых, Пандем строит Царство Человеческое на Земле и в Космосе, совершенно не касаясь вопросов религиозных.

Мизофант. Это упрек? В тексте столько раз оговорено и объяснено, почему Пандем действует именно так.

Филофант. Никакой не упрек. Констатация. То есть по умолчанию предполагается — не авторами, авторы молчат! — Пандемом предполагается, что человечество может построить достойный, гармоничный мир.

Мизофант. Если кто и построит, так, разумеется, человечество, а не бог.

Филофант. Я не о том. Построит человечество, а не особо яркие личности, от которых зависела судьба мироздания в прежних книгах авторов, от «Привратника» до «Армагед-дома».

Мизофант. Опять упрощаешь. Уже в «Армагед-доме» ситуация сложнее: да, поступок одного человека прекратил апокалипсисы, но что потом? А потом как раз всем вместе приходится из этой ямы выбираться.

Филофант. А в «Пандеме» — дальнейшее развитие идеи. Пандем — инициатор, а дальше… разброс реакций. Значит, исходный постулат — человечество способно к самосовершенствованию. Нужно ему только немного помочь. Не искупить грехи, а помочь.

Мизофант. Опять твоя религиозная риторика!

Филофант. Пусть риторика, но посмотри — разве идея искупительной жертвы не возникала у авторов постоянно? И большей частью — абсолютно вне религиозного контекста. «Армагед-дом» тот же… да мало ли! А теперь не то. Жертвы больше не нужны. Нужна работа — и работа тяжелая.

Мизофант. Хорошо. А дальше?

Филофант. А дальше — последствия. Логичные и безжалостные. Пропускаем цепочку событий и приходим к выводу, постулату номер два. «Развитие невозможно, пока я люблю этот мир», — говорит Пандем. Вот это его главное отличие от Бога, а вовсе не то, знает он о загробной жизни или не знает, правду говорит или притчами изъясняется. Потому что его любовь человеческая, а она ничем иным, кроме как опекой, быть не может. Что и требовалось доказать. Да, и, конечно, Пандем не судит. Что еще раз говорит о том, что он работает на человеческом уровне и с человеческой этикой… и наделен лишь, так сказать, человеческими полномочиями.

Мизофант. Как по мне, так друг важнее судьи. Куда важнее. А то, что Пандем оставил человечество, — разве не проявление любви, в высшем смысле?

Филофант. Правильно — по человеческим меркам. «Пандем» как раз и исследует, до каких пределов могут дойти человеческие возможности. А за этими пределами — Бог. Который, любя человечество, остается с ним.

Мизофант. Вот сейчас ты разойдешься — начнешь доказывать, что «Пандем» — религиозный роман.

Филофант. Ничего подобного я доказывать не буду. Роман — о человечестве. О том, что оно может и чего не может. А поскольку граница обозначена четко, можно задуматься о том, что лежит по ту сторону. Если ты, конечно, веришь в то, что там вообще что-то (или Кто-то) есть.

Мизофант. Не верю.

Филофант. Тогда для тебя эта книга — только о человеке. Разве этого мало?

Мизофант. Совсем не мало. И поэтому-то для меня главный вопрос, главная тема книги — не пределы человеческих возможностей, а изменение человечества. Его способность к изменениям, причем не поверхностным, а сущностным. Вмешательство Пандема создало новое человечество или нет?

Филофант. «Новое человечество» — это оксюморон.

Мизофант. Несмотря на то, что в романе настойчиво подчеркиваются различия между поколениями?

Филофант. Мы говорим о технике или психологии? Поскольку человечество изначально «отягощено злом», — а от него Пандем избавить не может…

Мизофант. Не хочет. Не допускает прямого вмешательства. И потом, что такое «зло»?

Филофант. Сознательное причинение страданий ближнему и ущерба душе — своей и чужой… Не знаю. Я не богослов. Так вот, поскольку Пандем не избавляет человека от его… от его природы, от его сущности, если угодно… поскольку он не устраивает поголовную бетризацию и реморализацию…

Мизофант. Но говорит с каждым — совсем как бог, только малость погромче.

Филофант. Ты мне дашь договорить?.. Поскольку Пандем ничего этого не делает, значит, человечество останется таким, каким оно есть и сейчас… вернее, быстро вернется к нынешнему состоянию, что мы в последних главах и наблюдаем. Дикси.

Мизофант. Ты опять повторяешь отца Георгия. Если смотреть из такой космической перспективы, то мы и от насекомых каких-нибудь не слишком отличаемся. «Все черненькие, все прыгают», как говаривал старец Лука. А если судить по смене культур, то прогресс… нет, конечно, не прогресс, но изменения — и серьезнейшие — заметны любому незамыленному глазу. Взять хотя бы восприятие времени в античности и теперь…

Филофант. А в «Пандеме» разве происходят изменения таких масштабов?

Мизофант. Да — но в других сферах. Изменения этической ориентации — за несколько лет, не тысячелетий! — важнейшие. Сфера личного, интимного приобретает совершенно иной смысл. Впервые со времен Средневековья люди живут, зная, что за ними постоянно наблюдают. Живут «за стеклом». Хотя смотрят на них не ближние, а, скажем так, высшее существо. Высший конфидент. Исповедник.

Филофант. Но, в отличие от средневекового человека, они знают и то, что никаких последствий это иметь не будет. И разве сейчас верующих мало?

Мизофант. Всё равно — психологически это совершенно иная ситуация… А вспомни жуткий эпизод, когда Пандем убеждается, что люди — дети — готовы бездумно выполнять самые садистические указания… Ценность жизни меняется так, что уверенность в собственной безопасности становится патологической… Нет, не скажи. Изменилось человечество, и еще как.

Филофант. Хорошо, предположим. Но всё равно — улитка ползет по склону Фудзи. Пусть ее даже проволокли пару километров с бешеной, как по улиткиным меркам, скоростью. Но склон-то никуда не делся.

Мизофант. Не в ту сторону смотришь. Важно не то, сколько осталось пройти (неизвестно ведь, где цель), а какой путь уже пройден. Люди поняли, что можно жить иначе — это ли не главное?..

Филофант. Нет, не главное. «Что можно жить иначе» люди уже понимали много раз. В конце концов, сколько веков назад были даны Десять заповедей?

Мизофант. А давно ли рабство отменили в России и Америке? Но отменили же.

Филофант. И никто его вводить не собирается. Человечество уже прошло этот этап. И в «Пандеме» куда важнее не то, какой образ жизни подарил людям заглавный герой, — а смогут ли люди не свалиться в хаос, социальный и этический. А возвращение на современный уровень было бы, несомненно, катастрофой.

Мизофант. По-моему, ответы в книге даны однозначные.

«…социальные потрясения были сведены к минимуму, бунты предупреждены, а системы ценностей худо-бедно перестроены… в будущем проблемы не кончатся.. это будут старые, навязшие в зубах проблемы пополам с новыми, невообразимыми пока…»

Мизофант. …и новое человечество на космическом корабле.

Филофант. Ты еще вспомни совместное тушение пожара в финале.

Мизофант. И вспомню. Весьма символичная сцена. «Отовсюду бежали люди…» Что людям остается, как не тушить огонь — всем вместе? Всё, «шлюз», оставленный Пандемом, закончился. Ответственность переложить не на кого. Но люди справятся и сами.

Филофант. Может, и справятся. Только перед этим рассказано о немотивированном убийстве — «третья смерть за четыре часа».

Мизофант. Значит, эксперимент смысла не имел? Или результаты были известны авторам заранее — а это означает то же самое? Вот чем мне не нравится твой взгляд на мир. Что ни делай, ничего «на самом деле» не изменится.

Филофант. Никогда я такого не говорил. Просто один из уроков «Пандема»… школярское слово «урок»… один из смыслов «Пандема» — не следует обольщаться. Не нужно надеяться на достижение большего, чем возможно.

Мизофант. Наоборот. «Будьте реалистами — требуйте невозможного». Лозунг блаженной памяти 1968 года.

Филофант (после паузы). И то верно. Спасение души, в конце концов, тоже вещь невозможная… А если говорить о деятельности внешней, общественной… Ортодокс Достоевский, к примеру, считал, что Царство Божие на земле вполне достижимо.

Мизофант. Достоевский — ортодокс? Скажешь тоже. А еще больший ортодокс, Константин Леонтьев, его именно за разглагольствования о Царстве Божием объявлял еретиком. В любом случае, секулярную утопию Достоевский отвергал категорически, как ты помнишь.

Филофант. Конечно — «Записки из подполья». Что проку людям в идеальном и неизменном Хрустальном Дворце?.. И «Пандем», по сути, о том же написан. О возможности утопии. Вернее, о невозможности утопии.

Мизофант. Слово «антиутопия», кстати, это и означает — отрицание самого принципа утопии. В отличие от «дистопии», которая просто изображает «победу сил разума над силами добра»… или экологическую катастрофу какую-нибудь.

Филофант. Это ты мне объясняешь?

Мизофант. Не объясняю, а напоминаю. И не тебе, а читателям. Жанр требует.

Филофант. Ах, вот оно что. Время дистопий, пожалуй, прошло, а вот антиутопии сейчас очень нужны.

Мизофант. Насчет дистопий — не зарекайся. Покуда у человечества есть благодетели и пастыри… кто-то же должен описывать, как обернутся дела, «если это будет продолжаться» (есть у Хайнлайна такая повесть — помнишь, наверное).

Филофант. Но, в конце концов, лучше Оруэлла не скажешь. Или Хаксли. Или Брэдбери. А вот с утопическим мышлением — действенным, агрессивным, наглым утопическим мышлением еще не покончено.

Мизофант. Горазд ты ярлыки навешивать.

Филофант. Я не говорю об утопии вообще. Если бы люди не думали о лучших формах общественного устройства — где бы мы сейчас были? (Только не говори — «там же».) Но загонять других, хоть кнутом, хоть пряником, в свой облюбованный рай… Или выстраивать его как единственно возможный, что не лучше. Примеров не привожу — а то еще обидится кто. Нет, не удержусь: планета Анаррес и держава Ордусь меня вгоняют в оторопь, несмотря на благие намерения своих творцов. Благодаря им. 

Мизофант. А при чем тут «Пандем»?

Филофант. Очень даже при чем. Соблазн утопии никуда не делся, стоит за спиной, выворачивает руки… «Пандем» — это ответ безответственным и даже очень ответственным переустройщикам мира. Вот ты, вот мир — действуй. Какие варианты не работают — известно. А теперь пробуй сам.

Мизофант. Добавь к этому целый набор установок ограничений: хотя бы идею прогресса, в том числе прогресса технологического, как блага. А этические принципы — так и еще важнее. В том числе соблюдение постулата Карла Поппера — самого яростного антиутописта ХХ века.

Филофант. Ты о каком именно постулате говоришь?

Мизофант. Где-то в «Открытом обществе» Поппер сказал… Точно не процитирую, но смысл такой: социальный реформатор не должен стремиться к тому, чтобы принести людям добро. Он должен по возможности избавить их от страданий. Навязанное, общеобязательное «добро» неизбежно обернется злом, но пути уменьшения социального зла зачастую очевидны. Отмена рабства, например, которую мы недавно вспоминали.

Филофант. Но Пандем заходит дальше — и возвращает страдание.

Мизофант. Неужели ты не замечаешь разницу? Пандем устранил, повторяю, социальное зло, насколько это вообще возможно. Не дал, правда, гарантий, что так будет оставаться вечно… Да кто же даст такие гарантии! А всё прочее — это уже не общество, это люди. Да и те не остались прежними… впрочем, об этом мы уже говорили.

Филофант. Кстати, должен сказать, что идея о необходимости страданий для развития человека и социума меня не особо впечатлила. Я говорю не о воплощении, но о самой идее: уж сколько раз твердили миру… «Сага о Вортинге» Орсона Скотта Карда — сравнительно недавний пример. А вот перебор разнообразных вариантов утопии, каждый из которых заходит в тупик — эмоциональный, интеллектуальный… в итоге — цивилизационный… Поскольку просчитаны разные возможности — не возникает ощущение произвола.

Мизофант. Чьего произвола?

Филофант. Авторов или Пандема — безразлично. Главное, здесь нету игры в поддавки. Чем дальше заходит мир, тем меньше возможностей изменить маршрут. И в конце — только один вариант. Наверное, только один. И человечество вновь остается наедине со своей неизбывной горой Фудзи.

Мизофант. Вопрос в том, правда ли это. Или мы пресыщены «светлым грядущим», которое так и не попробовали на вкус, и теперь любую альтернативу реальности принимаем в штыки? А если кто по привычке или от безысходности нуждается в утопии… для тех, собственно, о пресловутой Ордуси и написано.

Филофант. Ты вслушайся, что говоришь! «Альтернативу реальности принимает в штыки». Это читая фантастику-то?

Мизофант. Именно читая фантастику. Космические, виртуальные, фэнтезийные сказочки только подтверждают нашу реальность, наше восприятие мира. Укрепляют их. А вот что-то по-настоящему иное… На то и «иное», чтобы вызывать у читателя неудобство.

Филофант. Понятно. Согласен. Но всё равно — без «иного» наша фантастика никогда не оставалась. И вызов будущего она пытается принять. Направление поиска может сходствовать, но цели разные, методы разные — а значит, различаются и результаты. Вот, к примеру, прошлогодняя повесть Генри Лайона Олди «Где отец твой, Адам?»

Мизофант. Сколько параллелей с «Пандемом»!

Филофант. При том, что они написаны независимо друг от друга.

Мизофант. Дело не в этом. Вот ты говорил — «тенденции», «тематические поля»… «различные результаты»… Я вижу различие фантастической посылки, а в остальном — всё больше сходства: мир, сорвавшийся с места, глазами человечка, который не хочет или не может меняться вместе с ним… но при этом сохраняет достаточно здравого смысла, чтобы наблюдать и делать выводы. И, разумеется, красивая финальная гибель. Так?

Филофант. Это опять же — поверхность. На самом же деле две книги написаны не только по-разному, но и о разном. «Адам» — о человеке, который не может меняться вместе с миром; «Пандем» — о меняющемся мире и людях, которые меняются вместе с ним. «Адам» — о неотвратимом повороте истории, который никто не мог предвидеть; «Пандем» — о конструировании истории. Хотя, конечно, обе книги — еще и о том, что «радио есть, а счастья нет»… о неизбежном конфликте двух этик — двух модусов восприятия мира, старого и нового.

Мизофант. Думаю, читателям будет интересно самим сравнить. А я вот еще о чем хотел сказать… «Мир», «меняющийся мир», «восприятие мира». Очень хорошо, что ты сам об этом заговорил. Потому что в слове «мир» заключены две ловушки.

Филофант. Ловушки для кого?

Мизофант. Для авторов «Пандема». Вот первая: только ленивый критик не говорил, что мир они не прорабатывают — составляют из фрагментов с логическими пробелами между ними.

Филофант. Но ощущение—то мира возникает!

Мизофант. Да, в фэнтези зачастую достаточно одного настроения, в «Пещере» срабатывала логика пограничья меж сном и явью… «Армагед-дом» — история одной человеческой души, через которую мы видим этот мир, наш мир. Но «Пандем» — это не история человека, это история человечества, и как тут быть с мозаичностью и противоречиями? А заодно — вот и ловушка номер два. Если принять за аксиому, что предмет литературы — прежде всего человек (а ты с этим, насколько я знаю, согласен), как тогда быть с «Пандемом»? Ведь роман-то не об отдельных людях, не о частных судьбах.

Филофант. Насчет мира — ничего не скажу. Опять же — пусть решают читатели. Пробелы я в нем вижу — и серьезные. Видят их и авторы — прологи к каждой части, видимо, должны хоть отчасти заполнить лакуны. Пробелы есть, противоречия и промахи, наверное, тоже… Но я еще «внутри» текста. Наваждение еще не рассеялось настолько, чтобы я мог разобрать конструкцию мира по полочкам. А это, вероятно, и есть главный критерий — вера во «вторичный мир», который не рассыпается на ходу. Вопросы будут потом. Что же касается человеческих судеб… Ведь не скажешь, что людей в книге нет.

Мизофант. Не скажешь. Но согласись — точка обзора, в сравнении с тем же «Армагед-домом», сместилась радикально. Раньше мир был декорацией для человеческих драм — теперь люди стали наглядными пособиями для доказательства неких идей о мире. Хорошо это?

Филофант. Это не хорошо и не плохо. Это — иначе. И, кстати, я никогда не утверждал, что литература должна говорить о человеке и только о человеке. А мир человека куда девать?

Мизофант. Слишком широкое понятие.

Филофант. Так ведь и человек широк. Рассказывать об устройстве звездолета, дабы просветить юношество насчет космических технологий, — что ж, сгодится для младш. шк. возр. Но звездолет как среда обитания… например, как современный аналог готического замка… Вспомни лемовские «Рассказы о пилоте Пирксе»! То же и в «Пандеме». Можно ли превратить роман в футурологический трактат?

Мизофант. Нет, конечно.

Филофант. Вот остаток, который потерялся бы при таком пересказе, — это и есть люди.

Мизофант. Ты уходишь в сторону. «Пандем» — это множество историй, из которых до конца рассказана только одна. Могли авторы свести всех героев в финале, как свели их в начале, в день, когда пришел Пандем? Могли. Но не сделали.

Филофант. Потому что на самом деле история как раз одна. История Пандема. Все прочие персонажи — это просто люди, которых он встретил. Которые встретились с ним. Которые думают о нем. На которых он повлиял. Мозаичность неизбежна. Классический прием — «Тринадцать точек зрения на черного дрозда». Важно, кто смотрит? Важно: его восприятие предопределяет то, что он увидит; то, что мы увидим его глазами. Но еще важнее, на кого смотрят эти тринадцать человек. «Черный дрозд» собственной персоной не появится — повествование с точки зрения Пандема невозможно. Но обрисован он — то есть, в итоге, само человечество, — настолько многосторонне, насколько это возможно.

Мизофант. Это всё — от лукавого. От ума. «Пандем» — очень рациональный роман; может быть, даже слишком рациональный. О каждом эпизоде можно сказать, зачем он нужен. А чувства при этом играют роль подчиненную. Чувства героев, я имею в виду. Потому что настроение в романе есть — вернее, смена настроений. Общее благоденствие в первые годы Пандема — и ощущение «что-то не то». И чем дальше, тем большее…

Филофант. Отчаяние?

Мизофант. Нет, не то… Горечь, пожалуй. Но горечь — в адрес человечества, в большей степени, чем героев.

Филофант. Я бы сказал, что чувства людей в романе — как точки, мелкие мазки на батальном полотне. Или детали на большой картине, без которых оно превратится просто в схему. Пятка блудного сына у Рембрандта. Черное лицо Абрама Ганнибала где-то в углу картины «Полтавский бой». Увидишь такое — не забудешь. Вот и в «Пандеме»…

Мизофант. А побочный эффект? Люди появляются, чтобы высказать то, что высказать должны, — и исчезают. Из всего обширного семейства, за которым мы следим на протяжении многих лет, половина теряется в дороге.

Филофант. Да, риск большой. А помогает роману держаться на плаву то, чего наш с тобой диалог лишен.

Мизофант. Психология?

Филофант. Ремарки. Каждый разговор — будто эпизод из фильма, сдобренный мелкими деталями, на которых то и дело останавливается «камера». Не бесплотные голоса в безвоздушном пространстве, — а диалог людей в обжитом мире. Прием — зачастую на грани фола. Но срабатывает!

Мизофант. «Диалог». Модное слово. Но о каком диалоге может идти речь, когда у каждого — каждого! — писателя есть своя долгая мысль, которую он просто раскладывает, как мелодию, на два голоса. Мы с этого и начали, если помнишь. Один собеседник всегда прав, второй — или заблуждается, или пребывает в неведении. В лучшем случае — у одного человека «своя правда», у другого — своя, но лежат эти правды в разных плоскостях. Разве в «Пандеме» не так?

Филофант. В «Пандеме» нет незыблемой точки отсчета, благодаря которой можно было бы определить, кто же прав. Поиск есть — ответов нет.

Мизофант. Ну как же нет? Окончательных — нет, это верно. Однако жесткой функциональности диалогов это не мешает.

Служитель (выглядывая из-за сцены). Вы уже почти целый авторский лист проболтали, а объем ограничен. (Исчезает.)

Мизофант. Вот прекрасный пример пресловутой объективности диалога! В нужный момент появляется бог-из-машины, и беседа естественно подходит к концу…

Филофант. …при этом так и не достигнув одного, единственно правильного ответа.

Что-то треснуло, зазвенело, колыхающиеся хлеба встали дыбом, и я словно проснулся. Я сидел на демонстрационном стенде в малом конференц-зале нашего института…

— Но я все это где-то читал, — сказал с сомнением один из магистров в первом ряду.

— Ну, а как же! А как же! Ведь он же был в описываемом будущем!..

2003