Михаил Назаренко — Короткие и необычайные истории

Есть одно хрестоматийное правило для начинающих авторов (которое, однако, мало кто соблюдает): не пишите романы, отточите перо на рассказах. Это совершенно справедливо, если добавить одно уточнение: написать очень короткий рассказ, далее называемый миниатюрой, — куда сложнее, чем обычный рассказ или повесть. В хорошем рассказе не должно быть ничего лишнего, ни единого провисания: каждая фраза работает если не на идею, то на антураж, на раскрытие психологии героев и т.п. Это достаточно очевидные вещи; напомню только, что Чехов зачастую вычеркивал первые и последние страницы своих рассказов, для того, чтобы в них не было ничего лишнего, ни чрезмерно растянутого вступления, ни совершенно ненужного эпилога. Миниатюра — так сказать, конденсированный рассказ, и в ней-то уж точно не должно быть ни одного неточного или лишнего слова.

Однако, несмотря на такие сложности, миниатюры пишутся, и даже в большом количестве, они нужны журналам, и вот уже восемь лет как вручается премия «Интерпресскон» в номинации «сверхкороткий рассказ». Четкой границы между «короткой» и «сверхкороткой» формой, разумеется, нет, но, для простоты, определим миниатюру как текст объемом до 4000 знаков. Две страницы, одна десятая авторского листа.

Антологий рассказов немало, а вот заметных, оставшихся в истории сборников миниатюр раз-два и обчелся. Самые известные из них составлены Хорхе Луисом Борхесом со товарищи: «Антология фантастической литературы» и «Собрание коротких и необычайных историй» (обе переведены на русский). В предисловии ко второй из них утверждается — на первый взгляд, парадоксально, — б_о_льшая ценность миниатюр, нежели «солидных» жанров: «В этих отрывках, смеем думать, заключена самая сущность повествования; остальное — эпизоды, служащие иллюстрацией, психологический анализ, удачные или неуместные словесные украшения».

Итак: повествование как таковое, не оставляющее места ни для чего иного. Предельная сложность в предельной простоте.

Теоретически, разнообразие миниатюр может быть бесконечным — как и у любой другой формы искусства. Однако на практике можно выделить несколько основных типов, — каждый в своем праве, и в каждом можно достичь совершенства; нужно только четко представлять себе, какого именно эффекта ты хочешь добиться.

Итак, тип первый. Предельно краткий текст, зачастую построенный на языковой игре. Чуть расширить — получится сказка-притча. Чуть сократить — превратится в афоризм. Мастером на такие вещи был (и есть) Феликс Кривин.

«— Подумать только, какие безобразия в мире творятся! — возмущается под прилавком Авторучка. — Я один день здесь побыла, а уже чего не увидела! Но подождите, я напишу, я обо всем напишу правду!

А старый Электрический Чайник, который каждый день покупали и всякий раз из-за его негодности приносили обратно, — старый Электрический Чайник, не постигший сложной мудрости кипячения чая, но зато усвоивший житейскую мудрость, устало зевнул в ответ:

— Торопись, торопись написать свою правду, пока тебя еще не купили…» («Житейская мудрость»).

Обратите внимание на «задержку» в середине текста: нарочито длинная фраза не только вводит новые колоритные детали (кто у нас разбирается в жизни? неработающий Чайник), но и способствует эффекту последней фразы (что же может сказать старый чайник?).

По сути, подобными мини-рассказами являются и некоторые «непричесанные мысли» Станислава Ежи Леца — например, знаменитое: «По всякому можно делить людей. Иногда их делят на людей и нелюдей. Удивленный палач сказал: а я делю их на головы и туловища». Каждая фраза необходима, и более того — необходим порядок фраз. Если бы «люди и нелюди» оказались в финале, иным было бы и впечатление.

Следует ли добавлять, что создание таких текстов требует безукоризненного чувства юмора и особого склада ума, который помогает находить в обыденной, заезженной, официальной или разговорной речи внутренние парадоксы… Возможно, дело тут в национальном характере; во всяком случае, так называемый «английский» и «еврейский» юмор склонны как раз к подобным языковым играм, которые граничат с играми метафизическими. Вспомним хотя бы писателя, который называет себя «самым плодовитым драматургом в мире» — Виктора Шендеровича.

«ДУША. Где это я?

АРХАНГЕЛ. В раю.

ДУША. А почему колючая проволока?

АРХАНГЕЛ. Разговорчики в раю!

Занавес» («У врат»).

В современной русскоязычной фантастике подобные тексты на один абзац особенно удаются Святославу Логинову.

«А правил в Тридевятом царстве Кащей Второй. Тоже бессмертный» («История»).

Тип второй, условно называемый «байка». Что есть «байка»? Текст, который можно без остатка или с минимальными потерями свести к одной фразе. Как правило, последней. Всё, что этой фразе предшествует, необходимо только для того, чтобы ее подготовить. Идеальная форма для «байки» — именно рассказ, причем рассказ короткий, в котором легко рассчитать эффект каждой детали. Однако ни для кого не секрет, что в современной фантастике «байками» (или даже анекдотами — самыми простыми в структурном плане вариантами «байки») являются многие повести, романы, а иногда — и целые эпопеи.

В большинстве случаев «байка» — товар одноразового пользования. Когда финальный секрет наконец раскрыт, о нем можно благополучно забыть (в этом смысле «байка» сродни среднему детективу). А, с другой стороны, именно благодаря нетривильной идее, финальному «пуанту» рассказ и запоминается, как, например, классический «Ответ» Фредерика Брауна.

«Двар Эв торжественно запаял золотом последний контакт. Двенадцать телевизионных камер неотрывно следили за каждым его движением; передача шла на всю Вселенную.

Он выпрямился и кивнул Двар Рейну, затем отошел к переключателю, который скоро замкнет цепь. К переключателю, соединяющему одновременно все вычислительные машины всех обитаемых планет — девяносто шесть миллионов миров — в сверхсеть, которая объединит их в суперкалькулятор, единую кибернетическую машину, собравшую мудрость, всех галактик.

Двар Рейн заговорил, обращаясь к слушающим и смотрящим триллионам обитателей. Затем, после короткого молчания, он произнес:

— Пора, Двар Эв!

Двар Эв нажал переключатель. Раздалось мощное гудение, пошла энергия девяноста шести миллионов планет. На бесконечно длинном пульте замигали огни.

Двар Эв отступил и глубоко вздохнул.

— Честь задать первый вопрос принадлежит вам, Двар Рейн.

— Благодарю, — молвил Двар Рейн. — Это будет вопрос, на который не могла ответить ни одна кибернетическая машина.

Он повернулся к пульту.

— Есть ли Бог?

Могущественный голос раздался сразу, без кликанья реле.

— Да. ТЕПЕРЬ Бог есть.

Внезапный страх исказил лицо Двар Эва. Он кинулся к переключателю.

Молния сорвалась с безоблачного неба и испепелила его на месте, намертво запаяв соединение» (пер. В.Баканова).

Рассказ этот очень показателен. Красот стиля здесь не найти, характеров — тем более, но поставленную задачу выполняет. «Ответ» Брауна стал своего рода фольклором (на что, как я подозреваю, автор и рассчитывал); даже в интервью Уильяма Гибсона можно найти ссылки на «ту самую древнюю компьютерную байку, в которой…»

Пример более изящный в стилистическом отношении — «Восславит ли прах тебя?» Деймона Найта: Господь и ангелы Его спускаются на Землю, испепеленную ядерной войной, и читают слова, высеченные в скале последними людьми: «МЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ. ГДЕ ЖЕ БЫЛ ТЫ?» Сильный финал и крепко сделанный текст. «Байкой» назвать его язык не повернется, но в жанровом плане это она и есть.

Так что сама по себе миниатюра этого типа вовсе не страдает какой-то неполноценностью. Вспомните, что умели с ней делать О.Генри, Шекли, да и Набоков! С другой стороны, миниатюр-то они не писали: те цели, которые они ставили перед собой, лучше всего достигаются в рассказах. Совсем маленькая «байка», как правило, носит юмористический характер и совсем редко содержит настроение, атмосферу, культурный контекст. Но попробовать стоит, не правда ли?

В русской фантастике мастерами «баек» были, безусловно, Лукины (сольные рассказы Евгения Лукина мне кажутся менее удачными). Достаточно вспомнить «Не будите генетическую память!» (два человека, загипнотизировав друг друга, вспоминают свои прошлые жизни; один оказывается вечным революционером, а второй — вечным жандармом; сказка — ложь, да в ней намек) или рассказы из цикла «Петлистые времена»:

«Господа судьи! Господа присяжные заседатели!

Представленное здесь уголовное дело далеко не так просто, как это может показаться на первый взгляд.

Я утверждаю, что преступления не было вовсе. Был лишь не приведенный в исполнение умысел. Ибо если преступление все-таки было, то где его плоды? Где причиненный ущерб? Где жертва, наконец?

Да, мой подзащитный отправился в неолит и преподал кроманьонцам основы квантовой механики! И что же? Как показала экспертиза, державный ход истории не изменился. Да, господа, не изменился! События наступали в прежней последовательности и в назначенное время. Был Вавилон, была Спарта, был Древний Рим! И Юлий Цезарь с восхитительной точностью — секунда в секунду — был зарезан в сенате заговорщиками!..

А то, что резали его именно лазером… Да какая ему была разница, чем его резали!» («Спроси у Цезаря»).

В творчестве Евгения Лукина можно найти и пример того, как «байка» ослабляется, превратившись в рассказ. Стихотворная миниатюра «Сюжет», превратившись в «Страсти по Николаю», приобрела некие сюрреалистические обертоны, но лишилась четкости и законченности.

Наконец, «байка» может, как и миниатюра первого типа, укладываться в один абзац.

«Женщина сидит в доме одна. Она знает, что в мире никого больше не осталось — все люди. кроме нее, умерли. Вдруг раздается стук в дверь» (Томас Бейли Олдрич).

Миниатюра, тип третий. Короткий рассказ. Или, если переставить ударение, короткий рассказ.

Форма, по существу, промежуточная. Как только автор пытается втиснуть в малый объем «разговоры и судьбу», говоря словами Набокова, объем текста начинает стремительно расти. Тем не менее, есть и исключения.

«Рассказ», в отличие от «афоризма-переростка», имеет сюжет. В отличие от «байки», к одной фразе его не сведешь. Примером пусть послужит одна из «Пещерных хроник» Любови и Евгения Лукиных:

«Трудно сказать, кто первый заметил, что Миау (Сын Пантеры) уклоняется от поедания лишних соплеменников. Во всяком случае, не Хряп. Хряп (или Смертельный удар) был вождем племени и узнавал обо всем в последнюю очередь. От Уввау (Сына Суки).

Так случилось и в этот раз.

— Брезгуешь? — хмуро осведомился Хряп.

— Нет, — вздохнул Миау. — Просто неэтично это.

По молодости лет он обожал изобретать разные слова.

— А неэтично — это как?

— Ну, нехорошо то есть…

Хряп задумался. Когда он съедал кого-нибудь, ему было этично. Иногда даже слишком этично, потому что кусок Хряпу доставался самый увесистый.

— Ну-ну… — уклончиво проворчал он, но спорить с Миау не стал. А зря. Потому что вскоре ему донесли, что Сын Пантеры Миау отказался есть представителя враждебного племени.

— А этих-то почему неэтично?! — взревел Хряп.

— Тоже ведь люди, — объяснил Миау. — Мыслят, чувствуют… Жить хотят.

Хряп засопел, почесал надбровные дуги, но мер опять не принял. И события ждать не заставили. Через несколько дней Миау объявил себя вегетарианцем.

— Неэтично, — говорил он. — Мамонта есть нельзя. Он живой — он мыслит, он чувствует…

И лопнуло терпение Хряпа. Миау не был съеден лишь потому, что сильно исхудал за время диеты. Но из племени его изгнали.

Поселившись в зеленой лощинке, он выкапывал коренья и пробовал жевать листву. Жил голодно, но этично.

А вокруг лощинки уже шевелились кусты. Там скрывался Уввау (Сын Суки). Он ждал часа, когда вегетарианец ослабеет настолько, что можно будет безнаказанно поужинать за его счет.

А Миау тем временем сделал ужасное открытие: растения тоже чувствуют! И, возможно, мыслят! (Изгнанника угораздило набрести на стыдливую мимозу.)

Что ему теперь оставалось делать? Камни были несъедобны. И Миау решил принципиально умереть с голоду.

Он умирал с гордо поднятой головой. Три дня. На четвертый день не выдержал — поймал Сукина Сына Уввау и плотно им позавтракал. Потом вернулся к сородичам и больше глупостями не занимался.

А через несколько лет, когда Хряпа забодало носорогом, стал вождем племени» («Виток спирали»).

Та… гм… «мораль», которую можно вывести из текста, действительно укладывается в одно предложение («Молодые идеалисты становятся старыми прагматиками»), но, во-первых, и другие «Пещерные хроники» написаны о том же, оставаясь вполне самостоятельными, и, во-вторых, мораль — это не фабула. Отмечу и еще одну деталь: название этой миниатюры является важным элементом текста и опять-таки, работает не на сюжет, а на общее впечатление.

Очень Короткие Рассказы стремятся стать притчами, и вряд ли нужно доказывать, что образцами жанра в нашей культуре являются прежде всего евангельские притчи — яркие, остроумные, парадоксальные, как и само христианство.

А ведь в каждой из них и четырех тысяч знаков не будет…

«…В одном городе был судья, который Бога не боялся и людей не стыдился. В том же городе была одна вдова, и она, приходя к нему, говорила: защити меня от соперника моего. Но он долгое время не хотел. А после сказал сам в себе: хотя я и Бога не боюсь и людей не стыжусь, но, как эта вдова не дает мне покоя, защищу ее, чтобы она не приходила больше докучать мне.

…Слышите, что говорит судья неправедный? Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их?» (Лк. 18:2–7).

Тип четвертый определим, вслед за Тургеневым, как «стихотворение в прозе». Рассказ-настроение. Б_о_льшая часть рассказов, входящих в антологии Борхеса, принадлежит именно к этой категории текстов.

«В этой Империи Искусство Картографии достигло такого Совершенства, что Карта одной Провинции занимала целый Город, а Карта Империи — Целую Провинцию. Со временем эти Несоразмерные Карты перестали удовлетворять, и Коллегия Картографов начертила Карту Империи, имевшую размер Империи и точнейшим образом совпадавшую с ней. Менее Приверженные к Изучению Картографии Последующие Поколения сочли, что столь пространная Карта Бесполезна, и не без Непочтительности оставили ее на Милость Солнца и Зимней Стужи. В Пустынях Запада остались еще Руины Карты, в коих селятся Дикие Звери и Нищие Бродяги; во всей Стране не осталось другого памятника Географическим Наукам».

Сюжета нет и быть не может; неожиданный финал возможен («Бабочке ли снится, что она — Чжуан-цзы?..»), но не обязателен. Главное здесь — неожиданный образ, который читателю трудно, а в идеале и невозможно забыть. Образ, выпадающий из обыденной логики, а потому — загадочный.

«Когда он проснулся, динозавр все еще был там» (Аугусто Монтерросо),

— лаконизм образа доведен до предела, и недаром Итало Кальвино привел эту фразу как своего рода эталон в лекции «Быстрота» из цикла, посвященного писательскому искусству. Японские хокку (трехстишия) и дзуйхицу (импрессионистские эссе) основаны, по сути, на том же принципе.

«В окрестностях Янагивара жил священник по прозвищу Преосвященный Грабитель. Говорят, что это имя пристало к нему оттого, что на него самого часто нападали грабители» («Записки от скуки» Кэнко-хоси).

И, наконец, последний, пятый тип — это миниатюра-пародия.

Антон Павлович Чехов всю жизнь мечтал написать роман, большой, как «Анна Каренина». Но в его творчестве есть всего один текст, который так и называется — «Роман». Привожу полный текст:

«Женихи, где вы?!

Леля хлопнула дверью, послала ко всем чертям горничную, упала на постель и больно укусила подушку».

Вот, собственно, и всё, а подразумеваемый жанр — как на ладони.

Миниатюра может вместить в себя, как правило, только одну черту, свойственную объекту пародии, и мастерство пародиста в том и заключается, чтобы найти эту черту — совершенно очевидную как в оригинальном сочинении, так и в его «римейке». Образцом для фантастов (и не только) может служить проект «Книжка-минутка» (http://rinkworks.com/bookaminute), в котором собраны краткие «пересказы» десятков классических текстов, от «Беовульфа» до «Властелина Колец». Если вы не читали оригиналы, эффект, конечно же, не тот.¹

В совершенстве искусством предельно краткой пародии владел прославленный Александр Архангельский, а в наши дни эстафету принял Макс Фрай, в чьем «Идеальном романе» собраны последние фразы книг всех мыслимых жанров. Как оказалось, для опытного читателя вполне достаточно одной фразы, чтобы без труда определить и жанр, и содержание книги в целом, а иногда и конкретный «первоисточник».

«ДОЧЬ ВЭЛЬВЫ

(Русская фэнтези)

— Любый, любый, не отдам никому, — шептала она, замерев на широкой груди конунга».

Классификация миниатюр, представленная вашему вниманию, разумеется, не охватывает многих явлений, возникающих на пограничье жанров. Я бы затруднился сказать, к какому типу относятся, например, многие рассказы Александра Житинского. Этого и следовало ожидать: самые интересные тексты так просто в жесткие рамки не загонишь.

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы эти заметки были восприняты как некое нравоучение: такие-де миниатюры писать нужно, а такие — ни в коем случае. Я хотел предоставить в распоряжение читателей (потенциальных авторов) некую «периодическую систему» литературных элементов, а уж органическим синтезом каждый волен заниматься в меру желаний и возможностей.

¹ Не могу удержаться, чтобы не привести сжатое до удобочитаемости «Собрание сочинений Пирса Энтони»:

«Пирс Энтони:
— Я — Пирс Энтони. Я умею не только писать всякую фигню, но и продавать её!
КОHЕЦ» (пер. П.Вязникова).