Письмо П. Струве
5 ноября 1921 г.
Милостивый государь, Петр Бернгардович!
В Ваших «Историко-политических заметках о современности» Вы посвятили несколько страниц разбору воззрений национал-большевизма. Принадлежа к числу немногих в среде русской эмиграции единомышленников Н. В. Устрялова, я позволю себе изложить некоторые соображения, которые, может быть, помогут выяснить, из каких корней выросла эта идеология.
Прежде всего, следует с полною силою подчеркнуть, что такими корнями не являются принципиальный коммунизм или интернационализм.
Интернационалист и коммунист по убеждениям был бы не национал-большевиком, а просто большевиком. Относительно себя лично я хочу отметить, что я всегда отвергал и отвергаю начисто и ныне не только коммунизм, но и всякий социализм, под каким видом и в каких бы оттенках он ни выступал. И все-таки я склонен связывать будущее России с будущим Советской власти, именующей себя властью коммунистической. И это не потому, что я признаю принципиально неправильными Ваши суждения, обличающие ненациональность и вредоносность для страны коммунистической власти. Скажу прямо, если бы предстояло выбирать между двумя формами власти, из которых обе обладали бы равною способностью администрирования и равною политическою силою, но из которых одна называлась бы коммунистической, а другая — нет, — для всякого национально мыслящего русского не было бы ни минуты сомнения: предпочтительна власть некоммунистическая. И такой выбор, казалось, существовал, пока режим адмирала Колчака и генерала Деникина не выявили своего бессилия. И я уверен, что, покуда это бессилие не выяснилось, большинство тех, кто мыслит ныне национал-большевистски, не было на стороне большевиков.
Но, увы, в настоящий момент такой выбор невозможен. И нужно, выступая против большевиков, отдавать себе отчет в последующем.
Представим, что большевиков можно свалить. Кто же их заменит? Вот тут-то и выступает, дополнительная к сформулированным Вами, посылка национал-большевизма, сводящаяся к существенно низкой оценке политической годности всех без исключения партий и групп, которые в качестве соперников большевикам выступают ныне претендентами на власть. Я не стану распространяться о монархическом движении. Напомню только, что последняя эпоха существования Императорской России, которая была эпохою, хотя и частичного, разложения Русской Исторической Власти, сделала монархическое движение в большинстве случаев принадлежностью столь недоброкачественных элементов русского общества, что, даже при наступившем возрождении и очищении этого движения, потребуется немало времени, чтобы поставить монархическую реставрацию на очередь дня.
Из остальных групп наиболее значительны эсеры и кадеты. Те и другие, в разной степени и в разные моменты, были влиятельны в период Временного Правительства. Кроме того, кадеты имели голос при Деникине. Мне кажется, нельзя найти достаточно ярких слов для того, чтобы охарактеризовать степень бессилия и неспособности к действию, которую, в общем и целом, проявили во время своего «величия» и те, и другие. Я отнюдь не хочу отрицать, что и среди кадетов, и среди эсеров есть честные люди, которые, в известных обстоятельствах, могут быть полезны. Но ни в них, ни в других, в каждых по-своему и по особым причинам нет того напряжения властвующей воли, того потенциального дерзания, которое необходимо, чтобы управиться с Россией. Дело здесь не только, и даже главным образом не в ошибках прошлого, но в некоторой органической неспособности понять природу власти, которая постигается интуитивно и доказуется эмпирически на уроках прошлого.
В отношении к подразделению социалистов на большевиков и небольшевиков можно утверждать даже, что подразделение это определяется не столько различием убеждений, сколько разницей темпераментов: темперамента властвования, с одной стороны, темперамента оппозиции и бунта, равно безответственных, — с другой.
Политическая годность большевиков резко контрастирует с неспособностью их соперников. И эта политическая годность, что бы ни говорили противники большевиков, сказывается на политическом положении страны. Неоднократно упоминаемая в Вашей аргументации неудача большевиков в борьбе с Польшей является не более, чем отдельным эпизодом, который, во-первых, может смениться эпизодами совершенно другого характера, а, во-вторых, и это главное, не устраняет того факта, что большевики к настоящему моменту, к середине 1921 г., действительно «собрали» Россию. «Невоссоединенными» остались не более 1/10 территории и 1/5 населения бывшей Империи. Говорить в этих обстоятельствах о «расчленении» России является прямым недоразумением. Если бы нынешнее положение оказалось устойчивым, подлежали бы устранению только немногие детали (вроде существования «прибалтийских пуговиц»). Но в том-то и дело, что в перспективе свержения большевиков существование Единой России отнюдь не представляется обеспеченным. Если признать правильным вышеуказанную посылку о политической негодности претендентов, оспаривающих у большевиков власть, то нужно предвидеть, что вслед за падением большевиков волна народной анархии захлестнет Россию. В обстановке этой анархии выползут, как гады, самостийники — грузинские и кубанские, украинские, белорусские, азербайджанские. Создастся обстановка для интервенции, и чужеземцы, по своему произволу, определят форму этой интервенции. Россия падет и распадется не так, как «пала» и «распалась» к нынешнему моменту (т.е. фиктивно) — но по-настоящему. И может же существовать такой вариант патриотического чувства, согласно которому подобная цена является слишком дорогою даже тогда, когда ею покупается уничтожение коммунистической власти!
Те, кто желает падения большевиков во что бы то ни стало, могут, конечно, надеяться и верить, что кто-то придет, кто-то все устроит. Но такая вера не является обязательной для всякого национально мыслящего. Она станет таковою, если этот «кто-то» придет, но не раньше.
Если бы на горизонте русской действительности появилась новая и действенная сила, концепция наша пала бы сама собою. Но поскольку этого нет, поскольку перед нами все та же давно знакомая обстановка, постольку чувство, которое Вы именуете «патриотической страстью», — именно оно и ничто другое — приводит к национал-большевизму.
И вот, скажете Вы, в погоне за политическим миражем, страну обрекают на вымирание, ведь к вымиранию приводит экономический режим большевизма. Это правда, когда речь идет о специфически-коммунистическом хозяйственном режиме. Коммунизм отрицает самые основы человеческой хозяйственной деятельности, без которых наступает экономическое небытие. Но коммунизм отрицал также начала милитаризма. Это не помешало Советской власти, после некоторого периода шатаний и колебаний, создать годную Армию. Можно ли утверждать, что после более долгого и тягостного для страны периода экспериментов. Советская власть не сумеет осуществить «обуржуазивания» хозяйствования?
Всегда и везде нужно стремиться к лучшему. И этим лучшим в нынешних, безмерно трудных, обстоятельствах нам представляется сохранение годного политического аппарата большевиков, при изменении экономической их политики.
Изменение экономической политики большевизма — это условие жизни России; сохранение политического его аппарата — это условие силы страны.
Повторяя основное свое положение, скажу: в резком несоответствии с бессмысленностью экономической системы, большевики сумели в области политической создать выделение годных из всех слоев русского общества. И в этом выделении есть нечто ценное и неподлежащее устранению. С точки зрения национал-большевизма, — только на путях стихийного и свободного от внешних воздействий роста этой новой, народившейся при коммунистической власти, России, коммунизм станет таким же изжитым явлением, как стали им «кадетство», «эсерство» и пр.
Первая публикация: Политическая история русской эмиграции . 1920–1940 г.г. Документы и материалы. Под редакцией профессора А. Ф. Киселева. — М., 1999 (электронный вариант: http://www.rus-sky.org/history/library/emigration/index.htm
Данное письмо было отправлено Савицким лидеру русского национал-либерализма, бывшему веховцу П. Б. Струве, который был учителем П. Н. Савицкого, его непосредственным начальником в правительстве Врангеля и по просьбе которого Савицкий занимался редактированием журнала «Русская мысль». П. Б. Струве сразу же негативно воспринял евразийство, увидев в нем возрождение славянофильских «народнических» идей, которые Струве ненавидел и называл не иначе как «сифилис русской мысли», а также своеобразное оправдание большевизма. Те же упреки Струве адресовал национал-большевизму Устрялова, с которым Савицкий в письме солидаризуется (надо заметить, что некоторые другие евразийцы, например, Трубецкой не были настроены к национал-большевизму столь положительно). Объяснения Савицкого были не приняты Струве.
Письмо неоднократно перепечатывалось в постсоветское время (напр. в книге П. Н. Савицкий «Континент Евразия». — М., Аграф,1997)
Р. Р. Вахитов