Биробиджан записи Федора Васильевича Тонкова
Записи о Биробиджане со слов московского дьяка и якутского воеводы Федора Васильевича Тонкова, не смогшего удовлетворительно объяснить своё историческое пакибытие (palingenesis) ни в местном ГУВД, ни в психоневрологическом диспансере и потому вынужденного давать во время приводов пространные, более или менее лживые объяснения *
* Некоторые из этих записей объединены под названием «Материалы к описанию дючерской землицы Биробиджан, порубежной Никанскому царству» и внесены в общую тетрадь, другие существуют на разрозненных листах (милицейские протоколы и эпикризы нам недоступны). Возможно, автор считал эти записи подготовительными и собирался объединить их в
От Двинскаго устья до Обского устья, а от Обскаго до Енисейскаго, от Енисейскаго до Ленского, а от Ленского до последняго речнаго устья, которое отыщется удобное близ Амуры реки, и по устье Амурское и вдоль между Епоном и Китаеми. (Из записки «Изъявления прибыточныя государству» Фёдора Салтыкова, корабельного мастера, сына тобольского воеводы боярина Степана Салтыкова, участника «Великого посольства», автора проекта экспедиции для отыскания морского пути в Индию через Северный Ледовитый океан1.)
Начнем же, братья и сестры.
1 Эта фраза корабельного мастера вызвала неожиданный побочный эффект: вместе с каноном малербовой оды она оказала влияние на становление одической традиции акцентированных географических просторов: от
* * *
См. карту. Взгляд на современную карту Еврейской автономной области должен быть дополнен внимательным рассмотрением некоторых исторических карт, а именно: «Чертежа Сибирской земли» Семена Ремезова (и карты Амура в его «Хорографической чертежной книге»), карты «Северной и Восточной Тартарии» амстердамского бургомистра Николааса Витсена и, наконец, Атласа Российской империи 1745 года. А также рассмотрением «Карты
* * *
Даже при беглом взгляде на карту ЕАО возникает вопрос: а где здесь деревушка Новые Фарсалы, Новофарсалка тож? Прямого ответа на этот вопрос не существует, но существует предположение, что известный Titus Labienus (оставшийся в русском фольклоре в поговорках «Тит, ступай молотить» и «Пришёл Тит, только на ходу бздит») после Фарсальской битвы и пребывания на острове Керкира бежал на крайний восток, где и назвал один из горных хребтов именем своего патрона; однако климат этих мест ему оказался не по нраву, и он вернулся назад, чтобы найти смерть в битве при Мунде. Другое предположение связано с немногочисленной группой переселенцев из разрушенных Помпей, но, в отличие от предыдущего, оно не выдерживает никакой исторической критики.
* * *
Совершенно неправы те, кто говорит лишь о
* * *
* * *
Роспись станциям от Биробиджана до Хабаровска: Икура Усов Балаган Аур Оль Белгородское Ин Урми Ольгохта
* * *
Поездка в Хабаровск на электричке начинается полвосьмого утра в темноте, а затем в офтальмологической синеве февральских, предрассветных и оснеженных, сумерек: там, за окном, происходит утро земли, её новое возвращение к себе. В однообразной метафоре этих сумерек совмещены бодрость неизбежного прояснения и
* * *
В биробиджанской областной универсальной научной библиотеке имени
2 Вряд ли в этом случае можно верить дьяку Фёдору Васильевичу и его прикладному литературоведению. Стихи Хвостова и Хохлова принадлежат к разным традициям, это очевидно. Если басни и притчи Хвостова отмечены «намеренной безыскусностью» (Альтшуллер, 2007, с. 204) и даже, по мнению авторитетного филолога, исторически предшествуют футуристической зауми и обэриутскому абсурдизму (там же, с. 213), то сказки Хохлова возникли из чистого родника народного творчества и родственны традиции естественного (т.е. ненамеренного!) литературного примитива. Марк Альтшуллер пишет: «Вряд ли обэриуты читали Хвостова…» (с. 214), указывая тем самым на объективную связь вещей. Мы вслед за дьяком также скажем: вряд ли Хохлов читал Хвостова, но это решительно ни о чём не говорит. Ред.
* * *
Р а б и н о в и ч (наедине с собой). Певучесть есть в морских волнах: так утверждали вслед друг другу два незнакомых между собой поэта (точнее, один был знаком с другим, а тот нет). Есть ли литературоведение в природе? спросим мы. Литература, например, в ней есть, и об этом свидетельствует классический поэт Заболоцкий («Читайте, деревья, стихи Гесиода» и т.п.). А вот литературоведение, далёкое, по признанию ветхого Горация, от всякой природы вещей, стоит под вопросом. Рассмотрим это подробней.
В х о д и т Х о х л о в.
Р а б и н о в и ч. Клянусь Зевсом, приятель…
Х о х л о в. Что ты сейчас сказал?
Р а б и н о в и ч. Не знаю. Так выражался мой дед, который по родству даже не был мне дедом, но другого деда я не знал. Он был мордвин. Возможно, это
Х о х л о в. Да, так бывает. Мы иногда свободно произносим слова, о значении которых почти ничего не знаем.
Р а б и н о в и ч. Итак, видишь ли ты некую связь между природой и литературным ведовством? Или, точнее, есть ли одно в другом?
Х о х л о в. Я опять не понял. Это тоже слова твоего
Р а б и н о в и ч. Нет, сейчас уже нет. Сосредоточься. Скажи, можно ли увидеть в камне лицо Бахтина, как некогда Заболоцкий увидел в камне лицо Сковороды? Ну или не в камне, а в
Х о х л о в. Хм. Наверное, можно. Особенно если камень лежит
Р а б и н о в и ч. Нет, не так. При чём здесь Саранск? Представь себе природу как таковую, великую и бесконечную, обнаруживающую себя везде и во всём.
Х о х л о в. Опять эти еврейские штучки. Ну ладно, представил.
Р а б и н о в и ч. А теперь «включи все сходства», как писал Гоголь, и увидь Бахтина как явленный лик природы.
Х о х л о в. Ага. Увидел. (Говорит как бы в самозабвении). Бродит в трех соснах и
Р а б и н о в и ч. Перестань. Твоя поэзия обычно мне приятна, но сейчас мы рассуждаем не о ней. Итак, видишь ли ты Бахтина в мире?
Х о х л о в. Так вот же он!
Р а б и н о в и ч. Где?
Х о х л о в. В каждом стручке.
Р а б и н о в и ч. Какие ещё стручки? Зима вокруг.
Х о х л о в (упрямо). Зима полна стручков. А тебя, Рабинович, шатает, как пьяного, между верой и неверием. Мне здесь невместно. (Опять декламирует.) Пойду туда, нужду где цапля не справляла… (Уходит.)
Р а б и н о в и ч. Мда. Хохлов причинил мне боль. То, что не удаётся обговорить, приходится описывать. Придётся подумать над
В х о д и т р а в в и н.
Р а в в и н. Что ты здесь делаешь, Шлёма?
Р а б и н о в и ч (поскучнев). Да так… думаю о Бахтине. Понимаешь, ребе, здесь есть о чём подумать в любое время суток.
Р а в в и н. Опять эти гойские штучки. Если ты не будешь думать о пустяках, а будешь стараться, то твоим именем, Соломон, назовут кратер на Меркурии.
Р а б и н о в и ч. Это слишком близко к солнцу!
Р а в в и н. Ну и что: мы, евреи, все ходим под Бгмъ, а Он жжёт и выжигает в нас всё, что не нужно.
Р а б и н о в и ч. А Он не может ненароком выжечь то, что нужно?
Р а в в и н. Гори оно синим пламенем, твоё «нужно». Меркурий означает, что ум не знает препятствий. Ты понял?
Р а б и н о в и ч (глядя в землю и пятясь назад). Я понял, ребе. Дело в том, что без препятствий ум окажется за пределами сюжета воспитания и никогда не повзрослеет.
Р а в в и н. Хохмач, да? Пошёл вон.
Р а б и н о в и ч (про себя).
* * *
Трактат Рабиновича. С приложениями. Я так и не увидел бахтинского лика в простых явлениях природы, но он явился мне в разрозненных видениях натуры: как телесный огонь, как минотавр. Он углами проступал из вещей, как маршан Vollard: с прикрытыми глазами, молчащий и живой. Его образ благословил все три сопки Биробиджана и медленно ушёл на север, меняя углы и поворачивая плоскости. Теперь уже ясно, что под моей рукой получается не трактат, а обычное видение, и Роза Борисовна, наш учитель риторики, сказала бы мне все слова, если бы я сделал это в баснословном восьмом классе. Боже, как давно была моя деревянная школа! Её уже нет на земле, но, клянусь
Сочинение Рабиновича (I). С чем сравнить Кремль, кремлёвскую стену, ее неповторимые башни, всю эту растущую вверх неподвижность из старого кирпича, тёмной зелени и золота? С красной строкой из мудрёной вязи, чья киноварь порыжела от времени, но не утратила способность набухать кровью. Под этой строкой начинается долгий, угловатый, беспорядочный текст, где устав, полуустав, скоропись (рука разных писцов) сменяют друг друга без видимой системы, без интервалов и абзацев. Обрывы и покоробленные огнём места делают его подчас нечитаемым. Вглядись в эти строки разной длины, и ты узнаешь о предательстве князей, о
Сочинение Рабиновича (II). С утра наискось в окне густой, но всё же слабый мартовский снег. Он ослаблен сознанием своей ненужности, он слепит, как рассеянный офтальмолог, он заставляет навсегда замирать в материнских утробах сердца семинедельных младенцев. Единственная его заслуга, о которой снег ничего не знает, обозначение пробелов в бедном, безнадёжно запутанном, написанном каракулями тексте ранней весны. (Только пробелы и делают его похожим на письмо.) Пробелы лягут ненадолго, ведь текст, в сущности, представляет собой отказной документ перед грядущим приходом цветущего стиля: майского плетения словес.
* * *
А почему город получил прозвание «Биробиджан», об этом никто не знает. Учёный доктор Борис Бер Котлерман связал это слово с наступлением века Астреи, напрасно ожидавшимся в конце
3 Первая редакция стихотворения «5 июня», уничтоженная автором во имя второй, где он напишет совсем другие слова: «вот здесь возьмемся строить мы страну» (здесь и далее перевод второй редакции этого стихотворения принадлежит Борису Котлерману). Ред.
4 Выделенное курсивом посвящается Александру Драбкину, бывшему районному прокурору, ныне зав. отделом криминалистики следственного управления следственного комитета при прокуратуре РФ при ЕАО, автору рассказа «Крашенки». Ред.
* * *
Х о х л о в. Не хочешь ли ты, о Соломон, послушать мои дерзновенные вирши? моё искромётное стихоплётство?
Р а б и н о в и ч. Честно говоря, нет. Не сегодня. И потом ты же знаешь: мы, евреи, люди Книги, а вы, русские, просто люди (ны). Я люблю видеть твои стихи на бумаге, когда они легки, как бисер, собранный на нитку умными пальцами… (Забываясь, декламирует.) «И скоро людям стало ясно, / Что нет вокруг таких болот…» (Машет рукой, как бы отгоняя навязчивое видение.) А если бы ты научился правильно ставить запятые, тебе бы вообще цены не было.
Х о х л о в. Знаешь что?
Р а б и н о в и ч. Не нужно грубить, ты же не пророк…
Х о х л о в. Ладно, замяли для ясности… Не хочешь слушать стихи, так сам расскажи
Р а б и н о в и ч. Я расскажу тебе о путине на Нижнем Амуре.
Х о х л о в. Давай. (Зевает, цитируя.) И «о том, как космические корабли бороздят просторы Большого театра».
Р а б и н о в и ч. Ага. «И мух отгоняй».
Х о х л о в. Не обижайся, к слову пришлось. Смотри, твой Мардохай идёт.
В х о д и т Р а в в и н.
Р а б и н о в и ч (в сторону). Пипец, опять он… When will the devil come for you?
Р а в в и н.
Р а б и н о в и ч. Так, вспомнил идиш.
Р а в в и н. Дурацкий язык. Идишкайт должна развеяться перед величием лошен кодеш, как Фата Моргана.
Р а б и н о в и ч. Да, она развевается и струится в вечернем воздухе, имя фарфорового человека написано на её голубом шарфе.
Р а в в и н. Майн кинд
Р а б и н о в и ч. Нет, всего лишь о Михоэльсе. Хохлов, извини, я должен сейчас идти в энергосбыт: нужно погасить задолженность за квартал. Заодно посмотрю на реку. Рассказ о путине я пришлю тебе по почте.
Х о х л о в. Ладно, пока. (Уходит.)
Р а в в и н. Зачем ты так часто смотришь на реку, Соломон? Говорят, это вредно.
Р а б и н о в и ч. Я так не думаю. Во всяком случае, иногда это наводит на точные мысли.
Р а в в и н. Например?
Р а б и н о в и ч. Например, о том, что в одну и ту же реку дважды войти нельзя, а в одну и ту же лужу сколько угодно.
Р а в в и н. Ты бредишь? наверное, я всё же был прав насчёт реки.
Р а б и н о в и ч. Вы всегда правы, а я опаздываю в энергосбыт. (Уходит.)
Р а в в и н. Ну и народец пошёл. Совсем от рук отбились.
* * *
Письмо Рабиновича Хохлову с рассказом о нижнеамурской путине. Итак, я отправился проходить трудовой семестр на осеннюю путину в отдалённую провинцию. Там я увидел, Хохлов, удивительное место. Как ты знаешь, греки устраивали свои театры на склонах холмов, и задником для их постановок были небо и море. Здесь я увидел, как сама природа устроила себе на краю обитаемых земель укромный театр. Представь себе выдающийся в великую реку мыс, в основании которого светится озеро, а над мысом и озером возвышаются три очень индивидуальные сопки. (На вершинах сопок, в глубоких, сыроватых, поросших бледными травами траншеях, живут местные циклопы, но речь сейчас не о них. Позже я обязательно расскажу тебе об этих удивительных созданиях, если ты, конечно, захочешь.) На мысу стоит посёлок, являющий собой оживлённую орхестру для трёх молчаливых зрителей: демонов сопок. Они круглый год взирают на смену метелей и ветров, на дни и ночи, на кружение сменяющих друг друга белых снежинок и мошки, на простые и безжалостные отношения маленьких креонтов и лисистрат там, внизу, между магазином, клубом, колодцем и баней, вблизи рыбозавода и его древних построек, помнящих первую
* * *
Гимн демона тем, кто внизу. Воскуряется окрошка листа и стебля багульника и смола лиственницы. Фрагмент. Восславим бедственный род и ужасный: слабые силами, они ничего не боятся. Они связали собачьим воем холод и луну. Умирая, они закапывают себя в темноту подозрений. По призыву заводской сирены они идут на работу как осуществившие побег, пойманные и возвращённые хозяину усталые рабы. Братья, воспоём то упорство, с которым они пританцовывают под свою вечную тарабарщину, равномерно покачивая головами и посвечивая серебряными ошейниками с гравировкой «держи, чтобы я не сбежал»: Bahama, Bahama Mama / Got the biggest house in town Bahama Mama (Bahama, Bahama Mama / But her troubles getting down Bahama Mama). Они уходят в речную Валгаллу, чтобы, отработав на славу, вернуться и пьяными голосами затянуть в ночи великий стасим прадедов: о том, что оставшийся путь недолог, что скитальца ждет берег, что горная стража, что бы там ни говорили, уже позади.
* * *
Письменный ответ Хохлова (по скайпу): спасибо, Солома; а что ты там говорил о циклопах? какие они? Ответ Рабиновича: см.
[Мифология амурского лимана.
В прозрачных, светлых капсулах детства (как бы капсулах, как бы колбочках), среди ясных очертаний отца и матери, рядом с милыми сердцу берегами зеленого мыса под июльским солнцем встают мускулистые бугры, заросшие дикой шерстью лесов: сопки.
Они встают за рекой, художество
Амурская разновидность циклопов отличается, кроме некоторой классической угрюмости характера, созерцательностью. Троюродные братья Полифема, они вглядываются в зеленое безумие тайги с чувством тайного довольства, различая воспаленным от мошки, постоянно разверстым оком всякую лесную мелочь и дрянь, затаившуюся под листьями, дрожащую среди чистых песчинок в роднике, запутавшуюся в паутине.
(Так дед Гудошников проводил часы на берегу, время от времени прикладывая руку к обветренному лбу, всматриваясь в неспокойную водяную даль, различая бакены, моторки, катера, чувствуя перемены ветра и волны, следя за траекториями
Никогда не встречаясь с ними лицом к лицу, я находил только следы циклопов на вершинах сопок, рядом с геодезическими знаками. Это были небольшие каменные гряды, поросшие лишайником, следы могучего испражнения. От этих камней шел ни с чем ни сравнимый, резкий запах багульника, среди них поднимались слабые травы, их покрывала пожелтевшая прошлогодняя хвоя лиственниц.
Зимой циклопы Нижнего Амура уходят спать, но их неясные очертания остаются на темных вершинах сопок, под накренившимся ярким ковшом Медведицы, в абсолютной тишине первого часа.]
Хохлов: что это было? Рабинович: старое школьное сочинение. Хохлов: опять? а кто такой дед Гудошников? Рабинович: я, кажется, говорил тебе о своём
* * *
День зелёного льда. На исходе марта и в начале апреля на протоках и заливах Биры и на озёрах появляется зелёный лёд Биробиджана. День зелёного льда до 1959 года отмечался как городской праздник, но был упразднён в этом году так же, как позже постепенно были упразднены дни голубой тайги, синего инея, удивительного соседа и другие территориальные праздники5. От некоторых из этих праздников остались только строчки в песнях, о других рассказывают старшие обыватели и пожелтевшие страницы старых газет. Так, «Биробиджанская звезда» от 7 апреля 1957 года писала: «Сегодня все горожане от мала до велика вышли на берега Большого бирского залива, чтобы отметить один из самых популярных весенних праздников: День зелёного льда. Победитель традиционной лыжной гонки, посвящённой этому дню, Григорий Перельман, сказал: это мой любимый праздник между восьмым марта и двадцать вторым апреля». Эммануил Казакевич посвятил празднику несколько прочувствованных строк в очерке «Весна в Биробиджане» (1937): «Этот день наступает задолго до появления настоящей зелени зелени растений. Но это уже настоящая весна, потому что первым делом весной просыпаются не растения, а цвета и запахи: голубеют тени на снеговых откосах, в первых промоинах и проталинах. Сквозь снег пробивается желтизна прошлогодней травы, начинают источать сомнительные ароматы помойки с остатками новогодних ужинов. Это и есть День зелёного льда, в этом заключён его смысл и пафос: это первый громкий чих воскрешаемого к жизни ребёнка. Он подобен явлению советского хасида, вышедшего из талмудических сумерек прошлого на свет новой жизни, одевшего цветные одежды всемирного социалистического Пурима, поднявшего заросшее бородой лицо к солнцу сталинской конституции». В этот день было принято готовить зеленоватое желе в стеклянных стаканчиках и холодец (!)6. Хозяйки выставляли стаканчики с желе на подносах во дворах для всех желающих. Существовало поверье, что молодые люди, отведавшие зелёное желе, будут удачливы в чадородии. (В шутках и прибаутках, связанных с этими стаканчиками, недостатка, конечно, не было. Вот одна из дошедших до нас поговорок: «твоему отцу явно достался не тот стаканчик».) Сегодня память об этом дне приобрела тот же легендарный оттенок, что и рассказы об огромной привокзальной луже и о многочисленных (тогда ещё не засыпанных) протоках, некогда делавших город похожим на дючерскую Венецию. (Во всяком случае, примерно в таких выражениях о городе писала в 1950-х китайская пресса, ещё лояльная к советскому строю жизни в эти годы. Сравнение с Венецией совсем не китайское, но тогда в Поднебесной случился один из кратковременных приступов культурной модернизации, что объясняет, среди прочего, неразборчивый импорт разных мусорных тропов.)
5 Вот ещё характерный пример этой кампании: в российском календаре сохранился День рыбака, но, к сожалению, исчез День жителя левого берега Амура праздник, объединявший разноплемённое и разночинное население левобережья от Благовещенска до Николаевска-на-Амуре. Другие перегибы хрущёвской эпохи позже были так или иначе исправлены, а этот нет. (Впрочем, упразднение праздников следует отнести к тем действиям, которые в определённой мере соответствуют внутренней природе своего предмета.) «Голубая тайга», «синий иней», «удивительный сосед» являются мотивами популярных советских песен 1950 — 1960-х годов. Ред.
6 Холодец свидетельствует о том, что праздник имеет региональное происхождение и, скорее всего, возник у амурских казаков, что, впрочем, не помешало его популярности среди еврейских переселенцев. — Ред.
* * *
Разыскания
о станции Ин. День зелёного льда вызвал ещё одно историческое воспоминание: о
походе от станции Ин до Волочаевки. Задолго до воздвижения на
волочаевской сопке ярко выбеленного памятника знаменитой атаке
красноармейцев («волочаевские дни»), возвышающегося над
поймой Тунгуски и Транссибом, поход армии Блюхера на Волочаевский
укрепрайон отмечался в феврале ежегодным массовым шествием от посёлка
Смидович (станция Ин) до Волочаевки. (Иногда шествие сопровождалось
лыжным марафоном.) Почему от станции Ин? Потому что именно от неё в
1922 году
7
Точнее, он получил такое название по двум причинам: от ветхого
китайского Ying и по имени протекающей поблизости реки Ин (вероятно,
«слепая кишка»
8 Тот самый бравый Блюхер, лубочные портреты которого (даже и с указанием оптовой стоимости) дважды упоминаются в «Кому на Руси жить хорошо». Кстати, судам германского военного флота, названным именем «Блюхер», страшно не везло: как правило, их топили. Ф. В. Тонков.
9 Название селения дважды подчёркнуто в «Записках» карандашом главкома. Ред.
10 Соломон Рабинович был до поры равнодушен к памяти П. Г. Смидовича, пока не узнал, что именем большевика был назван Мордовский заповедник. Несмотря на то, что связь Смидовича с Мордовией была столь же опосредованной, как и его связь с ЕАО (в начале 1930-х, незадолго до смерти, он был назначен главой Комитета по заповедникам), Соломон усмотрел в ней расположение звёзд, и никакие мои соображения насчёт «азиатских курков» не поколебали его убеждённости. Столь же бесполезными были указания на то, что романтизм не отменял в сознании дворянского интеллигента Петра Смидовича принципа революционной целесообразности (он был председателем реввоентрибунала Южного фронта, участвовал в подавлении антоновского и кронштадтского мятежей). Что, безусловно, может быть поставлено Смидовичу в заслугу, так это относительная политическая умеренность, продиктованная умом и нормальным развитием. Ред.
Междусловие издателя, или Мезолог11
Среди дьячих записок о Биробиджане часто встречаются датированные записи, напоминающие части хронографа. При этом они так же разрозненны и разночинны, как и прочие, и придать им вид последовательности невозможно
11 Слово «мезолог» и его русский эквивалент придуманы нами здесь для своих целей, что не помешало, как оказалось, разным иным выдумщикам независимо от нас использовать его по своему усмотрению и даже настаивать при этом на своеобразном Herrenrecht в его отношении. См.: «В свое время, работая над одним псевдоисторическим романом, я придумал для этого случая специальный термин мезолог в отличие от пролога и эпилога. Но в данном контексте мне хотелось бы назвать это
[1963] Расстройство мостовых и улиц в Биробиджане вскоре могло быть названо чрезвычайным, если бы не отеческая забота исполкома, приведшего, наконец, дорожное покрытие в полном соответствии с решениями XXII съезда в порядок и даже устранившего привокзальную лужу, казавшуюся обывателям вечной. Прежний председатель исполкома испытывал постоянное отвращение к делам, пил горькую и был женат вторым браком на разведённой, за что подвергся проработке на городском партактиве и по рекомендации актива был отстранён от должности. Сдано в эксплуатацию новое здание Госбанка! В городском кинотеатре идут фильмы «Девять дней одного года» и «Встреча на переправе». В июне совершили свой бессмертный полёт космонавты № 5 и № 6: мужчина и женщина. Население огромной страны окончательно рассталось с химическим алкоголем религиозной мистики и совершило переход к натуральному вину материализма (К. Э. Циолковский). Математический смысл Вселенной стал смыслом каждого рабочего дня. Следуя заветам великого мечтателя из Калуги, юноши и девушки Биробиджана 1963 года уверенно идут в коммунистическое будущее: рука об руку, как жители грядущих эфирных островов. Мы напряжённо устраняем отдельные недостатки нашей действительности. Безусловному осуждению подвергаются те, кто совершает экономические преступления. В текущем году в стране к различным срокам заключения и к высшей мере наказания за преступления этого рода приговорены 132 человека. В записной книжке одного из приговорённых, приобщённой к делу, содержались трижды повторённое слово «рапорт» и беглый набросок мужского члена.
[2010] В этом году, по рассказам стариков, на реке Бире хотели начать закладку кораблей, чтобы военной силой овладеть участком морского побережья в заливе Петра Великого (для разведения в промышленных количествах съедобных иглокожих и моллюсков). Однако после ухода прежнего и назначения нового губернатора эти проекты остались без исполнения. Дело ограничилось постройкой мраморной набережной, на которой старый губернатор предполагал принимать парад
12 Полный текст этой оды, к сожалению, до нас не дошёл (мы располагаем только пятью строфами, которые переписаны в тетрадь Ф. В. Тонкова в другом месте). Номер газеты «Биробиджанская звезда», в котором ода была опубликована летом 2010 года, отсутствует в подшивке за этот год. Изд.
[2214/7722]13 В исторической области Bira&Bidzhan (старорусс. Биробиджан, евр. ביראָבידזשאן, старокит. 比罗比詹) рядом с бывшим руслом реки на том месте, где в XX — первой половине XXII века находился старый город с таким же названием, силами северо-уральских (югорских) юниоров были произведены археологические раскопки. В десятом слое (пёстроцветный слой суглинистой основы с примесью глины и угля) была обнаружена длинная бронзовая палочка, назначение которой осталось неразгаданным. Возможно, это часть неведомого механизма или даже небольшой скульптуры. На мысль о скульптуре наводят находки, обнаруженные в другом квадрате раскопа: полноразмерное изображение стального маленького человека с гармонью, голова бронзового коня и латунная табличка 35*15 см с вытравленным текстом на изрядно ломаном идише в латинской транскрипции «GITE TUKHES IZ NAKHES». Место, где были найдены эти артефакты, среди археологов получило название «погреб любителя металлических искусств». Сейчас алимы ищут соответствие между чудом сохранившимися в пыльных углах сети и ещё не полностью перекодированными фотоматериалами и этими предметами. Тонкие методики анализа позволили юниорам восстановить в деталях обстановку сезонов в то давнее время. Установлено, например, что летом некоторые районы города покрывали большие лужи, которые в иных случаях становились серьёзным препятствием для механического транспорта той эпохи. При высыхании лужи оставляли на асфальте (вид дорожного покрытия) зелёную и жёлтую кайму, которая образовывалась в результате растворения в дождевой воде пыльцы одной из относительно недавно вымерших разновидностей дерева eywa (старорусс. ива, лит. iewa)14. Что касается нашего времени, то не знаешь, чему удивляться: в странах Халифата совершается подготовка ко второй межпланетной экспедиции на Европу, а в странах Европейского Согласия разрушаются последние общежития философов. На заседании ЕС, посвящённом культурному наследию восточных земель, представитель протектората Юго-Западная Сибирь с горечью повторил слова достославного римского юриста: non tam facile parricidium excusari potest quam fieri.
13 Эта запись свидетельствует о том, что дьяку наряду с приказным педантизмом были присущи фантазийные состояния ума, но если присмотреться к таким его текстам, как этот, то начинает явственно проглядывать ещё одно качество: вкус к набрасыванию апокалиптических, окрашенных в цвета мирового пожара горизонтов. Однажды в разговоре со мной, когда была задета эта тема, он несколько выспренно сказал: я родился в семнадцатом веке. Мне захотелось возразить, мол, бывали времена, когда «уста, запекшиеся кровью», были не в меньшей чести, но я удержался. Ред.
14 Речь идёт, если я не ошибаюсь, о плакучей иве. Это дерево уже в наши дни научилось сдерживать слёзы, а в представленную дьяком эпоху оно, скорее всего, просто разучилось плакать. Ред.
Разрозненный немногословный осенний дневник Соломона Рабиновича (собрано из тетрадей разных лет)
Сегодня с утра слякоть и дождь, и холодный ветер обрывает листья. С начала сентября холод, как тонкая длинная игла, медленно (сквозь теплые дни) входит в душу, чтобы найти внутри тайный нерв. Тогда душа, как школьница, взяв в руки свои тетради, твердит, боясь сбиться: «Я не останавливала воду в пору её, я не преграждала путь бегущей воде».
Итак,
кончается сентябрь. Его поздние числа содержат отражённую боль
вечеров (с такими резкими тенями и с такой закатной листвой, что душа
плачет и поёт, как девчонка, пьяная в первый раз) и поверхностную
боль первых резких утренних холодов, предвестников скорых зазимок. С
этим временем всегда связана
(О времени следует сказать отдельно: увеличение скорости сезонных перемен явственно замедляет течение времени. Оно начинает течь, как тёмная холодная вода в Бире, как бы слегка загустевая.)
Обнажение пространства заставляет задуматься о топографии и перспективах: куда ведут все эти освобождающиеся от листвы улицы? Во временную старость, в вечную молодость, в такие отчётливые переживания детства. Вот засыпанные навсегда протоки, вот ещё свободные речные заливы, вот филармония, а вот разноцветный цирк шапито. Приехала эстрадная группа и совершала разные номера, все хлопали, но апофеозом стал выход из кулис невидимого работника сцены по имени Иван, который показал светящегося в темноте дикобраза и ушёл в полной тишине.
Осень свободная чертёжница, она просит думать и воображать. Она играет постоянно открывающимися просветами, то уходя в лирические отступления проулков и дворов, то настежь открывая уже холодноватые третьи планы. Вот набережная, где якорь и беседка. Почему бы вместо железного человека в цилиндре, вечного примака чужих свадеб, не воздвигнуть памятник композитору Арно Бабаджаняну, с рукой, обращённой к стремнинам Биры, и с надписью на постаменте: «Не спеши!». Какой понятный призыв к жизни!15 Ведь что такое осень? Падшая листва, ветер, Магдалина, тонкая рука, бездумно теребящая оборки лифа, глаза, обращённые к небу.
Вчера в город приехал певец и писатель Сукачёв. На немноголюдном творческом вечере на холодной поляне 3 километра после концерта в незабываемом ДК (он отказался от помпезной филармонии, выразив отвращение к советскому модерну) поющий писатель сделал сообщение о том, что его бабушка в самом деле курит трубку со всякой дрянью, а также о том, что он, свёртывая роллы, постоянно напевает роман «Мадам Бовари», и многие находят, что получается недурственно. Он тут же напел несколько строк, сорвав горячий провинциальный аплодисмент16. Вместе с тем он усомнился в широко распространённом утверждении, будто классическая проза безо всяких усилий ложится на музыку. «Усилия есть» сказал певец и прибавил: «более того». После ритмических rap-запеваний, хлопков и скачков, несколько насильственно вступив в диалог с публикой, он поинтересовался, откуда в Биробиджане берут хорошую современную прозу. Из рядов встал сумрачный член ЛИТО «Ихес» с неподвижными горящими глазами и произвёл восклицание, из которого стало понятно, что хорошую прозу привозят на Дальний Восток из Санкт-Петербурга, Башкирии и Западной Сибири. «Ага!» громко сказал певец, возложив персты на брючный ремень, но при этом ничего не пояснил, томный.
Господи, как коротки Твои сроки. Всего лишь тридцать раз повторится осень, и мне шестьдесят.
А вот уже октябрь, и осень входит в пору промозглых туманов и утренних заморозков. Жёлтый березовый лист с темными пятнами тления падает на серебристое железо балкона, влечётся ветром по его поверхности, чтобы ненадолго замереть до следующего порыва прохладного воздуха. Октябрьские ветра вовлекают в принудительное движение небольшие природные тела, ещё недавно столь неподатливые и крепкие внутренним ростом. Из этого принудительного движения обессиленных, мертвеющих лоскутков прорастает живой символ обречённости. Как чист этот последний октябрьский тлен! В октябре на смену биологическому росту приходит рост чистых символов, расширяющих свои прозрачные тела в почти освобождённом от жизни пространстве. Их трудно не увидеть, они везде, но их навязчивость не утомляет. Как стекловидные зрительные червячки, они складываются в иероглифы, в историю прекрасного Иосифа, в труд внутреннего писца, со вздохом кладущего себе на колени предметы любимого труда: тростинку, чернильницу, шуршащий свиток.
15 Под этой записью следует примечание, написанное предположительно рукой Г. С. Хохлова: «А на острове напротив музыкального изваяния следует поставить памятник неизвестному, напоминающему чертами Василия Андреевича Жуковского, и сопроводить его словами “Бира излучиста, сколь ток приятен твой!”, и тем окончательно воспрославить автономную реку». Ф. Т.
16
Некий местный зоил, скрывшийся под псевдонимом «Шурик
Мамонов», тиснул по этому поводу злодейский стишок в газету
«Биробиджанская звезда». В стишке были строки «отнюдь
не надобно хотеть / Искусством не своим разбогатеть». Позже
открылось, что в этих строках зоил совершил цитацию из древнего
поэта Алексея Андреевича Ржевского
Из дневника Рабиновича, апрель 1996 года
Ещё был жив брат, когда я получил из Америки письмо с известием об Исраэле Эмиоте. Потом пришла бандероль, содержавшая тонкую розовую книжку с изображением танцующего хасида на обложке. Это была книга стихов Эмиота (Яновского) под названием «Сибирь»17. Стихи на идише сопровождались английским переводом (выполнен Leah Zazulyer).
Моё
внимание привлёк текст, названный «Гимн заходящему солнцу, в
Сибири». Стихотворение может датироваться второй половиной 1940
— первой половиной 1950-х годов, когда его автор жил в
Биробиджане, или, точнее, 1948 — 1953 годами, когда он отбывал
заключение
Стихотворение Эмиота поразило меня особыми обрывами интонаций: как будто забывшийся в своём горе человек вдруг вспоминал, что же на самом деле его постигло. И ещё оно поразило меня видом Бога, уходящего от своего творения ввысь и увлекающего за собой только птиц небесных. И ещё удивило вплотную соединяющей разницей между двумя закатами: александрийским (имени семидесяти толковников) и сибирским (безымянным).
Вот его перевод на русский язык.
Смутно мне, Боже…
Боже мой, я печален; а закат в этих местах так прекрасен,
так многоцветен!
В высоте такая красота, а внизу такая мерзость,
и люди гибнут…
Боже мой, я печален…
Как крестьянин, покинувший свои поля,
чтобы попраздновать на свадьбе или принять участие в факельном шествии,
в разгар посевной страды, оставив землю невспаханной,
так и Ты ушёл далеко и поманил за собой птиц.
Боже мой, я печален…
Дай, открой мне ключи от Твоего потаённого града.
Разъясни мне смысл Твоего жестокого суда.
Да зачем же всё так восхитительно там, наверху, где находишься Ты,
тогда как здесь, внизу, так мерзко, что люди гибнут?!
Боже мой, я печален…
Эмиот умер в Рочестере (NY) в 1978 году, когда я, новый Соломон, стоял на пороге больших перемен. Он умер, сказав на идише коснеющим языком свои последние слова: «ты не погасишь меня, Рочестер… только Он». (Об этом мне рассказала свидетельница его последних минут Leah Zazulyer, неловко ударившаяся о скальный грунт чужой судьбы и обернувшаяся погребальной чайкой на берегах Онтарио.)
……………………………………………….
Разрозненность
любого дневника, прикрытая мнимой логикой временной
последовательности, выдаёт разрозненность нашей внутренней природы,
откликающейся на всякий более или менее отчётливый призыв извне. Ещё
большей загадкой предстаёт наша способность соединять не нужные друг
другу планы бытия в заключения, отчёты, проекты и просто в сочетания
слов. Так, меня всегда вполне серьёзно трогал образный ряд
насмешливой русской поговорки «в огороде бузина, а в Киеве
дядька». Мне представлялся куст бузины с яркими красными
гроздьями и печальный, немного смешной мужчина средних лет (вроде
актёра Борислава Брондукова),
17
Siberia. Poems by Israel Emiot.
18 По делу Еврейского антифашистского комитета. В официальных следственных документах того времени Эмиот определялся как «прожжённый националист» (см., напр., «Заключение экспертной комиссии по материалам, инкриминируемым следствием бывшему руководству ЕАО» от 09.11.1951). Ред.
19 См.: Евроазиатский еврейский ежегодник 5768. 2007/2008. М.: Паллада, 2008. С. 204. Ред.
20 С. Рабинович говорил мне, что является объевреившимся потомком геров. Одна из его фантазий клонилась к тому, что его предками были какие-то очень старые «жидовствующие», чуть ли не сам легендарный Захария Жидовин, приехавший на Новгородскую Русь в XV веке. Другая фантазия и вовсе возводила соломонов род к Луке Жидяте (XI век), хотя об еврействе или хотя бы каком-либо благоприобретённом иудействе первого новгородского епископа нет никаких свидетельств, кроме его прозвища, обычно возводимого, впрочем, к имевшему хождение на Древней Руси имени Жидослав. Ф.Т.
Разыскание о шпанской мухе с комментарием21
Неоднократныя шпанскія мухи замучили меня.
И. М. Долгорукой
И победу на сирени муха шпанская поет.
А. К. Толстой
Поставить мушку кому-н.
Д. Н. Ушаков
Вы вообще знаете, что такое
шпанская мушка или кантарида? В оригинале? Я, честно говоря, не знаю, что под этим названием
подразумевают
Из беседы в сети
Кантарида содержит в своём теле очень сильную органическую кислоту, состав которой не изучен.
Из сообщения сетевой справочной службы
Его спинка покрыта выпуклыми
гибкими длинными
Википедия
Но, к сожалению, поймать это насекомое не удалось. Он был слишком взволнован, да и муха летала как-то совершенно необычно.
Кобо Абэ
Собирают их или ранним утром,
когда солнце не успело нагреть землю, или в пасмурную погоду. Тогда
их легко стряхивать на разостланную под деревьями бумагу или платки.
Стряхнув, их быстро высушивают на огне и хранят в сухом месте.
Употребление шпанки в медицине очень обширно. Ее истирают в порошок и
приготовляют известную нарывную мазь, а также делают вытяжку на
спирту, причем получается
Где-то нашёл и забыл где
1. Известия о шпанских мухах таковы, что заставляют всякого непредубеждённого человека взять меры против огульного их очернения. Литературная репутация этой мухи нехороша, но, кажется, стала таковой лишь вследствие печальных заблуждений со стороны авторов. Будучи неутомимым садовым вредителем, шпанка, тем не менее, принесла человечеству много пользы, ибо способствовала неутомимости любовников, а также вытяжке из наших телес разнообразных внутренних нечистот. Болезненные чувства, вызываемые наложением мушек, сопутствуют почти всякому лечению, которое имеет своей целью выздоровление больного, а не его пустое успокоение.
Комментатор.
Трудно сказать, о каком «очернении» этого насекомого идёт
речь22.
Пластыри из шпанки упоминаются в литературе как средство лечения,
которое, как и любое такое средство, может вызывать местное и общее
раздражение у больных, и всего лишь. В литературе описаны напрасные
страдания, причиняемые таким пластырем, как результат его
неумеренного употребления невежественными лекарями старой медицины
(см., напр., выразительные эпизоды лечения мушкой душевнобольных у
Нарежного в «Российском Жильблазе», Гаршина в «Красном
цветке» или Андреева в «Призраках»23),
но также описаны и вполне качественные оздоровительные эффекты. Что
касается «неутомимых любовников», то, кажется,
легендарные судьбы маркиза де Сада (точнее, его жертв) и генерала
Ланского24
должны были бы отвратить людей от использования шпанской мушки как
афродизиака, но нет: и капли, и настойки шпанки, преподносимые как
рецепты Казановы,
2.
О происхождении определительного слова к нашей «мухе»
(которая и не муха вовсе, а весьма яркий жук, жужель, хрущ, вонючка)
ничего достоверного не известно. Возможно, жук этот в европейских
широтах оказывал особое предпочтение листьям
Комментатор.
Рассуждения изыскателя настолько безосновательны, что сами являют
собой род испанских замков.
3.
Менее известной стороной славной шпанки является её нарочитое
использование в религиозных и светских обрядах. Дикие негры Африки
изготавливали из мушки ароматическое вещество, рассыпаемое или
воскуряемое ими перед простыми идолами своими. (Запах этот не весьма
приятен для цивилизованного человека.) В век Людовика XV жука,
залитого стеклом, использовали как украшение
Комментатор.
В самом деле, шпанская мушка распространяет неприятный запах, и это
единственное, что может быть признано здесь правдой. Об африканских
обычаях в связи со шпанкой ничего определённого не известно. Известно
лишь, что чёрные рабы, завезённые в Америку28,
практиковали смесь христианства и племенных религий: сантерию.
Возможно, они использовали в своих обрядах и пахучую шпанку (во
всяком случае, так пишет Миджин Гонсалес Уипплер, одна из неофитов
этой религии, в книге «Сантерия»). Вообще выделять негров
как
Комментарий
на комментатора. Нам
кажется, что категоричность комментатора в этом и в других случаях
нуждается в корректировке. Начнём с конца, то есть с Тредиаковского.
Неужели не ясно, что мысль поэта способна к неожиданному причудливому
перелёту с места на место примерно так же, как это делают мушки с
жуками? Неужели грубость вещества, претворённая Им в тончайшую жизнь
шпанской мушки, не может встать перед взором читателя, одержимого
«трезвым пианством»29,
как загадочнейшая из картин? Комментатор будто не хочет понять, что
рассуждения о шпанской мушке суть не то же самое, что рассуждение о
делах Испании. У всякого мечтателя есть своя Испания, и она до выкупа
заложена им в ломбард! Даже сельский долгожитель Андрей Тимофеевич
Болотов, агроном и мемуарист, справедливо удивлялся явлениям
испанского нрава и обычаев30.
Нашему комментатору явно не довелось видеть фильм «Spanish
Fly», в котором полёт в Испанию оказывается практически тем же самым делом,
что и возбуждение шпанкой. Эта, с позволения сказать, мушка возникает
как чёрт из табакерки, в самых неожиданных местах! О, жесткокрылая!
Однажды она как blister-beetle
незримо возникла в одном искреннем восклицании. I’ve
got blisters on my fingers! — крикнул
21 Принадлежит неизвестному лицу, почерком которого записаны в тетради Ф. В. Тонкова ещё несколько псевдоучёных текстов. Из прежде размещённых отрывков таковым, например, является текст о Помпеевском хребте («Даже при беглом взгляде на карту ЕАО…»). И несколько архаизированный текст «Разысканий», и комментарии к нему принадлежат, скорее всего, одному автору. «Комментарий на комментатора» принадлежит С. Рабиновичу. — Ред.
22
Не так уж и трудно, если присмотреться к текущей литературе, в
которой мушка чаще всего выступает в качестве отрицательного
сигнификата. Так, у Т. А. Мудровой, например, встречаем
характерное сравнение:
23
Пластырь из мушки на выбритый затылок таков был общепринятый
в те времена способ «лечения» душевнобольных и теряющих
или потерявших сознание. Известно, что этот способ был применён к
умирающему Гоголю: «мушку
на затылок, лёд на голову… Его подняли с постели, посадили в кресло, уже
голова его не держалась на плечах и падала. Тут привязали
ему мушку на шею,
надели рубашку (он лежал после ванны голый), он только стонал. Когда
его опять клали, пульс перестал биться, произошло хрипение»
так вспоминает последние процедуры, применённые к
писателю-меланхолику, врач А. Т. Тарасенков. Характерный
момент: шпанскую мушку применяли до конца, как последнее средство
призвать сознание, заблудившиеся в иных пространствах. Чтобы
представить, что испытывает человек во время применения мушки,
достаточно вспомнить гаршинского больного: «Жгучее
прикосновение к затылку заставило его отчаянно биться».
Психиатры XIX-го и более ранних веков считали причинение боли отличным средством
психотерапии и использовали мушку именно с этой целью (наряду с
пиявками, прижиганиями железом, рвотными средствами, ледяным душем,
автенритовой маской, смирительными и вращательными устройствами и
т.п.) Так, врач из Лейпцига
24 Сдержанный А. Д. Ланской, по свидетельству врача императрицы, должен был втирать мазь кантариды в интимные места и принимать настой шпанской мушки слишком часто и в неправильной дозировке, что и привело его к ранней могиле. Елена Арсеньева несколько выспренно и вместе с тем верно описала эту ситуацию в следующих словах: «Кантариды одолели Геркулеса! … Поистине он умер в таких же мучениях, что и настоящий Геркулес, которого заживо сожгла отравленная кровь кентавра Несса!» («Геркулес и кантариды»). Ред.
25 В наши дни использование кантаридина в лечебных целях запрещено. С другой стороны, широко рекламируются эликсиры вроде «Золотой шпанской мушки». Самостоятельные попытки приготовить «настой Казановы» могут привести к печальному исходу. Вот одна из печальных историй: «Моему знакомому не давала покоя слава Казановы, и он решил приготовить настойку на шпанских мушках. В полулитре вина настоял он три штуки мушки и выпил около 100 грамм, отчего потом три дня кровью и с протяжным криком мочился» (Известия украинского Айболита, 2003). Ред.
26 Это не вполне так. Шпанка в основном обитает на растениях семейства маслиновых и жимолостных, отсюда понятная «сирень» у А. К. Толстого и неизбежная «бузина» у самого комментатора. — Ред.
27
Упоминание комментатором испанского театра не может здесь иметь
другого смысла, кроме как намекающего на Лесажа. Это тем более
вероятно, что ранее комментатор упоминает В. Т. Нарежного.
К списку же заслуженных испанских атрибутов по чести следовало бы добавить «испанский меч», «характерную испанскую скромность» обыкновенного испанского кабальеро, «испанский флот», «испанское королевство», «испанскую овцу», «испанского гранда», «испанское владычество», «испанский язык», «испанского посла» (см. сн. 30), «испанское платье», «испанскую улицу», «испанский двор» и, наконец, «испанскую девочку лет десяти двенадцати» (из «Похождений Жиль Блаза»). Что касается «испанского петуха», то
не так уж он и знаменит. Неизвестно даже, таков ли он, как
индейский, и может ли, к примеру, желать здоровья по утрам. Известно
лишь то, что этот петух гораздо привлекательнее и дороже, чем
исландские охлаждённые куры, но единственно потому, что он готовится
вместе с испанским вином и является блюдом экзотической романской
кухни (Gallo al Vino), столь привлекательной для северян.
Даже тогда, когда испанский петух, будучи ощипанным, теряет свою
роскошную, чёрную с отливом, окраску, винный маринад возвращает ему
цвет густой севильской ночи, а приправы запах лавра и
лимона. Возможно, здесь сказались
28 На Кубу. Ред.
29 Из «Оды торжественной о сдаче города Гданска» В. К. Тредиаковского (1734). Принятый в русской литературе образ поэтического вдохновения. Ред.
30
С. Рабинович, скорее всего, имеет в виду следующее место из «Жизни
и приключений Андрея Болотова»: «Вскоре за сим имел я
удовольствие видеть одного гишпанского знатного боярина,
проезжавшего через Кенигсберг в образе полномочного посла к нашему
двору. Начитавшись в книгах о гишпанских знатных господах, не
сомневался я, что найду его и в натуре таковым, каковым изображало
мне его мое умовоображение; но как удивился я, пришед к нему от
генерала нашего с поздравлением и с поклоном и нашед маленького,
сухощавого, ничего не значащего человеченца и притом еще обритого
всего со лба до затылка
31 Сравнить явление «Beatles» с действием нарывного пластыря: это по меньшей мере остроумно! Во всяком случае, в предмете этого сравнения есть немалый аллегорический потенциал, в отличие от дождевых червей в салате тверского губернатора. Ф.Т.
Р а б и н о в и ч. Послушай, я сочинил монолог.
Х о х л о в. Давай. Монолог так монолог.
Р а б и н о в и ч (с интонацией старого сказочника из радиопередачи).
Слушай. Я, кажется, начал любить этот город, редковолосую природу его
карьеров, рёлок и низин. Точнее, я начал понимать, что его тоже можно
любить почти так же, как пространство между Галерной и Мытненской
набережными, где
Х о х л о в. Ну вот, договорился.
Р а б и н о в и ч. Да,
Х о х л о в. Да ладно, кому ты нужен… Ты упомянул Фауста так, будто был с ним знаком!
Р а б и н о в и ч. Нет, конечно. Но я однажды представил себе стареющего Фауста, то есть человека, делавшего вид, что он знает ответ на проклятый безответный вопрос из давнего фильма: «сколько может стоить этот пароход?».
Х о х л о в. Расскажи.
Р а б и н о в и ч. Конечно. У меня нет от тебя тайн. Но, строго говоря, я не могу рассказать, потому что это уже рассказано.
Х о х л о в. То есть?
Р а б и н о в и ч. То есть этот рассказ уже давно написан, очень давно. Я пришлю тебе его в письме, как делывал прежде. Не правда ли, хорошо, что мы с тобой ещё обмениваемся письмами, хотя многие уже не делают этого?
Здравствуй,
Хохлов. Я представил себе стареющего Фауста тогда, когда рассматривал
одну из vanitas Питера Клайза. (Был такой
голландский художник XVII века, если ты не
в курсе. О vanitas ты мог слышать в связи с
одноимённой австрийской
ПИСЬМО МАРТИНУ ШЕФФЕРУ
Genieß ich jetzt den höhsten Augenblick.
«Faust»
— Петр! Петр!
Этого негодяя не добудишься. Придется самому растопить печь. Да, на дворе уже ноябрь! Днем ясно и холодно, ночи длинны.
На столе раскрытый фолиант, желтая черепная кость, ощипанная курица с разрезанным животом. Из башенного окна хорошо видно город, ярмарочную площадь, еще совсем пустынную в этот ранний час, старого человека, осторожно ступающего по грязи с охапкой дров в руках. Земля усыпана листьями каштанов, листья похожи на ребристые щиты поверженных воинов, напоенных до смерти острым холодом ноября.
Сегодня ему предстояло закончить гадание, начатое ночью, и написать письмо ученику. Кроме того, если останутся время и желание, доработать очередную главу книги «О неопределенности и суете». По первоначальному расчету он должен был уже закончить книгу, но он забыл позвать свою старость, чтобы она проверила его расчеты. Прошли времена, когда перо было быстрым и легким, теперь не так. Теперь многое не так. Вредоносные темные соки старости растекаются от поясницы по всему телу, и, видимо, недалек час, когда они беспрепятственно проникнут в кончики пальцев и в голову.
Старик растопил печь, сел за стол и придвинул к себе подставку для письма. А как же курица? Он заставил себя еще немного покопаться в скользких внутренностях, сделал несколько отметок на схеме астрального чрева и отодвинул курицу в сторону.
— Петр! Ты встал? Унеси это. Сваришь к обеду…
Теперь можно приняться за письмо. Он с удовольствием подумал об этом. Письма радостное занятие осенних дней, они пишутся в слякоть и дождь, а приходят к другу в яркий зимний полдень вместе с рождественской песней.
«Почтенному Мартину Шефферу, магистру, благодать и мир во Христе.
Получил твое письмо в конце плодосбора, но не мог ответить сразу, так как некоторые весьма спешные и неотложные заботы отвлекли меня. Впрочем, судя по твоему письму, ты вернешься из Цвиккау как раз к Рождеству, и, значит, я еще не опоздал.
Должен сказать, что на этот раз как твои похвалы, так и твои упреки пришлись мне по душе; не потому, что я совершенно согласен с первыми или вторыми, а потому, что в них я почувствовал самостоятельность суждений и зрелость ума. Не могу также умолчать о впечатлении, произведенном на меня языком твоего письма, свободным от неумеренного употребления латинских и греческих слов и выражений. Ты ведь хорошо знаешь, что примеси драгоценных металлов в сплаве должны быть скрупулезно выверены! Не сомневаюсь, что в скором времени те, кто называет немецкий язык грубым и базарным, будут посрамлены, так как уже сейчас многие уважаемые и ученые люди обретают в нем нечто вроде чудесного философского камня, не уступающего по своим свойствам сверкающему эсмунду латыни.
Впрочем, начну по порядку. Ты в своем письме, если я правильно тебя понял, спрашивал и
утверждал о трех вещах.
Итак, о сомнении. Ты сетуешь на то, что червь сомнения наделал множество ходов в прежде крепком и твердом яблоке твоей веры в Провидение. (Прекрасный образ! Правда, в нем есть тайная двусмысленность: любое яблоко, тем более яблоко притчи, напоминает нам о первом соблазне и о том, что райский плод был плодом знания, а не веры, ибо в вере не было нужды Бог и ангелы были для Адама простой очевидностью.)
Позволь мне продолжить твое удачное сравнение. Червь, как известно, нападает на спелый плод, не трогая до времени зеленый, где ему намного труднее точить свой ход. В известном смысле нападение червя есть признак спелости, если не переспелости, плода (меня могут упрекнуть в незнании плодов и червей, но я не буду вступать в спор, так как риторика не требует от вещей быть самими собой, то есть ползать, висеть и тому подобное: она берет их имена, равно как имена их действий, оставляя за собственниками имен право поступать по привычке). Садовник снимает такой плод и смотрит, не сильно ли навредил ему червь, и кладет хорошее яблоко в корзину, а порченое выбрасывает.
Не так ли обстоит дело и с нашей верой? Пока она зелена и незрела, ее можно использовать лишь как метательный снаряд в мальчишеской драке, ни на что иное она еще не пригодна. Но вот наша вера налилась соком и созрела. Теперь нам нужно, уподобясь мудрому садовнику, быстрее снять созревший плод и пустить его в дело: съесть самому, или выгодно продать, или я уж не знаю что такое с ним сделать. Проще говоря, веру нужно пустить в дело, всесторонне опробовать ее качества и заставить приносить пользу. Если же ты бережешь свою веру ради ее красоты, чтобы ты и твои друзья любовались ею, праздно обременяющей ветви твоего духа, то рано или поздно любой садовый вредитель испортит ее и превратит в кусок гнили. Однако и в этом нет ничего особенно плохого! (Кроме, конечно, твоей нерадивости.) Многие плоды падают на землю и погибают, а на следующий год дерево вновь плодоносит и вновь теряет плоды. Так же и здоровый человеческий дух постоянно плодоносит верой, и в том, что иные плоды становятся пищей червей, нет ничего ужасного или непристойного.
Я думаю, что не стоит бояться или брезгливо сторониться червей сомнения, ведь по их
присутствию ты сможешь безошибочно определить, настоящее яблоко твоей
веры или, может быть, сделано руками
Поскольку уж речь зашла о яблоках, позволь мне рассказать один случай из моей чересчур долгой жизни и заодно покончить с рассуждением о сомнениях.
Этот случай произошел давно, тогда, когда я еще жил в Магдебурге. В саду одного богатого рыцаря росла чудесная яблоня. Она плодоносила огромными сочными плодами, которых на ней было так много, что ими можно было снабдить, пожалуй, полгорода. Она бы сломалась от тяжести плодов, если бы ее заботливо не подперли со всех сторон надежными опорами. Хозяин яблони считал, что это дерево от Бога, и не препятствовал горожанам брать с него плоды. Перед смертью он даже велел сломать садовую изгородь, чтобы люди могли беспрепятственно подходить к яблоне. Это, конечно, повредило саду, зато утешило богобоязненного человека. После смерти рыцаря его наследник не захотел пускать людей к дереву и заявил, что каждый, кто сорвет с него плод, будет отвечать по закону. Тогда многие граждане, не пожелавшие расстаться со своей привычкой, стали действовать воровски. Между тем наступил тот страшный год, когда град побил германские сады, а засуха выжгла поля. В тот год наследник поставил у дерева слуг, которые прогоняли голодающих от его ветвей, усыпанных вопреки немилостивой судьбе на диво спелыми, тяжелыми плодами. И тогда я понял, чьей стала яблоня, но, разумеется, никому об этом не сказал (потому что если бы я сказал, наследник просто убил бы меня).
Я перелистал книгу старика Альберта «О свойствах» и быстро отыскал нужное.
Ты, возможно, знаешь: лепестки арабской розы,
Ты можешь спросить себя: зачем старый Иоганн рассказал мне эту историю? По правде
сказать, я и сам толком не знаю. Если у тебя возникнет желание
увидеть в этой истории притчу, можешь яблоню истолковать как древо
Духа, наследника как силу Зла, препятствующую вкушать от плодов Духа,
а меня как орудие благого Провидения, устранившего как ставшие
бесполезными плоды, так и саму силу Зла. Впрочем, ничто не мешает
тебе понять эту невыдуманную сказку
Иная притча хороша тем, что ее толкование, как и все в природе, имеет много сторон. В притче о блудном сыне отец говорит старшему сыну о младшем: нужно радоваться, что твой брат был мертв и ожил. Нетрудно заметить, что радоваться жизни и смерти в одно и то же время нельзя и что если бы старший брат мог выбирать, он охотно бы радовался смерти блудного сына. Тогда это была бы его притча, и в конце он сказал бы так: смотрите, к какому исходу приводит непослушание и неразумие! И не скажешь ли ты, по некотором размышлении, что слова Господа нашего «радуйтесь, что был мертв и ожил» звенят в надмирной высоте, в то время как притчами старших сыновей, как гнилостными испарениями болот, заполнен весь свет. Пишу и чувствую, что тебе уже мерещится жирный червяк суесловия, выползающий из моих уст. Я иногда удивительно забалтываюсь это оттого, что я одинок и стар.
Вернемся к твоим вопросам и утверждениям. Ты пишешь, что с тех пор, как ты научился разлагать вещество и получать составы, мир представляется тебе нехитрым созданием, брошенным Творцом нам под ноги в минуту гнева и насмешки. И что лучший мир, сложный и таинственный, человек утратил безвозвратно после изгнания из рая. Ты утверждаешь также, что наш нехитрый, как ты выражаешься, мир испытывает на себе, кроме гнева Творца, силу дьявола, и поэтому простое по видимости подчас оборачивается дьявольски сложным и неуловимым. Так, тебе не удаются некоторые сплавы, хотя ты прекрасно знаешь, сколько простых элементов и в каком количестве требуется смешать.
Я готов согласиться с тобой в том, что все сложное так или иначе распадается на простое,
а все простое может вдруг превратиться в неуловимую для анализа
конъюнкцию. Я готов согласиться, говорю я, но это еще не причина для
того, чтобы объявить все видимое гневом Бога или кознями сатаны. Я
думаю, ты согласишься с тем, что насекомые и рыбы видят своими
органами зрения другой мир, которого не видим мы, хотя он рядом с
нами. Не следует ли вспоминать об этом всякий раз, когда возникает
соблазн считать
Некогда я тоже был уверен в своем знании только потому, что мне удавались некоторые простые фокусы. Я мог изготовить снотворное такой силы, что оно сбивало с ног силача из балагана. Однажды я при свидетелях проглотил паренька в трактире, и после этого городские мальчишки долгое время обходили меня стороной (правда, с тем пареньком, которого я проглотил, мы остались друзьями). Все это фокусы, дорогой Мартин. Я полагал тогда, как ты теперь, что на земле чудес нет и что грубый земной состав можно перемешивать как угодно и лепить из него что угодно. Но я быстро понял свою ошибку. Пять хлебов можно расчленить на пять тысяч кусков (я пробовал), но не в наших силах накормить этим хлебом голодающий народ. Из персти можно получить золото, но из воздуха нельзя создать собор, подобный Магдебургскому. (Впрочем, если хорошенько расчленить воздух, то, наверное, можно и это, но пока что такое дело никому не удавалось и вряд ли в ближайшее время удастся.)
На неполноту моего знания мне указала вяленая рыба. Однажды в компании с моими учеными
друзьями я ел чудесную сухую треску, запивая ее пивом. Когда рыба
кончилась, эта жирная скотина, магистр Шрамм, посоветовал мне собрать
из рыбьих костей и эфира
На следующий день я нашел эту канаву и отправился вдоль нее искать источник, но это была обычная сточная канава! Во время этих поисков я наткнулся на садик Елизаветы Кох, вдовы бургомистра. У нее была дочь, Эльза, которая вскоре после этого стала моей женой перед Богом. Бедная Эльза, как много времени прошло с тех пор…
А с треской я так и
не разобрался! Я брал пробы зловонной жижи из канавы, проверял ее
действие на предметах и животных, разлагал ее. Тщетно! Она утратила
свои чудесные свойства. И я понял, что тончайшее сочетание звездного
света, помоев и кухонных испарений, которое случилось в ту ночь, я
уже не смогу повторить никогда. Запомни, Мартин, у очевидного иногда
бывает больше отростков, чем у корня мандрагоры,
Я часто размышлял о звездах. Звездный состав, вероятно, обладает многими волшебными свойствами. Однажды я не мог уснуть и думал о моих календарях, а также об устройстве небесной тверди. Помню, на улице бушевала непогода, ветер хлопал ставнями. Неожиданно я почувствовал себя очень легким и взлетел. Я летел над шумящими вершинами деревьев, над кровлями домов, над башней ратуши, все выше и выше! Я поднялся к тучам, и там меня вымочил зарождающийся дождь, схватило влажное удушье. И вдруг мои мучения прекратились: я очутился в хрустальной пустоте надоблачного мира, где надо мной сияли невероятно приблизившиеся, огромные, пылающие миры. Их великолепие не поддается описанию, Мартин!
Но еще больше я был поражен, когда взглянул вниз. Подо мной уже не было толстых туч, сквозь которые я пробивался в полете, и земля предстала мне в чудесном, фосфоресцирующем свете. Таинственные излучины рек, тишина и спокойствие морских заливов, густые леса, молчание темных городов, чьи стены и башни изредка озарялись голубым отсветом молний. О мой Мартин, ты не поверишь, как прекрасен был мир подо мной! Тогда я понял, что мне, страннику, выпало счастье жить на одной из самых пленительных звезд, какие только встречаются среди бесчисленных миров.
Потом я совершил еще несколько полетов (о некоторых из них я тебе рассказывал). Неведомая сила, даровавшая мне эту чудесную способность, не сковывала моей воли, и я летел туда, куда хотел. Помнишь Божий камень, который я тебе показывал? Я нашел его на одном из скалистых уступов Британии во время ночного полета. Эти воодушевляющие полеты длились недолго, около месяца. Во время последнего полета я поднялся на вершину Эльборуса, с которой отчетливо различал в восточной стороне дивный сад, заключенный в огненный пояс. После этого я долго мучался глазами.
Ты спрашиваешь, отчего я так долго живу. Мартин, Мартин… Отчего люди долго живут? От незнания! Дольше всех живет тот, кто не складывает свое прошлое в копилку и не пускает его на ветер, а расстается с ним, как с добрым другом, тот, кто не знает свой возраст. В молодости я очень быстро старел, но потом, как раз после ночных полетов, я забыл свой возраст, чего и тебе желаю. С тех пор я старею как дерево, сердцевина которого неустанно гонит живительные соки, а ствол избороздили ветер и время. Впрочем, сейчас я уже не так бодр, как раньше.
Видишь ли, Мартин, ясная память подобна вину, она живит и разрушает одновременно. Мои
старые знакомцы, молчаливые и бесплотные, стали все чаще навещать
меня в ночные часы. Правда, среди них есть и болтуны. Вчера,
например, ко мне пришел покойный император Карл и долго расспрашивал
о результатах моей последней гастромантии. Не правда ли, забавно:
мертвец интересуется требухой! Карл и при жизни был сколь
любознателен, столь и невежествен. Интересуясь алхимией и ее
составами, он пренебрегал наукой политики, которая требует не меньших
знаний и точности. Благодаря ему Австрия, Тироль и Бавария
превратились в вялый детородный член империи, бессильно болтающийся в
римском гульфике и в редкие мгновения силы порождающий на свет Божий
чудовищ вроде Инститориса. (Несколько лет назад я встретил эту
мерзкую обезьяну, поедающую женщин и детей, в Майнце. Его свиные
глазки так и шныряли по сторонам, выискивая жертву. О, я бы многое
дал за то, чтобы извести урода, но на плече монаха лежит мохнатая
лапа его заступника того самого, кто опекал и хозяина
магдебургского сада и его
И все же иногда я чувствую бездонную глубину моей старости, и мне начинает казаться, что я живу вечно. Самое время отведать, по примеру Диогена, мясо сырого осьминога. Обо мне уже сто лет как написана книга! Сочинитель написал, будто я умер на навозной куче. Ха! Это у него сейчас под языком навоз, а я еще тёпел и подвижен! Правда, во сне уже не являются, как прежде, обольстительные суккубы, и я стал уставать от долгих диспутов, но это и не интересует меня теперь. Меня сейчас интересует вопрос о породе людей вроде меня, обреченных на вечное инакомыслие. Мы содержим в себе эту страсть так же естественно, как естественна собачья голова на плечах жителей земли Хай и птичья голова у обитателей Египта. Мы как дрожжи, брошенные Неведомой Рукой в мир и вызывающие брожение в его недрах. В своей книге я пытаюсь рассуждать об этом.
Моя книга… Подчас
мне кажется, что я прожил лишь день, который уже почти померк, и
близкая ночь стоит за окном. Кончится день, пройдет ночь, и кто
вспомнит о тебе, Иоганн? Разве
Я чувствую приближение смерти и хотел бы на всякий случай попрощаться с тобой.
Ты можешь сказать:
Если честно, то я не надеюсь пережить эту зиму, но ты все же напиши мне. Письма поддерживают во мне страсть к возражению, а это означает для меня жизнь.
Старик давно перестал писать, хотя ему казалось, что он продолжает свое бессвязное письмо.
Город уже проснулся, зашумела площадь, запели птицы. Яркий солнечный луч отразился на запыленном боку медного перегонного куба. Фауст спал, тяжело дыша и похрипывая во сне, уронив голову на подставку для письма.
Вечерний разговор о горах
Х о х л о в. Полёты Фауста знакомы мне по моим собственным снам. И вообще, иногда мне нравится твоя манера неторопливо заговаривать зубы. У тебя хорошо получается разводить и сводить коридоры, только в них слишком много всякого старого хлама, как в общем коридоре коммунальной квартиры.
Р а б и н о в и ч. Давай не будем, Хохлов, судить об этом поспешно. Время, как удалось мне установить, не только пропадает, но и накапливается. Старые вещи, которые ты назвал хламом, могут быть чрезвычайно дороги, потому что в их щелях, прорехах и трещинках накапливается прозрачный студень времени, а в веществе их рассохшихся, сморщенных тел накопилась его известь. Сердце Фауста, став до конца известковым, отстучало положенные ему сроки, и сроков не осталось, но я продолжаю хранить это сердце в секретной стеклянной баночке, памятуя о драгоценном студне. Кроме того, время умеет говорить многими голосами, и если ты спросишь меня, каким голосом оно любит говорить по преимуществу, то я скажу, что чаще всего время говорит голосом одиночества. Горы тоже говорят голосом одиночества. Если бы меня спросили, где живёт время, я бы охотно сообщил, что время живёт в горах. Оно там живёт, а гостит на равнинах. Горы непреложно свидетельствуют о времени нагромождениями своего неразборчивого текста. Они похожи на пушкинский черновик, чья строка, даже если она зачёркнута, именно потому так уверенна, темна и так своевольна, что является обителью времени. Время ограничивает, делая свободным, так же и горы.
Х о х л о в. Говоря о горах, ты имеешь в виду Хинган?
Р а б и н о в и ч. Я имею в виду горы. Кроме Хингана, я знаком с горами
Х о х л о в. Неплохо, неплохо. Такое чувство, что ты цитируешь самого себя.
Р а б и н о в и ч. Да, а что?
Х о х л о в. Да, в общем, ничего. Опять
Р а б и н о в и ч. Не настолько прежнего, чтобы предупреждать об этом.
Х о х л о в. А сколько времени,
Р а б и н о в и ч. Нужно, чтобы оно посмотрело тебе в глаза.
Х о х л о в. Опять темнишь. А что с недавним?
Р а б и н о в и ч. Оно ещё само стоит в глазах и потому лишено зрения и лишь начинает прозревать, как котёнок к своему четырнадцатому дню.
ЧЕРНОГОРСКИЙ ДНЕВНИК
Мне почти нечего сказать об этой стране, кроме необязательных «между тем» и «тем не менее». Внутренний путеводитель, отвлекаясь на разные пустяки, привёл меня сюда за призраком, чьё и без того прозрачное тело почти полностью растворилось в туристической духоте Будвы. В непрошеной лазури этого побережья растворились очертания косого латинского паруса,
Театр побережья, заключающий в свой полукруг из
Тем не менее воздух чист, как питьевая вода из бутылки, время от времени
Старый город Будвы, как и все
В початке была Речь, сообщает вам сербское Писание: «Свето Писмо». Нужна отдельная речь о разговорной речи черногорской улицы: бурные итальянские интонации скрывают своим переменчивым налётом прочную старославянскую основу языка; возникает впечатление отчётливо дружественного языка и чужой интонации. Языковой шум на улице, скороговорка обывателей, состоящая из невозможных сочетаний согласных, устраняют возможность понимания, и только вывески дают
Долгое сожительство побережья и городов привело к смешению признаков: города вросли в побережье, а побережье обросло городами. С первого взгляда видно, что ветхая геология прибрежных
Поездка в знаменитый Дубровник уточняет эти впечатления. Город, замкнутый в тяжёлое ожерелье двойных стен, Дубровник не знал турецких ужасов (наверное, руководившие хозяйственной жизнью города венецианцы
Севернее Дубровника находится
Накануне отъезда одолевают обычные мысли: кажется, только что приехали, а послезавтра уже нужно ехать в Тиват, в аэропорт. Что такое «вчера», если подумаешь о нём? пролетели, как ласточки над островом св. Николы, блаженные дни, и вот через два дня ты уезжаешь: ау, чёрные горы… Прошлое в твоей власти и оно вне её, потому что оно уже было, а ты ещё есть (и продолжаешь, как прозрачный паучок, тянуть эту будто бы бесконечную паутину, которая всё же рано или поздно кончится вместе с тобой, и остаток праздных нитей будет ещё некоторое время дрожать на ветру). Только и осталось, что произнести про себя нелицемерную хвалу будванской ривьере и отправиться восвояси.
Раннее утро следующего за отъездом дня застаёт тебя в вагоне поезда «Москва Нальчик»
Но проходит и это. Вновь поезд, вновь Москва, и ты с младшим сыном заходишь в Кремль. В Архангельском соборе певцы на итальянский манер поют «Жертву вечернюю», после исполнения хлопотливо совершая среди слушателей сбор своих вполне мирных дневных жертв, а ты, проходя меж тёмными надгробиями, у стены натыкаешься на раку мученика Михаила Черниговского, и тогда видение поручика Берга и его легендарного предка вновь встаёт перед глазами, и призраки Доклеи уже лишь мерцают за ними. Так заканчивается этот неполный дневник.
Впрочем, его настоящее окончание происходит ещё позже, далеко от Будвы и Кавказа и от Москвы, в октябре, в Биробиджане, когда наступает еврейская грусть последнего листопада и цыганская тоска серых дней, пропахших гарью лесных пожаров, и радость первой отчётливой изморози и первого снега ещё впереди.
* * *
Рассказ запоздалого путника. «Иду пьяный через старое кладбище, вижу — памятник. Присел рядом. Написано чего-то на нем. Слова какие-то. Читаю: крепче меди, не разрушит. Еще про какой-то Аквилон. Толкнул его, он упал. Вот тебе и не разрушит, говорю. Крепче меди, ага. Аквилон, твою мать».