гостевая

Антонина Калинина

Письменный стол

Проза

Монолог ретрограда

Ах, государи мои! Да разве есть что на свете вкуснее селедки? Вот она, голубушка, лежит в фарфоровой селедочнице (не люблю хрустальных), беленький лучок тонкими колечками поблескивает, как украшения на кокетливой невесте. Словно старые шишковатые дядья на свадьбе, сгрудились неподалеку дымящиеся картофелины в большой миске, и тает на них нежный, холодный кусочек сливочного масла — отдохновение оку и соблазн устам. Как молодцеватые гусары, выстроились хрустальные рюмки и залихватски подмигивают стыдливо зарозовевшейся селедке. Да, это не какая-нибудь старая дева в ржавых пятнах — селёдочка наша свежа, как деревенское утро, и тонким серебром лоснятся кусочки, с которых искусная рука сняла тонкую кожицу. Самый пристальный глаз не отыщет в ней изъяна, самый придирчивый из злых языков не посмеет перемывать ей косточки, ибо просто не нашупает таковых! Ведь красавицу-селедку долго готовили к этому часу, и, прежде чем нарядить ее в серебро и кисею тонко нарезанного лука, вытащили из нее маленьким пинцетом косточки — все до одной!

А как беззащитна селедка! Рыбы, как известно, немы даже тогда, когда весело резвятся в воде, что же говорить о тех из них, которые просидели долгие недели в бочке с рассолом? Нечего им возразить, некому заступиться за них, когда предают их поруганию… И вот какой-нибудь невежда польет ее горчичным или томатным соусом и выставит в угоду черни на магазинные полки. Да разве же сельдь — простая килька, чтобы плавать в томате?

Маслята

Начну как поздний Толстой:

Купила мать маслят в банке.

То есть купила она их, конечно, в магазине рядом с банком. А мне подумалось: почему русскому человеку особенно милы закуски слегка упругие, соленые и склизкие, как вот маслята или селедка?

Может быть, мифическая русская душа тому причиной, в которую я вообще-то не верю, но вот придется… Должно быть, соленость и склизкость символизируют грусть и климат: склизкость — вечную готовность русского неба расплакаться, а соленость — личные слезы каждого. А упругость означает тайное сопротивление властям.

Пытливо стала я искать срок годности, который был обозначен зарубками на простеньком календаре, скромно притулившемся на краю этикетки. Маслятам дали три года. Зарубками были отмечены римская цифра XI и год — 2003. Я раньше времени амнистировала их из банки.

Мне представился лес, где чьи-то морщинистые руки собирали маслята в солнечный осенний день. Все-таки вряд ли это был ноябрь. Все-таки вряд ли где-то водятся маслята в ноябре, хотя сестра моя, Анька, и собирала об эту пору другой милый моему сердцу гриб — козленок — где-то в горах исторической родины.

И писала мне потом,что замаринованные козлята были похожи «на семейство старых слизней». Вот это я понимаю, закуска!

Мне померещились травинки, прилипшие к шляпке масленка. Или сосновая иголка.

Солнечный луч пробивался сквозь хвою.

Но почему они ждали до ноября, чтобы замариновать маслята, эти морщинистые жилистые руки (почему-то они мне представляются именно такими)? Может быть, они (руки) сели на солнечный пригорок, достали из кармана поменьше коробку папирос, а из кармана побольше — нечто приятно булькнувшее, завернутое в газету «Комсомольская правда». Они расстелили газету, выпили и закусили черным хлебом, луком и крутым яйцом, кои мы отнесем к разряду закусок несклизких. Хорошо и тепло. В большой корзине что-то шуршало. Дул ветер, но его было только слышно — вот по этому шороху, по пению верхушек деревьев.

Я пошла на кухню и сварила нам картошки.

На даче

(сочинение на тему, как я провел выходные)

Дача очень старая, раза в три старше меня (гипербола). В этом году как никогда уродились крапива и сныть. Говорят, что и то и другое можно употреблять в пищу. Из крапивы варили щи с желтком, когда она моложе и лучше, кажется, была. А теперь она годится только на то, чтобы хлестать врагов. Их я на дачу не взяла, а взяла друзей.

Что касается сныти, то ее как-то варят (парят? рубят?) Но мы пренебрегли ценными качествами крапивы и сныти, съели сухие бутерброды с колбасой вместо вкусного крапивного супа, запили растворимым кофе и пошли звать косарей, они же по совместительству сторожа. Сторож Гена, золотой человек, как нам сказал сосед напротив, оказался и впрямь золотым, по крайней мере, зубы у него были золотые.

 — Покосим, — сказал он.- А как же не покосить!

После этого он пришел с женой и косой и сказал нам строго:

 — Как же это вы так участок-то запустили, а? надо ездить! надо работать! Вот в воскресенье приедете, так не стойте руки в карманы. Дело надо делать.

После этого он вручил жене косу и стал смотреть, как она косит.

 — У нас на Алтае косить не умеют, — сказал он. — Я с Алтайского края сам. У нас там крапивы нету.

 — А что есть?

 —Степь, — мечтательно ответил Гена и посмотрел куда-то вверх.

Походив по участку, он обнаружил старую велосипедную раму и попросил ее себе.

 — Работы у вас тут на месяц, не меньше, — строго журил нас он. -Все надо выкорчевать. Деревья все срубить. Кусты выдрать. пусть простор будет!(как в степи, наверное) Вот, провод у вас обвис.

 — А мы все делаем. Мы провода поднимаем, — вмешалась его жена.

Мы очень обрадовались.

 — Лестница есть? — сурово спросил Гена.

 — Есть. Вон, у сарая стоит.

 — Ну так принесите! — говорит.

 — А сам?

 — Тонь, принеси лестницу! — кричит Гена жене, не сходя с места. Моя тезка бросает косу и несет ему лестницу. Гена ее все-таки на полпути берет, приставляет к стене — совершенно косо, лестница шатается и грозит вот-вот свалиться, пришибив Гену и разнеся все вокруг в щепки.

 — Гена, свалишься, — кричит жена.

 — А нуть, — тянет Гена что-то нечленораздельное. — Э-ээ…

Лестница шатается.

 — Проволоки! Проволоки мне принесите! — вопит Гена. Тоня бросается искать проволоку, таская за собою повсюду косу, как смерть.

Наконец проволока найдена, Гена, стоя на одной ноге, прикручивает провод. Тоня залезает на лестницу и что-то поправляет. Гена уезжает на полчаса.

Остается одна сотка, Тоня разговаривает с нашей кошкой, мы сгребаем и выносим траву и ветки. Возвращается на велосипеде Гена.

 — Как ты покосила-то, ну куда это годится. Здесь куст, там-оть куст. Эх! Коса вторая есть? Тоня, наточи косу!

 — А мы и дома строим, — говорит Тоня. — Вон дом видите? Вот при нем душ.

Через два забора от нас виднеется облицованная плотно пригнанными друг к другу свежевыкрашенными досками кабинка.

 — Мы тут еще банкиру дом построили, но отсюда не видно. Большой дом, — говорит Тоня. — Все делаем — и фундамент домкратом поднимаем, и обводку, и проводку, и плиточку…

Мы смотрим на нее с суеверным ужасом.

Русский как иностранный: ассоциативный словарь

… Язык беспомощен и бессвязен, но и жизнь беспомощна и бессвязна. Букву "А" мы оставим, ибо абсолют (ассонанс, аллитерация, аллегория, алгебра, наконец, да и апатия — бес-страстие) нам не под силу; а словарь наш начнем прямиком с буквы "Б". Да вы ничего и не поймете, если не объяснить вам сначала про беспомощность.

Беспомощность

Беспомощность и бессонница начинаются с приставки без- Но это только так считается,что без. На самом деле это бес притаился в обоих этих словах, бес попутал, бес мешает спать, и ноет, и плачет под окном мартовским бездомным котом, напялившим кепку набекрень и настроенным романтически — гулять, так гулять, до самой поздней ночи. И пробегают по стене бессонные,бездомные блики, от автомобильных ли фар, от блуждающих ли огней, и мысли нудные, тоскливые, тикают в виске как часы или маленькая неизбежная бомба.

А ты лежишь и не можешь ничего сделать. И от снотворного пухнет голова, и следующий день,который мог бы быть прекрасен, уже наступает прежде времени, незваный, хуже татарина (а чем татарин плох), незваный, собственно, только тобою, но тысячами птиц объявленный и прославленный. Бессонница хуже пьянства, потому что она трезва. И от нее никуда не деться. Вернешься домой, к себе, в себя, а тут и она. И семь бесов пришли на место одного, и в грязной, невыметенной квартире сидят и играют в карты, так, чтобы вечность провести, потому что им тоже не спится.

Весна

Весна начинается у нас резко, как соната у плохого пианиста. Смятые бумажки вылетают откуда-то вместе с помятыми, но жизнерадостными голубями, лужи играют радугой нефти, и радужные горла голубей переливаются тоже.

Снег, как сахар, размокший во время чаепития вприкуску, во время всех зимних чаепитий, лежит у дороги ненужный. Все садятся на диету — скоро лето, и каждый тешит себя надеждой пойти на пляж.(А на пляже машины стоят, и из каждой несется:

Черный бумер, я не твой —

или что-то в этом роде — и рядом лежат толстые бритоголовые мужчины, размякшие, как хорошенько оттяпанные молотком говяжьи отбивные)

И еще бывают кафе, и можно еще весной курить на улице, но тогда сердятся старушки и беременные, да и зачем курить, когда запах весенней пыли, и подтаявшего мороженого, и, кажется, еще какой-то робкой цветочной пыльцы куда пленительней, и не заглушать же их табачной навязчивой вонью.

Надо вдохнуть всей грудью и почувствовать свободу. Это примерно как вдыхать эфир — старомодно и сплошные иллюзии…

Грусть

Пока иные принюхиваются на улице к свободе, наступают первые весенние заморозки. Вам повезет, если они окажутся без снега. Потом вторые или третьи, это уж как повезет. Их обычно в народе связывают с черемухой.

Потом вдруг начинает цвести сирень — так неожиданно, так обильно, и пахнуть.

Тогда надо, покопавшись для виду в грядке на даче,залезть в мансарду.

Там на полке, сделанной из корпуса радио, лежит журнал «Юность» с повестью про Ивана Чонкина, за некрашенной сто лет рамой, которая рапахнута по случаю сирени, открывается панорама крыш, и над нею нежнорозовое небо, такое прозрачное, такое безоблачное (опять приставка без- , но на этот раз она о божественном) Вот тут и грустите.

Грусть — это запах, мне так кажется. Запах истлевшей бумаги и сирени.

Наверное, я собака.

Дача

Дачный сезон начинается позже.

Июнь пройдет, студенты сдадут сессию, иностранные студенты уедут домой, дождь пройдет, поезд уедет, и оставит вас на перроне. Если это вечер, а соберетесь вы не иначе как к вечеру, потому что не умеете вставать рано — то старухи, торгующие весной помидорной рассадой, а летом полотенцами и подсолнечными семечками, разойдутся уже, оставив по себе ящики и газеты, — так вот, и кошка будет растерянно и лицемерно плакать в маленькой клетке, предчувствуя нагаданную на картах перемену жизни, и неверное счастье, и думая о муже — одноглазом лихаче с заломленным ухом, который зимует под дачей , и в браке с которым она уже произвела на свет семерых котят. И вы пойдете в сгущающихся сумерках к даче, где печка еще хранит тепло дня, нагревшего весь дом от фундамента до крыши, и оттого и зола кажется теплой, как будто в доме кто-то жил. Я не буду говорить о том, что вам встретятся девочка и мальчик на велосипеде, который задолго до своего появления предупредит вас звонком.

Девочка

Тоже впишется в наш алфавит. Она уже давно пьет дольче фарньенте из тополиных почек и синих цветов, спрыснутых бодрой утренней росою; она катается на велосипеде, крашенном облупленной краской (вы заметили, по какому правилу надо писать два "н"?); и ноги ее приобрели окраску ровную, как трудолюбивыми китайцами в золоте крашенный шелк (повторение — мать учения, а китайцы — среди вас ведь нет китайцев? Ну тогда простите — после культурной революции перестали быть трудолюбивыми); она носит мыльницы, это такие особые туфли, из кощунственно-нищей пластмассы, или порванные запыленные кеды без шнурков и носок. И когда мне было столько, сколько ей, мы плавали с ее старшей сестрой в карьере, и были так же ровно-загорелы, и в воде, заливавшей глаза, заключалось счастье, ибо она сияла самым крепким раствором солнца, самым памятным весельем, самой бессмертной беззаботностью. У нее темные брови и светлые глаза, пепельные волосы, ровно выгоревшие на солнце.

Она покупает в сельском магазине

Два батона хлеба

Полбуханки черного

Постный сахар

Шпротный паштет

И связку заветренных сосисок для собаки.

Ежевика

Пока еще только завязи ежевики в кустах. Я всегда загадывала -застану ли август на даче? И поедем ли мы туда в сентябре? И будет ли тугая, краснеющая по краям, с зеленым кончиком ежевика черной и мягкой, когда я в последний в году раз закрою на палочку калитку?

Ежевика похожа на шелковичные ягоды, которые росли на большом дереве в Феодосии. Мне тогда разрешили прокатиться на паровозе,потому что хозяин дома, в котором мы снимали комнату на лето,был машинист.

Надо было полоскать горло соленой водой. За ней заплывают далеко. далеко в море, и плывут назад, набрав полнуюбанку.

Гораздо больше мне нравилось полоскать горло белым вином.

Терапия, впрочем, была безуспешна — и зимой снова одолевали ангины.

Даруя счастье свободы в четырех стенах.

Ах, ежевика, ежевика, как не хочется идти в школу.

Но тутовые ягоды пробиваются в красном моем горле, и жар приморский выстреливает вверх, и я свободна, и школа мне больше не грозит.

Жестокость

Не хочется писать о ней.

Было бы жестокостью оставить все это (было бы — сослагательное наклонение).

Было бы жестокостью оставить маленький домик, который уже и так почти развалился.

Жестокости надо учиться. У нее свои склонения и спряжения.

Вот опять пробежала полоса по стене…Ночь, впрочем, уже подходит к концу. Альба -так назывался жанр этот у старинных поэтов. Я тайно не сплю нынче, потому что могу потревожить больного. Печатаю тихо.

Заря.

Так переводится слово «альба».

Ничего не хочу про нее говорить, потому что устала.

Обычно на заре я засыпаю. Как трудолюбивые души на заре встают, так моя, неприкаянная, устает от собственной праздности.

Проиграв за ночь еще одно несметное богатство наступающего дня (семь бесов, порвав в клочья сыгранные колоды, уже разъехались на черных мерседесах по домам), я засыпаю.

Июль

Малина поспевает, фасты раскрыты на середине, раскалено небо, зеленый крыжовник собран, утром облака останавливаются круглыми снежками, опущенными с большой ложки в кипящую кастрюлю — для украшения торта на день рождения Полины.

Полдень

Полдень надо лудить-паять, гулкий полдень, пахнущий сеном полдень, кузнечный звон, кузнечиков беспорядочное и неистовое пенье.

Облака стоят, как ложка в сметане.

Уютное постоянство взбитых сливок высоты.

Краткость

 — сестра не таланта, но лени. Впрочем, талант и лень тоже как-то связаны. Если бы я была сильна в математике, то вывела бы их отношения в виде сложной, запутанной, полной зыбких переменных пропорции.

Лес

Лес. Это не запах, нет, это звук. Не эхо, но птицы. Не оклик, но звон дерева, на котором играет дятел. Поползень, иволга, вечер, сосна. Радуга далеко за лесом. Плечом чувствуешь выход. Выходишь из неопалимого, но опаленного лесным пожаром июля, из золота стволов, как кудесник, из зарослей лилового иван-чая, на тропу между ромашек.

И какое бы гаданье они не принесли тебе, все будет о нелюбви.

Снова вернешься ты к себе, уснешь на койке старинной, железной, с продавленным матрасом, под трезвон комаров, бормотанье дома, шорох яблока, падающего в саду. Ибо подходит август. Подкрепите меня яблоками, освежите меня вином, настоянным на черноплодной рябине. Облепиховой пылью позолотите мне лицо.

Моченые яблоки

Сморщенные, продают у вокзала из эмалированных ведер.

Почему-то кончилась вода, и только ржавчина плевками выливается из крана.

Но колодец по-прежнему полон, и городскую хрупкую спину гнешь под живым грузом плещущего ведра, мокрые ноги загорели наконец. В миске утонули комары. В бочке поджидает удобного случая вылететь их стойкое сентябрьское потомство.

Ночь

Уже холодная, и звезды напоминают о другой, рождественской, ночи.

Они скатываются драгоценностями, не возвращенными хозяйке.

Отдадут ли нашу брошку из ломбарда?

Заложенная в ломбард мысль оборачивается трагическим рассказом о блеске и нищете.

Брошка же остается дома.

Как и множество других опустевших предметов.

Осень

Да что тут говорить?

Перемена жизни

А это все карты обещают. Однако же прошел уже год. И куда-то надо пристраивать котят. Мне надо опять уезжать, что зовешь ты меня, не пуская от себя, но и к себе не подпуская; вот и год прошел, он, уверяю тебя, так же начнется.

Оставим нашу азбуку, начатую не с альфы, на омикроне, не на омеге даже.

Надеюсь, сегодняшняя лекция дала вам некоторое представление о понятии «Беспомощность».

Темы для зачета: Праздник. Радость. Сомнение. Тоска

 Не только в стол