«Диалог.Карнавал.Хронотоп»,2000, №3—4
М.М.Бахтин в контексте русской культуры ХХ в.
28   29

---

Соломадин И.М.

«Я» и «другой» в концепции М.М. Бахтина

и неклассической

психологии Л.С.Выготского

Определение психологической концепции Л.С.Выготского как «неклассической» принадлежит Д.Б.Эльконину, который откровенно признал, что несмотря на то, что в последние годы жизни Льва Семеновича работал с ним, и даже дружил, тем не менее всё же «не до конца» понимал своего учителя и «старался найти ту центральную идею, которая руководила им с самого начала его научной деятельности до самого её конца»¹.

Именно в работе Л.С.Выготского «Психология искусства» Д.Б.Эльконин обнаруживает источник той внутренней силы, которая позволила Выготскому уверенно заявить свои позиции в 1924 году.

Каковы же основные различия между классической и неклассической психологией? Если для классической психологии все психические процессы уже заданы и социальные отношения выступают как факторы психического развития, то для Выготского психические функции даны в форме социальных отношений, которые выступают источником возникновения и развития этих функций у человека.

Сущность неклассической психологии в том, что «первичные формы аффективно-смысловых образований человеческого сознания существуют объективно вне каждого отдельного человека» ².

С нашей точки зрения, у самого Л.С.Выготского уже в ранней работе «Трагедия о Гамлете, принце датском, У.Шекспира» можно обнаружить изначальный замысел, развернувшийся в неклассическую психологию, но не завершённый самим автором. Работая в жанре «читательской критики», автор видит свою задачу не в том, чтобы разгадать тайну Гамлета, а в том, чтобы «принять тайну как тайну, ощутить, почувствовать её». Критик, по мыс
ли Выготского, должен «возбудить внутреннее слово» читателя, показать, что он слышит «душевным ухом»³.

Не имея ещё своего слова для выражения вызревающего замысла, Выготский обращается  к «Русским ночам» В.Ф.Одоевского, цитируя: «Вы хотите, чтобы вас научили истине? Знаете ли великую тайну: истина не передаётся! Исследуйте прежде, что такое значит г о в о р и т ь ? Я, по крайней мере, убеждён, что говорить есть не иное что, как возбуждать в слушателе его собственное внутреннее слово»⁴. Выготский и стремится к тому, чтобы передать своё внутреннее слово, свою, как он говорил, «внутреннюю реакцию». «Пусть человек опишет, что происходит в нём, когда он читает ту или иную книгу»⁵ — ставит задачу автор трактата о Гамлете самому себе, как бы на себе же и осуществляя свой первый психологический эксперимент.

Как известно, проблема внутренней речи разрабатывалась Выготским в острой полемике с актуальными в то время подходами, и в первую очередь с подходом Жана Пиаже, ставшего для Выготского «провиденциальным» собеседником. К сожалению, случилось так, что ключевые идеи этой работы, особенно проблема соотношения мысли и слова, выпали из поля научного внимания учеников и последователей Выготского. Для нас же важен вопрос о том, какой смысл имеет его позиция по отношению к художественной культуре, так сказать, в обратной перспективе, освещаемая тем, что ему удалось сделать, и тем, что он сделать не успел?

Удивительные пересечения идей Выготского и Бахтина уже неоднократно становились предметом внимания исследователей. Тем не менее обнаруживается не только пересечение, а родственная близость идей этих авторов в исходной точке замысла: «<…> мы, все рождённые, причастны трагедии и, созерцая её, видим на сцене воспроизведённой с в о ю  в и н у, вину рождения, вину существования, и приобщаемся к скорби трагедии» ⁶. То, что сближает идеи Выготского и Бахтина в самом начале их творческой работы, — это идея причастного, острого переживания чувства вины и ответственности как осуществление единства искусства и жизни, воплощаемого во внутреннем слове.

В дальнейшем пути Выготского и Бахтина, на первый взгляд, расходятся почти во всём: в предметной области — психология у первого, литературоведение у второго; в способе построения и разворачивания внешней речи — «дискурс» Выготского больше

---

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ  
Соломадин И.М.
«Я» и «другой» в концепциях М.Бахтина и Л.Выготского

«Диалог.Карнавал.Хронотоп»,2000, №3—4
М.М.Бахтин в контексте русской культуры ХХ в.
30   31

---

напоминает язык В.Н.Волошинова и П.Н.Медведева, с которыми Бахтин не совпадает. И всё же в главном, в существенном мысли Бахтина и Выготского перекликаются, однако звучат не в унисон, а спорят, дополняют друг друга в том же предметном и смысловом пространстве — на границах понимания проблемы внутренней речи.

Остаётся загадкой, почему ни в одной работе Выготского нет даже упоминания имени В.Н.Волошинова, работы которого просто не могли  быть  не замечены таким психологом, как Выготский. Полемически заостряя выдвинутый К.Эмерсон и Г.С.Морсоном тезис о различении и споре позиций Волошинова и Бахтина⁷ , можно сказать, что Выготский ближе и созвучнее именно Волошинову. Если для Волошинова и Выготского характерно смещение акцентов к проблеме знака, внутренней речи без «внутреннего другого», то для Бахтина характерно удержание идеи «другости», воплощённой в слове. Другой для Бахтина — это не только «натуральный» или порождённый моим воображением, а тот, кто «ломает» мою речь. Таков модус существования и обнаружения другого у Бахтина.

Для обоснования этого утверждения обратимся, во-первых, к тому, что составляет главное содержание гуманитарного проекта Бахтина — воплощению идеи «другости» в слове; во-вторых, рассмотрим утрату этой идеи Выготским, что особенно остро проявилось в полемике с Пиаже; в-третьих, остановимся на предполагаемой взаимодополнительности идей Выготского и Бахтина, что, возможно, позволит нам приблизиться к ответу на сакраменталь ный вопрос: «А зачем Бахтин педагогической психологии?»

Ключевым текстом Бахтина для осмысления нашей проблемы является последняя глава книги о Достоевском — «Слово у Достоевского». Здесь внутренняя речь и внутреннее слово обсуждаются Бахтиным в тесной связи с проблемой художественного изображения личности и сознания.

Что означает утверждение Бахтина — «Достоевский открыл личность»? Или, иначе говоря, каким образом личность может стать доступной пониманию, а сознание стать предметом изображения?

Первое, что надо отметить: способ понимания личности, по Бахтину, связан со способом её видения Достоевским в романе. Личность имеет некую «внутреннюю овнешнённость», которая выражается в двух осях: горизонтальной — хронотопической по пре
имуществу (с акцентом на движении времени от прошлого к будущему), и вертикальной, ценностной, соотносящей внешний хронотопический мир с внутренней иерархией ценностей. Сведение всего «разъединённого и далёкого» в одну пространственно-вре менную точку, локализующую «событие равноправных и внутренне не завершённых сознаний», напряжённое отношение к «высшей ценности» (вертикаль) и особого рода хронотоп — «верх, низ, лестница, порог, прихожая площадка» — это и есть, собственно, локус жизни личности, у которой «нет внутренней суверенной территории» ⁸.

Для понимания бахтинского способа осмысления и описания мира личности — «теории» (?) личности — очень важно это пространственно-временное-целостное единство личностного мира, мистериального кризисного «пространства встречи». Вне этого единства может быть либо отвлечённая проповедь ценностей, не затрагивающая «внутреннего ядра» человека («то искусство, а у нас житейская проза»), либо объективированное описание «личностных особенностей» и «черт характера».

Внутреннее напряжение, колебание ценностно-хронотопичес кого единства мира личности (сознания) овнешняется в слове героя. Вот почему анализ слова в последней главе «Проблем поэтики Достоевского» оказывается своего рода критическим экспериментом для всей концепции.

Не случайно в центре внимания Бахтина анализ слова в «Двойнике» и «Записках из подполья». В слове героев этих произведений происходит предельное напряжение, «взрыв» выделенных в ранних работах Бахтина исходных координат обнаружения и оцельнения личности: «я-для-себя», «я-для-другого», «другой-для-меня». У Достоевского, во всех его основных произведени ях, от «Двойника» до «Братьев Карамазовых», собственно и изображается событие потери личностью себя самой в процессе взаимоотчуждения «я-для-себя» и «я-для-другого». Слово героев Достоевского в анализе, проведённом Бахтиным, и является той «материей», которая даёт возможность увидеть и понять, как происходит «отрыв, отъединение, замыкание в себе как основная причина потери себя самого»⁹ . Слово героя Достоевского строится как напряжённое взаимодействие «я» и «другого» под непрерывным воздействием чужого слова о нём.

Процесс взаимоотчуждения «я-для-себя» и «я-для-другого» описан Бахтиным как бы в двух разных направлениях. В «Запис

---

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ  
Соломадин И.М.
«Я» и «другой» в концепциях М.Бахтина и Л.Выготского

«Диалог.Карнавал.Хронотоп»,2000, №3—4
М.М.Бахтин в контексте русской культуры ХХ в.
32   33

---

ках из подполья» герой — «человек без свойств», как он себя понимает, потерял своё «я-для-другого», свою устойчивую определённость и вне себя, и внутри себя. Другая крайность — в «Двойнике», повести «о том, как Голядкин хотел обойтись без чужого сознания, без признанности другим, хотел обойти другого и утвердить себя сам…»¹⁰ Бахтин подробно анализирует архитектонику слова Голядкина, показывает, как происходит захват власти в сознании вселившимся в него «чужим голосом». В «драматизированной исповеди» Голядкина — попутно отметим, что под исповедью Бахтин понимает здесь «изображение такого события, которое совершается в пределах самосознания», ¹¹ — обнаруживается скрытая работа трёх основных личностных категорий.

Выявив принцип противостояния «я-для-себя» и «я-для-другого», проанализировав события потери своего «я-для-другого» («Записки из подполья») и вытеснения «чужим голосом» своего «я-для-себя» («Двойник»), Бахтин переходит к более сложным явлениям в слове героев Достоевского, к собственно полифонии, различая «внутриатомный перебой голосов», «контрапункт», «микродиалог», «подлинный диалог неслиянных личностей». Исходный «высший архитектонический принцип» конкретизируется в теории («чувстве теории») полифонического слова. Этот принцип был положен в основу диалогической стратегии понимания личности, сознания, слова, которая воплотилась не только в концепции полифонического романа, но и в целостном «гуманитарном проекте» Бахтина, реализованном в промежутке от постановки проблемы вины и ответственности личности до размышлений о «методологии гуманитарных наук», о «творческом понимании».

«Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания», — эта фраза завершает главную книгу Л.С.Выготского «Мышление и речь»¹². Поставив проблему внутренней речи в центр своих психологических исследований, Выготский просто не успел её детально разработать. Основные идеи обсуждались им в продуктивной полемике с Жаном Пиаже, открывшим и описавшим феномен «эгоцентрической речи».

С точки зрения Пиаже, эгоцентрическая речь является некоторым компромиссом между изначальным аутизмом детского мышления и постепенной его социализацией. Эгоцентрическая речь, как считал Пиаже в своих ранних работах, которые были тщательно проанализированы Выготским, является простым аккомпанементом, сопровождающим основную мелодию деятельности
ребенка, она не выполняет никакой функции в его мышлении и деятельности. Её развитие идет по убывающей кривой и по мере социализации и преодоления детского эгоцентризма эта форма речи умирает, уступая место социализированной, «взрослой» речи.

Иначе рассуждал Выготский. В его понимании эгоцентричес кая речь возникает не из недостаточной социализации, как считал Пиаже, а наоборот, из недостаточной индивидуализации изначально социальной речи, из её «недостаточного обособления и дифференциации, из её невыделенности». Судьба эгоцентрической речи по Выготскому иная, чем по Пиаже: она не умирает, а развивается во внутреннюю речь. Выготский вводит различения: «речь для себя» — внутренняя речь и «речь для других» — внешняя речь. В феномене эгоцентрической речи он обнаруживает необособленность и невыделенность речи для себя из речи для других.

Жан Пиаже, отвечая на критику Выготского через двадцать пять лет после его смерти, выделяет, во-первых, вопрос об эгоцентризме вообще и, во-вторых, специфический вопрос об эгоцентрической речи¹³.

Для Пиаже понятие эгоцентризма связано прежде всего с неспособностью децентрировать, менять данную познавательную перспективу, переходить на другую точку зрения, одновременно удерживая и свою, и чужую позицию. Пиаже согласился со всеми гипотезами Выготского, признав его критику справедливой. Однако Пиаже возражал против того, что две формы речи равно социализированы, поскольку под социализацией он понимал не столько факт контакта, сколько интеллектуальную кооперацию, сотрудничество. Пиаже настаивает на идее сотрудничества с другими, которая учит говорить «соответственно другим», а не просто с нашей собственной точки зрения.

Конечно же, для Выготского отнюдь не случайны утверждения о том, что истинное своё бытие язык обнаруживает только в диалоге, как и обращение к мысли Л.Фейербаха о том, что слово и есть в сознании то, что невозможно для одного человека и возможно для двух¹⁴. И всё-таки для Выготского, как, впрочем, и для Пиаже, диалог и сотрудничество являются характеристика ми внешнего взаимодействия, которое интериоризуясь превращается в нечто иное — в мышление, в способность к децентрации, в высшую психическую функцию. Это как раз и составляет привлекательность этой линии общей и педагогической психологии. Однако ни у Выготского, ни у Пиаже не ставилась и не исследо

---

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ  
Соломадин И.М.
«Я» и «другой» в концепциях М.Бахтина и Л.Выготского

34
«Диалог.Карнавал.Хронотоп»,2000, №3—4
М.М.Бахтин в контексте русской культуры ХХ в.
35

---

валась проблема «внутреннего человека» и архитектоники внутренней речи, — того, что современные исследователи Бахтина называют «архитектоническим я».

Среди учеников Выготского, пожалуй, только Д.Б.Эльконин подошел к тому, что, перефразируя Бахтина, можно обозначить так: от любого знака, иногда пройдя через длинный ряд посредствующих звеньев, мы в конечном счете всегда придём к человеческому голосу, так сказать, упрёмся в человека.

Д.Б.Эльконин видит значение знака в том, что в организации поведения вводится другой человек и именно в этом он обнаруживает «ход к диалогизму». Делая такое утверждение, Д.Б.Эльконин спорит не только со своими коллегами П.Я.Гальпериным и А.В.Запорожцем (которые исследовали не знаки, а познавательные орудия, т.е., по Эльконину, познавательные орудия — «вторичные знаки»), а и со своим учителем: «Все примеры, которые он приводил в связи с проблемой организации поведения, истолкованы и поняты им не совсем так! Жребий — призыв другого человека решить проблему. Сон кафра — пусть кто-то решит за меня»¹⁵.

Однако Д.Б.Эльконин, увидев за знаком другого человека, всё же не относил это к внутренней речи.

На наш взгляд, то существенное «приращение», которое может быть получено неклассической психологией из бахтинского понимания «другого», заключается в том, что внутренняя речь принципиально архитектонична. Как и по каким законам осуществляется интериоризация архитектоники — это ещё необходимо исследовать. И здесь также бросается в глаз близость некоторых положений Бахтина и Выготского: эмоционально-волевой тон и единство интеллекта и аффекта, т.е. то, что создает напряжение, составляет энергетический потенциал архитектоники внутреннего слова.

Можно сказать, что обратившись к анализу слова у Достоевского, Бахтин как бы осуществил исследовательскую программу Выготского, закончившего своё исследование «Мышление и речь» постановкой проблемы сознания. Именно другое сознание, а не сознание вообще было предметом художественного изображения в творчестве Достоевского и именно в этом видел его новаторство как художника Михаил Бахтин.

Открытие архитектоники внутренней речи, осуществлённое Бахтиным, многое меняет в осмыслении наследия Выготского и
той продуктивной ветви психологии, которая разрабатывалась его учениками. Такое переосмысление — насущная и необходимая задача.

____________________

¹ Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды. М., 1989, с.476.

² Там же, с.477.

³ Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1968, с.358.

⁴ Там же, с.350.

⁵ Там же, с.360.

⁶ Там же, с.495.

⁷ Morson G.S., Emerson C. Mikhail Bakhtin. Creation of Prosaics. Stanford (California), 1990, pp.172—230.

⁸ Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979, с.312.

⁹ Там же, с.311.

¹⁰ Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972, с.368.

¹¹ Там же.

¹² Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Собр.соч. в 6-ти томах. Т.2. Проблемы общей психологий. М., 1982, с.361.

¹³ Пиаже Ж. Комментарии к критическим замечаниям Л.Выготского // Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. М., 1994, с.463—468.

¹⁴ Выготский Л.С. Мышление и речь…, с.361.

¹⁵ Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды…, с.515.

Харьков

---

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ  
Соломадин И.М.
«Я» и «другой» в концепциях М.Бахтина и Л.Выготского