Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина

ISSN 0136-0132   






Диалог. Карнавал. Хронотоп








Диалог. Карнавал. Хронотоп.19992

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 2
184   185
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 2

И.Л.Лапин

«Дон Кихот» во времени и в вечности

(Светлакова О.А. «Дон Кихот» Сервантеса:
Проблемы поэтики. СПб: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1996. 105 с.)

Дон Кихот завершает свой очередной, как всегда непредска зуемый и драматичный, выезд — выезд в XX век. Четыре столетия его виртуальных путешествий вывели ламанчского идальго к ранее географически и культурно отдаленным мирам, чрезвычайно расширили круг его собеседников. Всем им, однажды встретившимся с «Дон Кихотом», апологетам или хулителям героя, его автора и самого романа, навсегда доставалось общее: новые и новые возвращения к хитроумным загадкам хитроумнейшего Мигеля де Сервантеса Сааведры, нарастающие лавиной вопросы к нему и к самим себе. Разумеется, есть существенная разница в том, оборачивалось ли это личной проблемой отдельного неизвестного читателя, или интеллектуальными поисками непредвзятого ученого, или широко тиражируемыми идеями властителей дум своих эпох, претендовавших на окончательную трактовку сервантесовского феномена… Особенно богатую разноголоси цу авторитетнейших интерпретаций и оценок писателя, прежде всего на его родине, подарило уходящее столетие. Поэтому логично, что рассматриваемая работа О.А.Светлаковой в достаточной степени итожит концептуальные находки известнейших ученых века, деликатно знакомит с ними и уж затем приглашает к новым раздумьям не только над поэтикой «Дон Кихота».

Основные акценты книги хорошо просматриваются через ее оглавление. «Введение». Глава I. «Идеологическое пространство "Дон Кихота": христианский гуманизм и роман, народная смеховая культура и роман». Глава II. «Жанровый синкретизм и формы пародийности у Сервантеса». Глава III. «Нарратология "Дон Кихота"». Глава IV. «Художественное время и пространство в "Дон Кихоте"». «Вместо заключения: Поэтика Сервантеса и апокрифический "Дон Кихот" Фернандеса де Авельянеды».

Как видим, стремясь сделать вынесенную в заглавие книги задачу выполнимой, автор вынуждена строго ограничить набор рассматриваемых аспектов сервантесовской поэтики. Критерием
здесь послужила спорность проблемы и соответственно устойчивость ее обсуждения (в рамках нашего века). Пусть никто не рискнет утверждать наверное, что именно эти, прошедшие отбор в сервантистике XX века, моменты поэтики являются важнейшими собственно для романа Сервантеса, но можно зато довольно твердо сказать, что устоявшийся перечень спорных вопросов характеризует нас, обсуждающих в наше время его текст. Таким образом, автором избираются две равно важные для исследования проблемы: во-первых, соотношение в поэтике того, что идет от «ученого», христианского корня, и того, что взято из народных, карнавально-магических и мифологических форм, во-вторых, вопрос о природе романа как жанра в связи с «Дон Кихотом». При этом за исходное берется утверждение, что Мигель де Сервантес может считаться главным создателем поэтического мышления, которое называется сегодня романным, поэтики, которая, обладая внутренним самосознанием (хороший роман всегда тяготеет к тому, чтобы быть собственной теорией), долго, веками искала себе ясное словесное выражение.

В первой главе достаточно подробно рассмотрен христианский гуманизм Эразма Роттердамского как предполагаемая основа идеологии романа. Дается концентрированный обзор распространения и запрещения эразмианских идей в Испании, перипетий противостояния католичества, протестантизма и христианского гуманизма, трактовок этого противостояния учеными-сервантистами нашего столетия. Особенно подчеркивается, что любая интерпретация «Дон Кихота», которая игнорировала бы категории христианской теологии и морали, была бы неисторич ной. С другой стороны, любая интерпретация, проведенная строго в рамках католического богословия, отличалась бы глухотой к сервантесовскому слову. Роман — не богословский трактат, но Сервантес был испанец и христианин. Он ничего не искал вне единственно возможной идеологии, за которой стояли многие века традиции, вне христианства, поэтому вовсе не случайно обнаруживаются частичные, но естественные схождения между проблематикой «Дон Кихота» и идейной структурой католицизма.

Достаточно подробно и убедительно представлена исследовательницей направленность освоения Сервантесом художествен ных открытий Рабле, приложимость бахтинской концепции карнавала к «Дон Кихоту». Именно под таким углом зрения вырисовывается ключевая для Ренессанса проблема соотношения уче



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ  
Лапин И.Л.
«Дон Кихот» во времени и в вечности

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 2
186   187
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 2

ного и народного в культуре. Эти два начала смеются друг над другом и друг другом живут, образуя сеть сложных связей между собой, а порой смыкаясь в ослепительную «вольтову дугу». Романы Сервантеса — весьма значительный случай такого взаимодействия, одновременно характерный и уникальный. Демиургич ность, созидательный порыв нового времени, стремление рационально воссоздать «золотой век» наложились на древние, полубессознательные, существующие на глубинных уровнях мифа и языка и потому очень мощные представления народного коллектива. Утопический дух ритуалов и образов народного праздничного смеха служит Сервантесу источником не идеи конечного торжества абсолютной справедливости, но идеи движения к нему, идеи «завоеваний» Дон Кихота, о которых он с возвышенным смирением говорит, что не знает их цели (как не знает целеполагания, планов и итогов народная утопичность).

Наиболее объемной и аргументированно сочетающей бахтинские идеи и их авторское приложение получилась глава о жанровом синкретизме и формах пародийности у Сервантеса. Здесь же уточняется характеристика пародии как понятия. значитель но более общего, чем определение жанра или, тем более, комического приема. Для Бахтина «это спор языков», «диалогизиро ванный гибрид», неотделимый от «смеха» и «многоязычия» романной языковой стихии, древнейшая форма изображения чужого, «прямого и серьезного» слова. Причем выясняется, что история культуры не знает никакой серьезной формы без ее смехового эквивалента. Диалогизм не сталкивает в оппозиции дискурсы, а проблематизирует границы между ними, противостоя, таким образом, не только формальному рационализму, но и формальному отрицанию рационализма, мышлению как нейтрально-сциентичному, так и экзисцентно-личностному.

Взаимоосвещение разных, порой эстетически враждебных языков, на котором стоит поэтика романа, совсем не всегда на самом деле агрессивно враждебно. Это взаимоузнавание дискурсов, за которыми стоят разные правды и разные жизни, это взаимопроникновение в чужой эстетический мир может быть драматичным, конфликтным и диссонансным, но все же представляет собой диалог, ансамбль, участники которого слышат друг друга. Даже взаимопародирование искусства и жизни одновремен но указывает на принципиальность границы между ними и на проницаемость ее.

Жанровая многоплановость романа прослеживается в данной главе на примерах как из основного сюжета, так и из многочисленных вставных повествований. Убедительно в этом аспекте представлен рассказ Дон Кихота о его посещении пещеры Монтесиноса. Эта история имеет два измерения: правду факта и правду поэзии, причем правда поэзии не удерживается в границах никакого жанра, пародийно скользя из одного в другой. В сюжет романсеро самым невероятным образом введены трагедия, комедия интриги, фарс, импровизация в духе дель арте, и такие его «сценические прочтения» камня на камне не оставляют ни от традиционных эстетических ценностей эпического романса, ни от поэтики каждого из привлеченных театральных жанров. Одно разоблачает другое, и подлинная драматичность сюжета состоит в скандальной откровенности, с которой жанры обнажают условность друг друга, беспощадно очерчивая границы возможнос тей соседа. Пожалуй, нигде Сервантес не сводит свои эстетичес кие счеты с театром так жестоко, как в этом эпизоде, и здесь же мы видим огромную значимость пародии как механизма приема и пародии как принципа ви́дения для формирования поэтики романа.

Обращаясь в третьей главе к особенностям нарратологии «Дон Кихота», исследовательница выделяет поразительное качество повествовательной манеры Сервантеса — всегда оставаться современной. И еще — реализованную им «теорию относитель ности», в соответствии с которой весьма различные художествен ные миры сложно соотнесены друг с другом в высшем единстве романа. Используемый термин «нарратология», уточняет автор книги, первоначально связанный с исследованиями в рамках семиотики, сегодня помогает более точно очертить внутри общего понятия «повествовательность» ее структурированную часть: уровни повествования, связи автор-повествователь-герой-чита тель, «точка зрения» и др. Исследование не ограничивается центральной нарратологической проблемой «Дон Кихота» — проблемой условного автора. Оставаясь заглавной, она позволяет вовлечь в поле зрения другие принципиальные моменты: фамильяризацию отношений с читательским миром, жанровый синкретизм, разговор о котором теперь уже идет в связи с лирическим элементом и условным автором, проблему импликации пролога основному тексту, соотнесенность первой и второй книг.

Безусловно интересны, например, размышления над свое



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ  
Лапин И.Л.
«Дон Кихот» во времени и в вечности

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 2
188   189
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 2

обычным использованием пролога у Сервантеса. Мало того, что это далеко не однозначный текст, он обладает рядом качеств, отмечаемых только в значительно более поздней литературе. Скажем, он органически связан с последующим текстом — не эксплицитен, а имплицитен ему; наделен глубоко художественной природой; соотносится с основным текстом диалогически. Специфически романные свойства «Дон Кихота»: открытость формы, взаимопроникновение эстетического и эмпирического, широко понимаемая диалогичность — отчетливо проявляются и в отношениях пролога с текстом. Сервантес использует здесь незыблемость жанровой структуры, в которой пролог ближе эмпирической жизни и читателю, чем роман, и заставляет самую незыблемость служить романной поэтике, в которой нет ничего незыблемого (кроме закона отрицания незыблемости).

Сервантесовский пролог — это высказывание автора о том же, о чем говорит и основной текст, и одновременно высказыва ние о целом этого текста. Автор сознательно вводит отношения диалога между прологом и романом — отношения ироническо го диссонанса, пародийности, предвосхищения и пр. Писатель не оставляет без внимания ни одну из дорогих ему идей, стоящих в центре проблематики романа. Упоминания о них подчеркнуто небрежны, брошены вскользь, в нарочито затемненном контексте. Это игра с собой, внутреннее препирательство идеолога и художника, одновременно серьезное и насмешливое. Иногда оно появляется и в романе, но пролог особенно подходит для этой цели, естественно раздваивая роль автора. Отказ от бесхитрост ной диктатуры авторского сознания оборачивается расширени ем авторских возможностей в романе.

Сервантес распространил пародийное начало на собственную роль в художественном мире своего произведения и вошел в него в виде несколько юмористического образа «мудрого волшебника» — будущего правдивого историка-летописца подвигов Дон Кихота. Настоящее время написания романа для него равно будущему для персонажей, и на этом строится довольно много иронически парадоксальных ситуаций как в первой, так и во второй книгах. Вместе с тем, в Дон Кихоте реализуется «другое я» Сервантеса, сохранявшего веру в человека тогда, когда все вокруг доказывало только ее невозможность, и с тем же героизмом, с каким его герой в очередной раз ступал на дорогу странствий, полагая, что тяготы нового пути помогут забыть о ранах про
шедшего дня. Смерть Дон Кихота одновременно необходима и невозможна, но Сервантес осуществляет и то, и другое: необходимость на уровне сюжета, невозможность — лирически. Благочестивая кончина идальго очень далеко отстоит от гордого утверждения правоты и бессмертия Дон Кихота, от этой полной достоинства человеческой силы, за которой стоит весь ренессанс ный антропоцентризм. Алонсо Кихано отрекается от того, что давало его доброте силу и действенность: от Дон Кихота с его мудрым безумием; Алонсо Кихано, — но не автор.

В последней главе художественное время и пространство, исходя из концепции М.М.Бахтина, рассматриваются как существенная черта художественного сознания, зависимого от эпохи, национальных особенностей культуры и этапа литературного процесса, индивидуальности художника, но главным образом от жанра, в котором он творит. У Сервантеса человеческий мир не членится на составляющие, выстроенные в иерархию, он един и синкретичен, как сознание Дон Кихота. В нем легко совмещают ся абстрактное и конкретное, материальное и идеальное, идеологический момент легко оформляется в пространственно-времен ной, не нуждаясь в философском концепте как посреднике. Наиболее наглядно, как показывает исследовательница, оформление идеологического момента в пространственно-временной происходит в хронотопе дороги. Дорога, несмотря на ее опасности и муки, радостна, ибо дорога — это жизнь. Самые прекрасные вещи вне движения оказываются вне жизни и теряют способность приносить радость.

История Дон Кихота — это история странствий, настоящая жизнь с ее деятельной земной сутью открывается лишь в дороге и движении, в развитии и становлении. Дорога выступает не приемом сюжетного развития, не эпизодом, окруженным статикой оседлого существования, а формой, заменяющей самую жизнь, и поэтому формой предельно содержательной. Ширь сервантесов ского мира — это не абстрактное и потому не трогающее читателя перенесение действия во все известные и неизвестные страны, как это было в рыцарском романе, а легко представимый, конкретный, географически обозначенный путь по родной стране. География странствий в нужной степени расплывчата, так что роман не становится путевым дневником, и ренессансный пафос огромного простора мира, созданного для человека, резко отделяет роман «Дон Кихот» от пикарески.


ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ  
Лапин И.Л.
«Дон Кихот» во времени и в вечности

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 2
190   191
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 2

Хронотоп дороги в «Дон Кихоте» обогащен всеми формами времени, освоенными к тому моменту литературой, в том числе и биологическим временем, совсем незадолго до этого открытым и разработанным плутовским романом. Биологическое время однонаправленно и неотвратимо. Последовательность событий, протекающих в биологическом времени: последовательность избиений, сломанных ребер, выбитых зубов, физической боли, сна и бодрствования, голода и насыщения — изменяет маршрут дороги, непосредственно вплетаясь в хронотоп. Благородная поза идеального, парящего над бытом Дон Кихота всегда пребывает в болезненно-комическом контрасте с неумолимым течением в романе биологического времени, — это очевидно и не требует иллюстраций.

Художественный мир сервантесовского романа построен вокруг человека и поэтому принимает человеческое время — биологическое, биографическое, психологическое, социальное — как существенное и необходимое, неподвластное произволу случайности или авторской воли. Этот произвол видится Сервантесу как нарушение «подлинности истории», т.е. художественной правды. Вся пространственно-временная организация художественного мира, от «стратегически» важного хронотопа дороги до мельчайшего хронотопического мотива, направлена на исследование человеческой жизни и ее времени, на определение места человека в социуме и природе. Находит свое образное наполнение в художественном времени и пространстве сервантесовская мысль о человеческой свободе и достоинстве, о сути доброты и действия. Хронотопический анализ романа позволяет утверждать, что Сервантес, как никто, был далек от квиетизма и пассивного переживания гибели ренессансных идеалов. Истина не живет в мутном и однообразном коловращении буден, там пребывает бездейству ющая среди несправедливости «здравость», истина — за Дон Кихотом, выводящим художественный мир сквозь авантюрно-фан тастический хронотоп в большое историческое время.

Как нельзя более уместным выглядит завершение книги сопоставительным рассмотрением поэтики Сервантеса и апокрифического «Дон Кихота» Фернандеса де Авельянеды. Исследова тельница аргументированно проводит мысль о том, что авельянедовского «Дон Кихота» стоит изучать так же тщательно, как и текст «Дон Кихота» подлинного. В апокрифе создан контрастный идеологический фон, на котором сервантесовская мысль про
ступает порой более четко, чем в бездонных глубинах «протеистического» по своей природе романного текста. Авельянеда был бы, пожалуй, изумлен, если бы обнаружил, что объективно его книга дополняет текст Сервантеса точно по законам сервантесов ской диалектической поэтики — по закону диалогизма: ведь автор апокрифа отрицает право кого бы то ни было (тем более незнатного, бедного, однорукого старика) самостоятельно, без отсылок к авторитетам судить об этом мире. Это голос большинства, недоброжелательно и недоверчиво наблюдающего за дерзкой попыткой сказать нечто неслыханное и показать нечто новое. Тон Авельянеды так высокомерен не только оттого, что автор — аристократ; он чувствует за собой силу, за ним — господствующее миропонимание, освященное необсуждаемой традицией. Это тип средневекового авторства, когда называть имя излишне, ибо не автор говорит, а сама истина глаголет его устами.

Авельянеда не умеет смотреть на мир тем твердо-насмеш ливым взглядом мужественного стоика, который так похож на ироничный и отчужденно холодный взгляд настоящего художника и который один дает возможность смеяться подлинным смехом, не впадая в ценностный релятивизм. В сопоставлении подлинного Дон Кихота с героем Авельянеды яснее, чем в самом романе, виден антропоцентризм, унаследованный Сервантесом от ушедшей эпохи Возрождения. Система персонажей и композиция Авельянеды очень напоминают игру человеческими фигурками на шахматной доске, чем решительно отличаются от «Дон Кихота», который противоречиво отражает эволюционирующую мысль автора о природе реальности и человека.

Наконец, в подлинном «Дон Кихоте» публицистический элемент подчинен сложному художественному целому, а книга Авельянеды является, в сущности, публицистическим выступлением идеолога, искренне и сильно переживающего угрозу своим ортодоксальным, средневековым по происхождению идеалам. Умный и проницательный в общественно-религиозной сфере, он отлично видел эразмианскую еретичность Сервантеса, но вряд ли заметил философскую и художественную глубину романа, впрочем, как и большинство современников Сервантеса. Уподобив свое сочинение роману Сервантеса, следуя его сюжету, сохранив его героев, Авельянеда принял бой на чужой территории и проиграл. Для спора с Сервантесом был неправильно выбран жанр: роман оказался чудовищно велик для узких целей автора, его



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ  
Лапин И.Л.
«Дон Кихот» во времени и в вечности

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 2
192  
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 2

«слабых плеч и оледенелого ума», — так оценил усилия Авельянеды сам Сервантес.

Это, пожалуй, и все, что нам показалось необходимым включить в сжатое изложение книги О.А.Светлаковой. Не станем утяжелять его возможными соображениями о том, что в ней показалось убедительным или дискуссионным, насколько последова тельно и взвешенно реализуется заявленная опора на идеи М.М.Бахтина. Думается, было бы некорректно сходу, основываясь на первоначальном впечатлении, претендовать на глобальную оценку. Представляемая книга — уже объективно существующий факт сервантистики, и нам остается лишь пожелать ей достойно выдержать испытание на значимость в реальном научном обиходе, сохранить свое лицо на фоне любых попыток оспорить или развить обозначенные концепции.

Ровесник уходящего столетия французский писатель Жюльен Грин высказал емкое суждение, как нам кажется, особенно приложимое к литературной классике: годы меняют книги, но неправ был бы тот, кто бы сказал, что они стареют, — они становятся другими. Именно потому, надо полагать, они востребованы новым читателем, потому неисчислимо множатся их истолкования, даже в своих крайних вариантах не столько исключающие, сколько дополняющие друг друга. Три века участия романа Сервантеса в становлении художественной культуры дают основания полагать, что в его поэтике, как нигде, изначально заложены возможности такого своеобразного обновления. Дальнейшее ее изучение, таким образом, — это еще и постижение одной из удивительнейших закономерностей высокого искусства: чем полнее оно живет своим временем, тем более оно принадлежит вечности.

Витебск


ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ  
Лапин И.Л.
«Дон Кихот» во времени и в вечности

 




Главный редактор: Николай Паньков
Оцифровка: Борис Орехов

В оформлении страницы использована «Композиция» Пита Мондриана



Филологическая модель мира