Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина
ISSN 0136-0132
Диалог. Карнавал. Хронотоп. → 1998 → 4
33
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 4
Н.Д.Тамарченко
М.М.Бахтин и А.Н.Веселовский
(Методология исторической поэтики)
Обоснованность и продуктивность сопоставления идей М.М.Бахтина и А.Н.Веселовского сегодня не вызывает сомнений. Но пути и цели такого рода исследования могут быть разными. Подчеркнем: нас будут интересовать преемственная связь и различия в разработке основных проблем, понятий и методов исторической поэтики, т.е. дисциплины, само возникновение которой связано с именем и трудами Веселовского.
Начнем с того, что Бахтин еще в работах конца 1920-х гг. четко формулировал свои представления о месте этой дисциплины в составе наук о литературе, о ее предмете и задачах. В предисловии к «Проблемам творчества Достоевского» и в первой главе этого исследования его задача — систематический анализ поэтики романа Достоевского в свете гипотезы о «полифонии» — рассматривается как попытка выделить «теоретическую, синхроническую проблему и разрабатывать ее самостоятельно», но в то же время учитывая историческую точку зрения в качестве фона. Диахронический же, собственно исторический, подход должен быть шагом следующим, ибо «без такой предварительной ориентировки» он может выродиться «в бессвязный ряд случайных сопоставлений» 1. То же самое по сути разграничение теоретической и исторической поэтики как синхронического и диахронического подходов к предмету, и при этом точно так же мотивированное «техническими соображениями», мы находим в книге о формальном методе. Тут же сказано, что предметом исследования для второй из названных дисциплин может стать «история того или иного жанра, даже того или иного структурного элемента». Как пример здесь упомянута работа А.Н.Веселовско го «Из истории эпитета» 2.
Вряд ли из сказанного следует заключить, что на жанр направлена именно историческая поэтика или что жанр — специфическая проблема для исследований, основанных на диахроническом подходе. Скорее он (жанр), по Бахтину, — точка пересечения проблем и методов как теоретической, так и исторической поэтики.
В «Формальном методе…» заявлено, что «исходить поэтика
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ Н.Д.Тамарченко
М.М.Бахтин и А.Н.Веселовский (методология исторической поэтики)
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 4
34 35
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 4
должна именно из жанра»: и потому, что «реально произведение лишь в форме определенного жанра», и по той причине, что «конструктивное значение каждого элемента может быть понято лишь в связи с жанром»3 . При таком убеждении Бахтин, очевидно, оставался до конца своей научной деятельности. Определяя задачи литературоведения в 1970—71 гг., он особо выделял значение жанров, поскольку в них «на протяжении веков их жизни накопляются формы ви́дения и осмысления определенных сторон мира». Из контекста этого суждения (в «Ответе на вопрос редакции "Нового мира"») ясно, что именно через свой жанр произведение «входит в большое время». Замечание о том, что «Шекспир, как и всякий художник, строил свои произведения не из мертвых элементов, не из кирпичей, а из форм, уже отягченных смыслом, наполненных им»4, может напомнить трактовку Веселовским такого «неразлагаемого далее элемента низшей мифологии и сказки», как мотив»5 . Имя Веселовского дважды упомянуто в том же «Ответе…» далеко не случайно. Та же мысль о подготовке великих произведений в течение столетий, а может быть, и тысячелетий (один только пример в этом случае — «Евгений Онегин») в заметках 1970—1971 гг. вновь сопровождается указанием на роль жанра: «Совершенно недооцениваются такие великие реальности литературы, как жанр»6.
Но с точки зрения вопроса о соотношении теоретической
и исторической поэтики особый интерес представляют высказыва
ния Бахтина о значении жанра во второй редакции книги о
Достоевском (1963). Прежнее замечание о необходимости
«предварительной ориентировки» для исторических исследований
дополнено здесь ссылкой на подвергшуюся наибольшей переработке
четвертую главу книги, в которой исследование коснется
«вопроса о жанровых традициях Достоевского, то есть вопроса
исторической поэтики»
7. Далее речь идет о «длительной подготовке
общеэстетических и литературных традиций», о том, что
«новые формы художественного
ви́дения подготовляются веками»
(ср. мысли, цитированные выше), эпоха же «создает только
оптимальные условия для окончательного вызревания и реализации
новой формы». И уже отсюда следует формулировка: «Раскрыть
этот процесс художественной подготовки полифонического романа
— задача исторической поэтики»
8. Итак, жанр, рассматриваемый
в аспекте традиций, литературных и общеэстетических, для
Бахтина, действительно, — основной предмет исторической
поэтики.
Но жанр можно рассматривать и под другим углом зрения.
Соотношение двух подходов, а вместе с тем аспектов синхронии и диахронии в самом жанре, прямо охарактеризовано в том месте книги, где поставлен вопрос о связи полифонического романа не только с романом авантюрным, но с более широкой и мощной жанровой традицией, лишь одной из ветвей которой является этот второй вид романа9. Осветить вопрос о «полифониз ме» Достоевского «с точки зрения истории жанров, то есть перенести его в плоскость исторической поэтики», — означает для Бахтина почему-то необходимость проследить интересующую его жанровую традицию «именно до ее истоков» и даже сосредото чить на этих истоках «главное внимание». Обосновывая это утверждение, ученый вынужден коснуться вопроса, который, по его мнению, «имеет более широкое значение для теории и истории литературных жанров». Последующие рассуждения, как нам кажется, и представляют собой характеристику природы жанра с двойной точки зрения, т.е. в свете взаимосвязи и границ подходов к нему теоретической и исторической поэтики.
Сущность жанра, по Бахтину, — обновляющаяся архаика. Иначе говоря, момент радикального обновления одновременно оказывается возвратом жанра к своему началу, «возрождением» смыслов, которыми «отягощены» его исходные структуры. В этом, на наш вгляд, смысл следующего положения: «Жанр живет настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало». Если именно жанр — носитель «творческой памяти», обеспечивающей «единство и непрерывность» литературного развития, то подобная концепция, несомненно, — ответ на поставленный Веселовским вопрос о «роли и границах предания в процессе личного творчества» 10. Память о прошлом, сохраняемая в самих «формах ви́дения и осмысления определенных сторон мира», формах, «накопляемых» жанрами (см. выше), — не что иное, как «предание». И говоря о том, что жанр возрождается и обновляется «на каждом новом этапе развития литературы и в каждом индивидуаль ном произведении данного жанра» (в данном случае для нас важнее второе), Бахтин как раз соотносил «предание» с «личным творчеством». Практическое решение этой основной, с точки зрения Веселовского, задачи исторической поэтики мы видим в анализах «Бобка» и «Сна смешного человека»: в них Бахтин стремился «показать, как традиционные черты жанра органически сочетаются с индивидуальной неповторимостью и глубиной их ис
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ Н.Д.Тамарченко
М.М.Бахтин и А.Н.Веселовский (методология исторической поэтики)
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 4
36 37
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 4
пользования у Достоевского» 11.
Итак, преемственность в понимании задач исторической поэтики и путей их решения Бахтиным и Веселовским существует прежде всего в области теории и истории литературных жанров. В этой же области должны были проявиться и наиболее существенные различия.
1
Собственно теории жанра, разработанной Веселовским, Бахтин коснулся лишь в том месте «Формального метода…», где обсуждается «двоякая ориентация жанра в действительности». В связи с тем, что произведение «входит в реальное пространство и реальное время», занимает «определенное, предоставленное ему место в жизни своим реальным звуковым длящимся телом», здесь сказано (в сноске), что «эта сторона жанра была выдвинута в учении А.Н.Веселовского» 12. Отсюда можно предположить, что Бахтин считал созданную Веселовским концепцию жанра односторонней.
На первый взгляд, дело обстоит именно так. В «Формальном методе…» проблема жанра понята как «проблема трехмерного конструктивного целого»13 .
Эта формула, несмотря на существование некоторых специальных работ, посвященных бахтинской теории жанра14, до сих пор даже как следует не прокомментирована, не помещена в контекст других суждений ученого о сущности и структуре жанра, а также его исследований по теории и истории романа. Сделав это, мы убеждаемся в том, что в произведении Бахтин, во-первых, различал «тематический» аспект или «событие, о котором рассказывается»; во-вторых, — аспект «слова как факта, точнее — как исторического свершения в окружающей действительности» или «событие самого рассказывания»; в-третьих, жанр — особый «тип завершения целого произведения», «сложная система средств и способов понимающего овладения и завершения действительнос ти» или, как выражается Бахтин в других работах, «зона построения литературного образа», «зона и поле ценностного восприятия и изображения мира», «творческий хронотоп» 15.
Идею «трехмерности» жанровой структуры литературного
произведения Бахтин реализовал в сравнении структур
романа и эпопеи. Напомним, что он выделил именно три «основных
структурных особенности, принципиально отличающих роман
от всех остальных жанров: 1) стилистическую трехмерность
романа, связанную с многоязычным сознанием, реализующимся в
нем; 2) коренное изменение
временны́
х координат литературного
образа в романе; 3) новую зону построения литературного
образа в романе, именно зону максимального контакта с настоящим
(современностью) в его незавершенности». В эпопее им соответству
ют слово предания, абсолютное прошлое как предмет
изображения и абсолютная эпическая дистанция, отделяющая эпический
мир от времени певца и слушателей
16.
Теперь следует подчеркнуть, что каждый из трех аспектов произведения для Бахтина содержит и позволяет увидеть и осмыслить всю его целостность , но взятую в одном из своих важнейших ракурсов или параметров. Поэтому возможна характеристи ка жанра через один из них или с акцентом на одном из них.
В особенности такой подход характерен для исследований Бахтина по исторической поэтике романа. «Слово в романе» посвящено первому аспекту, т.е. проблеме постепенного утверждения стилистической трехмерности или же «художественно организованного разноречия» как своеобразной «нормы» этого жанра. «Формы времени и хронотопа в романе» имеют своим главным предметом процесс переориентации жанра на реальное историческое время, т.е. почти исключительно второй аспект. Но в начале этой работы мы находим довольно категоричное утверждение, что «жанр и жанровые разновидности определяются именно хронотопом» (235). Это дало основание одному из критиков (настроенному, впрочем, вполне доброжелательно) заговорить о непоследовательности «специфически бахтинской, которая применительно к данной теме ставит во главу угла то слово, то хронотоп» 17. Но дело, разумеется, не в пресловутых «преувеличениях от увлечения», а в продуманной концепции «трехмерного конструктивного целого», которая все еще недостаточ но изучена и понята. В «Формальном методе…», например, можно найти ничуть не менее категоричное утверждение, согласно которому «распадение отдельных искусств на жанры в значитель ной степени определяется именно типами завершения целого произведения».
Вернемся к идеям Веселовского. Ничего подобного бахтинской концепции жанровой структуры он, по-видимому, нигде не высказывал. Тем не менее сам общий план задуманного им тру
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ Н.Д.Тамарченко
М.М.Бахтин и А.Н.Веселовский (методология исторической поэтики)
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 4
38 39
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 4
да по исторической поэтике обнаруживает известную аналогию с этой концепцией. Из его трех глав первая рассматривает процесс дифференциации поэтических родов, т.е. ставит проблему типа литературного произведения в целом. Вторая — «От певца к поэту» — посвящена эволюции форм авторства. Это приблизительно соответствует тому аспекту произведения, который Бахтин называл «зоной построения образа». Третья глава — «Язык поэзии и язык прозы» — в какой-то мере, учитывая пока лишь формулировку темы, предвосхищает тематику одной из глав исследования о слове в романе («Слово в поэзии и слово в романе»). Наконец, примыкающие к этой незавершенной книге Веселовского наброски «Поэтики сюжетов» намечают тот аспект исследования структуры жанра, который у Бахтина получил название «форм хронотопа».
Если теперь обратиться к содержанию перечисленных работ основателя исторической поэтики и сравнить его с характерис тикой тех же аспектов литературного произведения Бахтиным, то мы увидим, что известная преемственность существует, хотя в разных случаях не в одинаковой степени.
Наибольшую близость к идеям Веселовского можно увидеть в разработке Бахтиным теории хронотопов как «организующих центров основных сюжетных событий» романа. Исходным пунктом, несомненно, послужило понятие мотива. Но первый шаг в развитии новой концепции состоял в идеях «хронотопичности» любого мотива и, следовательно, существования доминирующих или «объемлющих» хронотопов, связанных с устойчивыми сюжетными схемами. В этом смысле большое значение для Бахтина могла иметь разработка идей Веселовского в книге О.М.Фрейденберг «Поэтика сюжета и жанра» (ссылка на нее есть в монографии о Рабле).
Говоря о том, что в основе поэтического стиля —
«психологический параллелизм, упорядоченный параллелизмом
ритмическим»
18, Веселовский, на первый взгляд, подготавливает
скорее работу Ю.Н.Тынянова «Проблема стихотворного языка»,
нежели исследования Бахтина. В то же время стоит заметить, что
в уже упоминавшейся главе II «Слова в романе» содержится
специальное рассуждение о противоречии между ритмом
поэтических жанров и теми «социально-речевыми мирами и лицами»,
которые «потенциально заложены в слове» (110—111). Но в той
же третьей главе из «Исторической поэтики» есть еще одно
положе
ние, значительно более близкое Бахтину. Для Веселовского
язык прозы — «лишь противовес поэтического». Но если второй
считается своеобразным условным «койне», состоящим из
традиционных «общих мест и символических мотивов», из «подновляе
мых» воображением готовых формул (ср. идеи и терминологию
формалистов), то, следовательно, язык прозы не замкнут, не
подчинен «стилистическому преданию», не обособлен от других
сфер жизни и общения текущей современности (360—362, 375,
377—379). Подчеркивая, что историческое соотношение языков
поэзии и прозы нельзя объяснить изначальной связью поэзии с
культом, Веселовский говорит о «двух совместно развивающихся
традициях». Идея взаимной соотнесенности сил централизации и
децентрализации языкового сознания, а также противопоставление
«птолемеевского» языкового сознания поэзии и «галилеевского»
языкового мира прозы здесь в известной мере уже заложены.
Почти никаких точек соприкосновения не обнаруживают глава «От певца к поэту», с одной стороны, и, с другой, — суждения Бахтина о замкнутости «поля изображения» в эпосе и недоступности его для исполнителя и слушателей или, наоборот, о возможности проникновения читателя в художественную действительность романа и свободном вхождении в нее автора «во всех его масках и ликах» (470).
Очевидно, что «певец» и «поэт» для Веселовского — реальности прежде всего исторические и бытовые, а художественные лишь в том смысле, что всегда существовала традиция поэтической авторефлексии. У Бахтина же категории «автор» и «читатель» обозначают реальности, имманентные целому художественного произведения (включая в это целое и взаимодействие между произведением и окружающим его миром) и значимые в их соотнесенности с героем. Отсюда акцент на понятии «завершения», т.е. на трактовке формы целого как границы между автором и героем. Но в этом пункте бахтинская теория художественного произведения примыкает к совершенно иной научной традиции — к философской эстетике. И в первую очередь — к той ее разновидности, которая складывалась в русской религиозной философии в ходе дискуссии о Богочеловечестве 19.
2
Другая сторона интересующего нас эпизода из истории научных идей открывается, если сравнить трактовки Бахтиным и
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ Н.Д.Тамарченко
М.М.Бахтин и А.Н.Веселовский (методология исторической поэтики)
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 4
40 41
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 4
Веселовским традиционнейшей, но едва ли не центральной для исторической поэтики проблемы перехода от эпоса к роману.
Прямая связь между теорией романа, созданной Бахтиным, и статьей Веселовского «История или теория романа?» вряд ли существует. Для этой статьи переход от эпоса к роману — это переход от народной поэзии, не знающей творца, к произведени ям, принадлежащим личным авторам. Объясняется подобный «поворот мысли» воздействием изменившихся «исторических обстоятельств», появлением новых «общественно-психологических посылок» творчества, т.е. целиком извне. В результате совершенно утрачивается то самое представление о единстве и непрерывности литературного развития, на котором настаивал Бахтин как на важнейшей методологической предпосылке изучения истории жанра. В романе, по Веселовскому, «все нетрадиционно»: и сюжет, и герои, «занятые исключительно собой, своей любовью», и соотношение центра изображенного мира с периферией, и обстановка действия 20.
И само обращение к прозе ученый связывает с тем, что уже греческие и средневековые романисты «ощутили себя чем-то отдельным от эпика: не рассказчиками старого предания, а изобразителями нового, реального, либо того, что казалось реальным». Объяснить такой поворот внешними обстоятельствами возможно лишь при том условии, что новая форма считается такой же готовой, уже наличной и предлежащей художнику, как и форма традиционная, связанная с преданием. Веселовский так и полагает, говоря, что «замена старой формы новою обусловлена была изменением содержания» 21. Но откуда в таком случае взялась эта новая форма? И где она пребывала, так сказать, в ожидании того момента, когда она понадобится изменившемуся содержанию?
Ответ на этот вопрос, на наш взгляд, содержится в другой работе Веселовского, значение которой далеко еще не оценено по достоинству. Речь идет о статье «Из введения в историческую поэтику». Среди целого ряда вопросов, на которые здесь даются подчеркнуто предварительные ответы, рассмотрен и вопрос о переходе в истории словесного искусства от следования народному преданию к свободному вымыслу.
В объяснении этого перехода ученый испытывал,
очевидно, значительные методологические трудности. Сравнения с
предшествующей и последующей стадиями художественного развития
в этом случае непродуктивны: на первой из преданий «не
выкиды
вали ни слова», на третьей вымысел может быть объяснен
уже осознанным личным авторством. Между тем, в центре
внимания оказался именно тот особый момент, «когда личный
поэтический акт уже возможен, но еще не ощущается как таковой»
22.
Проблема решается следующим нетривиальным образом: «Когда северный викинг видел в какой-нибудь ирландской церкви вычурное романское изображение креста, символические атрибуты, раскрывавшие за собою фон легенд, он становился лицом к лицу с незнакомым ему преданием, которое не обязывало верой, как его собственное, и невольно увлекался к свободному упражнению фантазии. Он толковал и объяснял, он по-своему творил» . Итак, решающий импульс к творчеству совершенно нового типа создает встреча двух культур: «…поэтическое чутье возбудилось к сознанию личного творчества не внутренней эволюцией народно-поэтических основ, а посторонними ему литератур ными образцами» 23.
Чтобы оценить значение высказанной здесь идеи для Бахтина, напомним несколько положений статьи «Эпос и роман». Одна из трех «конститутивных черт» эпопеи состоит, по мнению автора, в том, что источником этого жанра «служит националь ное предание (а не личный опыт и вырастающий на его основе свободный вымысел)». «Эпическое слово есть слово по преданию»; «…предание отгораживает мир эпопеи от личного опыта, от всяких новых узнаваний, от всякой личной инициативы в его понимании и истолковании, от новых точек зрения и оценок»; в эпопее «точка зрения и оценка срослись с предметом в неразрывное целое; эпическое слово неотделимо от своего предмета, ибо для его семантики характерна абсолютная сращенность предметных и пространственно-временных моментов с ценностными (иерархическими)» (460—461).
Последняя мысль — о «сращенности» эпического слова со своим предметом — позволяет увидеть, насколько не случайно упоминание о Веселовском в работе «Слово в романе». Здесь сказано, что вопрос о «взаимоотношениях языка и мифа» у нас был поставлен «в существенную связь <…> c конкретными проблемами истории языкового сознания <…> Потебнею и Веселовским» (181). Но каким же образом преодолевается эта «сращенность» и становится возможным творчество на основе личного опыта и вымысла? Ответ Бахтина таков: «Эта абсолютная сращенность и связанная с нею несвобода предмета впервые могли быть пре
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ Н.Д.Тамарченко
М.М.Бахтин и А.Н.Веселовский (методология исторической поэтики)
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 4
42 43
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 4
одолены только в условиях активного многоязычия и взаимоосвещения языков (и тогда эпопея стала полуусловным и полумертвым жанром)» (461). Не будь у нас перед глазами размышлений Веселовского о северном викинге и о значении латинских литературных образцов для европейских народов, мы могли бы счесть утверждение Бахтина простой экстраполяцией его излюбленной идеи диалога на момент исторического перехода от эпопеи к роману. Теперь оно выглядит совсем иначе.
Подводя итоги наших сопоставлений, подчеркнем, что рассмотренный нами круг идей двух ученых, в пределах которого обнаружилась существенная близость их позиций, для Бахтина был частью продуманной системы «основных понятий и проблем поэтики» (6), тогда как у Веселовского подобная система практически отсутствовала. Огромное здание исторической поэтики строилось так, как если бы ему предстояло объединить постройки, возводимые рядом, но на разных фундаментах. Разумеется, это объяснялось отношением великого ученого к философской эстетике. Зато в отличие от формалистов (которые, как сказано в «Формальном методе…», у Веселовского "учились"), ему было «чуждо узкое спецификаторство» 24.
Здесь следует заметить, что «мостик» от фактов поэтики к целому культуры (в том же «Ответе на вопрос редакции "Нового мира"» говорится о «широчайших культурных горизонтах исследований Потебни и особенно Веселовского») перебрасывался у создателя исторической поэтики с помощью образных обобщений . Случай с северным викингом не единичен. Чтобы объяснить значение классических образцов и вообще латинской образован ности для развития европейских литератур, Веселовский излагает «поэтически-мрачную легенду» об обручении молодого римлянина с Венерой, а затем объясняет, что речь должна идти о «чарах классической поэзии», из «союза» с которой средневекового человека и «вышли» западные литературы 25. В таких отнюдь не позитивистских ходах мысли проявлялась способность ученого читать «языки» разных культур, что Бахтин, очевидно, имел в виду в следующей записи: «Связь литературы с историей культуры (культуры не как суммы явлений, а как целостности). В этом сила Веселовского (семиотика)» 26.
В 1928 году, когда была опубликована книга о формальном
методе, Бахтин имел все основания утверждать, что незавершен
ный труд Веселовского «недостаточно усвоен и в общем не
сыг
рал еще той роли, какая, как нам думается, принадлежит ему
по
праву»27. Если с тех пор положение дел значительно изменилось
к лучшему, то этим мы во многом обязаны именно Бахтину.
Москва
1 Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. 5 изд., доп. Киев: «NEXT», 1994, с.9, 15.
2 Медведев П.Н. (Бахтин М.М.) Формальный метод в литературоведении. М.: "Лабиринт", 1993, с.38.
3 Там же, с.144.
4 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: "Искусство", 1979, с.332.
5 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1940, с.494.
6 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, с.345.
7 Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского…, с.210.
8 Там же, с.243.
9 Там же, с.313—314.
10 Веселовский А.Н. Историческая поэтика…, c.493.
11 Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского…, c.366.
12 Медведев П.Н. (Бахтин М.М.) Формальный метод в литературоведении…, c.146.
13 Там же, c.145.
14 Чернец Л.В. Вопросы литературных жанров в работах М.М.Бахтина // "Филологические науки". 1980, №6, с.13—21; Лейдерман Н.Л. Жанровые идеи М.М.Бахтина // "Zagadnienia Rodzajow Literackich". XXIV, z.I (46), L¤уdz (1981), s.67—85.
15 Медведев П.Н. (Бахтин М.М.) Формальный метод в литературоведении…, c.144— 151; Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: "Художествен ная литература", 1975, с.455, 471, 403.
16 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, c.454—457. Далее цитируемые страницы этого издания указываются в скобках.
17 Затонский Д. Последний труд Михаила Бахтина // Затонский Д. В наше время. М.: "Советский писатель", 1979, с.413.
18 Веселовский А.Н. Историческая поэтика…, с.357.
19 См. об этом: Тамарченко Н.Д. Автор и герой в контексте спора о Богочеловечестве (М.М.Бахтин, Е.Н.Трубецкой и Вл.С.Соловьев) // "Дискурс". 1998, №5\6, с.25—39.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ Н.Д.Тамарченко
М.М.Бахтин и А.Н.Веселовский (методология исторической поэтики)
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 4
44
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 4
20 Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л.:ГИХЛ, 1939, с.21—22.
21 Там же, с.21—22.
22 Веселовский А.Н. Историческая поэтика…, c.57, 60.
23 Там же, c.60.
24 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, c.329.
25 Веселовский А.Н. Историческая поэтика…, c.60—61.
26 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, c.344.
27 Медведев П.Н. (Бахтин М.М.) Формальный метод в литературоведении…, c.63.
The aim of the article is to demonstrate both the successive connection between Bakhtin and Veselovskii as well as those points on which the two scholars differ. The scientific methods and individual utterances of Veselovskii and Bakhtin are compared in the following aspects: 1) the problem of genre as a realm where synchrony and diachrony intersect, and the question of the «boundaries of tradition in the process of individual creativity»; 2) two concepts of the structure of genre and investigation into the historical evolution of its separate aspects (word, chronotope and plot, the type of artistic «finalization» and forms of authorship); 3) the word in poetry and the word in prose: origins and historical destinies; 4) the transition from epic to novel, the replacement of creativity through tradition with creativity based on personal invention, and the role played in this process by the reciprocal interaction of cultures and alien tradition.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Н.Д.Тамарченко
М.М.Бахтин и А.Н.Веселовский (методология исторической поэтики)