Диалог. Карнавал. Хронотоп. Сетевой архив.

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
5
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

В.В.Бабич

Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

"… диалог — это своего рода космос"

Анонимные пролегомены
к платоновской философии (VI в. н.э.)

"Исходным пунктом нашего исследования послужили
некоторые русские работы по поэтике …"

М.М.Бахтин ("Проблема содержания,
материала и формы в словесном
художественном творчестве")

1. Среди главных тем, активно обсуждаемых в многочисленных публикациях, посвященных изучению наследия М.М.Бахтина, едва ли не самой важной и острой является проблема связности ("единства") его творчества: как в плане тематическом (соотношение и взаимоотношения философских, филологических, культурологических и других точек зрения), так и в плане эволюции его взглядов.

Отметим два парадоксальным образом связанных между собой момента. Во-первых: оснований, для того чтобы признать это творчество разнородным (не "систематическим") немало: две (подготовленные к печати автором) книги о Достоевском существенно различаются между собой так же, как и две концепции творчества Рабле: одна (в "Формах времени и хронотопа") основывается на категориях "хронотопичности", "ряда"; другая (в книге о Рабле) — на теории "карнавала" (можно даже сказать, что в книге порядок меняется: творчество Рабле используется в качестве своего рода иллюстрации к этой теории), существенные различия в терминологии (и методологии) других, написанных в разное время, текстов, наконец, присутствие различных точек зрения в пределах одного текста (в книгах о Достоевском, напри

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
6 7
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

мер). Во-вторых: понятие "единство" играет в работах Бахтина чрезвычайно важную роль. В ранних же работах сам этот термин относится к числу ключевых, более того, "единство" понимается Бахтиным здесь как главная положительная ценность, и это предположение является первым вообще постулатом, из которого он исходит в своих рассуждениях¹.

Первичным "единством" обладает личность, и это "единство личности" основывается на "ответственности". С установления связи между "единством" и "ответственностью" и начинается философствование Бахтина, так что "единство" ("единство личности", "единство ответственности")²предстает своего рода первопринципом (́rc»)³его философии, а сама первая статья Бахтина — как бы декларацией "единства" и "ответственности". Написанная сжато и несколько абстрактно, она проникнута глубоким внутренним пафосом: кажется, что это реплика в споре, но с кем спор, не указывается.

2. Работа, известная под названием "К философии поступка", посвящена поискам природы (основы) "ответственности". Такой основой, "достаточным основанием" оказывается "единый и единственный, конкретный, последний контекст" — некое место ("ценностный топос") в ценностном же мире культуры и жизни. Локализация этого "центра исхождения поступка", соответствующая "сосредоточению" ("стяжанию духа") в практиках мистиков, приводит к самопроизвольному возникновению поступка (в согласии со схемой "соотношения неопределенностей" В.Гейзенберга, основной и в космогенезе). "Укоренение поступка" в контексте, являющееся не только достаточным, но и необходимым условием "ответственного поступка", можно рассматривать как выражение (или, наоборот: прообраз, парадигму) своеобразного почвенничества⁴.

"Противопоставляя теоретическому миру ответственный поступок", Бахтин всячески подчеркивает максимальную конкретность ("индивидуальный контекст", "правда данного момента", "своя единственная незаменимая причастность бытию") поступка. И обратно, у "теоретического мира" отнимается возможность служить "истоком", творческим началом поступка: "теоретичес кий мир смыслового содержания… делает меня ненужным, мой поступок для него случаен… Здесь нельзя начать…"⁵ . По-видимому, мы имеем тот случай, когда — по выражению Канта (и Пушкина) — гений, т.е. автор, сам устанавливает принципы своего
творчества. И эти принципы должны приниматься в расчет при рассмотрении и "проблемы единства", и связанной с ней проблемы источников и "истока" бахтинского творчества⁶.

3. "Последним" словом в конце 10-х годов были исследования в области поэтики и проблем художественного творчества. Широкую известность в России (а затем и на Западе) приобрели "формалисты", однако их работы не были ни первыми, ни единственными, ни, наверное (как это видится сейчас, в ретроспекти ве), самыми значительными⁷. Родоначальниками движения и, в известном смысле, создателями парадигмы были А.А.Потебня и А.Н.Веселовский, исследованиям которых были присущи "широчайшие культурные горизонты"⁸ и высокий научный уровень (превосходивший нередко современный им европейский). Непосредственными предшественниками и участниками подъема (можно сказать — расцвета) исследований по поэтике и смежным вопросам в России были символисты, в первую очередь Вяч.Иванов и А.Белый. Они выдвинули на первый план точку зрения художника (творчества) и, привлекая для обоснования своих взглядов достижения современной европейской мысли, развили целый ряд новых подходов. Слова П.А.Флоренского: "Все течения [литературные], возникавшие после символистов прямо или косвенно идут от символистов, даже когда от них отталкиваются"⁹ — в значительной степени верны и по отношению к исследователям "словесного (и шире: художественного) творчества". Поворот самого Флоренского после "Столпа и утверждения истины" к проблемам искусства произошел не без влияния А.Белого¹⁰ .

Переходя к теме влияния А.Белого (теоретика литературы и искусства), нужно отметить, что отношение к его теориям — весьма неоднозначное — отражает не только индивидуальные особенности взглядов того или иного исследователя, но и принципиальные взаимоотношения и противостояния ("диалог") научных школ и традиций¹¹. Судя по (достаточно многочисленным) упоминаниям А.Белого (часто вместе с Вяч.Ивановым), Бахтин был хорошо знаком с его теориями (включая "тонкую метафизику слова") и, в основном, положительно их оценивал: "…все же самая постановка [символистами] задачи и ее, в общих чертах правильная, формулировка [синтез конструктивного значения с сохранением смысловой полноты] не могла не оказать благотворного влияния на поэтику.

На почве символизма и появились впервые литературовед

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
8 9
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

ческие работы, подходившие к поэтическому искусству по существу… . "Символизм" А.Белого, некоторые статьи В.Иванова, теоретические работы В.Брюсова бесспорно занимают в истории русского литературоведения значительное место"¹².

4. Внутренним объединяющим началом, общим у Андрея Белого и М.М.Бахтина, является стремление соединить точки зрения философии, науки и художественного творчества и связанная с этим установка на "живое слово" (в противовес "мертвому слову", изучаемому в прежних и новых филологических школах — это является, может быть, главной причиной неприятия и Белым, и Бахтиным работ "формалистов"). В ранних работах ("Философия поступка", "Автор и герой…", "Проблема содержания….") Бахтин широко использует и терминологию А.Белого ("ритм", "интонация", "слово", "образ", "предмет", "понятие", "символ", "внутренняя форма"): "все эти выделенные элементы слова и художественного целого: предмет, образ, ритм, интонация и пр…"; "все разобранные нами элементы художественного целого нашей пьесы: предметные моменты…, предметно-смысловое целое, скульптурно-живописные образы…, внутренний временной ритм, эмоционально-волевая позиция героя и автора…"¹³ .На А.Белого указывают и характерные, играющие важную роль слова "оплотнение" и "обстояние"¹⁴. За исключением "героя" и "автора" почти все эстетические термины Бахтина из "потебнианско-б е́ловской" эстетики. Что касается "архитектоники"¹⁵, то, противопоставляя ее (по схеме: "внутреннее — внешнее") "систематичности" ("не систематичен, а архитектоничен") и композиции, Бахтин склонен понимать "архитектоничность" как своего рода "внутреннюю форму" (поступка, события, эстетического объекта).

Все это вместе позволяет говорить о сильной зависимости (а, может быть, и происхождении) "эстетики словесного творчества" Бахтина от "потебнианско-б е́ловской" эстетики. Остановим ся несколько подробнее на двух терминах: "ритм" и "образ".

5. О "ритме" в рассматриваемую нами эпоху (конец XIX века — первые десятилетия XX века) писали многие (и одним из первых Ф.Ф.Зелинский: "о ритме цицероновых речей"), но именно у Белого "ритм" приобретает универсальное значение и становится центральной категорией поэтики¹⁶ . Главной особенностью (и, вероятно, достижением) исследований А.Белым места и роли "ритма" в "словесном творчестве" было стремление установить связь между ритмом и смыслом: "…есть Слово в слове, со
единяющее ритм и смысл в нераздельность; и рассудочный смысл, [и] поэтический ритм лишь проэкции какого-то нераскрытого ритмо-смысла ". Употребление термина "ритм" у Бахтина подразумевает этот контекст: "значимое течение ритма", "ритм как ценностно-напряженное течение жизни", "ритм… смысловой момент объекта", "ритм предполагает имманентизацию смысла самому переживанию, цели самому стремлению"¹⁷. Вообще, "ритм" встречается в ранних работах Бахтина настолько часто, что один только этот факт может служить подтвержлением влияния А.Белого.

И не вполне ясного происхождения "герой" и "автор" связываются с музыкальным началом: "… ритм и интонация не чужеродные стихии: и ритм выражает эмоционально-волевую окраску целого, но он менее предметен; но главное: он представляет из себя почти исключительно чистую формальную реакцию автора на событие в его целом, между тем как интонация по преимущест ву есть интонационная реакция героя на предмет внутри целого (…) . По преимуществу все же эмоционально-волевая реакция автора находит свое выражение в ритме, а героя в интонации"¹⁸. Термин "интонация" сохраняется в качестве основного и в поздних работах Бахтина, "ритм" же почти исчезает. По-видимому, это связано с концентрацией внимания Бахтина на прозе: там, где он обращается к поэзии появляется и "ритм"¹⁹.

Категорию "образа", заимствованную у А.А.Потебни²⁰, Андрей Белый широко использует в "Жезле Аарона" ("предмет", "образ", "понятие"). Именно в этих (наряду с другими) сочетаниях встречается "образ" и у Бахтина: "все стороны слова: и образы, и предметы, и понятия"²¹. То, что "образ" употребляется Бахтиным в указанном контексте, специально отмечается в одном важном месте статьи "Проблема содержания…": « …"образ" потебнианс кой эстетики представляется нам мало приемлемым…, поэтике не лишне с ним расстаться… »²². На фоне широкого использования "образа" в предыдущих работах это заявление несколько неожиданно (и требует объяснения). "Образ", однако, не исчезает совсем из бахтинских работ, а в "Формальном методе…" точка зрения Потебни и символистов на "образ" признается в основном правильной: "Ключ к разрешению [проблемы поэтической конструкции] большинство [авторов в западноевропейской поэтике] усматривает в понятии "внутренней формы слова". У нас в России Потебня, продолжатель Гумбольдтовой традиции "внутрен

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
10 11
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

ней формы", в своей теории образа именно так понимал и разрешал эту проблему.

Образ и был тем медиумом, который соединяет чувственную конкретность звука с общностью его смысла. (…)

Так же, как мы видели, ставили проблему поэтической конструкции и символисты… путь к разрешению проблемы был ими намечен правильно"²³.

Правда, по сравнению с "Автором и героем…" в поздних работах "образ" встречается реже, но зато появляются новые словоупотребления. В "Проблемах творчества Достоевского" — это "образ идеи", введенный для прояснения важных аспектов поэтики Достоевского и как бы обозначающий возвращение "образа" в контекст философии Платона²⁴ . Существенно расширяется сфера применения "образа" в работах 30-х годов: "диалогический образ", "образ языка", "прозаический образ", "переакцентуация образа", "смеховой образ слова" и др.

6. Хотя неожиданное заявление Бахтина (о "неприемлемос ти «образа»") и не имело как будто долговременных последствий, оно имело, очевидно, причину. Такой причиной могла быть критика его построений (или: затрагивающая о с н о в ы этих построений), но тексты ранних работ не были тогда опубликованы и о такой прямой критике (например, внутри "кружка Бахтина") нам ничего не известно²⁵. Что касается основ построений Бахтина (представляющих из себя соединение точек зрения философии и поэтики, во многом, как было предположено выше, "потебнианско-б е́ловской"), то, очевидно, речь могла идти о второй составляющей, весьма уязвимой для критики. Чтобы задеть Бахтина, критика должна была быть философски аргументированной (критику формалистами "образа" Бахтин признает "методически совершенно неправильной"²⁶). Такая критика прозвучала со стороны Г.Г.Шпета ("Эстетические фрагменты", 1922—1923). Поскольку одно перечисление имен, на которые Шпет, оправдывая свою репутацию жесткого полемиста, нападает, заняло бы слишком много места, скажем только, что, может быть, главным объектом его критики является А.Белый и "потебнианская" эстетика вообще. При том, что "символизм" признается Шпетом наиболее значительным течением в литературе и искусстве ("символизм принципиально есть утверждение прав искусства"²⁷), а сам Андрей Белый называется "гениальным художником" и ставится выше А.Блока, — теоретические построения А.Белого объявляются
"гностическим гербарием" и решительно отвергаются. Шпет отрицает важность для эстетики связи музыки и слова и "потебнианско-б е́ловское" понимание "образа" и "внутренней формы", то есть главные теоретические основоположения русского символизма, и развивает свою ("феноменологическую" и "логическую") теорию "слова" и "внутренней формы"²⁸. Не входя в детали, весьма отчетливо изложенные у самого Шпета, отметим, что его критику можно считать как бы ответом на критику "логической" точки зрения Потебней и Белым²⁹, а его позитивные построения — как развертывание альтернативной точки зрения. В этом смысле можно говорить о столкновении ("словесном поединке"), встрече или диалоге двух точек зрения на слово: "символической"³⁰ и "логической"³¹.

Каждая "систематически" выраженная точка зрения имеет свою систему постулатов и свои критерии истинности, поскольку и способы построения систем знания, в которые разворачивают ся точки зрения, могут быть различными. Поэтому называть какие-то утверждения ложными или истинными можно, строго говоря, лишь находясь внутри данной системы³² (то есть имея совпадающую или близкую точку зрения). Находясь на существен но (принципиально) другой точке, то есть вне данной системы, можно лишь отвергать (или признавать, сходясь в частностях, какие-то положения), не утруждая себя аргументацией: входить в систему "чужой" аргументации значит частично сдавать свои позиции — о "диалогической" вненаходимости здесь речь не идет.

Так поступает Г.Шпет, нападая на Андрея Белого, но так же поступает и Бахтин, когда кратко (лишь констатируя "чуждость") говорит о "субъективности концепций Шпета", "совершен ной неприемлемости" его построений или о "нелепых попытках показать внутреннюю форму в самом слове, независимо от высказывания и от его конкретной ситуации"³³. Совершенно в другом тоне Бахтин говорит о Потебне, Белом, Кассирере, Фосслере.

В отношении другого ("чужого") пространным можно быть, дискредитируя (например, высмеивая) его точку зрения, — так Шпет иронически обыгрывает "герметические" темы у А.Белого, — или высказывая свою (встречную) точку зрения, которая, будучи убедительно представленной, и является главным аргументом против точки зрения другого. Именно так поступают и Шпет (в "Эстетических фрагментах"), и Бахтин, излагающий (в "Слове в жизни…", 1926) теорию "высказывания", — свой от

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
12 13
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

вет на теорию слова Шпета.

7. Такова картина в первом, так сказать, приближении — реальная ситуация, конечно, сложнее. Критика (и построения) Г.Шпета произвели все же на Бахтина сильное впечатление и оказали на его последующее творчество, можно сказать, немалое влияние. Саму же возможность их "встречи" обеспечило наличие точек соприкосновения: "философская эстетика", "феноменологическая" методика, интерес к поэтике (в частности романа), символизму, "слову", "внутренней форме", проблеме "понимания", роли "эмоционального (чувственного) тона" и "контекста" в моделях "понимания" и др.

Следствием этого влияния, вероятно, и были некоторые изменения позиции Бахтина, в частности, в терминологии статьи "Проблемы содержания…": отказ от "образа" (и предпочтение ему близкого термина "знак", например, в "Философии языка"), больший упор на "систематичность", а также интерес к точке зрения риторики ("энтимема" в "Эстетических фрагментах" и в "Слове в жизни…").

Самым заметным стало, однако, почти полное исчезнове ние "героя", который в "Проблеме содержания…" встречается, кажется, только один раз, когда в конце статьи говорится об отличии "изнутри организованной личности творца" от "извне организованной пассивной личности героя" и, если диалогический принцип ("герой — автор") и не пропадает вовсе, то в значительной мере теряет свой статус. Почти отказываясь от принципа "герой — автор" Бахтин как бы возвращается к более традиционной паре понятий "содержание — форма". "Персональная" точка зрения, однако, сохраняется: "Автор-тво рец — конститутивный момент художественной формы", — как и некоторые знаковые термины поэтики А.Белого ("слово", "ритм", "интонация" и др.). Сохранившийся "персонализм" вместе со "словом" и "интонацией" делает возможным возвращение "героя"³⁴, правда, при существенной поддержке социологичес кой точки зрения³⁵.

Явным свидетельством влияния Шпета на Бахтина служит употребление термина "изоляция" ("отрешение"), играющего в "Проблеме содержания…" важную роль ("первичная функция формы по отношению к содержанию — изоляция или отрешение"³⁶), которая затем (в "Формальном методе") пересматривается³⁷. Более сложной представляется ситуация с другими терминами, напр.,
"интенцией"³⁸ и "предметом", использование которого указывает на различные источники, что в свою очередь говорит о скрытой диалогичности бахтинских текстов³⁹ , однако только тщательный анализ поможет выявить, где это возможно, слои, относящиеся к "символическому" (А.Белый), "феноменологическому" (Г.Шпет) и другим контекстам, что позволит более точно определить состав и иерархию влияний⁴⁰ и, возможно, динамику формирова ния "диалогической" поэтики Бахтина.

В "Проблемах творчества Достоевского" внешние следы влияния Шпета как будто исчезают: возвращается "образ" (реабилитированный уже в "Формальном методе…"), совсем пропадает "систематичность" и лишь "риторическая" теория романа дает повод впоследствии вспомнить о Г.Шпете⁴¹. Можно сказать, что происходит окончательный переход от "систематичнос ти" ("монологичности") к "диалогичности".

Этот переход совершается в "конкретном (диалогическом) контексте" реального противостояния "символической" точки зрения (А.Белый) и "логической" (Г.Шпет). Созерцание (и активное понимание, включающее "ответ" Шпету в "Слове в жизни…") этого диалога — "сложного события встречи и взаимодействия с чужим словом…"⁴² — и стало, вероятно, основанием как перехода к диалогичности, так и формулирования самой концепции "диалогичности", которая представляет собой, можно сказать, образ "реального диалога действительности". Или, другими словами: прообразом "диалогичности" послужил "живой" диалог (А.Белый — Г.Шпет — М.Бахтин), из переживания (созерцания и участия) которого и возникла сама эта концепция.

Для описания этого диалога может быть использована троичная схема: третий ("понимающий") вырабатывает свою ("диалогическую") точку зрения, как бы соединяя первые две (что не означает, конечно, "механического" объединения).

И особо подчеркнем: переход (от "систематичности" к "диалогичности") не означает преодоления одной точки зрения (например, "логической") и возвращение к другой (например, "символической") по схеме "тезис — антитезис — синтез". Обе точки зрения (и третья "диалогическая") в некотором существен ном смысле равноправны (но взаимоотношения внутри триады не "симметричные") и, оспаривая друг друга, они присутствуют изначально вместе в некоем "большом времени". Может быть, это и подразумевается в сравнении "диалога" и "космоса".

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
14 15
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

Предложенные реконструкции, касающиеся первоначаль ных ориентаций мысли Бахтина, носят существенно гипотетичес кий характер. Проблема заключается в "потаенности" начальных импульсов "познавательного высказывания". Механизм этого "сокрытия" описан Бахтиным: "Для познавательного высказывания управляющим моментом является вещественное, предметное значение слова, (…) . Это предметное значение управляет и определяет все и вся в познавательном высказывании, безжалостно выбрасывая за борт все то, что к нему не имеет отношения, и, в частности, за бортом остается чувство занимания активной позиции сказанным: творящая субъективная воля и чувство"; "…в познании, где нельзя быть зачинающим, где чувство активности выбора отбрасывается за пределы мира познанного"⁴³. Эти выводы сделаны из наблюдений над структурой слова⁴⁴, насчитыва ющей, по Бахтину, пять слоев, важнейшими (центральными) из которых являются: пятый, представляющий "автора" ("чувство словесной активности, чувство активного порождения з н а ч а щ е г о з в у к а [слова]"), и второй, содержащий "предмет" ("предметное значение"). Эти два члена структуры слова, к которым тяготеют остальные, образуют "двусложность", являющуюся основой того, что Бахтин называет "внутренней диалогичностью". Существенная диалогичность языка, коренящаяся в слове, предопределяет диалогическое же (в смысле: адекватное) понимание языка или: "путь к языку"⁴⁵. Эта диалогичность естественным, так сказать, образом содержится в "реальных диалогах действительности" о языке⁴⁶. Реальность же диалога (т.е. противостоя ния точек зрения и т.д.) А.Белого и Г.Шпета вряд ли подлежит сомнению, так же как и глубина выраженных в этом диалоге точек зрения и то, что созерцателем (и участником, высказавшим свою точку зрения) этого диалога был Бахтин. Дальнейшее относится к области гипотез и обоснований, часть которых изложена здесь.

8. О происхождении принципа "герой — автор". Прежде всего должна учитываться точка зрения Бахтина, прямо высказанная им в двух вариантах: во-первых, в "Авторе и герое…" в связи с этой проблемой называются: Т.Липпс, Ж.-М.Гюйо и Г.Коген⁴⁷, во-вторых, в "Проблемах творчества Достоевского" — Вяч.Иванов ("Ты еси") и С.А.Аскольдов⁴⁸. Представляется, однако, что формулирование этого принципа имело сложный характер, а сам принцип имеет много источников (многослойный кон
текст). Выскажем две гипотезы.

1) Пара "герой — автор" могла произойти из традицион ной: "образ героя — образ автора", путем отбрасывания первых слов (в результате, выражаясь метафорически, "спонтанного нарушения симметрии"). В пользу этой версии говорит использова ние терминов "герой" и "образ героя" одновременно и в близких (иногда неразличимых) смыслах, а также настойчивые возражения Бахтина против термина "образ автора"⁴⁹ .

2) Введение пары "герой — автор" в качестве главного принципа поэтики могло стать также результатом непосредствен ных наблюдений (и размышлений) Бахтина, в частности, над романами Достоевского и прозой символистов. То, что в своих ^"Лекциях по русской литературе"⁵⁰ при анализе литературных произведений Бахтин главное внимание уделяет героям и способам их изображения (то есть формам творческой активности автора), как будто поддерживает эту версию.

Наиболее глубоко (и оригинально) в русской литературе начала XX века проблематика "герой — автор" отразилась в творчестве А.Белого (а также в "Уединенном" и "Опавших листьях" В.В.Розанова). По-видимому, это качество прозы Белого имел в виду Бахтин, когда говорил, что "… Петербург Андрея Белого… — один из лучших романов XX века, — в котором есть многоголосность Достоевского"⁵¹. Своего рода предела эксперименты А.Белого в этом направлении достигают в его поздней мемуарной прозе — своеобразных романах⁵² , в которых современники Белого становятся литературными героями, а он сам выступает в нескольких качествах: автора, героя (современника событий) и "рассказчика" (современника и alter ego автора). Одним из героев "Воспоминаний" является Г.Шпет, в основе образа которого позиция скептика и критика: «Хитрой, талантливой, увертливой и пленительной "бестией" завелся этот Шпетт среди нас [символистов], средь философов, в "Доме песни" д'Альгеймов, у Метнеров»; «Самым левым в тогдашнем "паноптикуме" мне казался Густав Густавович Шпетт, …он в юмовском скептицизме, как в кресле, уселся с удобством; это было лишь формой отказа его от тогда господствующих течений; он особенно презирал "нечистоту" позиций Бердяева и с бешенством просто издевался над ницшеанизированным православием; он показывал едко на помаду Булгакова, изготовленную из поповского духа и воспоминаний о своеобразном марксизме; более, чем кто либо, он видел беспло

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
16 17
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

дицу когенианцев и риккертианцев… . Менее всего питал симпатии Шпетт и к эмпириокритицизму…»; «В своих выступлениях он собственной позиции не развертывал вовсе; он ограничивал ся протыканием парадных фраков иных позиций: рапирою Юма; когда его просили высказать свое "credo", он переходил к бутылке вина; и разворачивал перед нами свой вкус, свою тонкость; он и нас понимал как никто; и, как никто, отрицал в нас философов, утверждая: философы мы, когда пишем стихи; а когда философствуем, то питаемся крошками чужих кухней; мои философские выступления он считал игрой в прятки (сел за куст, а — виден отвсюду); и утверждал философичность "Золота в лазури"». Однако быть только поэтом — для А.Белого было мало. Его ответ Шпету лишь частично содержится в словах "рассказчика": "…я в те годы, сомневаяся в том, что Шпетт прав, утешал себя мнением о своих турнирах профессора Кистяковского, испытаннейше го и старейшего риккертианца… : — «Вы поняли в совершенстве дух семинария Риккерта…»"; "вечерами же я играл в философские шахматы, увлекаясь спортом: овладеть жаргонами; и, когда Генрих Риккерт прислал мне из Фрейбурга свою статью с надписью, я радовался тому, что одним из шахматных приемов, скажем, ходом коня, — овладел"; "…философский фрак, над которым смеялся Шпетт, был мне в те годы необходим; он — мимикри, позволявшее мне на людях молчать"⁵³.

Принятые сокращения:

"Автор и герой…" — Бахтин М.М.<Автор и герой в эстетической деятельности>.

"Проблема содержания…" — Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве.

"Философия поступка" — Бахтин М.М. <К философии поступка>.

"Новейшие течения…" — Волошинов В.Н. Новейшие течения лингвистической мысли Запада.

"Слово в жизни…" — Волошинов В.Н. Слово в жизни и слово в поэзии.

"Философия языка" — Волошинов В.Н. "Марксизм и философия
языка".

"Формальный метод…" — Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении.

"Воспоминания" — Белый А. На рубеже двух столетий; Начало века; Между двух революций.

Затрагивая по необходимости "проблему авторства" так
называемых "второканонических" текстов ("Слово в жизни…", "Фрейдизм", "Формальный метод…", "Философия языка" и др.), отметим только, что в настоящее время кажется никто не оспаривает двух вещей: во-первых, участия Бахтина в создании этих текстов и, во-вторых, того, что в основе их и других, принадлежащих Бахтину текстов лежит "общая концепция" (следует признать, что второй пункт менее очевиден и в отношении его единодушия все же нет, однако связано это не только (и, может быть, не столько) с "проблемой авторства", но и — главным образом — с "проблемой единства" этой самой "общей концепции"). Это дает некоторую слабую форму решения ("проблемы авторства"), которой в большинстве случаев вполне достаточно. Сильное же решение (т.е. выяснение полной картины написания и издания указанных работ), — если оно вообще возможно, — требует ряда специальных исследований. Причем более важным — на данном этапе, по крайней мере, — представляется даже не характер и степень участия Бахтина и его друзей в этом, так сказать, общем деле (по нашему мнению, вклад Бахтина в написание этих работ был определяющим, — в любом случае, в отношении "общей концепции" авторство Бахтина представляется бесспорным), а формы и конкретные места компромиссов с цензурой, которые, вероятно, имели место, в противном случае книги (и статьи) едва ли увидели бы свет.

Витебск

¹ См.: "Искусство и ответственность" (1919) // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: "Искусство", 1979. Начинается статья с противопоставления "механической" разобщенности и "внутреннего единства". Это противопоставление имеет очень древнюю традицию. См., например: Топоров В.Н. О двух типах древнеиндийских текстов, трактующих отношение целостности -расчлененности и спасения // Переднеазиатский сборник, III. М.: "Наука", 1979. "Единое" ("единство") — едва ли не центральная категория античной философии. В современной Бахтину мысли "единство" ("всеединство") играло важнейшую роль в философии В.С.Соловьева и его последователей.

Обращает на себя внимание то, что в иерархии разного рода "единств" Бахтин отдает предпочтение "единствам", связанным с действием ("активностью"), напр., в "Философии поступ

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
18 19
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

ка": "единственная событийность", "единство живого становления и самоопределения", "единственное единство свершающего ся бытия" (Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев: "Next", 1995, с.11); или в "Проблеме содержания…": "Единство всех осуществляющих формул композиционных моментов и прежде всего единство словесного целого произведения — как формальное — полагается не в том, что или о чем говорится, а в том — как говорится, в чувстве деятельности осмысленного говорения, которое все время должно чувствовать себя как единую деятельность , — независимо от предметного и смыслового единства своего содержания; … единство не предмета и не события, а единство обымания, охватывания предмета и события" (там же, с.311—312, см. также: Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: "Художественная литература", 1975, с.64).

То, что речь идет об известном "волюнтаризме" Бахтина, т.е. предпочтении им точки зрения "действия" ("воли"), подтверждается другими высказываниями, напр.: "Эмоционально-волевой тон относится ко всему конкретному единственному единству в его целом, выражает всю полноту состояния-события в данный момент и в его данности-заданности из меня как его должного участника" (Бахтин М.М. Работы 20-х годов …, с.38); "Эмоциональ но-волевым тоном мы обозначаем именно момент моей активности в переживании, переживание переживания как моего: я мыслю — поступаю мыслью" (там же, с.38); "единство воли есть Einheit" ("Лекции и выступления М.М.Бахтина 1924—1925 гг. в записях Л.В.Пумпянского" (публ. Н.И.Николаева ) // М.М.Бахтин как философ. Отв. ред. Л.А.Гоготишвили, П.С.Гуревич, М.: "Наука", 1992, с.237).

В связи с темой соотношения "интеллектуализма" и "волюнтаризма" (в частности, у Бахтина), приведем мнение Ф.Ф.Зелинского (учителя Бахтина по Петроградскому университету): "Все учение Августина, напротив [в сравнении с учением Пелагия], направлено к ниспровержению этого примата разума и упрочению на его месте примата воли, этого истинно христианского догмата, (…) .

Много веков спустя Шопенгауэр, установивший примат воли в современной психологии, был поражен гармонией своих мыслей с мыслями Августина, на которого он не раз ссылается по этому поводу(…); и именно вследствие этой гармонии Авгус
тин заслужил почетное имя «первого человека новейшей формации» (der erste moderne Mensch), которое ему дали Зибек и Гарнак" («Древнее христианство и римская философия» (1903) // Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. Кн.II. Т.III М.: "Ладомир", 1995, с.193—194).

² О "единстве личности": "… наиболее последовательное выражение в истории философии идея цельной личности получила в монадологии Лейбница" ("Фрейдизм" // Волошинов В.Н. Философия и социология гуманитарных наук. СПб.: "Acta-пресс ltd", 1995, с.179).

Обширные рассуждения о "единстве сознания" см. в: "Сознание и его собственник" (1916) // Шпет Г.Г. Философские этюды. М.: "Прогресс", 1994. Вопреки иногда высказываемым мнениям, Шпет не отрицает "единства" сознания (или "я"), но относит это "единство" к области социального, опираясь, между прочим, на Г.Лейбница ("заслуживает самого глубокого внимания указание Лейбница на то, что для последней [«реальной личности»] нужны еще некоторые знаки, и, что в особенности важно, «отношения других»", см. там же, с.33), В.С.Соловьева ("Первое начало теоретической философии", см. там же, с.76—77), С.Н.Трубецкого (концепция "соборности", см. там же, с.53, 78—79, 105—116), "гениальное сочинение «Ojcze Nasz» гр. Цешковского" (там же, с.109—110) и социальную психологию (М.Лацарус, Х.Штейнталь, Э.Дюркгейм и др., см. там же, с.110—111).

Об "ответственности" см.: Clark K., Holquist M. Mikhail Bakhtin. Cambridge (Mass.); L., 1984, pp.63—94; Николаев Н.И. [вступ. заметка]. Лекции и выступления М.М.Бахтина в записи Л.В.Пумпянского // М.М.Бахтин как философ. М.: "Наука", 1992, с.226—227; Liapunov Vadim. Notes // Bakhtin M.M. Toward a Philosophy of the Act. University of Texas Press, Austin, 1993, p.80 (русский перевод части Notes В.Ляпунова см.: М.М.Бахтин и перспективы гуманитарных наук. Отв. ред. В.Л.Махлин. Витебск: Издатель Н.А.Паньков, 1994, с.49—50); Пул Б. Роль М.И.Кагана в становлении философии М.М.Бахтина (от Германа Когена к Максу Шелеру) // Бахтинский сборник. III. Отв. ред. В.Л.Махлин. М.: "Лабиринт", 1997.

Не повторяя этих авторов, укажем на другие источники. А.Шопенгауэр ("О свободе воли", 1837; "Об основе морали", 1839) в важнейших местах своих рассуждений применяет термины "поступок", "ответственность". У него можно найти и фор

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
20 21
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

мулировки, содержащие принцип "я — другой". См.: Шопенгау эр А. Свобода воли и нравственность (перевод Ю.И.Айхенваль да, 1900—1910). М.: "Республика", 1992, с.47, 52 ("[воля] действует в решениях и поступках"), 56 ("хотение … даже для самосозна ния впервые обнаруживается лишь поступком"), 58, 61, 63, 100, 101, 116—117 ("ответственность"), 202—208, 250 ("понимание отношения между собственным и чужим «я», лежащее в основе поступков…") и т.д. Шопенгауэр указывает на многие источники, — в том числе на санскритское tat twam asi ("это — ты") и на — известное во многих культурах — "золотое правило": "Чего не желаешь себе, не делай другому", — в которых содержится, по крайней мере неявно, принцип "я — другой".

Между прочим, он ссылается и на Лукиана: "Достоин замечания также тридцатый диалог мертвых у Лукиана, между Миносом и Состратом, где отрицается свобода воли, а с ней и ответственность" (там же, с.94).

На место, которое "ответственность" занимает у Шопенгауэра, обращает внимание Лосский ("Свобода воли" (1927) // Лосский Н.О. Избранное. М.: "Правда", 1991, с.519—520), опирающийся также на Г.Лейбница, И.Канта, В.Виндельбанда, А.Бергсона, Т.Липпса, М.Шелера и др. У Виндельбанда "ответственность" играет ключевую роль: "повсюду свобода и ответственность являются заменяющими друг друга понятиями" ("О свободе воли" (1904, перевод Г.Сонина, 1904) // Виндельбанд В. Избранное. Дух и история. М.: "Юристъ", 1995, с.513). Повторяя здесь Шопенгауэра ("в сознании ответственности непосредствен но содержится сознание свободы", см.: Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность…, с.181) и обращая внимание на то, "что самое больное место вопроса заключается в отношениях, существующих между теоретическим и практическим моментом" (Виндельбанд В. Избранное. Дух и история…, с.512), Виндельбанд прослеживает историю вопроса (Аристотель, стоики, Августин и др.) и приходит среди прочего к следующим выводам: "Представле ние о личности как о чем-то основном, не обусловленном никакими причинами, не мирится с мыслью о единстве Вселенной" (там же, с.617); "Кант не может совместить интеллигибельную свободу личности с представлениями о всеобъемлющем божестве, являющемся первопричиной всей мировой жизни" (там же, с.631). Полное отсутствие у Виндельбанда проблематики "я—другой" связано, по-видимому, с тем, что он склонен отвергать тео
рию Канта о двух характерах.

Напротив, Шопенгауэр, являющийся, согласно Виндельбанду, в этом вопросе учеником Канта, считает "учение Канта о совместном существовании свободы и необходимости [основывающееся на различении умопостигаемого и эмпирического характеров] … важнейшим из всех завоеваний человеческого глубокомыслия. Вместе с трансцендентальной эстетикой — это два больших брильянта в короне кантовской славы, которая никогда не померкнет" (Шопенгауэр А. Свобода воли и нравствен ность…, с.181—182) и интерпретирует "умопостигаемый характер" как "волю". Очевидные переклички с Бахтиным позволяют предположить, что его категории "я-для-себя" и "я-для-другого" восходят к "умопостигаемому" и "эмпирическому" характерам, а принцип "я—другой" одним из источников имеет построения Шопенгауэра.

Примером вероятного влияния Шопенгауэра на Бахтина (или темой диалога: Кант — Шопенгауэр — Бахтин) может служить проблема "долженствования". Как бы соглашаясь с критикой Шопенгауэра, находящего в обосновании "долженствования" Кантом даже логическую ошибку petitio principii (Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность…, с.136) и принимая во внимание его мнение: "…так как для человека реальностью обладает лишь эмпирическое или, по крайней мере, предполагаемое в качестве возможной эмпирической наличности, то моральный импульс на самом деле должен быть эмпирическим и в виде такового возвещать себя, являться к нам по собственному почину, не ожидая наших поисков его, сам собою навязываться нам, притом так властно, чтобы он в состоянии был, по крайней мере в возможности, преодолевать противодействующие эгоистические мотивы при всей их огромной силе" (там же, с.154—155), — Бахтин основывает "долженствование" на эмпирическом (конкретном) "не-алиби в бытии": "Единственность наличного бытия [очевидно, перевод немецкого Dasein] — нудительно обязательна. Этот факт моего не-алиби в бытии , лежащий в основе самого конкретного и единственного долженствования поступка, не узнается и не познается мною, а единственным образом признается и утверждается"; "Долженствование впервые возможно там, где есть признание факта единственной личности изнутри ее, где этот факт становится ответственным центром там, где я принимаю ответственность за свою единственность, за свое бытие" (Бахтин

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
22 23
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

М.М. Работы 20-х годов…, с.41, 42—43).

Описывая явным образом "феноменологию мира поступка" и указывая эмпирические основы "долженствования", Бахтин одновременно раскрывает общую схему происхождения поступка, совпадающую (т.е. изоморфную) с механизмом "соотношения неопределенностей" (подробнее см.: Бабич В.В. Диалогичность и дополнительность // "Бахтинские чтения — I". Витебск: Изд. Н.А.Паньков, 1996). Эта схема (или механизм) содержится, хотя бы неявно, в приводимом Шопенгауэром "законе, … которому подчинены все вещи на свете [и который] был выражен схоластами в формуле «operari sequitur esse» ("действование следует за бытием")", см.: Шопенгауэр А. Свобода воли и нравствен ность…, с.88, 182, 240 и др. Любопытно, что это "выражение взято [Шопенгауэром] из трактата «О бессмертии души» (1516) Пьетро Помпонацци" (Скрипник А.П. Примечания // там же, с.423), влияние которого на Ф.Рабле отмечается Бахтиным (Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: "Художественная литература", 1990, с.401).

Продолжая сопоставления, отметим, что "внутреннее ядро" [личности], "неовнешняемое", "несказанное" "ядро души" (Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т.5. М.: "Русские словари", 1996, с.7, 9), кажется, прямо соответствуют "воле" Шопенгауэра ("ядро самосознания, где [наталкиваешься] на свое «я» и свою волю, как на вещи взаимно неразличимые", "воля человека есть его подлинное «я», истинное ядро его существа", см. Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность…, с.58, 59) и "Ding an sich" ("вещь в себе") Канта. В этом плане противопоставление Бахтиным "познания вещи и познания личности" (Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т.5…, с.7) восходит к кантианскому противопоставле нию "вещи в себе" и "явления". Противоположность "сознания собственного я" [а также "объективного понимания" "движимых волею существ "] "сознанию других вещей, которое есть познавательная способность" (Шопенгауэр А. Указ. соч., с.51, 63), подробно описана в первых главах работы "О свободе воли" (см. там же, с.46—92), где затрагиваются, между прочим, темы "границы" "самосознания с областями сознания чужих вещей" (там же, с.53, 56, 60) и "тайны" (в приводимом в начале (эпиграфе) и в конце этой же работы изречении Мальбранша: "La libertй est un mystиre").

Прямая ссылка на Шопенгауэра в заметках "О Флобере": "Уловить наиболее элементарный аспект жизни, ее первофено мен. (…) Древняя проблема жалости (в частности к животным) и ее глубина. Шопенгауэр. Важна жалость к биологическому минимуму жизни" (Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т.5…, с.131) — скорее всего имеет в виду обширные рассуждения Шопенгауэ ра о "сострадании ко всем живым существам" (Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность…, с.227), занимающие несколько параграфов работы "Об основе морали" (там же, с.203—208, 220—237, 246—257). То, что сострадание должно распространять ся и на животных, Шопенгауэр обосновывает (там же, с.230—235) и ссылками на религию и обычаи древних египтян, на брахманизм и буддизм, и тем, что "существенное и главное в животном и человеке одно и то же и … заключается … в первичном, в принципе, в первоначале, во внутренней сущности, в ядре обоих явлений, которое как в том, так и в другом есть воля индивидуу ма …" (там же, с.231).

То, что Бахтин называет "глубиной проблемы жалости", вероятно, относится к пониманию Шопенгауэром "таинственного процесса сострадания" как "первофеномена этики" (там же, с.206), "единственного источника бескорыстного поступка" (там же, с.235) и обоснованию им (с опорой на "трансцендентальную эстетику" Канта) самого сострадания на "метафизическом фундаменте этики", состоящем "в том, что один индивидуум узнает в другом непосредственно себя самого, свою собственную истинную сущность" (там же, с.254).

Другое указание см. в: Бочаров С.Г. Комментарии // Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т.5 …, с.497, 499—500.

³Принцип "единства" имеет особый статус: его нельзя понимать в "теоретическом" (систематическом) плане, т.е. как некое положение (постулат), из которого чисто теоретически выводятся другие положения, но следует рассматривать как указание на "исток поступка": "В основе единства ответственного сознания лежит не принцип как начало, а факт действительного признания своей причастности к единому бытию-событию, факт не могущий быть адекватно выражен в теоретических терминах, а лишь описан и участно пережит; здесь исток поступка и всех категорий конкретного единственно нудительного долженствова ния" (Бахтин М.М. Работы 20-х годов …, с.41). "Единство" — это не первоначало, не арифметическая "единица", из которой сис

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
24 25
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

тематически (в данном случае арифметически) можно получить другие числа: 1+1=2 и т.д. "Единство" у Бахтина — это "пра-начало", подобно пустоте (буддийской), вакууму (физическому) или Ж — пустому множеству (в математике), символом которого является число 0 и из которого особым образом строится новое множество {Ж}, имеющее в качестве единственного элемента Ж и соответствующее уже 1 ("единице").

Без обращения к пра-началам ("истокам"), находящимся вне данной системы, "строгое" и "полное" обоснование вообще невозможно — в согласии с теоремами К.Геделя (о "неполноте") и А.Тарского (о "невыразимости истины"), утверждающими — в определенном смысле — неустранимость "другого" при обосновании (описании) достаточно сложных систем. См. также: Риккерт Г. Одно, единство, единица // "Логос". 1912, кн. 2—3.

⁴ На проблемы, связанные с построением этики на основе "ответственности", указывал М.Шелер. По его мнению, "предельно допустимое повышение ответственности и суверенитета [личности]" ведет к атеизму: "постулаторному атеизму серьезности и ответственности ". Такую этику, выражающую "новую идею человека" (восходящую к "идее сверхчеловека Ницше"), Шелер находит у Д.Г.Керлера и, особенно, Н.Гартмана. О книге "Ethik" (1926) последнего Шелер замечает: "[она] во многих отношениях в высшей степени плодотворно продолжает мои усилия в разработке материальной этики ценностей" (см.: Шелер М. Избранные произведения. М.: "Гнозис", 1994, с.93—97). Имеется в виду книга "Der Formalismus in der Ethik und die materiale Wertethik" (1913, 1916), оказавшая сильное влияние и на Бахтина. Поскольку обсуждение "нравственной философии" Бахтина, роль религиозных (христианских) идей в которой значительна, выходит за рамки этой работы, заметим только, что Н.О.Лосский (учитель Бахтина по Петроградскому университету), высоко ценивший и М.Шелера, и Н.Гартмана (судя по многочисленным ссылкам на их работы) сумел построить свою систему этики, в которой религиозные (в первую очередь христианские) ценности занимают центральное положение (см., напр.: "Ценность и бытие" (1931) // Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М.: "Республика", 1994).

⁵ См.: "К философии поступка" // Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев: "Next", 1994, с.31, 32, 38, 39, 43.

⁶ Выскажем некоторые гипотезы о "конкретном контексте" статьи "Искусство и ответственность", полемический пафос ко
торой имеет, как кажется, адрес. "Последний контекст" в 1919 году включал революцию, гражданскую войну и отношение к ней интеллигенции. В центре внимания была позиция А.А.Блока, выраженная им, в частности, в статьях "Интеллигенция и революция" (1918), "Русские денди" (1918), "Катилина" (доклад 1918 года, статья 1919 года), в которых поэт призывал "слушать музыку революции", а также делал попытку понять (оправдать) и в каком-то смысле представить образцом — для поведения в ситуации революции — Катилину ("безумца, маньяка, одержимого") и тех, кто: "живут и действуют несомые ветром". Можно предположить, что слова Бахтина об "одержимости" и "абсурде современного дионисийства" в "Философии поступка" указывают и на Блока. Цитаты из Пушкина (который, конечно, не мог быть оппонентом в современном споре) в статье Бахтина также косвенно указывают на Блока, считавшегося первым поэтом эпохи.

В противопоставлении Блоком Катилины и Цицерона Бахтин, скорее всего, мог быть на стороне последнего, окотором он напишет впоследствии (с интонацией симпатии) в "Формах времени и хронотопа", как о представителе "античного романа" (Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: "Художественная литература", 1975, с.293—294). Отношение Бахтина к Цицерону складывалось под сильным влиянием Ф.Ф.Зелинского, который в своей, приуроченной к 2000-летию Цицерона, работе называет Цицерона в числе "героев, [каких] история насчитывает немного", "культурной личностью…, которой она [европейская культура]… обязана своим высоким уровнем", "признанным главой римской литературы ("Цицерон в истории европейской культуры" (1896) // Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. Кн.II (Т.IV). М.: "Ладомир", 1995, с.20, 25 и др.), оказавшем сильнейшее влияние на последующее развитие европейской литературы. Особенно подчеркивает Зелинский влияние Цицерона на христианство, называя среди "цицеронианцев" Минуция Феликса, Лактанция, Иеронима, Августина, а об Амвросии Медиоланском говорит, что тот "довольствуется тем, что подтверждает выставляемые Цицероном нравственные требования примерами из Ветхого Завета, которыми он заменяет приведенные самим Цицероном примеры из Римской истории; во всем остальном он следует Цицерону, — а это значит, что благодаря Амвросию этика Цицерона была признана христианской этикой" (там же, с.30); или, в другом месте: "Амвросий переливает в христианство всю языческую мораль

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
26 27
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

Цицерона; поправки он кое-где делает, но редко и без особенного пафоса" ("Древнее христианство и римская философия" (1903) // Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. Кн.II, т.III … , с.191).

Образцовой для Зелинского является и гражданская позиция Цицерона, противостоявшего и "диктатуре", и "анархии и революции". С этой точки зрения Зелинский описывает и борьбу ("за равновесие римской конституции") Цицерона с многочисленными противниками и в их числе "с двумя самыми способными людьми тогдашнего Рима: Цезарем… и Катилиной…" и, между прочим, прослеживает отголоски этой борьбы в событиях Французской революции. Точка зрения Блока на Цицерона, в котором он «провидит… хорошо изученный образ "кадета"…» (Белый А. На рубеже двух столетий. М.: "Художественная литература", 1989, с.38), прямо противоположна. Можно предположить, что, развивая свою точку зрения, Блок отталкивался от статьи Зелинского, которую он вероятно читал. Для Бахтина это, наверное, было очевидным.

И в конце жизни Бахтин вспоминает "ахинею вокруг темы: … интеллигенция и народ, интеллигенция и революция" и "ренегатство" Блока (см.: "Беседы В.Д.Дувакина с М.М.Бахтиным " М.: "Прогресс", 1996, с.92, 95).

Позиция, занятая Блоком в годы революции, не была случайной, но, по-своему, принципиальной. В проникнутых симпатией к А.Блоку (и антипатией к А.Белому) воспоминаниях З.Гиппиус говорится: "Статья [об А.Григорьеве] была принципиальная, затрагивала вопрос очень современный и, на мой взгляд, важный: безответственность поэта, художника, писателя — как человека. На примере Ап.Григорьева и В.Розанова Блок старался утвердить эту безответственность…" (Гиппиус З.Н. Стихотворения. Живые лица. М.: "Художественная литература", 1991, с.240). О предыстории вопроса см. также у Розанова ("Литературные симулянты" (1909), "Попы, жандармы и Блок" (1909) // Розанов В.В. О писательстве и писателях. М.: "Республика", 1995). Психоаналитичес кую трактовку творчества Блока (и, в частности, "Катилины") см. в: Эткинд А. Содом и психея. М.: "ИЦ-Гарант", 1996.

⁷ См. например, статью М.Л.Гаспарова "Белый-стиховед и Белый-стихотворец" // Андрей Белый. Проблемы творчества . М.: "Советский писатель", 1988. Гаспаров различает две концепции ритма у Андрея Белого: первая, изложенная в "Символизме" (1910), "получила немедленное признание, на нее опиралось пря
мо или косвенно все русское стиховедение 1910—1920-х гг.", вторая, впервые печатно высказанная в "Жезле Аарона" (1917) и в свое время не оцененная, "очень может быть", станет основой "стиховедения завтрашнего дня". Он приводит слова Б.В.Томашевского: "талантливых стиховедов было много, а гениальный один — Андрей Белый".

⁸ Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, с.329.

⁹ См.: "Из писем П.А.Флоренского к дочери О.П.Флоренской" // "Контекст, 1991". М.: "Наука", 1991, с.94.

См. также в "Личном деле В.Н.Волошинова": «Оба направления [включающие "формальный метод" и "философию слова Густава Шпета, его учеников и последователей"] вышли из символизма…» ("Личное дело В.Н.Волошинова" (публ. Н.А.Панькова ) // "Диалог, Карнавал. Хронотоп ", 1995, №2, с.90). Конечно, и "формалисты" и, особенно, Г.Шпет в значительной степени отталкивались от теорий символистов. О влиянии идей символистов в "кружке Бахтина" свидетельствуют и записи Л.В.Пумпянского (1919), см.: "М.М.Бахтин как философ" …, с.227—228.

¹⁰ Флоренский чрезвычайно высоко ценил и художествен ное творчество, и научную работу Андрея Белого. Свои впечатления от "Символизма" ("исследований по ритму ("ритмологии") и смежным вопросам") он сообщает в письме А.Белому: "… эти исследования глубоко интересны; … они действительно дают новое; … в них имеешь дело с настоящей научной работой; … они обещают развиться в науку первой важности… . Какою свежестью и самобытною силою веет от этих «экспериментов в области лирики»" (там же, с.44—45).

Вынесенные в эпиграф слова Бахтина относятся, конечно, не только к статье "Проблема содержания…", но и к предшествую щим его работам, с которыми эта статья непосредственно связана. Н.И.Николаев предполагает даже, что "Проблема содержания…" представляет собой "переработку несохранившегося начала работы «Автор и герой…»" (М.М.Бахтин как философ…, с.247—248). Его аргументация несколько ослаблена тем, что он не указывает степени (и направления) "переработки", не учитывая вероятного влияния Г.Шпета на М.Бахтина в период написания "Проблемы содержания…".

Принятая в этой статье точка зрения "философско-система тической эстетики" критична по отношению к "большинству русских трудов по поэтике". Но собственная положительная пози

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
28 29
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

ция Бахтина (в отношении поэтики) должна была иметь какие-то основания ("источники"), а не только критические ориентации. В этой связи обращает на себя внимание исключительно высокая оценка статьи А.А.Смирнова "Пути и задачи науки о литературе", в которой развивается ценностная точка зрения, основополагающая и у А.Белого ("Символизм", 1910). Может быть, кажущаяся преувеличенность оценки статьи Смирнова и объясняется тем, что эта оценка подразумевает не только (и не столько) Смирнова, но и, например, Андрея Белого и др. О статье Смирнова см. также: Чудакова М.О. [комментарии] // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: "Наука", 1977, с.454—455; Liapunov Vadim. Notes // Bakhtin M.M. Art and Answerability. University of Texas Press, Austin, 1990, pp.319—320.

Упреки Бахтина в недостаточной "научности" относятся, конечно, и к работам А.Белого (и других символистов), но — по отношению к ним — эти упреки лежат в иной плоскости, чем критика (принципов и методов) "формалистов", а также В.М.Жирмунского и В.В.Виноградова — на это указывает много раз сам Бахтин, напр.: "…ошибки [точки зрения Потебни] лежат в ином направлении, нежели ошибки формалистов… идеи поэтического языка, развиваемые символистами — Андреем Белым и Вячеславом Ивановым, — являются развитием взглядов Потебни и поэтому принципиально отличны от формалистических идей" (Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении… (1928). М.: "Лабиринт", 1993, с.94).

Любопытно, что история как бы повторяется в наше время: обвинения в недостаточной "строгости" адресуются самому Бахтину, что можно рассматривать и как косвенное доказатель ство ("от противного") большей близости Бахтина к "полунауч ным" построениям символистов, чем к "строгим" построениям, например, Г.Шпета. Весьма знаменательно признание Бахтина в "последних заметках" (1974): "Интерпретация смыслов не может быть научной, но она глубоко познавательна" (Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества… с.362), а также сочувственное цитирование С.С.Аверинцева: "Надо будет признать символологию не ненаучной, но инонаучной формой знания, имеющей свои внутренние законы и критерии точности" (там же, с.362).

¹¹ Скептически или отрицательно относились к теоретичес ким взглядам А.Белого Г.Г.Шпет ("Эстетические фрагменты"), Л.С.Выготский ("Психология искусства"), В.В.Виноградов (см.
"Новый мир", 1995, №1, с.174). Среди тех, кто проявлял глубокий интерес к теориям А.Белого, были М.А.Чехов, С.М.Эйзенштейн и другие. Особая тема — влияние его теорий на поэтов.

¹² Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.293. Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении …, с.67.

13 См.: Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.85, 86.

¹⁴ "Обстояние" довольно часто встречается у А.Белого. У Бахтина см., напр., там же: с.34, 39, 80, 120, 201. См. также: Бонецкая Н.К. Примечания к "Автору и герою…" // Бахтинология. Сост. ред. К.Г.Исупов. СПб.: "Алетейя", 1995, с.257. По поводу "оплотнения" (и др. аспектов темы "Белый — Бахтин") см.: Бабич В.В. К истории символического движения: Андрей Белый и М.Бахтин // "Диалог. Карнавал. Хронотоп", 1995, №2, с.30.

О "даре творения слов, которым он [А.Белый]… обладал в изумительной степени", пишет Лосский: "Некоторые из слов, придуманных им, следовало бы ввести во всеобщее обозрение, но другие выражают такие неуловимые и быстротечные нюансы того предмета, который он изображает, что их можно использовать только раз в жизни" (Лосский Н.О. История русской философии. М.: "Высшая школа", 1991, с.428). Бахтин заимствует у Белого отдельные термины и сам проявляет вкус к словотворчеству.

Важная тема, заслуживающая специального исследования, — отношение Бахтина к теоретической поэтике А.Белого. То, отмечаемое многими, обстоятельство, что Бахтин как бы избегает писать о поэзии, свидетельствует, по-видимому, о признании (и, до некоторой степени, принятии) им "искусства поэзии" А.Белого и других символистов, исчерпавших, так сказать, эту область. Во всяком случае, когда Бахтин затрагивает темы поэзии (в "Слове в романе", напр.), он начинает перекликаться и как бы подразумевать построения Белого: "В поэтическом образе в узком смысле (в образе-тропе) все действие — динамика образа-слова — разыгрывается между словом (со всеми его моментами) и предметом (во всех его моментах). Слово погружается в неисчерпаемое богатство и противоречивое многообразие самого предмета, в его "девственную", еще "несказанную" природу; поэтому оно ничего не предполагает за пределами своего контекста (кроме, конечно, сокровищ самого языка)", см.: Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.91, а также с.98—101 и др. Свою поэтику романа (прозы) Бахтин строит, отталкиваясь и (или) размежевываясь с поэтикой поэзии, и при этом последовательно выдерживает про

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
30 31
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

тивопоставление поэтического и прозаического: "единый и единственный язык поэзии", "идея специального «поэтического языка», «языка богов», «жреческого языка в поэзии» и т.п." — "социальное разноречие", существующее в виде "расслоения жанров" (там же, с.100—101); или: "инструментовка" (термин А.Белого, упоминаемый критически в "Проблеме содержания…") в поэзии и "оркестровка романистом его тем" (там же, с.105) в прозе.

¹⁵ Об "архитектонике" см.: Кант И. Критика чистого разума (II, гл.3 "Архитектоника чистого разума"); Белый А. Символизм. М.: "Мусагет", 1910 ("«Не пой, красавица, при мне…» А.С.Пушкина"). Важную роль "архитектоничность" играет в книге А.Гильдебранда "Проблема формы в изобразительном искусстве (1-е нем. изд. 1896, русск. изд. 1914, 1991), на которую имеются подробные ссылки в "Формальном методе". А.Белый одним из первых в России познакомился с идеями А.Гильдебранда (см.: Белый А. Символизм. М.: "Мусагет", 1910, с.512, 614; Белый А. Начало века. М.: "Художественная литература", 1990, с.28; его же Между двух революций. М.: "Художественная литература", 1990, с.100).

¹⁶ Что представляет собой "возврат" к весьма древним представлениям.

¹⁷ Белый А. Ритм и смысл (1917) (публ. С.С.Гречишкина и А.В.Лаврова ) // "Ученые записки Тартусского гос. университета" , в.515, Тарту, 1981, с.146. Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.60, 86, 182 и т.д.

¹⁸ Там же, с.76—77.

¹⁹ См.: "Слово в романе" // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.109—111. Здесь Бахтин противопоставляет "ритм" и "разноречие". Любопытно, что в ранних работах Бахтин по-иному оценивает отношение прозы к музыке: "Архитектоника прозаического дискурсивного целого ближе всего к музыкальной архитектонике, ибо поэтическое включает слишком много пространственных и зримых моментов" (Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.72).

²⁰ См.: Белый А. Мысль и язык (Философия языка А.А.Потебни) // "Логос", 1910, кн.2. Термин "образ" имеет много источников в античной мысли: e‡doz, e„kwn, scБma и др. Многочисленны и традиции его понимания и толкования. См.: Лосев А.Ф. История античной эстетики. Т.I—VIII. М.: 1963—1994. На последующие употребления (и понимание) "образа" большое влияние оказал христианский символизм. См., например: Аверинцев
С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.: "Главная редакция восточной литературы изд. «Наука»", 1977; Бычков В.В. Византийская эстетика. М.: "Искусство", 1977. Для полноты рассмотрения следует учитывать и точки зрения символизма, содержащегося в народных (фольклорных) и "тайных" ("герметизм", астрология, алхимия и т.д.) традициях. На "Гермеса Трижды Величайшего" Ф.Ф.Зелинского имеются ссылки в "Жезле Аарона" А.Белого, основные построения которого находятся в существен ной связи с "герметической" (алхимической) философией. См. также: Юнг К.Г. Дух Меркурий (1942—1948). М.: "Канон", 1996.

²¹ Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.77, см. также с.84, 85, 86, другие употребления "образа": 76, 77, 81, 82, 84—87, 89, 91, 93, 98 и т.д. Отметим, что полезный указатель терминов в этом издании неполон.

²² См.: там же, с.299.

²³ См.: Медведев П.Н. Формальный метод в литературове дении…, с.132—133. При этом делается оговорка, носящая отчасти конъюнктурный (жест в сторону цензуры) характер, отчасти указывающая на необходимость другого социально-психологичес кого обоснования "образа", что и делается дальше. Слова же о "правильном пути" указывают, вероятно, место самого Бахтина, продолжающего, так сказать, идти по этому пути. Не упоминаемые западные авторы — это, по-видимому, Э.Кассирер ("Философия символических форм"), А.Марти и др.

²⁴ Здесь проявляется, по-видимому, действие механизма "памяти жанра": следствие принадлежности и Платона, и Достоевского традиции "диалога".

²⁵ Никаких признаков такой критики нет у Л.В.Пумпянско го (см.: "Лекции и выступления М.М.Бахтина 1924—1925 гг. в записях Л.В.Пумпянского" // М.М.Бахтин как философ. М.: "Наука", 1992). Эти записи свидетельствуют о безоговорочном авторитете Бахтина внутри кружка.

²⁶ Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.299.

²⁷Шпет Г.Г. Сочинения…, с.258.

²⁸ "Эстетические фрагменты" необходимо рассматривать вместе с "Проблемами современной эстетики" (1923), "Введением в этническую психологию" (1917, 1923, 1927), "Внутренней формой слова" (1927) и недавно опубликованным текстом "Язык и смысл" ("Логос", 1996, №7). Во "Введении в этническую психологию" рассматриваются социальные аспекты слова и критику

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
32 33
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

ется точка зрения В.Вундта, оказавшего, между прочим, сильное влияние на А.Белого. Высоко ценил В.Вундта и Ф.Ф.Зелинский ("Вильгельм Вундт и психология языка" (1901) // Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. Кн.I (т.2). М.: "Ладомир", 1995).

Основные построения в "Слове в жизни…" носят "психологический" (или, точнее, "социально-психологический") характер и отражают влияние, в частности, и Вундта (хотя бы через посредство А.Белого и Зелинского). Во всяком случае идея Вундта о "первенстве языка жестов" (там же, с.188) разделяется и Бахтиным: "самое слово было первоначально языковым жестом, компонентом сложного, общетелесного жеста" ("Слово в жизни…" // Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.71), а та роль, которую играет "интонация" (в "Авторе и герое…", "Слове в жизни…" и др.) означает, что ему была близка и другая идея Вундта (о первичности "тона"): "…артикуляция звука по своему происхождению позднее простого тона и его модуляции" (Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. Кн.I (т.2)…, с.178). Имеются и прямые соответствия, например: "звуковая метафора" (Вундт) — "интонаци онная метафора" (Бахтин), "звуковой жест" (Вундт) — "языковой жест" (Бахтин). Вообще, иерархия: жест, тон (интонация), слово (артикулированное) — является, по-видимому, основополагающей для Бахтина и принимается им, как в плане историческом или диахроническом (происхождение языка), так и в плане синхроническом (социально-психологическое бытование языка).

Бахтин называет (см.: "Формальный метод…") критику Шпетом Вундта "основательной", т.е. признает устарелость социальной психологии Вундта, однако ссылки на Вундта имеются у Бахтина и в поздних работах.

²⁹ См.: Потебня А.А. Мысль и язык (1862) // Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М.: "Искусство", 1976, с.50—52; Белый А. Мысль и язык…, с.243; Белый А. Жезл Аарона // "Скифы". Сб.1. Пг., 1917, с.164—165.

³⁰ Точка зрения В.Гумбольдта, допускающая различные интерпретации, по-видимому, близка к символической. О схожести взглядов Потебни и Гумбольдта много раз говорится в "Формальном методе…" и "Философии языка".

О "символической" точке зрения Э.Кассирера: «Для последнего направления ["концептуализма неокантианства ", представленного в книге "Философия символических форм"] "слово"
становится средостением между трансцендентальной значимостью и конкретной действительностью, как бы "третьим царством", лежащим между познающим психо-физическим субъектом и окружающей его эмпирической действительностью — с одной стороны — и миром трансцендентального, априорного, формального бытия — с другой стороны. … При посредстве внутренних форм языка (как бы полутрансцендентальных форм) застывшее царство трансцендентально-логических категорий вносится движение и историческое становление» ("Личное дело В.Н.Волошинова"…, с.87—88). См. также: Свасьян К.А. Философия символических форм Э.Кассирера. Ереван: Изд. АН Армянской ССР, 1989. В связи с возможным влиянием на Бахтина идей Кассирера представляет интерес вопрос о времени знакомства Бахтина с "Философией символических форм", первые ссылки на которую появляются только в 1928 году ("Новейшие течения…" // Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.192). По-видимому, в этом же году В.Н.Волошинов начал переводить "Философию символических форм" (см: "Личное дело В.Н.Волошинова" … с.75). Характерно, что Г.Г.Шпет лишь мельком упоминает о взглядах Э.Кассирера ("Внутренняя форма слова" // Шпет Г.Г. Психология социального бытия. Москва — Воронеж: "Институт практической психологии", 1991, с.96).

О "символической" точке зрения К.Фосслера говорится в "Философии языка": "Идея языка, — говорит он [Фосслер], — по существу есть поэтическая идея, истина языка есть художественная истина, есть осмысленная красота" (Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.263). Здесь Фосслер просто повторяет А.А.Потебню — см., например, в "Формальном методе…": "Потебня учил не о системе поэтического языка, а о поэтичности языка как такового. В этом отношении он весьма последовательно утверждал, что слово есть художественное произведение, т.е. поэтическая конструкция" (Медведев П.Н. Формальный метод…, с.94). Далее говорится, что идеи поэтического языка развивали Андрей Белый и Вячеслав Иванов. При этом делается оговорка, — "точка зрения Потебни едва ли приемлема" — используемая и в некоторых других местах "Формального метода…". То, что в отношении аналогичных взглядов Фосслера такой оговорки нет, может свидетельствовать как о тактическом характере оговорки (может быть, добавленной при редактировании, например, по цензурным соображениям), так и об известном различии "сим

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
34 35
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

волической" и "диалогической" точек зрения. На "характерное совпадение Потебни со взглядами К.Фосслера" обращает внимание А.Белый ("Мысль и язык"…, с.253), но не менее характерно совпадение цитат из "Грамматики и истории языка" Фосслера у Белого (там же, с.253) и в "Философии языка" (Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.263).

Влияние Э.Кассирера, К.Фосслера, а также, А.Марти, Б.Кроче и некоторых других (речь идет о 2-ой половине 20-х годов: в ранних работах Бахтина прямых ссылок на этих авторов нет) было тем более велико, что их научный авторитет превосходил авторитет А.А.Потебни и А.Белого. Но в 1-ой половине 20-х годов — в начальный период формулирования системы взглядов Бахтина в области поэтики и философии языка — решающим (системообразующим) было, по-видимому, влияние Белого, усвоившего и в определенной степени развившего — в приложении к поэтике — идеи Канта, Шопенгауэра, Ницше, Вундта, Потебни, Веселовского, Вяч.Иванова и др. Отметим, что практически все западные исследователи (в области поэтики и эстетики), на которых ссылается Бахтин в ранних работах, упоминаются и в "Символизме" Белого (в том числе: К.Фидлер, А.Гильдебрандт, Э.Ганслик, А.Ригль и др.). Некоторая парадоксальность ситуации заключается в том, что авторитет Э.Кассирера, К.Фосслера и других западных ученых помог восстановить несколько пошатнувшуюся (после критики Г.Шпета) авторитетность "символической" точки зрения А.Потебни и А.Белого

³¹ "Логицизм" Г.Шпета общий у него с Э.Гуссерлем. Известно, что Гуссерль ценил Шпета (см.: "Письма Э.Гуссерля к Г.Шпету (публ. В.И.Молчанова )" // "Логос", №3, 1992). Вероятно, и за ортодоксальность — с неортодоксальными М.Шелером и М.Хайдегером у Гуссерля были сложные отношения. Бахтин высоко оценивал "антипсихологизм" Гуссерля, но среди феноменологов наиболее близким себе называл М.Шелера. Установка на "философию как строгую науку" лежит в основе критики Шпетом и точки зрения "мудрости", и взглядов различных философов, в частности, А.Бергсона (см. "Эстетические фрагменты") и Н.О.Лосского ("Некоторые черты из представлений Н.О.Лосского о природе" // "Мысль и слово", 1917, №1). См. также: Шпет Г.Г. Философские этюды. М.: "Прогресс", 1994. Позиция Бахтина, ценившего, между прочим, и Бергсона, и Лосского, сложнее: см., например, его слова о необходимости учитывать точки зрения и "доказательства", и "откровения"
("достижения"): "Философия всегда была полна обрывками откровения; антропософия в своем роде хорошо сделала, что эти обрывки собрала" ("М.М.Бахтин как философ…", с.238).

Что касается самого диалога ("символической" и "логической" точек зрения), то контуры его отчетливо обозначены в "Личном деле В.Н.Волошинова…" путем указания на крайние точки зрения по отношению "к слову, как к главному герою мировоззрения": "антропософской концепции слова А.Белого" и феноменологической "философии слова Густава Шпета, его учеников и последователей" ("Диалог. Карнавал. Хронотоп ", 1995, №2, с.90).

Не следует упрощать ситуацию диалога (как: только противостояния) и позиций участников. В некоторых случаях, например, Г.Шпет высказывается в близком А.Белому (и М.Бахтину) духе: "В целом, личность автора выступает как аналогон слова. Личность есть слово и требует своего понимания" (Шпет Г.Г. Сочинения…, с.471), — и даже употребляет термины А.Белого: "Знак, слово, имя — всегда действительны, всегда реальны. Одно только имя — и видйние оплотнеет" (там же, с.313). С другой стороны, "общая пародийно-математическая формула эстетическо го восприятия" (там же, с.472) свидетельствует, что и в отношении "точности" Г.Шпет остается верным своей излюбленной позиции скептика. См. также: "Мудрость или разум?" // Шпет Г.Г. Философские этюды…, с.245—247 (о "различении " "точности в математике и точности в философии").

³² "Единственное философское обсуждение систематической философии возможно только изнутри систематической философии самой…" ("М.М.Бахтин как философ" …, с.238).

³³ Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.193, 261, 262, 324; Медведев П.Н. Формальный метод…, с.140.

³⁴См.: Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.58, 69.

Сюжет с "автором" и "героем" в "Проблеме содержания…" и "Слове в жизни…" допускает и другую интерпретацию. Именно: в главке "Проблема формы" (первой статьи) "автор" постепенно выводится из "персоналистически" трактуемой "формы", и как бы возникает из ритма (подобно тому, как "из духа музыки рождается трагедия" — музыкальные темы играют существен ную роль в этой главке), а затем впервые появляется и "герой", рождение которого из "содержания" (и "интонации") описыва

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
36 37
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

ется во второй статье. Этот сценарий согласуется с гипотезой Н.И.Николаева о статье "Проблема содержания…" как переработанном начале "Автора и героя…". Но и в этом случае влияние Шпета, устанавливаемое или угадываемое независимо от сюжета с "героем", существенно. Оно проявляется, в частности, и в том, что само введение принципа "герой — автор" более тщательно обосновывается (независимым от "Философии поступка") образом. Неизвестно, однако, как отнесся бы (или относился) к этим построениям Г.Шпет, о реакции которого на работы Бахтина нам ничего не известно.

³⁵Обращает на себя внимание сходство теорий знака Шпета и Бахтина, проявляющееся и в отдельных перекличках, напр.: "объективация субъективности требует своего материального знакового закрепления" ("Внутренняя форма слова" // Шпет Г.Г. Психология социального бытия…, с.245); "вне знакового материала нет психики" ("Философия языка" // Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.239), и в последовательном проведении "социологической" точки зрения. Сходство может быть объяснено учетом (и использованием) Бахтиным построений Шпета (в свою очередь, возможно, читавшего "Слово в жизни…"), общностью источников, а также логикой самого предмета. Об интересе Шпета к точке зрения "социальной психологии" свидетельствует уже его работа "Сознание и его собственник" (1916), см.: Шпет Г.Г. Философские этюды…, с.110—111, ссылки на М.Лацаруса, Х.Штейнталя, Э.Дюркгейма, Дж.Болдуина, З.Балицкого, Л.Леви-Брюля. Следует упомянуть также А.Н.Веселовского, развивавшего социологические подходы в поэтике. О Веселовском Шпет уважительно отзывается в "Эстетических фрагментах" (Шпет Г.Г. Сочинения…, с.457); см. также: Бабич В.В. Две поэтики: Веселовский и Бахтин // "Диалог. Карнавал. Хронотоп" , 1996, №4.

Широко используется социологическая точка зрения — в применении к проблемам языка — в книге Ж.Пиаже "Речь и мышление ребенка" (1923, рус. пер. 1932), однако о знакомстве с этой книгой Шпета и Бахтина (в 20-е годы) ничего не известно.

Говоря о социологических источниках идей Пиаже, Л.С.Выготский называет "Э.Дюркгейма и других социологов, выводящих из общественной жизни человека и пространство, и время, и всю объективную действительность человека!" ("Мышление и речь" (1934) // Выготский Л.С. Собрание сочинений. Т.2. М.: "Педагогика", 1982, с.71), а также А.А.Богданова ("истина есть социаль
но организованный опыт, как бы повторяет Пиаже богдановс кое положение", там же, с.71, 75) и Э.Маха (там же, с.71—74). Во "Внутренней форме слова" Шпет, приступая к рассмотрению "места и определения субъекта", делает ссылки на Р.Авенариуса и К.Маркса (Шпет Г.Г. Сочинения…, с. 219, 221), что — в таком сочетании — явно указывает и на Богданова, так же, как и употребление Шпетом слов "отбор" (там же, с.221, Богданов широко использует этот термин Ч.Дарвина, правда, в форме "подбор"), "организация" (там же, с.337, см. также примечание на этой странице, в котором Шпет — в духе Богданова — относит к коллективам, "напр., солнечную систему") и "комплекс".

Нужно учитывать, что хотя Богданов как противник Ленина находился в опале, его идеи пользовались в 20-е годы широкой популярностью (достаточно назвать творчество А.Платонова и "Мы" Е.Замятина). Под сильным влиянием Богданова написана книга Н.И.Бухарина "Теория исторического материализ ма" (1921, и ряд переизданий в течение 20-х годов). На эту книгу имеется ссылка во "Введении в этническую психологию" (Шпет Г.Г. Сочинения…, с.552). Социологическая точка зрения играет у Богданова и Бухарина ключевую роль (вследствие чего после "падения" Бухарина социология сделалась в СССР на несколько десятилетий запретной наукой). О достаточно высоком (особенно "…по сравнению с обычными трудами русских марксистов -коммунистов") научном уровне "Теории исторического материализма", содержащей "здоровое ядро социологической доктрины марксизма", писал П.А.Сорокин (Сорокин П.А. Дальняя дорога. М.: "Терра", 1992, с.290), кстати, сам, уделивший много внимания проблемам языка в своей "Системе социологии" (Т.1,2. Пг., 1920). "Тектология" же Богданова вообще относится к наиболее выдающимся общенаучным проектам XX века (наряду с общей теорией систем, кибернетикой и др.). Именно оригинальная научность теорий Богданова, а, может быть, и его противостояние "диалектическому материализму" (так же как и критическое отношение к Октябрьской революции) могли привлечь внимание Бахтина. О "глубоком различии между диалектическим и механистическим материализмом" писал Лосский: «…отчетливо выраженным образцом методологии, основанной на подмене диалектического принципа единства противоположностей механическим принципом столкновения противоположно-направленных сил, может служить "теория равновесия" (А.Богданов, Н.Буха

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
38 39
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

рин)», см.: Лосский Н.О. История русской философии. М.: "Высшая школа", 1991, с.447—448. Заметим, что "механицизм" Богданова далеко ушел от, напр., "механицизма" XIX века и перекликается, а, частично, и предвосхищает некоторые последующие теории XX века (таково, напр., использование Богдановым понятия "структурной устойчивости", ср., также теорию "кризисов" Богданова и "теорию катастроф" Р.Тома).

Нужно иметь в виду также, что борьба "механицистов" и "диалектиков", полемики вокруг "формализма" и "фрейдизма" в 20-е годы имели отчетливый политический характер. И, между прочим, статья П.Н.Медведева "Ученый сальеризм" (1925) была одной из серии публикаций, последовавших за выступлением Бухарина (см.: Галушкин А.Ю. Комментарии // Шкловский В.Б. Гамбургский счет. М.: "Советский писатель", 1990, с.517), а в статье В.Н.Волошинова "По ту сторону социального" (1925) имеется ссылка на Бухарина (без указания автора упоминается статья "Энчмениада", см.: Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.44). В этом плане показателен и некоторый уклон в "механицизм" в статье И.И.Канаева "Современный витализм" (1926, перепечат ка в: "Диалог. Карнавал. Хронотоп ", 1993, №4) по сравнению с работой Н.О.Лосского "Современный витализм" (1922, перепечатку см.: там же), написанной с виталистических позиций. Книгу "Марксизм и философия языка" Лосский в "Условиях абсолютного добра" признает марксистской и трактующей личность с позиций "биологизма" и "социологизма" (Лосский Н.О. Условия абсолютного добра (1949). М.: "Изд. полит. литер.", 1991, с.206), — ясно, что речь идет не о ленинско-сталинском (в 20-е годы просто не существовавшем, или — в полном виде — не сформулированном), а о богдановско-бухаринском марксизме, если о таковом можно говорить в отношении взглядов Богданова. С этим вполне согласуется и мнение В.М.Алпатова о том, что книга "Марксизм и философия языка" имеет мало отношения к марксизму, поскольку под последним он явно имеет в виду "диалектический материализм", — характерно замечание о "непривычном для нас (кстати, не соответствующем принятому у К.Маркса и Ф.Энгельса) широком употреблении термина «идеология »" (Алпатов В.М. [Рецензия] Бахтин под маской. Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка // "Диалог. Карнавал. Хронотоп" , 1995, №3, с.85), — но у Богданова термин и теория "идеологии" относятся к важнейшим (см., напр.: Богданов А.А. Наука об об
щественном сознании: краткий курс идеологической науки в вопросах и ответах. М.: Кн. изд-во писателей, 1914. 2-е изд. 1918, 3-е изд. 1923).

Несколько дистанцируясь от марксизма, который "оставил без выяснения объективную роль идеологии в обществе, ее необходимую социальную функцию", Богданов трактует "идеологию" весьма широко, подчеркивая роль речи: "вопрос об идеологиях, т.е. о формах речи, мышления, права, морали и проч."; "основная и первичная форма идеологии — это речь"; "речь по существу своему есть процесс организационный, и при том универсаль ного характера" (Богданов А.А. Тектология. Кн.1. М.: "Экономика", 1989, с.110, 135, 186), что соответствует бахтинской точке зрения на "идеологию" и "речь". Можно предположить поэтому, что широкое употребление терминов "идеология", "наука об идеологиях" в "Философии языка" и других работах отсылает именно к Богданову. В пользу этой гипотезы говорит и употребление Бахтиным (в важных местах своих построений) терминов "организация" и производных от нее (см., напр.: Бахтин М.М. Работы 20-х годов …, с.175, 190 ("организующее начало"), 205 ("организующая сила я сменяется организующей силой бога"), 210, 211, 216, 217, 224, 238 ("человек — организующий формально-содержательный центр художественного видения"), 266, 275, 315, 317: "изнутри ["извне"] организованная активность ") и "комплекс" (см., напр.: Волошинов В.Н. Философия и социология …, с.258 ("этот комплекс [язык] прежде всего необходимо включить… в единую сферу организованного социального общения"), 259).

Особое значение в этом плане имеет статья "Слово в романе" (1934—1935), в которой "социологическая поэтика" Бахтина, соединяясь с "диалогичностью", получает свое наиболее полное выражение, основываясь (или, может быть, перекликаясь) в существенных моментах на идеях Богданова. Ограничимся указанием нескольких моментов. Прежде всего, общая картина "языковой жизни", проникнутой действием системообразующих (т.е. "тектологических") сил — "…рядом с силами центростремительными идет непрерывная работа центробежных сил языка, рядом со словесно-идеологической централизацией и объединением идут процессы децентрализации и разъединения…" (Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.85), — вполне соответствует моделям Богданова: "элементы всякой организации, всякого комплек

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
40 41
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

са, изучаемого с организационной точки зрения сводятся к активностям-сопротивлениям " (Богданов А.А. Тектология…, с.119). "Активности" и "сопротивления" — оба термина встречаются и у Бахтина — это некие силы, имеющие одну природу и отличающиеся направлением. Рассматривая пример с языком, Богданов выражается и более конкретно, говоря о силах ("тенденциях") объединения и разъединения (там же, с.61—62).

Более того, основные процессы описываются Бахтиным, можно сказать, на языке "тектологии": "Роман — это художественно организованное социальное разноречие, иногда разноязычие, и индивидуальная разноголосица" (Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.76). При этом двум основным тектологическим способам организации — "ингрессии" (вхождению) и "конъюгации" (соединению) — находятся соответствия в построениях Бахтина. Почти очевидна ситуация с "ингрессией": можно сказать, что переводом этого термина служит бахтинская формула "ввод и организация разноречия" (там же, с.113, 114, 115, 122, 125, 126, 128, 134, 137 и т.д.). Несколько сложнее ситуация с "конъюгацией". Разноречие, входя в роман, образует различные единства. Возможны два варианта: либо оно "самолично входит в роман и материализуется" в виде (образе) "говорящего человека и его слова" (конъюгация двух составляющих "человек" и "слово", — "говорящий" является "связкой"), либо — "как диалогизующий фон", — так сказать, в виде "образа языка" (там же, с.145), но и здесь "все приемы создания образа языка… 1) гибридизация, 2) диалогизованное взаимоотношение языков и 3) чистые диалоги" (там же, с.170) имеют характер конъюгации (соединения разнородных частей) — это качество ("гибридность") специально подчеркивается Бахтиным: "художественный образ языка по самому своему существу должен быть языковым гибридом (намеренным): здесь обязательно наличны два языковых сознания — изображаемое и изображающее, принадлежащее к иной языковой системе", "в намеренном и сознательном художественном гибриде участвуют два сознания, две воли, два голоса и, следовательно, два акцента" (там же, с.171). "Гибридность", таким образом, выступает здесь (в "Слове в романе") "тектологи ческим" эквивалентом "диалогичности". Может быть, не будет слишком большим преувеличением, если мы скажем, что этот характер "гибридности" свойственен и текcтам самого Бахтина, в частности, "Слову в романе", представляющему собой соедине
ние различных точек зрения: Богданова ("тектология"), Веселовского (теория "жанров") и др. Излишне, наверное, говорить, что роль самого Бахтина, выступающего в качестве ученого-"текто лога", соединяющего ("организующего") различные точки зрения, нисколько при этом не преуменьшается.

О термине "гибридность" см.: "Внутрення форма слова" // Шпет Г.Г. Психология социального бытия…, с.208 (со ссылкой на В.Гумбольдта).

³⁶Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.308, а также с.309—310, 316. Бегло "изоляция" упоминается в "Авторе и герое…" (там же, с.142, 223, 239). О том, что употребление "изоляции" ("отрешения") в "Проблеме содержания…" связано со статьей Г.Шпета "Проблемы современной эстетики" (1923, см.: Шпет Г.Г. Психология социального бытия…, с.403—406, со ссылкой на Р.Гамана, "отрешение" встречается и в "Эстетических фрагментах", см.: Шпет Г.Г. Сочинения…, с.462), свидетельствует как появление второго слова ("отрешение"), так и прямые переклички, напр.: "Принимая для обозначения соответствующего состава сознания привычный термин "фантазия", мы должны будем признать существенным для фантазии именно акт отрешения предмета, на который она направляется, от связей и качеств бытия действительно го, прагматического" (Шпет Г.Г. Психология социального бытия…, с.404); "Так называемый вымысел в искусстве есть лишь положительное выражение изоляции: изолированный предмет — тем самым и вымышленный, т.е. не действительный в единстве природы, и не бывший в событии бытия (Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.308).

³⁷ "[Гаман] переоценил в общем правильный, но чисто отрицательный и формально-пустой принцип эстетического отрешения и изоляции" (Медведев П.Н. Формальный метод…, с.31). Затем дается новая ("социологическая") интерпретация "отрешения". Отметим, что "отрешение" встречается довольно часто (в том числе и в социологических аспектах) и во "Внутренней форме слова" (Шпет Г.Г. Психология социального бытия…, с.190—191, 206, 216, 221, 225, 256).

³⁸"Интенция" встречается у Шпета в рассматриваемых работах довольно редко (см., напр.: "Эстетические фрагменты" // Шпет Г.Г. Сочинения…, с.441, "Внутренняя форма слова" // Шпет Г.Г. Психология…, с.184, 225, в отличие от "конципирования" (Шпет Г.Г. Сочинения…, с.394, 395, 399, 414—415; об "интенцио

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
42 43
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

нальности" см.: Шпет Г.Г. Явление и смысл (1914). Томск: "Водолей", 1996). И у Бахтина в ранних работах "интенция" встречает ся эпизодически ("Проблема содержания…" // Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.266, 267, 298, нужно также учитывать другую форму "интенции": "направленность", см., напр.: "Автор и герой…" // там же, с.154, 178 и т.д.), но в "Проблемах творчества Достоевского" (Бахтин М.М. Проблемы творчества/поэтики Достоевского. Киев: "Next", 1995, с.84—89 и т.д.) и "Слове в романе" (Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.99—103 и т.д.) с "интенцией" (вместе с "конципированием словом своего предмета", см.: там же, с.90—93, 97 и т.д.; "конципирование" встречается и в "Авторе и герое…", см.: Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.93, 130, 137) связывается второй вид "внутренней диалогичнос ти": интенциональная (или предметная) диалогичность (Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.89—92). Первый вид — контекстуальная диалогичность (см. там же, с.93—97), — описан уже в "Философии поступка" (Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.61—65, разбор стихотворения Пушкина "Для берегов отчизны дальной…"). Можно сказать, что диалогичность контекстов выражает преимущественно "символическую" точку зрения, а диалогичность интенций — "феноменологическую", воспринятую Бахтиным благодаря в том числе и пионерским (в области поэтики) работам Г.Шпета. Н.Гартман ("Эстетика", 1945—1950), не знавший, по-видимому об этих работах Шпета, отмечает отсутствие собственно феноменологических исследований в области эстетики, делая исключение только для статьи М.Гейгера (1913), упоминаемой также и Г.Шпетом, и Бахтиным.

Нужно отметить, что А.Белый ("Жезл Аарона") в своей эстетике слова учитывает и феноменологическую точку зрения, а также то, что своеобразное ("диалогическое") "древо слова" Бахтина — "корни": диалогичность контекстов, "ветви": диалогичность интенций — является как бы аналогом поэтического "древа слова" А.Белого, ближайшим источником которого явилась, по-видимому, "arbor philosophika" алхимиков.

"Интенция" ("направленность"), а значит и "феноменоло гическая" точка зрения присутствует и в поздних работах Бахтина (см., напр.: Бахтин М.М. Собр. соч. Т.5…, с.225, 350). Правда, контекстуальность и связанный с ней первый вид "внутренней диалогичности" встречается значительно чаще, что можно интерпретировать как преобладание (или даже доминирование) "символи
ческой" составляющей в диалогическом целом позднего творчества Бахтина.

Что же касается присутствия у Бахтина "логической" точки зрения, то оно проявляется в обычном у него стремлении увидеть и "воссоздать логику самого предмета" (Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, с.311), будь то "высказывание" или романы Достоевского и Рабле.

Само же соединение "символической" точки зрения с "феноменологической" (и/или "логической") и образование "диалогической" точки зрения ("диалогичности") носит характер тектологической конъюгации, имеющей свою особую форму в каждом конкретном случае: в книге о Достоевском, например, роль "тектологической связки" играет "двуголосое слово", а в книге о Рабле — "двутелое тело".

³⁹Употребление "предмета" в контексте "потебнианско -бйловской" поэтики встречается преимущественно в первых главах "Автора и героя…" (см. выше: наст. изд., с.8, 9), а в контексте "феноменологическом", на который указывает совместное присутствие "предмета", "смысла", "переживания", — преимущественно в последних главах (см., напр.: Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.178—180 и т.д.). Сложность различения этих двух контекстов усугубляется тем, что А.Белый в своих построениях учитывал и феноменологическую точку зрения (ссылки на Э.Гуссерля, К.Штумпфа встречаются уже в "Символизме", 1910), а термины "смысл", "переживание" относятся к важнейшим в "Жезле Аарона" (см. также: "Проблема культуры" (1909) // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. Т.1. М.: "Искусство", 1994, с.51 ("символ есть образ, соединяющий переживания художника и черты, взятые у природы") со ссылками на Г.Геффдинга и Г.Риккерта, см. там же, с.47 и др.; в "Символизме" имеются ссылки и на В.Дильтея). См. также в "Эстетических фрагментах": "Символ — сопоставление порядка чувственного со сферою мыслимого, идеи, идеальности, действительного опыта (переживания) со сферою идеального, опыт осмысливающего" (Шпет Г.Г. Сочинения…, с.357). "Переживание" — ключевой термин В.Дильтея (см.: Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М.: "Прогресс", 1988, с.105 и далее) — играет важную роль в "Логических исследованиях" Э.Гуссерля (см. там же, с.110—112), а также у П.Наторпа и Г.Зиммеля (там же, с.112—113). Употребления "переживания" в феноменологическом контексте отмечены самим Бахтиным (см., напр.: Бахтин М.М. Работы 20-х годов…,

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
44 45
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

с.175 и далее).

С "влиянием Наторпа" и "разрывом с Дильтеем" связывал М.Хайдеггер «поворот Гуссерля к проблематике неокантианства в "Философии как строгой науке" (1910)» и "трансцендентальной феноменологии" в "Идеях к чистой феноменологии…" (1913), приведший к тому, что "Шелер и многие другие расстались с Гуссерлем" (см.: «Протокол к семинару по докладу "Время и бытие" (отрывок)» // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М.: "Высшая школа", 1991, с.186). Хайдеггер склонен даже считать этот "поворот" Э.Гуссерля "отказом от принципа феноменологии" (там же, с.186); см. также: Хайдеггер М. Мой путь в феноменологию // "Логос", №6, 1994; Михайлов И. Был ли Хайдеггер "феноменоло гом"? // там же.

Как раз в этот период Г.Шпет изучал феноменологию у Гуссерля ("Явление и смысл" написаны под сильным влиянием "Идей к чистой феноменологии…"), что объясняет, наверное, критическое отношение Шпета к Дильтею (см.: "Герменевтика и ее проблемы" // "Контекст, 1991", М.: "Наука", 1991, с.251—253, "…соотносительная герменевтическому исследованию логически-семаси ологическая проблема ускользает от Дильтея в силу той же психологической суженности его принципиальных предпосылок в определении предмета и задач наук о духе, а следовательно, и понимания как специфического "вида познания" в области этих наук" (там же, с.253); "Дильтей не поставил обратного, во многих отношениях проверочного вопроса — о логическом выражении интерпретации и понимания, т.е. общего вопроса о знаке, в котором мы выражаем не только себя, но нечто не лично только, но и предметно сообщаемое", там же, с.253). См. также: Шпет Г.Г. История как проблема логики. II. Гл.VII: Вильгельм Дильтей; Хайдеггер М. Исследовательская работа Вильгельма Дильтея и борьба за историческое мировоззрение в наши дни. Десять докладов, прочитанных в Касселе (1925). М.: "Гнозис", 1995.

В связи с вышесказанным весьма показательна ориентация Бахтина именно на М.Шелера ("Из учеников Гуссерля (которого я ценю очень высоко и который оказал на меня определяющее влияние) мне ближе всего был Макс Шелер и его персонализм…", см. письмо М.М.Бахтина к В.В.Кожинову (2.VII.62) // "Москва", 1992, №11—12, с.180) и В.Дильтея ("Философия языка" // Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.239—241; см. также: Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: "Искусство", 1979, с.349, 363—
364).

Было бы упрощением, однако, представлять Шпета в качестве безоговорочного последователя Гуссерля и безусловного оппонента Дильтея (а Бахтина — в качестве столь же безоговороч ного оппонента Шпета) — в "Сознании и его собственнике" Шпет критикует построения не только Тейхмюллера, Лосского, Наторпа, но и Гуссерля. С другой стороны, по-видимому, под влиянием В.Дильтея обратились к проблематике "знака" и Г.Шпет ("Чужое бытие не исчерпывается чувственно данными явлениями, будучи, как сказано, внутреннею действительностью или внутренне переживаемой связью в чувственных фактах, в жестах, звуках и поступках — словом, в разного рода знаках", далее ссылка на Дильтея: "Мы называем процесс, в котором мы из знаков извне чувственно данных познаем внутреннее: пониманием ", см.: Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы // "Контекст, 1991"…, с.252; "Дильтей не пробует дать ответ на вновь возникший перед ним вопрос, — в чем же, собственно, сущность понимания как источника sui generis познания в науках о духе. Но некоторые более точные указания на то, что собою представляет, по крайней мере, то выражение ("знак"), понимание которого составляет задачу этих наук, у Дильтея можно найти", см.: Герменевтика и ее проблемы // Контекст, 1992. М.: "Наука", 1993, с.257) и, вероятно, вслед за ним, Бахтин, см., напр.: "Философия языка" // Волошинов В.Н. Философия и социология…, с.239.

Особого внимания заслуживают источники категорий "переживание", "символ", "знак" в "герметической" традиции, оказавшей сильное влияние, например, на Гёте и символистов. О "переживании" и "символе" у Гёте см.: Гадамер Х.-Г. Истина и метод… , с.120—121, 122, 652, 654.

⁴⁰ Необходимо более основательное исследование собственно философских источников бахтинских идей (и методов). Важнейшей здесь является проблема соотношения (и "диалогического" взаимоотношения) точек зрения кантианства (неокантианства) и феноменологии. В ранних работах Бахтина присутствие "феномено логической" точки зрения весьма существенно и связано с влиянием идей Э.Гуссерля, М.Шелера, Г.Г.Шпета и — last but not least — Н.О.Лосского, интуитивизм которого имеет точки соприкоснове ния с феноменологией (см. напр.: Гартман Н. Систематический метод // "Логос", 1913, кн.3_4, с.5).

Своеобразным возвращением к Канту выглядят лекции 1924

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
46 47
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

года (см.: "Лекции и выступления М.М.Бахтина…" // М.М.Бахтин как философ…, с.236—244), в которых Бахтин как бы подтвержда ет (или возобновляет) приверженность "трансцендентальной эстетике" и принципу первичности "суждения" ("Кант… совершенно правильно исходит из суждения", там же, с.241). Это новое обращение к Канту (включающее и критические замечания в адрес Г.Риккерта, Г.Когена и самого Канта) вызвано, вероятно, необходимостью выработки своей точки зрения в новой ситуации, создавшейся в том числе и после выступления Г.Шпета (критиковавшего в "Эстетических фрагментах" и точку зрения "формы" Канта: "То, что дает разум, есть по преимуществу содержание . Основная ложь кантианского идеализма — в сенсуализме, в убеждении, будто содержание познания доставляется только чувственным материалом" (Шпет Г.Г. Сочинения…, с.416) и опиравшегося в этой критике и своих построениях, между прочим, и на Гегеля: там же, с.415). По-видимому, Г.Шпета имеет в виду Бахтин, когда — обыгрывая иронически названия его статей — говорит: "Мудрец стал — недаром — скептиком, другой форме мудрости мы уже не верим. Скепсис — недоверие ко всему, что не устрояет меня" (М.М.Бахтин как философ…, с.238).

В связи с проблемой становления и эволюции взглядов Бахтина большое значение имеет точная — насколько это возможно — датировка отдельных работ, в частности, статьи "Проблема содержания…". М.Холквист относит эту статью к невельско-витеб скому периоду (Holquist M. Introduction… // Bakhtin M.M. Art and Answerability. University of Texas Press, Austin, 1990, p.xvi—xvii), а Н.И.Николаев — к июлю-сентябрю 1924 ("М.М.Бахтин как философ" …, с.248). Не вступая в подробное обсуждение этой темы, заметим только, что отдельные места записей Л.В.Пумпянского ("Герой и автор в художественном творчестве") выглядят как бы конспектом статьи "Проблема содержания…" (эти места указаны Н.И.Николаевым, см. там же, с.249), вероятно, ко времени чтения лекций "Герой и автор в художественном творчестве", уже написанной, что и объясняет краткость записей Пумпянского, имевшего, наверное, возможность пользоваться полным текстом.

Отметим также, что термин "конкретная систематичность", встречающийся в статье "Проблема содержания…" и в лекциях "Герой и автор…", возможно, имеет источником термин "спекулятивная конкретность", используемый И.А.Ильиным в его книге о Гегеле (Ильин И.А. Философия Гегеля как учение о конкрет
ности Бога и человека (1918). СПб.: "Наука", 1994, с.133 и вся гл.7 "Конкретное-спекулятивное"). О том, что Ильин входил в круг чтения Бахтина (в Витебске) свидетельствует его письмо М.И.Кагану (см.: Каган Ю.М. О старых бумагах из семейного архива (М.М.Бахтин и М.И.Каган) // "Диалог. Карнавал. Хронотоп", 1992, №1, с.71).

Большой интерес представляет установление времени знакомства Бахтина с "Эстетическими фрагментами". С учетом вышесказанного, можно предположить, что Бахтин прочел "Эстетические фрагменты" (включая 2 и 3-й выпуски) до написания статьи "Проблема содержания…" и, может быть, во время завершения работы над "Автором и героем…".

⁴¹Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.81; о точке зрения "риторики" см. там же с.93. На Шпета указывает, вероятно, и "конципирование словом своего предмета…" в "Слове в романе" (там же, с.90, 93, "конципирование" встречается уже в "Авторе и герое…", см., напр.: Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.130). Может быть, и Шпета вспоминает Бахтин, когда говорит о "риторическом слове" в "Записях 1970—1971 годов" // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, с.354—355, 357. См. также: Гоготишвили Л.А. Комментарии // Бахтин М.М. Собр. соч. Т.5…, с.388—396 и т.д.

Первым обратил внимание на тему "Бахтин — Шпет" Вяч.Вс.Иванов (см.: "Кибернетику на службу коммунизму". Т.5. М.: 1967, с.371—372; Иванов Вяч.Вс. Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики (1973) // "Диалог. Карнавал. Хронотоп" , 1996, №3, с.5, 36), но и до настоящего времени нет, насколько нам известно, подробных исследова ний этой темы.

Необходимо также учитывать, что точку зрения Шпета иногда представляют принадлежавшие его школе А.Ф.Лосев, Н.И.Жинкин, В.В.Виноградов, полемика с которыми (особенно с последним) встречается у Бахтина. Впрочем, с А.Ф.Лосевым, кажется, один только раз (в известных нам текстах), в "Личном деле В.Н.Волошинова", дается довольно резкая оценка "Философии имени" Лосева: "оторванной от всяких строго философских традиций" ("Диалог. Карнавал. Хронотоп ", 1995, №2, с.90). В свою очередь Лосев, отмечая, что "реализм Рабле во всем его содержании…, конечно, имеет свою собственную логику, но логика эта отвратительна", называет "теоретико-литературные построения" в книге

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
48 49
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

М.М.Бахтина о Рабле "весьма спорными и иной раз неимоверно преувеличенными" (Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: "Мысль", 1978, с.589). Оценка "Философии имени" не вошла, однако, в текст "Марксизма и философии языка" и осталась неизвестной Лосеву, также, как и Бахтину — оценка Лосевым "Рабле".

Тем не менее какие-то точки соприкосновения у Бахтина и Лосева могут быть. Лосев, например, неоднократно ссылается (и иногда опирается) на работы А.Белого (в том числе и на его "Поэзию слова" (1923) в "Диалектике мифа" (1930) // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М.: Изд. политической литературы, 1981, с.59—61; и на теорию "символа" Белого в: Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М.: "Искусство", 1976, с.329— 330). Подобно Бахтину, Лосев особо выделяет среди символистов Вяч.Иванова ("главу русского символизма", там же, с.287), ссылки на которого весьма многочисленны, что позволяет, по-видимому, говорить о прямом влиянии Вяч.Иванова на Лосева. Ссылается Лосев также и на Кассирера, Вундта и др.

В подробном изложении эстетики стоиков Лосев, поддерживая мнение Х.Штейнталя о близости стоического лектон (lektТn) "внутренней языковой форме", упоминает В.Гумбольдта и А.Потебню (Лосев А.Ф. История античной эстетики. [Т.5] Ранний эллинизм. М.: "Искусство", 1979, с.98), но не Г.Шпета, обсуждавшего термин лектон в "Эстетических фрагментах" (Шпет Г.Г. Сочинения…, с.390).

Само понимание Лосевым категории лектон ("смысла обозначаемой предметности в слове"): "не будучи ни физическим, ни психическим явлением, лектон не есть также и какая-нибудь логическая конструкция" (там же, с.105—106) — напоминает, хотя бы отчасти, бахтинское понимание смысла, включая его диалогичес кие аспекты: "[лектон] у стоиков не просто предмет высказывания, но еще и взятый в своей соотнесенности с другими предметами высказывания " (там же, с.107). Учитывая роль, которую у стоиков играют LТgoz, "личность", телесность, "напряженность" (tТnoz), "воля" (о теме "ответственности" у стоиков см.: Виндельбанд В. Избранное…, с.510; об "эмпирической ответственности" у стоиков и Плотина см.: Лосев А.Ф. История античной эстетики. [Т.6] Поздний эллинизм. М.: "Искусство", 1980, с.318) и даже "ценность" (Лосев А.Ф. История античной эстетики. [Т.5]…, с.142), можно, пожалуй, говорить об известной близости Бахтина к стоической фило
софии.

Различие точек зрения Шпета, Лосева и Бахтина отчетливо проявляется в их отношении к Плотину и неоплатонизму. Для Шпета "гностически-мистический" Плотин "искажает" Платона, для Бахтина неоплатонизм — это прежде всего последовательное выражение монологизма: "и вселенная, и бог, и другие люди — суть лишь я-для-себя …, другой голоса не имеет" (Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.131). Поскольку едва ли не главный пафос Лосева заключается в опровержении (или оспаривании) многовековых предрассудков по отношению к Плотину и его сочинение (История античной эстетики. Т.6) столь обширно, то не удивительно, если в нем находятся возражения (или ответы) и Шпету, и Бахтину (о знакомстве Лосева с "Автором и героем…" ничего не известно, но книги о Достоевском и Рабле, в которых содержится значительная часть бахтинских идей, он, наверняка, читал), и даже переклички с некоторыми из бахтинских тем, напр., когда Лосев пишет о "комизме мировых катастроф" (там же, с.700—701) или о "гениях" (т.е. "авторах") и "героях" (там же, с.568), или о том, что для Плотина "прикосновение выше созерцания" (там же, с.719) и т.д. Примечательно (особенно в плане диалога "логической" и "символической" точек зрения), что доминантой своей интерпретации Лосев делает "символизм Плотина" ("символизм … является, вообще говоря, максимально типичной особенностью для эстетики Плотина", см. там же, с.336) и завершает книгу стихами Вяч.Иванова, как бы выражающими суть "эстетики Адрастии" Плотина.

В связи с вышеизложенным ("стоицизм" — Бахтин, "неоплатонизм" — Лосев), представляет интерес мнение Ф.Ф.Зелинско го: "христианство, поскольку оно испытало влияние философии, носит на востоке неоплатонический, на западе стоический характер " ("Древнее христианство и римская философия" // Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. Кн.II, т.III, … с.186), — указывающее, среди прочего, и на точки соприкосновения Бахтина с западноевропейской традицией. Эти сопоставления, однако, не следует абсолютизиро вать, например, истолковывать как говорящие однозначно в пользу большей близости Бахтина к западноевропейской культуре, так как, с одной стороны, схема Зелинского — как и всякая схема — упрощает ситуацию (общеизвестно, например, влияние неоплатонизма и на западноевропейскую философию, не говоря уже о том, что и стоицизм, и неоплатонизм представляют собой сложные по

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
50 51
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

источникам и составу учения и имеют между собой точки соприкосновения), а, с другой стороны, различия западного и восточного христианства носят многоплановый характер, и, например, в плане влияний "антиохийской" и "александрийской" школ богословия (об этих школах в связи с западным и восточным христианством см.: Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы…, с.96—97, 269 ("Александрия как всемирно-историческая столица аллегоризма и символизма")) — и с учетом влияния традиции "александрийства" на творчество Вяч.Иванова, А.Белого и других символистов — можно говорить об известной близости Бахтина к "александрийскому" символизму.

С точки зрения "сложности" (в частности, ситуаций с возможными "влияниями", "точками соприкосновения" и т.д.) имеет смысл сравнение Бахтина с Цицероном, о котором Зелинский пишет как о "гении подбора": "философия Цицерона, будучи во всех или почти во всех своих частях заимствованой из необозримой сокровищницы греческой мысли, была в то же время, с точки зрения подбора, в высшей степени индивидуальной величиной. Учителя Цицерона, живые и мертвые, принадлежали к самым разнообраз ным направлениям; сам он привнес в дело философствования свое здравое римское суждение и почерпнутое из непосредственного соприкосновения с жизнью чутье того, что́ нужно и что́ нет. В результате вышло нечто довольно пестрое с точки зрения философской систематики, смесь стоических, эпикурейских, перипатетических, старо- и ново-академических начал; не всегда даже дело обходится без противоречий, но такие противоречия, не будучи рекомендацией для философа-теоретика, никогда не лишали практическую, расчитанную на жизнь философию ее зиждительной силы" (Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. Кн.II, т.III…, с.187—188).

⁴²См.: Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, с.349.

О противопоставлении "систематичности" и "диалогично сти": "…Достоевский как раз не признавал никакой системы. Он считал, что всякая система искусственна и насильственна. И прежде всего это насилие над человеческим умом и сердцем. Мысль человека не систематична, а диалогична. То есть она требует ответа, возражений, требует согласия и несогласия." (Бахтин М. О полифоничности романов Достоевского (Беседа, записанная Збигневым Подгужецем) // Россия. Russia. Studi e ricerche a cura di Vittorio Strada, Giulio Einaudi editore s.p.a., Torino, 2nd issue, 1975,
p.190. "Диалогическая" точка зрения присутствует и в "Философии поступка" ("я — другой"), и в "Авторе и герое…".

Для полноты (минимальной) не хватает четвертого, может быть, Вяч.Иванова, незримо присутствующего у А.Белого (см.: "Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития" // Белый А. Символизм как миропонимание. М.: "Республика", 1996, с.446—447), у Г.Шпета (многозначительное упоминание "EI" в "Эстетических фрагментах") и у М.Бахтина ("самый близкий мне мыслитель").

Необходимо также учитывать влияние (присутствие) А.Н.Веселовского, у которого можно, например, найти источники бахтинских категорий "мениппея" и "карнавал" (см. Веселовс кий А.Н. Избранные произведения. М.—Л., 1939, с.50, 271). Полемика с "формалистами", как кажется, имела меньшее влияние на внутреннее развитие Бахтина.

⁴³ Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.63, 66.

⁴⁴ Там же, с.62—63. Описывая структуру слова, Бахтин, по-видимому, учитывает опыт Г.Шпета (см.: "Эстетические фрагменты" // Шпет Г.Г. Сочинения…, с.380—387), который в свою очередь ссылается на "психологов, пробовавших начертать такую схему слова, в которой были бы выделены члены его структуры": А.Мессера, Э.Мартинака, Б.Эрдмана и др. (там же, с.383). Структуру слова описывал и А.Белый ("Жезл Аарона"). Отметим, что Шпет держится точки зрения "восприятия слова" (там же, с.387), а Бахтин — точки зрения "художника и созерцателя" (Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики…, с.62, см. также: Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.310).

⁴⁵ С другой точки зрения об этой "двусложности" идет речь в заметках "К философским основам гуманитарных наук" (начало с 1940-х годов): "Сложность двустороннего акта познания-про никновения. Активность познающего и открывающегося (диалогичность)", см. Бахтин М.М. Собр. соч.Т.5…, с.7.

Параллелью здесь могут служить размышления М.Хайдеггера о герменевтической "двусложности присутствия и присутству ющего" (основывающейся на "двусложности бытия и сущего") и диалоге: "Речь о языке в смысле при нем и с ним могла бы быть только диалогом" ("Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающим" (1953/54) // Хайдеггер М. Время и бытие. М.: "Республика", 1993, с.287, 290, 300). Поскольку "двусложность бытия и су

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
52 53
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

щего" является фундаментальной, то можно говорить о присутствии своеобразной ("онтологической" или "онтической") диалогичности у Хайдеггера.

Укажем еще на один текст, имеющий форму диалога и посвященный проблемам "понимания"и "языка": "Часть и целое"(1969) В.Гейзенберга.

⁴⁶ В определенном смысле (т.е. имея в виду указанные выше "реальные диалоги" о языке и "диалогическую" точку зрения на язык) можно отнести к самому Бахтину слова, сказанные им о Достоевском: "Автор ["диалогичности"] — участник диалога (в сущности, на равных правах с героями), но он несет и дополнитель ные [можно сказать: "тектологические"], очень сложные функции (приводной ремень между идеальным диалогом ["диалогич ностью"] и реальным диалогом действительности)", см.: Бахтин М.М. Собр. соч. Т.5, с.357.

⁴⁷ Бахтин М.М. Работы 20-х годов…, с.95—96.

⁴⁸Бахтин М.М. Проблемы творчества/поэтики Достоевско го. Киев: "Next", 1994, с.18—22 ("Проблемы творчества…"), с.212—217 (соответствующее 1-му изд. место в "Проблемах поэтики…"). Эти ссылки содержатся в первых главах обеих книг. В "Проблемах поэтики…" добавлено еще по одной ссылке (в гл.II) на Аскольдова (там же с.264) и Вяч.Иванова (там же с.270).

⁴⁹"Герой" и "образ героя" встречаются и в "Авторе и герое…", и — очень часто — в "Проблемах творчества Достоевско го" и "Проблемах поэтики Достоевского". Показательны в интересующем нас плане замены ("герой" — "образ героя") в соответствующих местах обеих книг, например: "Самосознание как доминанта построения героя…" (в первой книге, — см.: там же, с.57); "Самосознание как художественная доминанта построения образа героя…" (во второй книге, — см.: там же, с.263). Об "авторе" см. главы "Проблема отношения автора и героя" и "Проблема автора" в "Авторе и герое…", где в связи с темой "кризиса авторства" Бахтин специально ссылается на "прозу от Достоевского до Белого" (там же, с.251). Обсуждение и критику термина "образ автора" см. в "Записях 1970—1971 гг." и в "последних заметках" (1974) // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, с.353—354, 362—363.

⁵⁰ Эти лекции частично опубликованы: Бахтин М.М. Лекции по русской литературе, 1922—1927 (публ. В.В.Кожинова ) // "Диалог. Карнавал. Хронотоп" , 1993, №1; Бахтин М.М. Лекции об
А.Белом, Ф.Сологубе, А.Блоке, С.Есенине (публ. С.Г.Бочарова) // "Диалог. Карнавал. Хронотоп" , 1993, №2—3.

⁵¹ Бахтин М. О полифоничности…, с.193.

⁵² Настоящим шедевром является "Начало века". Издания 1933 г. и 1990 г. представляют последнюю ("московскую") редакцию — сокращенный и несколько измененный вариант редакции 1930 года ("кучинской"). Существует и ранняя ("берлинская", 1922—1923 гг.) редакция "Начала века", выросшая в свою очередь из "Воспоминаний о Блоке" (несколько вариантов). Именно "жизненный" диалог с Блоком является самым важным в "Начале века". Этот диалог — отражение реального противостояния ("словесного поединка") поэтов.

"Диалоги" у А.Белого "особого рода", об этом он сам писал (в связи с творчеством Г.Ибсена): "…мы узнаем все их [героев] манеры, все жесты; …говорят они немотой, жестами, часто незначащими словами; …тонкое кружево диалога все время опутывает их…" (Белый А. Символизм как миропонимание…, с.230). Здесь уместно также напомнить о понимании диалога Бахтиным, выделявшим — в качестве главного в диалогичности — противостоя ние: "Каждый момент рассказа [рассказчика] соотнесен с этим нормальным [обычным] языком и кругозором, противопоставлен им, — притом противопоставлен диалогически: как точка зрения точке зрения, оценка оценке, акцент акценту (а не как два абстрактно-лингвистических феномена)…" (Бахтин М.М. Вопросы…, с.128, 168, 176), и даже "непонимание": "особенность романных диалогов, стремящихся к пределу взаимного непонимания людей, говорящих на разных языках" (там же, с.168).

В "Воспоминаниях", представляющих собой композицион но (и архитектонически) сложной структуры цепь диалогов (Белого-"героя" с его "героями"-современниками), говорят мало. Белый-автор строит (или изображает) героев с помощью своего рода "языка жестов" так, что сами герои представляются подчас какими-то сложными "ритмическими жестами", и мир "Воспоминаний" напоминает иногда "театр марионеток".

В этом плане можно сопоставить писательские манеры Белого, Достоевского (с его, как выражается Бахтин: "говорящими героями и их словами") и Платона. Особая (почти самодостаточ ная) "живость" героев Достоевского отмечалась многими; некоторая же "механистичность" героев Платона, напоминающих иногда "логические машины" (в духе Р.Луллия), у которых "слово уби

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 1
54
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 1

ло жест", и героев А.Белого, порой выглядящих "биомеханическими автоматами", — компенсируется присутствием космоса ("живого существа"): "героя" и, отчасти, "автора". О "космосе" у А.Белого см.: Бахтин М.М. Лекции об А.Белом, …, с.145; см. также: Аскольдов С.А. Творчество Андрея Белого // "Литературная мысль", I. Пг., 1922.

⁵³Белый А. Между двух революций. М.: "Художественная литература", 1990, с.266, 273— 275, 285. Строя образ героя, Белый стремится идею, лежащую в основе образа, раскрыть максималь но (предельно) выразительно, доводя ее нередко до гротеска. Г.Шпет, например, предстает в "Воспоминаниях" чуть ли не воплощением "духа отрицанья и сомненья" (не последнюю роль здесь играет, по-видимому, и впечатление А.Белого от "Эстетических фрагментов", о которых он не упоминает, хотя в других случаях в "Воспоминаниях" и забегает вперед: в послереволюционные годы). И, вероятно, намеренно, используя в полной мере свои преимущес тва "автора", Белый придает образу Г.Шпета черты сходства с Мефистофелем. "Фаустовский миф", служащий в "Воспоминани ях" весьма распространенной моделью "жизненных" диалогов А.Белого с его современниками (Белого-"героя" — на его пути к всеобъемлющему знанию — постоянно кто-то из современников искушает, соблазняет или испытывает), был хорошо знаком ему и по, так сказать, личному опыту "героя": в романе "Огненный ангел" В.Брюсова.

The article attempts a reconstruction of the «sources» and internal structure of Bakhtin's dialogic poetics. The author posits the hypothesis that «dialogicality» is a unique union of the «symbolist» perspective (on the one hand) and the «phenomenological» (on the other). Within the parameters of this hypothesis, the essay considers the influence of Bely's «symbolist» poetics and Shpet's «phenomenological» poetics on the early works of Bakhtin. In connection with this inquiry into dialogue from «symbolist» and «phenomenological» points of view, it is suggested that Bakhtin might have been influenced by the ideas of A. A. Bogdanov (his «Tectology»). The author also identifies the philosophy of Schopenhauer as a source for several of Bakhtin's categories, and discusses the question of a probable concrete addressee for the essay «Art and Answerability».

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Бабич
Диалог поэтик: Андрей Белый, Г.Г.Шпет и М.М.Бахтин