Диалог. Карнавал. Хронотоп. Сетевой архив.

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
34 35
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

В.В.Назинцев

Смеховая синергетика мира

Карнавал не созерцают —
в нем живут и живут все.

М.Бахтин

Существовать — значит быть
в экстазе.

В.Тэрнер

Книгой о Рабле Бахтин породил, может, сам того не желая, социофизический, а не филологический, не "экстазный" подход к народной культуре.

Но эпоха "ля-ля" продолжается. Прорыва в понимании нет. С народной смеховой культурой (НСК) продолжают работать старыми эстетическими, этическими, а теперь уже и онтологическими "отмычками". Более того, за 30 лет у интеллектуаль ных "медвежатников" накопилась масса вопросов, раздражений и претензий к Бахтину, этому Ивану Сусанину смеховых интеллигентов. Договорились до того, что Бахтин — "сталинистский философ" (Б.Гройс), а карнавал "принуждал" человека смеяться.

Но, и в самом деле, почти неясно: какой смех он все же объяснил, городской или деревенский, сугубо западный или же и русский? Как применить его "раблезианские" концепты к современности? В конце концов, что стало с НСК и ее шумным детищем — карнавалом — сегодня? Куда они делись? Во что трансформировались? И если карнавал "принуждал смеяться", то плохо это или замечательно? Какова вообще роль стадии "смехового хаоса" в развитии социальных систем?

Вопросы "и с Дона и с моря…"

Сумятице, "разброду и шатаниям" отчасти поспособство вал сам Бахтин: стиль книги чрезмерно дифирамбичен, неуло
вимо текуч, изображение местами нечетко, колеблется, будто "не в фокусе". Он не хотел отливаться в "безблагодатные" формы, выскальзывал из определений, я понимаю, но нам-то от этого не легче.

Так что же хотел сказать Бахтин и что сказал своей концепцией НСК?

Попробуем разобраться.

Бахтин, говоря современным языком, рассматривает саморазвитие большой открытой, неравновесной системы — всего народа, причем, как правило, далеко от точек равновесия (карнавал). Рассматривает синергетически, не очень вникая, не интересуясь индивидуальным обликом и поведением отдельных элементов-людей. "Не интересуясь" потому, что объект этого не требовал и не позволял, ведь НСК — массовое, системное, а не "штучное" явление.

Бахтин постоянно подчеркивает, что рассматривает народ как единое целое, что "народный амбивалентный смех выражает точку зрения становящегося целого мира, куда входит и сам смеющийся"¹. Даже индивидуаль ное тело, в подходе Бахтина (как и у Рабле) "не отделено от мира четкими границами: оно смешано с миром, смешано с животными, смешано с вещами. Оно космично, оно представляет весь материально-телесный мир во всех его элементах (стихиях)"².

Говоря коротко и эскизно: Бахтин построил (увидел у Рабле, через Рабле) не очередную теорию культуры или материи, а концепцию структуратора, "опера операнс"³ становления средневекового народного организма, показал роль в этом саморазвитии этапа, вернее, хронотопа "смехового хаоса" (карнавальная площадь, другие локусы народно-смеховых действ), меняющего — и поддерживающего! — не материальный состав бытия, а его смысл, структуру массового сознания. Хронотопические действа готовили общество к обновлению, переменам не пропагандой идеологем, а, так сказать, телесно, "техногенно". В карнавале, и карнавалом, как "техносом", люди "видели" новое бытие, "новое небо и новую землю" еще до того, как старые миновали. Карнавал — своего рода "понимательное тело", "конструктивная машина"⁴ (КМ) социального бытия. Поскольку звучат эти слова как-то дико, как панмонголизм, и могут и не ласкать слух, поясню мысль о техносах,

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
36 37
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

"натура натуранс" и др. хитрых штуках, а заодно и неклассическом принципе "понимания, не сделанного (которое мы можем и не понимать), а сделанным", т.е. не карнавала, а карнавалом, примером со знаменитым сезанновским натюрмортом с яблоками⁵.

Сезанн не описывает и не изображает яблоки вне картины, а посредством нарисованных яблок порождает понимание чего-то другого. Сезанн "мыслит яблоками". Натюрморт с яблоками переводит нас в определенные ментальности, в определенные состояния ума и тела (и удерживает в них), в которых мы начинаем в мире что-то понимать, чего мы не понимали до этого. И это "что-то" без сезанновских яблок (или "тургеневских девушек") мы не могли бы понять никогда. То же самое, именно перевод в человеческие состояния, делает и всякая подлинная икона и Евангелие. По-видимому, еще в большей степени, еще тотальнее такой перевод удается сделать карнавалу, как и другим обрядово-зрелищным и смеховым действам. (Именно эту сторону, скорее всего, имел в виду Бахтин, воскликнув: "И Евангелие карнавал!"). Причем перевести, преобразовать, стать глазами не отдельного любителя изящных искусств, а огромного целого, народного коллектива. В карнавале, и через карнавал, мир для народа становится "ясен и прост".

Разумеется, остается тьма вопросов. А если мы обратим принцип "понимания сделанным" на сам карнавал? Тогда в какой мере и как мы с-можем его понимать? Очевидно (для знающего), мы никогда не сможем понять карнавал так, как понимает физические тела и явления классическая рациональ ность, т.е. сполна, модельно и наглядно. Да это и не нужно. Нельзя (в принципе) представить модельно, "о-наглядить" и воспроизвести по рефлексивной схеме сознания "конструктив ную машину", карнавал в том числе. (Как и вообще любой системный эффект, любое многообразие "целых как многих"). Это надо отчетливо сознавать, не строить себе иллюзий и не нагл-еть.

Отмечу еще одну "волчью яму", типичную для понимания целостных эффектов. Все, что мы до сих пор писали, и что обычно пишут другие, мы формулировали на языке-описании. Но тождествен ли он языку-объекту? Как думают и что чувствуют люди, находящиеся в оформленной конструктивной
стихии (точнее было бы сказать: спонтанности) карнавала? Можем ли мы их понять как внешние наблюдатели? Их язык, состояние ума и тела? Как действует на них "конструктивная машина" (карнавал), в которой они находятся? Вопросы можно продолжать ad infinitum. Не надо забывать, что происходит сильнейшее преломление "луча понимания" при переходе от языка-описания (снаружи) к языку-объекту (внутри системы). И мы не можем непрерывно, одним движением переместиться из своей точки (хронотопа) наблюдения, своего состояния ума — в их точку, в их ум. Тем не менее, НСК и ее буйное детище — карнавал — понимать можно и нужно. Следует только не терять из виду его конструктивную, "наглядно ненаглядную" природу "опера операнс". Разумеется, это предполагает нетривиальную, неклассическую методологию и, вообще, расширенную онтологию ума.

Конструктивную, телесно-сознательную природу карнавала, похоже, понимал и сам Бахтин (хотя и не проводил это понимание последовательно): "Основное карнавальное ядро народной культуры… вообще не входит в область искусства. Оно находится на границах искусства и самой жизни. В сущности, это сама жизнь, но оформленная особым игровым образом"⁶. К сожалению, у Бахтина излишне силен момент пассивности: "сама жизнь" — кем-то "оформленная", а не то, что карнавал сам структурирует, оформляет, программирует социальную действительность.

Пограничность, двумирность, кентаврическая (бытие-сознание) природа карнавала и, тем более, его активная конструктивность до сих пор совершенно не сознаются. Неудивительно поэтому, что многие авторитетные ученые мужи (как, впрочем, и жены) вообще отказывают народной культуре не только в самостоятельности, — это бы еще что, — но даже в простой реальности существования.

"Народная культура есть, в сущности, точка зрения на культуру"⁷, т.е. не сама культура, пусть особая, а лишь "точка зрения" на официальную, настоящую культуру. Как бы позиция вненаходимости наблюдателя — всего народа на культуру, неведомо кем созданную. Получается, народ не творец культуры, истории, он — лишь зритель.

Но "смелые идут дальше".

"Народная культура не содержательна … со

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
38 39
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

держание ей дается извне— она изначально пародийна, дает форму (смеховую), выработанному не ею содержанию" (Андреев). Ему почти слово в слово вторит знаменитый академик: "Смеховой антимир — это также не самостоятельный мир… Это только теневой мир"⁸. Лихачев "со товарищи" всюду педалируют отраженность, вторичность, "теневитость" народного смеха.

Может быть, они правы? И всегда ли прав Бахтин, считающий смеховую культуру и карнавал, как наиболее полное ее выражение, — "второй жизнью народа", чередующейся с первой, официально-серьезной? Всегда ли смех позитивен, движет вперед и "обновляет"? А как быть с тоталитарным смехом, "возводящим костры", поддерживающим и укрепляющим власть?

Мы считаем: пора прекратить применять концепцию Бахтина везде и всюду, без разбора. Пора четче сформулировать ее смысловое ядро и определить границы ее применимости.

Первым шагом в этом направлении было бы введение представлений о двух типах свободы (освобождения) и смеха: "системной свободе" и "системном смехе" и "маргиналь ном освобождении" и "маргинальном смехе", — а также прояснить природу ("устройство") карнавала, как техноса, "конструк тивной машины" смеха.

Так о каком же смехе говорит сам Бахтин?

У него карнавальный смех "всенароден", это санкционированный самой открытой системой (традициями, обрядами, церковью и т.п.) смех, жизненно необходимый для ее развития и обновления. Смехом, и в смехе, разрушается абсолютность, вечность всех официальных правд и институций, смех — очистительный огонь, пройдя который народ восстает обновленный, подобно птице Феникс. Смех здесь выступает одним из механизмов "созидательного разрушения"⁹ общества.

В чем специфика этого типа смеха? "Системный смех" — это, прежде всего, смех производителя (крестьяни на, ремесленника, мелкого предпринимателя), который не покидает сферу материально-телесной жизни, не разрывает связи с "коллективной трудовой жизнью общественного целого" (Бахтин): посвятив карнавалу "до трех месяцев в году", он возвращается к своим обычным обязанностям, назад в коллек
тив. Важно подчеркнуть: структура социальных отношений, прежняя иерархия после "смеховой купели" может и не измениться. Но сам человек духовно, в сознании, во взгляде на мир — изменился, сбросил с души, пусть на время, коросту страха и унылой обреченной серьезности. У подобного праздничного смеха важная терапевтическая функция, сильный катартический эффект.

"Но есть другие люди, те…", для которых смех — главное занятие, важнейший способ самореализации — профессио нальные "смехачи" (по слову В.Хлебникова). У них особая "обязанность" и право: быть посторонними в этом мире, не совпадать ни с одним статусом или ролью, видеть ложь и лицемерие, условность любых положений и слов. В известном смысле они уходят из культуры, поэтому они — маргиналы, но это не точно. Они овнешняют отраженное чужое бытие, «это лицедеи жизни, их бытие совпадает с их ролью»¹⁰. Путей, которыми они приходят в смех, невообразимо много. Мы эскизно поясним, да и то на русском материале, лишь психологи ческую, нравственную мотивацию их ухода в смех.

Для смеха нужны не только личная свобода, но и равенство, и сам смех равняет. Если я не могу, в силу каких-то причин, приравняться с тобой социально (хотя бы на время), если нет ситуаций, процедур и санкций снять наше неравенство (карнавал, праздник дураков, пасха и т.д.), то, чтобы выразить себя в смехе, я могу пойти (или талант меня толкнет) на последнее средство: "выйти из цепи", стать вообще вне социальной системы. Чтобы хоть так, с позиций маргинальной вненаходимос ти, обрести возможность смеяться над "кромешным миром".

Андреев, да и Лихачев, фактически рассматривают лишь — и только! — такую вненаходимую свободу, такую приравненность и такой "маргинальный смех". Анализ показывает, что Бахтин, в свою очередь, изучал, описал только "системный смех", маргинальный смех его теория не может объяснить по определению.

Почему Бахтин сконцентрировал свое внимание на народно-смеховых, амбивалентных по своей природе, механизмах, артефактах становящегося целого жизни? Да потому, что он совершенно справедливо считал, что идеи и статусы, мир структур и дискурсов, которые и образуют официальную, серьезную культуру, имеют родовое свойство (любых идей и иерар

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
40 41
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

хий) — окостеневать, защищая свою смысловую определен ность, свою с-вечную правду и правду господствующей власти. "Лишь древо жизни зеленеет" неангажированно, спонтанно, дух же развивается как эпифеномен становления социального и материально-телесного бытия, он склонен оплотняться в законченную систему идей и мировоззрений, замирать в заносчивой самодостаточности. По Бахтину, только народная культура способна совершить смеховое отрицание официального дискурса, ибо она если и не полностью вне идеологии, то обычно — ее объект, а объект по самому статусу, позиции вненаходимого "другого" именно и может бороться с господству ющей правдой. Если, конечно, не произойдет самого ужасного — "идея овладеет массами", идеологическое "склеится" с телесным.

Разумеется, разделение на внутреннюю, системную, санкционированную свободу и внесистемную, маргинальную — относительно, но оно сущностно и существенно, во всяком случае, феноменально. Дело в том, что роль, место "маргинала" и "производителя" в развитии "торжествующего целого жизни" различны. Маргинал непосредственно в развитии не участвует, он лишь "свидетель и судия", не он держит на своих плечах всю материально-вещественную глыбу этого мира. Он вне производственно-трудовых процессов, вне материаль ного развития вообще. (Хотя он и помогает осознать его высшие гуманистические цели и ценности). Быть "вне" — не его вина или заслуга, он как бы в сфере надбытия, преображаю щего бытийный смысл, а не его материальный состав. У него важнейшая функция хранителя смехового огня, задача обновления и изобретения новых смеховых форм. Он бережет смех до следующего карнавала, праздника, когда пробудится, придет в движение вся могучая масса народа. И, может быть, он та искорка, тот запал, без которого трудно взорвать "сию юдоль слез и плача" в дикой оргийной пляске перемен.

Теперь несколько соображений, почему "в древнерусских произведениях смешат читателей непосредственно собой", "осмеивают себя" (Лихачев). Случай Отечества особый: на Руси, в условиях абсолютистского "государства правды", шло не циклическое саморазвитие, с чередующимся смеховым этапом, а развитие из единого властного центра через "кровь и глад", с почти полным отсутствием "системного смеха" и его
коллективных КМ. Русские скоморохи, балагуры смеялись над собой, ибо не могли смеяться над другими. "Другие" (власть, православная церковь), не давали им санкций смеяться над собой ни при каких условиях и почти ни в одной ситуации. Русские "глумцы" смеялись над собой как над "другим", среди "других", отрекались от "я", подводили себя, свое "я" под "другого", прятались в безличного "он", погашая несоизмеримость, "разнозначность" "я" и "другого", чтобы стушевываясь, уходя в тень "другости", дать выплеснуться самому смеху.

Это не национальная специфика русских, хоть и не без этого, а историческая специфика нашей структуры общества, специфика нашей несвободы.

Точности ради, оговоримся: был и на Руси санкциониро ванный смех — русское юродство. Парадоксальное, невиданное явление, ярче аттестующее страну и порядки, чем тысячи тысяч томов и речей.

Юродивые творили свои "кощуны" как бы от лица идеальной церкви, "от имени и по поручению" Христа, в его защиту ("Христа ради"). Если искать формулы, то это не смех сквозь слезы, как у Гоголя, а слезы сквозь смех.

Юродивый не столько смеялся и веселил, сколько осмеивал и потрясал, "ругался суетному и горделивому миру", обнажениями и заголениями укорял его за тягу к внешнему "чину", телесной красоте, богатству, забвению христовых заповедей.

Этот протестующий одиночка, вещий безумец, готовый на крайнее неблагообразие, "покупал" легитимность, санкциони рованность своим "позорам" (по крайней мере, до Петра I) христианским подвигом, истовостью в вере, но плата была высокой: смех, в его образе, как бы мутировал, изменял своей природе, служил не обновлению мира и изменению жизненных порядков, а его отрицанию, "освежению" идеальных богоугодных истин. Смех как Христова метла.

Отсутствие системного смеха, хронотопа "смехового хаоса", по нашему мнению, одна из серьезных причин замедленного развития русского общества. (Но она же стимулировала уход из "царства кесаря" в "царство духа", сублимацию социальной энергии в культурно-религиозные пределы.)

Подведем предварительные итоги. Бахтин изучал целостный, "системный смех", а его зоркие критики, в силу субъек

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
42 43
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

тивных и объективных причин, как правило, маргинальный. Теория НСК развита для открытых саморазвивающихся систем, поэтому для замкнутых (тем более, вырождающихся — "деревня Камона"¹¹ ), она, скорее всего, неприменима вообще, а для квазизамкнутых (Древняя Русь) применима лишь отчасти. И решающим, видимо, является не то, город это или деревня, а тип функционирования системы (тоталитарный или конкурентный), в частности, метаболизм трудовых процессов, воспроизводящих систему, а также модус господствующего времени.

Своеобразие карнавальной культуры, как структуратора, "техноса", "понимательного тела" становящейся социальной реальности и, в то же время, культурного, эстетического феномена порождает много трудностей и остро ставит вопрос о соотношении, субординации ее основных категорий-образов и категорий онтологии и эстетики. Вообще трудности понимания НСК и концепции Бахтина объективны и не случайны. Это трудности работы с пограничными, симбиотическими образованиями, живыми формами, для которых еще нет адекватной методологии и научного инструментария. К сожалению, это даже не осознается.

Какова наша позиция? Карнавал — это инструмент, орудие перевода биологических качеств, биологических структур и состояний человеческих существ в режим человеческого бытия. Перефразируя Маркса, можно сказать, что карнавал — орган воспроизводства человеком своей свободы. Утилитарно ни карнавал, ни НСК — не нужны, они избыточны для сугубо практической жизни человека. Но без таких культурно-вещественных образований человек вряд ли бы стал человеком.

А теперь попытаемся, хотя бы эскизно, предварительно ответить на вопрос: что же такое "конструктивная машина" смеха, карнавал в том числе, как она "устроена", как действует и куда эволюционирует? Ну и, разумеется, обсудим почти навязчивое: какую КМ описал классик, вернее, "классик русской мысли" (как, почти с европейскими усилиями, разъяснил нам Сергей Сергеевич А.)?

На сей момент важнейшей, и почти единственной конструктивной машиной смеха является творческий человек (или группа профессионалов) в хронотопе сцены (эстрады). Человек-
творец и хронотоп — это как бы две стороны, два момента "машины смеха", ранее в карнавале, в фольклорном времени равнозначных. Сейчас их можно разделить и считать (с известной натяжкой) активной и пассивной, динамической и фоновой (в символических, предметных отложениях) сторонами КМС. Но так было не всегда. На земледельческой доклассовой стадии развития человеческого общества "внутреннего человека" еще не было, "индивидуум жил весь вовне, в коллективном целом" (Бахтин). "Классик русской мысли" изучил, рассмотрел именно коллективную КМС (народ как целое в карнавале), действующую в фольклорном слитном времени, в публичном хронотопе площади. Тогда (и такой) человек, в своей трудовой деятельности, да и всей жизни, не выделял и не отделял себя от природы и ее циклов. Природа была "живой участницей событий жизни" (Бахтин). Более того, на этом этапе "земледельческая жизнь людей и жизнь природы (Земли) измеряются одними и теми же масштабами, теми же событиями, имеют те же интервалы, неотделимы друг от друга, даны в одном (неотделимом) акте труда и сознания. Человеческая жизнь и природа воспринимаются в одних и тех же категориях-образах"¹².

Для нашего рассмотрения, да и для сути дела, важно не только то, что они "воспринимаются" неделимо, в одних и тех же "категориях-образах", это, так сказать, их пассивная, рецептивная сторона, но и то, как эти категории-образы воз-действуют, лепят человека, его сознание, "порождают" людей. Ведь очевидно, что подобные "категории-образы", как и сам карнавал, имеют не чисто эстетическую, а скорее, онтологическую, вернее, эстетико-онтологическую модальность. Они не только факты сознания, культуры, но и факты, события реальности, события Вселенной. Чрезвычайно сложно в таком случае должны вычленяться, координироваться и субордини роваться все привычные эстетические и онтологические понятия (оформление, вненаходимость, наблюдатель, субъект-объ ект, автор и т.д.). Во взгляде на это царит полная сумятица:

"Бахтин открыл ту единственную историческую стихию (карнавальную культуру — В.Н.), которая объективно не нуждается во внешнем эстетическом оформлении и оправдании, она сама все оформляет и оправдывает: она есть онтологическая универсалия "другости". В смеховой культуре эстетика

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
44 45
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

жизни смыкается с эстетикой истории, артистический гений народа творит в ней трагический театр эстетического спасения, оправдания, искупления"¹³.

Подобная высокопарно-экзальтированная трескотня а ля Евтушенко весьма характерна для современного "умозрения в смехе", поэтому придется всмотреться в нее пристальнее. Начнем с того, что никакая "стихия", ни "единственная", ни множественная "не нуждается" в "эстетическом оформлении". Ей это просто не нужно, до тех пор, пока она — "стихия". Словечко-довесок "внешняя" здесь вообще ни к чему, ибо эстетичес кое всегда вненаходимое, т.е. "внешнее". И, наоборот, "стихия" в принципе ничего не может "оформлять" до тех пор, и именно потому, что она — "стихия". Пока она сама не будет оформлена.

У автора брезжит смутное понимание активного начала, упорядочивающей функции карнавальной культуры ("сама все оформляет"), но все сведено к жонглированию словечками "трагический театр", "онтологический", "эстетический", "искупление" (почему не "сово-купление"? Было бы точнее и ближе к телу народной культуры), какому-то химерическому, невозможному в нашей Галактике, "смыканию" эстетик истории и жизни.

И карнавал, и вся народная культура отнюдь не "стихия", а весьма целесообразное и не случайное образование. У нее свой ритм и процедурность, может быть, не такие привычные и однотонные, как в индивидуальной интеллигентской культуре. Если проводить аналогию с физикой, то это не одинокое движение ньютоновой точки, а нелинейный многочастичный ансамбль с гиббсовыми законами и многими квантовыми эффектами (балагур, скоморох, действуя на зрителя, изменяется и сам). И я бы так смело не заявлял, что эта стихия "объективно не нуждается во внешнем эстетическом оформлении". Смеховая культура никогда ничего не сможет упорядочить, "оформить", если сама не будет "оформлена", пусть даже не эстетически и с полным осознанием. Это типичная "натура натуранс", "природа сотворенная и творящая".

И далее: может ли стихия быть "универсалией другости"?

Стихия, именно потому, что она стихия, никакого отношения к "другости" не имеет. Иначе она уже не стихия, а что-то другое, может быть, очень хорошее. Стихийность, случайность, нерасчленимость слепой стихии не позволяет зародиться ни
какой устойчивой "другости", не то что "универсалии". В "стихии", конкретно, в народной массе должны возникнуть "центры кристаллизации", очаги упорядочивания, по отношению к которым, и с которых, начнет действовать творящая вненаходимость "другости". (Вообще следовало бы говорить не о "стихийности", а о "спонтанности" НСК.) Народная культура не поток, не хаос и не стихия — это множество очагов, центров, локусов онтологической (и эстетической, в том числе) активности, более или менее профессиональных людей объятых единым ритмом нерасчленимого фольклорного времени, времени продуктивного роста коллективного целого. Творцы народной культуры, смеховой, в том числе — безымянны, но это совсем не значит, что их не было или нет. (Ср. слова Есенина о своем таланте.)

В НСК как-то совсем по иному, неклассически должна ставиться не только позиция "другости", но, и в целом, эстетичес кого оформления, устойчивого авторства. В чем особенность?

Карнавал — это легитимная , ритмизованная фольклорным временем коллективная "другость" — без санкциони рованности, признанности карнавал невозможен. Здесь тонкий момент концепции Бахтина, многих ставящий в тупик: чего ради власть должна разрешать карнавал, если в нем она будет низвергнута и осмеяна?

Наш ответ таков: эта санкционированность носит не юридический, вообще не иерархический, а природно-цик лический характер. Я подчеркиваю: легитимность карнавала — природно-временная, а не духовная и не официальная. Карнавал — это коллективная вненаходимая "другость" к культуре в целом, т.е. более высокий ранг, градус творческой "другости". Целое против целого, глаза в глаза.

Такой модус вненаходимой "другости" не может возникнуть внутри культуры, это будет contradictio in adjecto. Подобная целостная и цельная позиция "другости" возможна лишь на границе культуры и природы. Человеческая культура на время должна как бы перестать быть культурой, совершить переход в симбиотическое состояние, сбросить свои нормативные цепи, скрепы и механизмы, оплотнится до границы, стать ею. Легитимность властная, юридическая, частная на время должна уступить верх легитимности природно-трудовых циклов народной жизни как целого. Без циклов

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
46 47
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

и смен, без сильной связи общества с землей и "телом" карнавал невозможен — нет опоры, нет хронотопа, нет легитимнос ти для "другости" иного типа, чем "другость" эстетическая и официальная. Должна вмешаться природа, чтобы власть хотя бы на время выпустила "вожжи" из рук. Ясно, что это возможно, и реально происходит, лишь когда человек слаб в сравнении с природой. Тогда есть основа для иного типа пограничной вненаходимости, иной, карнавальной легитимности поступков.

Все дело в хронотопе . И его творило циклическое время коллективного труда — власть тоже ходит "под солнцем".

Можно даже сказать, что карнавал, подобный тип природно-циклической "другости" — особого рода защитный механизм для слабого, в сравнении с природой, общества. Или точнее: не защитный механизм, а катализатор его развития и роста, особая коллективная "натура натуранс" быстрых смен и обновлений. Можно предположить, что на ранних стадиях цивилизации, когда нет "критической массы" культуры, критической массы информации и технологий, очень велико "трение покоя" общества. И похоже, именно карнавал "срывает" его с мертвой точки, дает смеховой эквивалент сменам и обновлениям. Без КМ карнавала "цепная реакция" культурного развития еще не может пойти, нет других упорядочивающих артефактов, других самодействующих "тел" цивилизации. И вот трудовые массы собираются (вернее, их собирает время) раз в году на карнавал, чтобы "телесно" заражаясь друг от друга, войти в коллективные карнавальные ментальности, вновь ощутить себя людьми.

Культура как бы "отражается" в Природе, в ее временных зеркалах-границах, чтобы, увидев свой лик в инобытии, и ужаснувшись ему, — рассмеяться, и значит — стать другой.

Таким образом, если авторитетной "другости" внутри культуры нет, т.е. культура еще не вполне обособилась от Природы, еще не вышла из-под ее опеки, то люди (до конца этого не осознавая) пытаются использовать эту нерасторжимую связь-зависимость с Природой, чтобы заставить работать на порождение человеческого в человеке иную "другость" — телесно-циклическую.

Народ как целое как бы "седлает" природные циклы, со
здавая на их основе пограничные (природно-культурные) "машины развития", чтобы они перемешивали общественную систему, обновляли культуру, и косвенно, опосредованно и цивилизацию, технологические процессы.

В этой связи вряд ли можно согласиться с "классиком русской мысли" в его оценке цикличности фольклорного времени: "его цикличность является особенностью отрицательною, ограничивающей силу и идеологическую продуктивность этого времени … Поэтому и рост не становится здесь подлинным становлением"¹⁴.

Так можно говорить, если не учитывать (или не понимать) момента накопления символических продуктов (память) и дискретной трансформации общественного бытия-сознания в особых точках этого циклического времени — карнавалах, в хронотопах работы "конструктивных машин", в каждом цикле дающих приращение , порождающих живые формы. Это как взбирание альпиниста в гору: нельзя плавно, непрерывно ползти вверх, надо забивать скобы, фиксироваться в точках, чтобы, закрепляя достигнутое, дискретно, рывками поднимать ся вверх.

Так что, на наш взгляд, все обстоит с точностью до наоборот, чем говорит "классик мысли": по другому, чем циклично, развитие не может происходить, и это не "отрицательная", а положительная особенность "подлинного становления". И уж совсем странно пенять фольклорному времени на недостаточную "идеологическую продуктивность". Нужна ли она ему, эта занозистая продуктивность? По идеологическому ли ведомству надо фольклорное время оценивать?

Почти смешно, но в другом месте Бахтин как бы спохватывается и говорит вполне в духе идеи циклического развития: "Выясняется, что всякий действительно существенный шаг вперед сопровождается возвратом к началу ("изначальность"), точнее, к обновлению начала… В приложении к языку возвращение означает восстановление его действующей, накопленной памяти в ее полном смысловом объеме. Одним из средств этого восстановления-обновления и служит смеховая народная культура"¹⁵.

Использование смеющимся народным средневековьем природных временных циклов для самостроительства (через

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
48 49
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

карнавал) быть может еще один, дополнительный камешек в здание гипотезы Ницше-Налимова, что люди не познают природу, а овладевают ею¹⁶.

Я полагаю, мы еще мало представляем себе всю колоссальную роль народно-смеховой культуры и карнавалов в развитии интеллекта и эмоционально-волевого тонуса народа и всей земной цивилизации.

Может быть, нигде эта роль так ярко не выражается, как в вопросе о свободе. Казалось бы, карнавал и свобода — что общего?

Люди льнут, тянутся к карнавалу потому, что только в нем свобода может явить себя миру, выйти в "про-свет бытия" (Хайдеггер). Она зудит, ноет, предчувствуется, как грипп, в отдельном человеке, но выйти наружу через единичного, частного индивида — не может. Если решиться онаглядить ненаглядное: в отдельном человеке чистая капля свободы не конденсируется.

И вот это слитное целое, в котором публично совершается, происходит свобода — не совершаясь и не понимаясь, не ощущаясь в отдельном человеке, — и есть карнавал. Карнавал, та "наглядность", та телесность, через которую только и может явиться, эксплицировать себя неразвернутая, незрелая и неосознанная, но "нудительная" свобода.

Средневековый человек делегирует в карнавал свободу, которая реально, законченно, завершенно может и не бытийствовать, не происходить на уровне отдельного, приватного человека, тем не менее, сгущаясь в целом коллектива.

Резюмируя на обычном спрямленном и однотонном языке: свобода впервые рождается в карнавале, до карнавала ее нет, она не существует и в отдельном, частном человеке она родиться не может.

Теперь о процессуально-технологической стороне карнавала.

У Канта есть тезис: физика есть не опытное исследова ние природы, а исследование для опыта. Так вот, нечто подобное и с карнавалом: только имея карнавал, карнаваль ные процедуры, маски, ритуалы, карнавальное мироощуще ние можно прочувствовать, пережить человеческий смех, пережить, впасть в свободу. И только имея карнавал,
мы можем понять смех, понять свободу по-настоящему. Это как бы процедура, телесная практика впадения в смех, впадения в свободу. Именно поэтому мы и называем карнавал человеческой "конструктивной машиной".

Косность российского развития, постоянное "повторение пройденного", "хромающие" решения и незавершенность любых начинаний, вкупе с крайней дезорганизацией, царившей почти на всех этапах русской истории (вплоть до четырех распадов государства), — характернейшая особенность российского общества, русской цивилизации. Не есть ли это следствие отсутствия в нашей культуре карнавалов (вообще, развитой народно-смеховой культуры), дающих хоть какие-то образцы, механизмы завершенных циклов развития, обновляющей свободы? Борьба с хаосом, тотальной дезорганизацией велась у нас не изнутри, "культурно", в том числе, через смеховые "натура натуранс", периодически разрешающие назревшие конфликты, а властным подавлением любых противоречий и неустойчивостей, простым замораживанием нестабильностей. А раз так, то нет (и не было) завершаемос ти опыта: социального, государственного, любого. Старое, отжившее, как бы не умирает, длится, а, следовательно, не рождается и новое, места для жизни, живого — нет. Это подобно метафоре ада у Е.Трубецкого: вечная не-смерть, мучения не возможностью умереть. "Страна в которой мы живем — страна вечной беременности"¹⁷. Роды затягиваются, отложены на потом. А пока идут сплошные аборты. То, что страдающий А.Арто называл "абортированным существованием" (L'existence avortйe). Или, как на более куртуазном языке, аттестовал ситуацию виднейший конфликтолог капитан Лебядкин: "Никифор, бла-го-роднейший старик, берет стакан и, несмотря на крик, выплескивает в лохань всю комедию, и мух и таракана… Но таракан не ропщет, сударыня!" Что, с несомненностью, свидетельствует об его отечественном производстве, вере в добро и Софию, об его уме и интелли-ген(т?)ной интелли-гибельнос ти: он все-таки полусуществует, он полужив, а не полумертв, как эти там, всякие, ну, одним словом, и, сверх того, "не расстался" с родным, когерентно жужжащим "комсомолом"! Хоть и в лохани. Но это все как посмотреть, двойственно, амби(амба?)валентно, после мощного движения вниз, может последовать, кто знает, не меньшее, если не большее возрожде

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
50 51
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

ние того же самого наверх — третий, исконно славянский путь. Ведь был же прецедент в истории: "Могила Ленина — колыбель человечества!"

Если чуть серьезнее: как роптать, если волею жесткой, авторитетной власти и формального, косного православия "вся комедия" давно "в лохани"? До смеха ли, если церковными Соборами и указом царя Алексея Михайловича от 1648 года взят курс на окончательное уничтожение "смехачей" на Руси?

Но даже сверхжесткая русская власть и консервативная церковь не смогли полностью совладать с природными циклами: проводы зимы, пасха, праздники урожая и т.п. Над телесно-циклической "другостью" народно-смеховой культуры даже власть не властна.

Русскому народу, по многим историческим и природным причинам, в том числе, из-за его скудных ледяных пространств и малолюдности не позволили толком "оседлать" природные циклы, создать устойчивые обустроенные хронотопы для смеховых КМ. Хоть что-то завершить, доделать до конца. Власть все время грубо его осаживала и уже внутри себя пыталась организовать кровавую "другость" опричнины, свои, насильственные формы. Это не "другость", а "о-причь", фонетически звучащая как "за-пречь", захомутать, превратить народ в лошадь, а не в наездника времени.

Власть на Руси разрушала КМ смеха, колеблющие дорогую ее сердцу тоталитарную стабильность, сразу по двум направлениям: искореняла активное начало — "глумцов" — и вытравляла любые зачатки устойчивых смеховых локусов, обустроенных хронотопов смеха. Причем если (несмотря на целенаправленное уничтожение) талантливых "смеховых людишек" на Руси было не меньше, а может, и побольше, чем на Западе, то с хронотопами смеха дело обстояло значительно хуже. В условиях Руси, по многим природным и социальным причинам, хронотопы легче разрушить и труднее создать. А раз так, то таланту негде и некогда выразить себя, некогда развить свои способности — "нет ему места под солнцем".

Из-за отсутствия хронотопов смеха затруднена передача смеховых достижений, наработок от творца к творцу, от поколения к поколению. Деятельность эмоционально-культурной памяти носит точечный, разрывный характер, время как бы распадается.

(Что-то похожее произошло с интеллектом и культурой у осьминогов. Обладая потенциально более мощным мозгом, чем у людей, но не имея возможности передавать другим особям и поколениям "надуманное", "наработанное" (наловленное?) — как это сделаешь в воде? — они не смогли создать обустроенные хронотопы (хроно-аквы?), социально-культурные "тела" и механизмы памяти. А тут еще инстинкт к поеданию себе подобных. И посему, осьминоги не смогли создать свою культуру и цивилизацию.)

Бедные "осьминоги"!

Хронотоп карнавала — это постоянное время и место для усилия воспроизводства человеком своей свободы, нового порождения самого себя. Подчеркну еще раз: все человеческое — не длится, раз возникнув, а все время должно воспроизводиться усилием мысли, чувства, дела, усилием смеха. И это воспроизводство, "второе рождение" происходит именно в хронотопах. Без обустроенных , легитимных хронотопов смех может быть лишь отблеском, тенью, пародией жизни. Отсюда, возможно, проистекает отраженность, "теневитость" русского смеха: человек не укоренен в хронотопе, он как бы вне времени и места, "перекати поле", изгой, почти преступник, "исчадие дьяволово". Что он может создать, социально несуществующий, если ему даже голову приклонить негде? Как ему спеть, если рот забит глиной власти?

Разумеется, для таких безхронотопных, нелегитимных КМ смеха концепция Бахтина неприменима в принципе.

Теперь рассмотрим современную историю, технологичес кий виток цивилизации, когда общество "отслоилось" от природы, стало жить по своим искусственным законам и правилам.

Строго говоря, только на этой стадии можно говорить об эстетике и эстетической вненаходимости и избытке ви́дения. Циклы сломлены, время распалось на индивидуальные ряды жизни, вернее, природные циклы "отслоены", не играют существенной роли в жизни общества. (Разве что сплошная засуха и голод вмешаются в дымную непрерывность промышленно -технологических процессов.) Общество стало автономным от природы, вернее, почти автономным — мечта Н.Федорова близка к осуществлению. Да и Циолковский будет до

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
52 53
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

волен.

Девизом развития стала не цикличность, а непрерывность . Разумеется цикличность осталась, но перешла на внутренний регистр, стала внутрикультурной, главным образом, экономической. Капитализм, с его циклами развития и кризисами перепроизводства — естественное общество, естественное потому, что "естество", природа перенесены вовнутрь, в саму его культуру. Социализм, централизован ная экономика, с подавлением циклов и кризисов — общество непрерывного гниения, а не развития. Экономическое развитие, так же как познание, может идти только дискретно, циклически. В науке это нашло отражение в гипотезе дискретной смены теорий: "постулат локального совершенства"¹⁸.

Другое дело, что капитализм научился сейчас оптимизировать циклы развития, предвидеть смены технологических укладов, научился не доводить противоречия до мировых кризисов. Но цикличность-то все равно осталась! И останется, "иного не дано". С капитализмом произошла вообще хитрая штука: цикличность ушла из культуры — в материальное производство, культура же, ее механизмы развития сделались квазинепрерывными. Маятник развития качнулся в другую сторону, вернее, стал качаться в другой среде, другой плоскости.

Цикличность природы ранее оформляла, давала ритмы, "берега" для культуры, "перемешивала " культуру, чтобы она не застаивалась. Сейчас цикличность, перемешива ние остались в материально-вещественной сфере, в жизни, но почти полностью "отслоились", улетучились из культуры. Культура стала самостийной, самодовлеющей силой. Здесь не мешало бы вспомнить раннего Бахтина (в перекличке с поздним Хайдеггером): "Страшно все техническое, оторванное от единственного единства и отданное на волю имманентному закону своего развития, оно может время от времени врываться в это единственное единство жизни как безответственно страшная и разрушающая сила"¹⁹.

Еще более определенно выразился старший брат Бахтина, Николай: "Созданная человеком, культура, в силу и меру своего совершенства, оказывается независимой от человека и перестает с ним считаться".

Вышедшая из зацепления с двигателем цикличности, культура, чтобы не замереть в пустоте, в промежутке, иметь
какую-то опору и затребовала свою собственную "другость": как-то же она должна была жить, перемешиваться, развивать ся.

Не только вненаходимость, но и перемешивание , коммуникация — основа концепта "другости". Рынок, кстати, один из трасформантов феномена "другости". Он соединяет, оценивает и перемешивает. А оценка невозможна без "другости": надо стоять вне или иметь другой товар, другую технологию, другую идею, чтобы оценивать. Ведь цель рынка — отдать другому и получить другой товар, решая свои задачи, увеличить обоюдные ценности. Ну и, разумеется, не забыть получить в результате этой операции "избыток видения" — "L", прибыль. Эта "L", прибыль в принципе невозможна без другого и других, без их связи и противостояния. Таким образом, хочешь не хочешь, ни прибыль, ни сознание, ни культура не возникают без "другости".

Или, как писал Бахтин: "Высший архитектонический принцип действительного мира поступка есть конкретное, архитектонически-значимое противопоставление я и другого".

Пристроив торгующих в храме культуры, сами возвратимся к нашему "ягненку гневному" — народной культуре. Как уже говорилось, из-за "отслоения" от природно-трудовых циклов культура должна теперь внутри себя самой организовывать "другость" и циклы, свои "смены и обновления".

Может быть, она делает это через ритм и "его величество" жанр? Через возникновение новых, ранее не существовав ших "стилей" и родов творчества?

И, уж несомненно, через взаимоориентацию и борьбу, через взаимоосвещение вошедших в соприкосновение национальных языков (а внутри языка, диалектов), выступающих как "языки-мировоззрения" (Бахтин), как целостные образы мира.

"Абсолютно трезвая и бесcтрашная (и потому веселая) жизнь образа начинается только на меже языков" (Бахтин). И далее: "Только на рубеже языков и была возможна исключительная вольность и веселая беспощадность раблезианского образа"²⁰ .

Ну, если с "беспощадностью" в русской жизни всегда был полный порядок, то с "взаимоосвещением языков", языковой "другостью", на которых, как на дрожжах, всходит смеховой

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
54 55
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

образ, в условиях квазизамкнутого русского общества (я уж не говорю про коммунистический "железный занавес" и культивируемую ксенофобию) дело было как-то "не кругло", не смешно. Пожалуй, лишь в 18 веке (Петр I) ситуация радикально изменилась и языковая стихия даже впала, как всегда на Руси, в другую крайность: онеметчилась и офранцузилась. Это, кстати, стало, и до сих пор остается, источником громадного числа смеховых языковых форм, образов, каламбуров, дразнилок, анекдотов. Не надо, разумеется, забывать, что Россия — многонациональное государство и развивалось через захват новых территорий и, тем самым, вовлечение в языковое сознание новых языков и диалектов (социолектов), к сожалению, по большей части недостаточно развитых и продвинутых. Но, тем не менее, взаимосвещение и самоосознание языков и культур все же происходило, смеховые образы рождались ("чукча говорит…").

Рискнем все же утверждать, что несмотря на активное многоязычие, такой радикальной, архитектонически устойчивой "другости", какую дают природные циклы, культуре, увы, не достичь. Творческая "другость" повсеместно измельчала и атомизировалась, необычайно утончилась и специализирова лась. Раньше у тех же "смехачей", скоморохов не было простора, разворота деятельности, кроме четко очерченных зрелищно-смеховых действ. Сейчас можно стать пожизненным скоморохом, шутом навек, ежедневно блистать на подмостках эстрады, трибуне Госдумы, дирижировать в залах Кремля.

Кусочки творческой "другости" стали маленькими, дробными, почти полностью "приватизировались". Тем не менее, интегрально их стало, конечно же, больше и они страшно усилились информационно-электронными системами. "Локальное" амплифицировалось СМИ и закрыло весь горизонт жизни.

Можно даже сказать, что "другость" из временнуй превратилась, в значительной степени, в пространственную, или даже в чисто зрелищно-смысловую. Разумеется, сильно подорвана хронотипичность, коллективная телесность "другости", ее архитектоническая устойчивость и укорененность в целом реальной жизни — время и народ не заменить пространством и локальными смыслами. Словом, налицо пресловутый раскол, отпадение культуры и жизни друг от друга, с констатации которого начинал Бахтин и который так возлюбили совре
менные бахтиноведы.

Но, во-первых, "отпадение" не по всем азимутам, разлом не по всем швам. А во-вторых, одними "отпадениями" и "расколами" общество жить и, тем более, эволюционировать — не может. Даже если иметь в виду только дарвиновскую триаду (изменчивость, наследственность, отбор), во всяком развитии есть момент, функция сохранения предыдущего, что совершенно невозможно без адаптации к реальности. Поэтому неизбежен вопрос: смеховая культура (карнавал) — это только изменение, развитие общества и человека или она может играть роль примирителя с действительностью, иметь функцию адаптации к ней? И чем тогда она отличается от религии?

Для ответа придется несколько уточнить исходную гипотезу о роли природно-временных циклов для смеховой культуры.

Скорее всего, для возникновения и функционирования карнавала нужны не только природно-временные циклы, но пространственные ограничения , — чтобы массам некуда было растечься, убежать от решения своих проблем, от снятия напряжения, кроме как в смех.

Пространственные "стенки", почти незыблемые государственные границы, невозможность "утечь" в Сибирь или на Аляску, за-дают внешние пределы, жесткие формы для кристаллизации народного расплава, принуждают людей (народ и власть) — чтобы не самоуничтожиться, не самоистребиться — искать структуры, процедуры, механизмы для изживания тягот и коммунальных инстинктов. Смех, кристаллизовавший ся в карнавал, — одна из процедур, схем, операций изживания тягот жизни, разрешения конфликта, чем-то похожее на: "отсмеялись — и с плеч долой". Вернее, не разрешения, а "снятия" противоречия, примирения с действительностью.

Но насколько силен в карнавале момент примирения?

В общем виде на это ответить не просто. Пока можно высказать лишь предварительные соображения. Полагаю, сильный катартический эффект смеховых действ во многом зиждется именно на примирении, приятии действитель ности как она есть. Через телесно-символический перевод быта, Dasein в далевой образ высших человеческих ценностей, в плоскость оценки sub specie aeternitatis, с которой власть

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
56 57
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

и богатство — "суета сует и томления пуза", а вернее, "гори они огнем!" В тональности: "Ничего, прорвемся!"

Здесь просматривается явное сходство с религией, которая тоже примиряет и расслабляет, но по другому: отсылкой в потусторонние сферы, к Отцу небесному. А смех примиряет "здесь и теперь". Как бы тот же эффект, но в разных топосах и разными методами, практиками.

Может еще и поэтому Бахтин воскликнул: "И Евангелие — карнавал!"?

Выяснили: карнавал тоже примиряет и облегчает. Но с тем же самым примиряет, что и религия?

Карнавал примиряет с бытом, с текущей жизнью, причем примиряет, адаптируя, сближая с жизнью, входя с ней "в клинч". А религия и Евангелие — примиряют бегством, эскапизмом, воскурением и уходом в горние пределы.

Получается, что есть как бы два канала, два исхода: смех (карнавал) и Евангелие(религия, церковь, ритуалы) для примирения с жизнью, для выживания и облегчения "человеков". Два канала реализации терапевтической функции культуры: молитва и смех (карнавал). И эти каналы дополнительны и независимы.

Возможно поэтому Христос никогда не смеялся? — тема, с легкой руки В.Розанова, так озадачившая всевозможных интеллектуалов (С.Аверинцев, У.Эко и др.) — будучи совершенным воплощением второго пути, другого, чем смех, исхода социокультурной напряженности. Следовательно, надо говорить не о том, "можно ли совместить бахтинскую теорию смеховой культуры … с христианской культурой" (Аверинцев)²¹ и с "несмеющимся" Христом, а об их изначальной дополнительности . Только волею слепого безрассудст ва ведомых к "игре на выбывание". Может только в этом "правота, правда старой традиции"²², а не в столкновении лбами Бахтина с Христом?

Теперь бегло о "тоталитарном смехе".

Тоталитарный смех адаптирует к тоталитарной действительности, адаптирует к всеобщему рабству, доносительству, несвободе, будучи сам элементом несущей конструкции этого рабства — момент развития у него очень слаб и перифериен. (Не оттого ли, среди прочих "чудес" и "немеряных аршинов", смех, в истории развития России не сыграл своей, особой
роли?) И у него другие процедуры примирения — насмешки, подколы и т.п., плавно переходящие в форменное издеватель ство над несогласными, выпадающими из общего строя, "не жалающими" адаптироваться, идущими против ледохода.

Может быть и примириться с тоталитаризмом нельзя, не издеваясь, не насмехаясь над его "врагами"?

Укор чистых и честных надо осмеять и отринуть — ведь нельзя же с ним жить, разрывая сердце!

Тоталитарный смех — это буйный, безумный смех, сквозь невидимый и непризнанный стыд. Его взрывы и раскаты сродни катастрофе , ничего не разрешающей, а лишь грубо сметающей осмеиваемых со сцены жизни или "опускающих" несогласных в свой источник — опьянение коллектив ностью. Экстаз коллективного помешательства, как примирение с непримиримым, освобождение (катарсис) от нежелатель ных ума и совести.

Завершая с "примирительством", выскажем гипотезу. Может быть, религия, как жизнь "в духе", для того и "задумана", избрана, чтобы примирять с невозможностью, необратимостью, беспощадностью природы (я все равно умру, но …), а карнавал, с его телесной, суггестивной мощью — с невозможностями, конфликтами, тяготами общества, социальных отношений, со страданиями текущей эксплуата ции? Как бы некий коммуникативный крест, в центре, в пересечении энергетических потоков которого вспыхивает возможный человек²³ .

"Под занавес" сжато, конспективно о судьбе карнавала в большом времени.

Что взяло на себя момент карнавального катарсиса?

В известной мере — индустрия развлечений . С ее появлением карнавал стал как бы перманентным. Любой человек в удобное для себя время может войти в ситуацию карнавала. Катарсис идет индивидуально, в штучно-груп повом порядке. Индустрия развлечений предложила разным стратам и группам людей разные варианты праздника. Но наряду с ростом дифференциации и усложнения, в индустрии развлечений, так же, впрочем, как и в промышленности, идет и противоположный процесс — интеграция в единую систему, единую культуру потребления массовидного человека.

Что же стало с высшими ценностями, которые нес с со

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 1
58 59
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 1

бой карнавал? Конструктивность, дух, мироощущение карнавала оплодотворили, обогатив, официальную государственную культуру. "В западной демократии не столько уничтожено дворянство, сколько весь народ унаследовал его привилегии. Это равенство в благородстве, а не в бесправии, как на Востоке". (Г.П.Федотов)

Карнавал распался, исчез как коллективная конструктив ная машина смеха, но не бесследно. Он выполнил свою историческую миссию: ядро карнавала — свободу, равенство, изобилие — ассимилировали трудовая деятельность, государственные институты и политические партии; терапевтическую функцию, худо-бедно, реализует индустрия развлечений; пафос смен и обновлений, идею социального протеста, очищения и перемены статуса, другие важные составляющие творческого начала карнавала, взяли на себя средства массовой информации (журналисты, как "разгребатели грязи", лицедеи современности, для которых нет ничего тайного и святого) и субкультуры: битники, хиппи, другие милленаристские и энтузиастические движения, своего рода бродильные, будоражащие компоненты общества. Можно даже, наверное, говорить о сегодняшнем возрождении неформальных целостностей карнавального типа. Появляются новые образцы единства спонтанности и структурности, а также новые "конструктивные машины" телекинестетического типа. Разумеется. параллели неполные. Многие СМИ служат, или подыгрывают, господствую щим режимам. Субкультуры же отличает от карнавала, и других народно-смеховых "натура натуранс", оторванность от трудовых процессов, слабая конструктивность и нелегитимность и, как следствие, локальность и недолговечность, тенденция к трансформации в "превращенные формы", но сближает тяга к освобождению, использование нестандартных игровых форм поведения и праздничное мироощущение.

Воронеж

¹ Бахтин М.М. Творчество Ф.Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990, с.17.

² Там же, с.34.

³ Мамардашвили М.К. Классический и неклассический иде
алы рациональности. Тбилиси: Мецниереба, 1984, с.66.

⁴ Там же, с.61.

⁵ Там же, с.68.

⁶ Бахтин М.М. Творчество Ф.Рабле…, с.12.

⁷ Андреев М.Л. Фердинандо Камон и смеховая традиция // Новые художественные традиции в развитии реализма на Западе (70-е годы). М.: Наука, 1982, с.162—200.

⁸ Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984, с.204.

⁹ Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика, 1995, с.124.

¹⁰ Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986, с.195.

¹¹ Андреев М.Л. Фердинандо Камон и смеховая традиция…, с.162—200.

¹² Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа…, с.241-242.

¹³ Исупов К.Г. От эстетики жизни к эстетике истории // Бахтин как философ. М.: Наука, 1992, с.79.

¹⁴ Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе…, с.243.

¹⁵ Бахтин М.М. Творчество Ф.Рабле…, с.533.

¹⁶ Налимов В.В. Логика принятия гипотез в развитии научного познания // Наука в социальных, гносеологических и ценностных аспектах . М.: Наука. 1980, с.174.

¹⁷ Мамардашвили М.К. Философия и свобода // Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1992, с.372.

¹⁸ Мамардашвили М.К. К пространственно-временной феноменологии событий знания // Вопросы философии , 1994, №1, с.75.

¹⁹ Бахтин М.М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники. М.: Наука, 1986, с.87.

²⁰ Бахтин М.М. Творчество Ф.Рабле…, с.523.

²¹ Аверинцев С.С. Бахтин, смех, христианская культура // Бахтин как философ…, с.8.

²² Там же, с.8.

²³ Мамардашвили М.К. Возможный человек // Человек в зеркале науки. Л.: Изд. ЛГУ, 1991, с.9.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.В.Назинцев
Смеховая синергетика мира