Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина
ISSN 0136-0132
Диалог. Карнавал. Хронотоп. → 1996 → 4
46 47
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 4
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
В.С.Вахрушев
Трагикомическая игра вокруг «карнавала» М.М.Бахтина
В.Л.Махлин знал, что говорил, когда на юбилейной бахтинской конференции призвал своих коллег «методически воздержаться» на неопределенное время «от употребления всех ставших расхожими понятий, Бахтиным введенных, — диалог, карнавал, хронотоп…» 1. Это равносильно было пафосу сочинений ревизиониста Э.Бернштейна, призывавшего спасти марксизм ценой отказа от наиболее радикальных положений теории Маркса. Трагикомизм ситуации усиливался тем, что другие участники конференции, представители Запада и Востока, по существу проигнорировали этот призыв, оставив его гласом вопиющего в пустыне, и ни от одного из «расхожих» бахтинских терминов не отказались. Да и как бы они могли это сделать, оставаясь как-никак бахтинистами?
Однако и заявление В.Л.Махлина нуждается в серьезном рассмотрении. Не имея возможности обсуждать весь комплекс поднятых им проблем, остановимся лишь на среднем термине названной им «великой триады», на карнавале. Теория народной смеховой культуры, разработанная М.Бахтиным в 30-е годы, защищенная в форме кандидатской диссертации сразу после войны и опубликованная в 1965-м в виде книги о Рабле, стала сенсацией в узких научных кругах и одновременно имела широкий международный резонанс как учение, дающее теоретичес кую базу для студенческого бунтарского движения «леваков», с самого начала принявшего театрализованные формы.
И хотя Бахтин никогда не давал повода заподозрить его
в пристрастии к капитализму и даже пытался найти в поэзии
Маяковского плодотворное слияние поэтики карнавала с
идеями социалистической революции
2, все-таки правоверные
защитни
ки советского марксизма всю эту «карнавализацию» отвергали
с позиций односторонней официальной серьезности — см. хотя
бы выступления некоторых оппонентов на бахтинской защите
в ИМЛИ 15 ноября 1946
года3. Или язвительное замечание
А.И.Ревякина, с которым согласны и некоторые современные ученые,
о том, что «преувеличение влияния "Менипповых сатир" на
Достоевского … совершенно очевидно. Всему творчеству
Достоевского задают тон не мениппея более чем двухтысячелетней
давности, а окружавшая его петербургская, капиталистическая
действительность»
4.
У советских ортодоксов были основания опасаться и полифонизма-диалогизма, и теории карнавала, ведь именно в конце 60-х годов Юлия Кристева, по-своему перетолковывая учение Бахтина о карнавальной культуре, пыталась развить «трагическую — смертоносную, циническую, революционную (в смысле диалектической трансформации) — сторону карнавала» 5. Во имя этого жестокого «цинизма» Кристева дополняла бахтинский список авторов «великого полифонического романа» именами маркиза де Сада, Лотреамона, Джойса, Кафки. Она могла бы упомянуть и Генри Миллера, ведь он и ему подобные вписываются в концепцию «романа-бунта», который, по мнению исследовательницы, помогает европейской мысли радикально «превозмогать ее собственные признаки, такие, как "тождество", "субстанция", "каузальность", "дефиниция", и одновременно приближать господство "амбивалентных структур", в частности, "групповых (карнавальных) форм жизни"»6 .
Бахтин, слышавший, конечно, в последние годы своей жизни о подобных трактовках своей теории, вряд ли одобрял их, но и не вмешивался в спор, возможно, из-за своих недомоганий и отсутствия возможности поближе узнать тогдашнее молодежное западное движение.
Сама Юлия Кристева в дальнейшем от своих «ультра-ре волюционных установок» отошла и уже заявляет: «…я думаю, что "бахтинистики" как таковой у нас нет, как нет в полном смысле слова преемников Бахтина…» 7. Но вообще дух «левацких» интерпретаций карнавала остался, и это тревожит либерально настроенных ученых Запада. Кэрил Эмерсон, например, прямо заявляет: «Нас не очень прельщает бахтинское понятие карнавала, одно из наиболее опасных и непоследовательных понятий его идейного арсенала» 8.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.С.Вахрушев
Трагикомическая игра вокруг "карнавала" М.М.Бахтина
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 4
48 49
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 4
Ту же опасность, связанную с философско-культурологи ческим оправданием насилия, видит в книге Бахтина о Рабле и Михаил Рыклин, только он трактует ее не как «библию» западных бунтарей, а как «закодированную травму представителя русской интеллигенции», пытавшегося в условиях сталинского террора 30-х годов создать некий «автотерапевтический текст» для «разыгрывания и изживания этого неизбежного травматиз ма»9. Найдя это фрейдистско-юнгиангское оправдание тексту ученого, критик все-таки не может простить Бахтину то, что он, по мнению Рыклина, создает «идеальный и нетленный образ народности», подменяя им «катастрофу реального народа», жалким и страшным образом капитулировавшего перед сталинским террором. Полностью отказывая автору книги о Рабле в статусе ученого, М.К.Рыклин пишет, что Бахтин принял «урбанистическую» псевдонародность Рабле-пародиста за истинную народность и воспел распад, деградацию в форме некоей измышленной «народной сущности», которая «мочится, испражняет ся, наедается, совокупляется, непрерывно рождается, рожает, короче, бесконечно трансформируется в риторическом плане».
Свою оценку статьи М.К.Рыклина мы дадим ниже, а пока лишь заметим, что действительно риторический пафос своей блестящей по стилю работы критик подкрепляет не разбором образцов смеховой культуры, анализируемой Бахтиным, а … рассуждениями о панно, мозаиках и скульптурах московского метро. И это уже несколько комично — какое отношение имеет французский карнавал Средних веков и Возрождения к подземке им. тов. Кагановича?
Линию М.К.Рыклина продолжил — но в модифицирован
ном варианте — О.В.Брейкин, которого приводит в ужас
показанный Бахтиным «образ прожорливого, похотливого,
бесконечно возрождающегося, лишенного и намека на духовность
Тела, взгромоздившегося на место нравственного
идеала»10
. Только оправданием Бахтину на этот раз служит не его
«автотерапия» в форме текста, а «бесконечная ироничность»
ученого, который, оказывается, так глубоко зашифровал свое
отвращение ко всей этой «культуре», что наивные люди до сих
пор принимают это за ее апологию. Тезис, по-моему, опять-таки
не лишенный комизма — ведь если подобная сверхшифровка
действительно была, то чем оправдать уважение к карнавальности
в последних прижизненных изданиях книги Бахтина о
Достоев
ском? Почему и тогда мыслитель не сбросил маску поклонника
народного смеха?
Как любопытную деталь, может быть, работающую на концепцию М.Рыклина, отметим высказывания М.Бахтина о поэзии Маяковского 11. В своей лекции и набросках статьи о поэте ученый оправдывает воспевание «люмпен-пролетариата» и пролетариата, которые в процессе социалистической революции формируются «как гротескное тело», «массовое историчес кое тело класса». Я не в восторге от этих рассуждений мыслителя и считаю их издержками его увлеченности своей теорией карнавала.
Пожалуй, наиболее сокрушительной критике подверг Бахтина А.Ф.Лосев в своей фундаментальной и глубоко полемической работе «Эстетика Возрождения» 12. Правда, философ лишь раз ссылается на коллегу, не цитирует его, возможно, из этических соображений — бывший политзэк не хочет «позорить» бывшего ссыльного. Но подтекст и прямой смысл заявлений А.Ф.Лосева ясны: «Если вам угодно считать такой реализм передовым, пожалуйста, считайте» (591), но для философа смех Рабле — «вполне сатанинский смех. И реализм Рабле в этом смысле есть сатанизм» (592), ибо этот писатель воплощает в своем творчестве худшие стороны Возрождения — «безыдейную телесность» и различные «пакости» самого низменного свойства (589). Это резкая критика Рабле и Бахтина с позиций христианства. Но парадоксально то, что два, казалось бы, непримиримых оппонента, Бахтин и Лосев, сходятся в одинаково благожелательном подходе к работе Л.Е.Пинского «Смех Рабле»! При этом совпадают даже цитаты из Пинского, оба исследователя хвалят его за верное понимание «многозначности» раблезиан ского смеха. Источником разногласий между Бахтиным и Лосевым, очевидно, остается принципиальная разность установок: первый — «язычник» и лишь во вторую очередь христианин, второй — христианин, принимающий языческую культуру лишь в «облагороженных» формах. В 1960 году Бахтин выразил желание «расширить и углубить» свою работу о Рабле14, что он, очевидно, и сделал, готовя рукопись к изданию 1965 года. Но вряд ли ученый принял бы лосевскую критику.
Зато эта критика породила целый ряд откликов в бахтиноведении. К.Г.Исупов в статье «Бахтинский кризис гуманизма» пытается вывести Бахтина из-под «обстрела», но делает это,
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.С.Вахрушев
Трагикомическая игра вокруг "карнавала" М.М.Бахтина
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 4
50 51
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 4
на мой взгляд, так, что А.Ф.Лосев мог бы усмотреть в такой защите дополнительное обвинение. Вот как звучит эта защита: «Бахтин знает диалектику избыточного добра и зла, когда добро меняет статус, а зло захлебывается в себе самом. На амбивалентности этих категорий стоит вся смеховая транскрипция культуры». И вся карнавальная «утопия-антиутопия» Бахтина становится «дьяволодицеей», ведь и Люцифер «имеет шанс на спасение». «Мир спасен переизбытком Зла. Бахтинская Роза Мира — это Цветы Зла. Именно на Бодлера как на наследника раблезианской традиции указывает Бахтин»15 . Здесь не совсем верно поставлен акцент: у Бахтина Бодлер не столько «наследник» Рабле, сколько «отец символизма и декаданса» 16. Да и роль творца «дьяволодицеи» вряд ли подходит Бахтину. Конечно, К.Г.Исупов прав в другом, в том, что по-своему «правы оба», Лосев и Бахтин17, оба были жертвами своей эпохи.
Более определенно ополчается против М.К.Рыклина
и А.Ф.Лосева как оппонентов бахтинского карнавала
В.Л.Махлин в работе «"Невидимый миру смех". Карнавальная
анатомия нового Средневековья»
18. Замысел главы русских
бахтинистов — самый серьезный: он желает посрамить вообще всех
антибахтинистов, этих «постсовременных серьезных людей»,
которые чувствуют «каким-то другим чутьем» в Бахтине «собствен
ного веселого могильщика». Для этого В.Л.Махлин
выбирает жанр «эксперимента в "ино-научной", "серьезно-смеховой
критике" критиков». Он бичует Мишеля Фуко, этого
«пост-марксиста и пост-экзистенциалиста», который, в противовес
«народно-праздничному» смеху карнавала, выдвигает свой
«безмолвный смех», выражающий его ницшеанские комплексы
«фиктивного "дионисийского"» самоотдания себя темным, иррациональ
ным стихиям политизированной «тотальности». Это
западный «карнавализованный теоретизм», к которому по-своему
примыкает и М.К.Рыклин. А вот нападки Лосева на Бахтина, по
мнению Махлина, вообще «трудно назвать научным спором»,
так как Лосев с его «апологией мифа» и «эстетизацией до- и
анти-христианской античности» приходит к «эстезиологии
лика», принимающей «человекоборческий (! — В.В.) и, можно
сказать, самоубийственный характер» (!). И эта «самоубийственная»
тенденция настолько, по Махлину, была сильна у автора
трудов по античному мифу, что даже в тюремный лагерь он, «собствен
но, приговорил себя» сам! Это критика, пожалуй, не
столько
«серьезно-смеховая», сколько трагикомическая. И чего она
стоит, если уже в 1995 году В.Л.Махлин призывает коллег
«методически воздержаться» от «расхожих понятий» типа
«диалог», «хронотоп»? Но пока что наш автор стремится записать
Бахтина в продолжатели традиции, намеченной Гоголем и
Достоевским, по созданию «христианской апологии смеха».
Интересно отметить, что другие исследователи, поддерживающие концепцию карнавала, так или иначе, то вольно, то невольно, ее критикуют. Так, Ирина Роднянская пишет об «издержках бахтинского персонализма, незаметно накреняющего ся к релятивизму (что уже с небезопасной силой сказалось в книге о Рабле…»19 . Д.С.Лихачев, А.М.Панченко, Н.В.Понырко посвящают свою книгу «Смех в Древней Руси» (1984) памяти М.М.Бахтина и его «замечательной, стимулирующей книги» о Рабле20. Но сам материал исследования демонстрирует убедительно не только «продуктивные», но и разрушительные, поистине сатанинские свойства смеха (опричнина, юмор в писаниях Ивана Грозного). Об этих аспектах смеховой культуры Бахтин молчал. Александр Панков в книге «Разгадка М.Бахтина» (1995) дает в целом очень благожелательную оценку теории народной смеховой культуры 21. Но и он, упоминая бегло о лосевской концепции Возрождения, резко противостоящей Бахтину, предупреждает нас против «преднамеренного бахтинского расширения словесных значений» таких терминов, как «карнавализа ция», «мениппея», против той романтической идеализации народов, которая, по его мнению, имела место у Бахтина и вызывалась не научными, а «скрыто-публицистическими» соображениями. А.Панков предполагает, что эта идеализация «витальности» народа-массы связана у Бахтина и с идеями «биологического витализма и — отчасти — фрейдизма».
Итак, складывается парадоксальная, а то и просто трагикомическая ситуация вокруг «карнавального» наследия М.Бахтина: оно как будто оценено по достоинству и прочно вписалось в классику гуманитарной мысли, оно активно использует ся в теоретических и практических исследованиях по мировой культуре, фольклористике, этнографии, психологии, социологии и т.д. — список трудов со ссылками на «карнавал» непрерывно растет22. Но параллельно с этим нарастает хор критических голосов, «разоблачивших» Бахтина в народопоклонст ве, язычестве, апологетике террора, грубого физиологизма. Да
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.С.Вахрушев
Трагикомическая игра вокруг "карнавала" М.М.Бахтина
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 4
52 53
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 4
и некоторые защитники теории Бахтина видят в его взглядах на смех «дьяволодицею» (куда уж дальше), чрезмерную и опасную релятивизацию понятий и категорий Бытия, их «ино-научное» «расширение» и пр.23 И, как вывод, призыв В.Л.Махлина отложить пока в сторону весь этот бахтинский категориальный аппарат, а затем, очевидно, подвергнуть его столь же основательной ревизии, какую учинили бывшие ученики Маркса Бернштейн и Каутский над наследием великого учителя.
Не имея сил и возможностей браться за столь серьезное
дело, которое, наверняка, потребует усилий бахтиниство
разных стран, выскажу отдельные соображения по проблеме.
Мы уже цитировали письмо Бахтина Л.Пинскому, где
выражено желание ученого не только «расширить и углубить», но и «кое
в чем исправить» свою работу о Рабле. Но и книга 1965 года,
как мне представляется, нуждалась и нуждается в корректировке
отдельных мыслей — из-за резкого усложнения ситуации в
мировой культуре — именно в 60-е годы началось массовое
студенческое движение на Западе, внесшее в общественную
жизнь атмосферу «большого карнавала», лишь внешне и лишь в
отдельных моментах напоминающего о карнавалах Средних
веков и Возрождения. Александр Панков в своей книге о
Бахтине напоминает о чрезвычайно методологически важном, но
редко звучащем у выдающегося ученого термине «отчуждение»
24. Именно оно, это явление, впервые поименованное Гегелем и
блестяще, хотя и недостаточно последовательно проанализирован
ное молодым Марксом, стало мощным разрушительным
фактором в истории XX столетия (хотя возникло оно вместе с
человечеством). И карнавал XX века, — особенно второй его
половины, — превратился тоже в форму отчуждения человека
от всего, что делает человека человеком: от любви, товарищества,
доброты, искренности, честности, трудолюбия, от естественнос
ти и т.д. Карнавальные идеи Бахтина, если они доходили
до анархиствующих леваков, всевозможных «рокеров», хиппи,
панков, до «добрых дикарей общества потребления» (так
именовали себя участники знаменитой рок-оперы «Волосы»),
воспринимались ими лишь как дополнительный аргумент в пользу
«контркультуры» и цинично-веселого бунта. И в этом смысле
опасения ученых оппонентов бахтинской теории оправданы. Но
эти критики могли бы учесть то, что Бахтин не более ответствен
морально за открытые им закономерности народной
культуры,
чем Галилей и Коперник — за движение Земли вокруг
Солнца. Причем историческая аналогия срабатывает и далее:
Галилею пришлось-таки держать ответ перед инквизицией, Бахтину
устраивают «выволочку» за его карнавал многие из международ
ного синклита ученых мужей.
Между тем М.Бахтин совершенно правильно указывал, что этот карнавал в эпохи Средних веков и Возрождения способствовал преодолению, пусть лишь временному, отчуждения человека (=народа) от природы, — в смехе масса вырабатывала «подлинно человеческое бесстрашное самосознание» перед лицом грандиозного «космического страха» как от грозящих сил той же Природы, так и классового социального угнетения (363—364)25. Ученый — при его достаточно прохладном отношении к диалектике — анализирует диалектическую природу закономер ностей народного смеха и делает это настолько удачно, что опережает на сорок лет К.Леви-Стросса с его всемирно признанной структурной антропологией 26. И когда упрекают мыслителя за апологетику «сатанинского смеха» с его «безыдейной телесностью», отвратительным образом «прожорливого, похотливого» Тела, то забывают, очевидно, что весь этот чудовищный гротеск есть необходимая, неизбежная базовая форма, исток самых высоких идей. Протест против «материально-телес ного низа» объективно является одним из видов отчуждения, на этот раз отчуждения наших мыслителей от жизни народа, от ее биологических истоков.
Серьезным недостатком книги М.Бахтина о Рабле я считаю то, что исследователь, сконцентрировавшись на «продуктивных» аспектах смеха, забыл показать отрицательные его стороны, не до конца раскрыл сложную смеховую диалектику, гротескно связывающую преодоление отчуждения с усилением его, светлое начало с темным. Особенно характерно в этом смысле рассуждение о «карнавальном» сознании и «карнавальной» практике Ивана Грозного и Петра I из третьей главы в книге о Рабле (294—295), где эти два кровавых деспота представлены как передовые борцы с русской косностью, а жесточайшая опричнина подается лишь как модифицированный вариант «народно-праздничных площадных форм» (!). Вот к этим двум страницам злая критика М.К.Рыклина вполне приложима. Бахтин здесь смыкается с С.М.Эйзенштейном, о чем пишет и Вяч.Вс.Иванов в упомянутой статье, но пишет без каких-либо критических
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.С.Вахрушев
Трагикомическая игра вокруг "карнавала" М.М.Бахтина
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 4
54 55
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 4
замечаний 27. Но ведь смех народно-праздничный настолько богат, сложен и насыщен амбивалентной мифологической символикой, что он внутри себя содержит и свое собственное отрицание (свою «смерть»), что периодически проявляется в истории смеховой культуры. Достаточно напомнить о таких видах «карнавала», как дионисийские мистерии с их разгулом дикого безумного смеха и кровавыми жертвами 28, римские бои гладиаторов и празднества римских императоров, культуру Третьего Рейха и пр.
Очевидно, зная недостатки своей теории, Бахтин мечтал
в будущем ее откорректировать — хотя бы в плане уточнения
связей между смеховой культурой и той «серьезностью», о
которой сказано в книге о Рабле столько суровых слов. Но вот в
первой главе ее находим небольшой раздел (132—133), где сказано
о «трагической серьезности», которая «проникнута идеей
зиждительной гибели» и, подобно смеховой культуре, «абсолютно
лишена догматизма». Такая серьезность «не исключала
смехового аспекта мира и сосуществовала с ним», она «даже требовала
смехового корректива и восполнения». Эти мысли Бахтина
подтверждаются колоссальным материалом античной
культуры, глубокими исследованиями таких ученых, как
Дж.Фрэзер, Ф.М.Корнфорд, Джейн Гаррисон, О.М.Фрейденберг и др.
Их работы раскрывают глубинные связи между комедией и
трагедией, смеховыми и серьезными аспектами культуры. Но
работа Бахтина заставляет искать и новые подходы к этой
проблеме. Мне представляется, что «"собирание" образа Бахтина», о
котором ярко и пафосно пишет К.Г.Исупов
29, осознание
«мировоззренческой универсальности» бахтинского «лика»
невозможно без дальнейшей разработки таких фундаментальных
категорий культуры, как «отчуждение» и «игра». Взаимодействие
принципов «игры» и «отчуждения» поможет уточнить характер
«диалога» между смехом и высокой серьезностью в сфере Духа,
и это расширит поле применения бахтинской теории.
Конечно, надо помнить, что оба эти понятия действительно универсаль
ны, многолики (опасно многолики, как скажут некоторые
ученые), они ускользают от четких дискретных определений.
Бахтин тоже подвергается серьезной критике за «вызывающую
ненаучность» (М.Л.Гаспаров) своей терминологии. Что
делать? Серьезно-смеховой (или диалектический, трагикомический,
если угодно) аспект любой фундаментальной культурологической
проблемы — в том, что решить ее (или, по крайней мере,
верно ее сформулировать) ученый может, лишь нарушая правила
своей научной «игры», то есть вводя «веселую относительность» в
свой научный аппарат. Это путь опасный — на нем возможны,
да, пожалуй, и неизбежны просчеты, уклонения от искомой
истины. Не избежал этого и Бахтин, его ошибки подмечены как
его оппонентами, так и сторонниками. Да он и сам, как уже
говорилось, собирался подправить свою теорию карнавала. Но
суть его концепции неотменима, ибо она объективна, она
воплощает один из важнейших компонентов естественно-исторического
процесса. И если есть в этой теории известная «относитель
ность», если формулировки ее недостаточно строги, то это
лишь отражение серьезно-смеховой относительности самого
Бытия-Небытия, ведущего свою таинственную Игру с человечеством
и с Космосом.
Балашов (Саратовская область)
1 ДКХ. 1995, №3, с.142.
2 ДКХ. 1995, №2, с.103—164.
3 ДКХ. 1993, №2—3, с.29—99.
4 Ревякин А.И. Проблемы изучения и преподавания литературы. М., 1972, с.315.
5 ДКХ. 1993, №4, с.12.
6 Там же, с.21, 23.
7 ДК., 1995, №2, с.11.
8 Бахтинология. СПб, 1995, с.129.
9 Цитаты из эссе М.Рыклина «Тела террора». См.: Вопросы литературы. 1992, вып.1, с.130—147.
10 Бахтинология…, с.219.
11 ДКХ. 1995, №2, с.103—164.
12 Номер в скобках означает страницу в издании: Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978.
13 См.: Пинский Л.Е. Реализм эпохи Возрождения. М., 1961, с.87—223.
14 См. письмо Бахтина Л.Пинскому от 26/XI-1960 // ДКХ. 1994, №2, с.57.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.С.Вахрушев
Трагикомическая игра вокруг "карнавала" М.М.Бахтина
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 4
56
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 4
15 Бахтинский сборник II. М., 1991, с.139—140.
16 Бахтин М. Вопросы литратуры и эстетики. М., 1975, с.349.
17 Бахтинский сборник II…, с.146.
18 Там же, с.156, 211.
19 ДКХ. 1994, №3, с.22.
20 Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984, с.4.
21 Панков Ал. Разгадка М.Бахтина. М., 1995, с.155—173.
22 См. библиографию, составленную О.Е.Осовским // ДКХ. 1994, №4, с.129—167.
23 См. также статью: Касимов Р. Поэтика карнавала и переходных ритуалов // ДКХ. 1995, №3, с.6—15.
24 Панков Ал. Разгадка М.Бахтина…, с.160—161, 163.
25 Цифра в скобках означает страницу по изданию: Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренесанса. М., 1965.
26 Об этом пишет Вяч.Вс.Иванов, см.: Shmeiwtich VI. Тарту, 1973, с.36—40.
27 Там же, с.35, 38—41.
28 Б.Гройс пишет о соответствии карнавала мистерии // Бахтинский сборник II, с.117.
29 Бахтинология… , с.3.
The article treats a paradoxical situation around Bakhtin's theory of folk culture. On the one hand its known character and influence are well grounded, on the other hand this theory has been constantly criticized for its worship of the folk, heathenism, apologetics of terror and rough physiologism. According to the author of the article Bakhtin managed to reveal important aspects of the carnival culture which might seem too rough and carnal, etc., though at the same time they are the most correct ascertaining of the link between lofty ideas and biological sources of folk life. Bakhtin himself realized certain imperfections of his theory (non-sufficient elaboration of complication of dialectics of laughter, i.e. underestimation of possible negative role of laughter, etc.) which have to be taken into account when correcting and developing this theory. This is the main task of Bakhtin's followers.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В.С.Вахрушев
Трагикомическая игра вокруг "карнавала" М.М.Бахтина