Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина

ISSN 0136-0132   






Диалог. Карнавал. Хронотоп








Диалог. Карнавал. Хронотоп.19963

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
  177
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

ХРОНИКА. ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ

В.В.Здольников

Сбросив академические латы

Есть что-то неуловимо привлекательное во встречах людей науки не на многолюдных столичных форумах, околонаучной суетой неизбежно отмеченных, а в обстановке почти домашней провинциальных городов, обладающих счастливым даром не забывать все эпизоды — значительные и не очень — своей истории. Подобное утверждение кажется мне тем более уместным, когда речь идет об исследователях, связанных с изучением творческого наследия Михаила Михайловича Бахтина. Ведь сам он и его окружение формировались в неторопливой глуши русской провинции, куда ушли они от слишком бурной революционной действительности столицы, скорее к действию нежели к размышлению подвигавшей. Такая сугубо эмоциональная оценка сложилась у меня после завершения Вторых Бахтинских чтений в Витебске (24—26 июня сего года). Все три дня этих штудий со стороны чисто внешней — полное неповиновение традиции: некий элемент карнавализации давал о себе знать и по случайным



ХРОНИКА .ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Сбросив академические латы

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
178   179
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

каким-то совпадениям и по замыслу организаторов тоже. Даже дежурные выступления на открытии чтений звучали в Музыкальной гостиной отдела культуры горисполкома без всякого налета официозности — эффект небольшого пространства, камерного уюта этой комнаты в старинном особнячке с ее гобеленами, акварелями, мягкими стульями, пианино. А как артистично, свободно читала свой доклад о театральной культуре Беларуси эпохи барокко Т.Котович (Витебский государственный университет) в обстановке ну совершенно казалось бы не академичной — на берегу озера близ Невеля. И пафос ее выступления — убежденность в том, что эта культура есть трагический карнавал постренессансного мировосприятия, — прозвучи оно в четырех стенах, уверен, не дошел бы до слушателей. То же самое можно сказать и о докладе С.Бройтмана (Российский государственный гуманитарный университет, Москва) «О двуголосом слове в науке», прочитанном в несколько карнавализованной обстановке — в миниатюрном конференц-зале Невельского краеведческого музея, где на длинных столах стояли самовар и съедобные букеты из укропа и петрушки, а перед тесно сидевшими на деревянных лавках слушателями — чашки с чаем. Некий контраст между серьезностью темы и «несерьезностью» антуража эффект давал, по-моему, совершено неожиданный.

Из двадцати двух заявленных программой докладов было


прочитано и пристрастно (чересчур даже порой) обсуждено девятнадцать — весьма убедительное свидетельство успеха дела, только-только становящегося, направляющегося в русло какой-то своей, еще не определившейся четко, традиции. И это переходное, текучее состояние также придавало чтениям колорит особый. Не говоря уже о мероприятии совершенно экзотическом в их программе: организованной для участников, от щедрот Белорусского Фонда Сороса, поездке в бывшее имение графа Тихоновецкого, являющего ныне собою всю мерзость запустения среди действительно неповторимого природного ландшафта.

Обещанное организаторами оперативное издание материалов чтений, равно как и соображения об ограниченности журнального пространства освобождают меня от необходимости останавливаться на каждом докладе. Да простят меня те, кто в этих заметках не встретит своей фамилии: резоны я привел, им выбирать — принять их или чувствовать себя уязвленными.

Тематически доклады относились к разным областям гуманитарных знаний; точнее, они почти поровну представляли литературоведение, философию и культурологию. Меньше повезло лингвистике — всего один, но зато какой! Уже одно название доклада А.Ренанского (Европейский гуманитарный университет, Минск) — «Шепот текста и текст шепота» — способно настроить слушателя на некую лирическую волну. А ведь



ХРОНИКА .ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Сбросив академические латы

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
180   181
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

посвящен был «конкордансу лексемы "шепот", "илокутивной и перлокутивной функции шепота в текстах Достоевского"» — академичней некуда… Опять элемент карнавализации.

Открывал чтения доклад А.Бондарева (Лингвистический университет, Москва) об эволюции западноевропейско го романа нового времени — прослеженный в историческом аспекте путь его к полифонизму. Автор представил развитие жанра на протяжении почти четырех столетий как процесс самоосознания героя, который «приближается к положению собеседника автора» в силу постепенного обретения им «не меньшего понимания и знания действительности, чем автор».

М.де Микиель (университет Бари, Италия) выступила с сообщением о наиболее существенных моментах рецепции идей Бахтина на Аппенинском полуострове. На хорошем русском языке очаровательная итальянка собщила о «своеобразной нашей вненаходимости»: большая часть наших гуманитариев, интересующихся Бахтиным, не являются русистами, попросту — не знают языка, на котором он писал. В Италии сложился один (пока!) подход к идеям русского мыслителя — прагматический, они поэтому были канонизированы в какой-то мере, «налицо почти мифологизация». И об издержках восприятия Бахтина через труды Медведева и Волошинова, и о Бахтине-моралисте, и о бахтинской теории литературного знака говорила Маргерита,
чтобы в конце концов сделать свой вывод: «Возможно, что Бахтин — это сумма его прочтений».

Доклад доцента Гродненского университета (Беларусь) И.Егорова посвящен был различным трактовкам диалога между автором и героем в двух трудах — «Автор и герой в эстетической деятельности» и в книге о Достоевском. В них «две концепции Бахтина слышат и оспаривают друг друга, они полярны по сути. И это — загадка». Игорь Вячеславович попытался дать свое истолкование этого противоречия, спровоцировав тем самым взрыв полемического задора при обсуждении доклада.

«Неповиновение традиции», о чем я говорил выше, относилось не только к внешней, формальной стороне Вторых Бахтинских чтений. Оно показательно для многих докладов: их неожиданностью, парадоксальным переосмыслением всего, что уже сделано бахтиноведением, стремлением систематизировать и в то же время искать новые подходы.

Форсайтовского типа профессор из Канады Клайв Томсон (университет Западного Онтарио) в докладе своем сконцентрировал внимание «на одном из текстов Бахтина, написанных в Витебске», — «К философии поступка». «Мое глубокое неудовлетворение в том, как этот текст был воспринят на Западе»,— вот мотивация доклада. И далее с симпатичной педантичностью истинного исследователя разобрал три варианта прочтения и интерпретации этой работы мэтрами западной бахтинистики — М.Холквистом, Г.С.Морсоном, К.Эмерсон и другими, акцентировав внимание на их сугубо прагматических целях. «Я против того, что некоторые моменты этого текста упущены в их интерпретации; для меня интереснее то, что они оставили за пределами своего рассмотрения», — с интонацией ребенка, обидевшегося на взрослых, говорил Клайв. Изложить свое ви́дение этой ранней работы докладчик не пожелал — то ли по недостатку времени, то ли весь пыл израсходовав на сведение счетов с авторитетами, то ли из-за несформированности собственного варианта интерпретации.




ХРОНИКА .ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Сбросив академические латы

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
182   183
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

А вот еще один участник чтений из дальнего зарубежья Энтони Уолл (университет Калгари, Канада) в выводах своего доклада был более категоричен и привлекателен своей молодой дерзостью. Надо отдать ему должное: для анализа он избрал книгу Рабле, не столь часто, как все остальное, привлекаю щую внимание бахтинистов. Плоды ее штудирования необычны и терпки на вкус ортодоксального приверженца Бахтина, по крайней мере. Все основные выводы его доклада — суть бунт против традиции. Привожу эти пассажи дословно, как они звучали в переводе: «Настало время признать, что Бахтин в большей степени является мыслителем фрагментов, нежели мыслителем целого»; «книга о Рабле — это не продукт унифицированной теории. Я утверждаю: книгу эту надо рассматривать как взаимосвязь отдельных фрагментов… в ней в полной мере сказалось серпантинное мышление Бахтина»; «пространство и время в творчестве Бахтина фрагментарны, но стремятся к целому, каковым пока не являются».

В довольно сумбурном докладе Тапани Лайне (Финляндия, Тампере) тоже упоминалась книга о Рабле в контексте философских дискуссий первого десятилетия ХХ века. Темпераментный не по-северному финн считает, что сей труд — это ответ Ницше, не пожелав почему-то подкрепить такое мнение аргументами. Вообще-то большая часть доклада посвящена была доказательству, что философствование Бахтина нетождественно таковому Когена: «Бахтин резко отказался от концепции Когена… Долженствование у Бахтина не нравственное только». Еще одно опровержение, категорическое, устоявшегося, традиционно уже принятого за аксиому, когда речь идет о предтечах и современниках русского мыслителя.

Бахтин и религиозно-философское сознание — проблема эта была затронута в двух докладах. Обстоятельно, веско, что всегда отличает публичные его выступления , Н.Тамарченко (Российский государственный гуманитарный университет, Москва) утверждал: «Понятия, вводимые Бахтиным в литературове дение, в то же время имеют религиозно-философский подтекст… Источники Бахтина в религиозной философии до сих пор не определены… Но достаточно очевидно, что автор и герой соотнесены с Богом и человеком». И затем Натан Давидович в порядке ознакомления с «диалогизирующим фоном» представил публике суть трактатов Е.Н.Трубецкого «Миросозерцание В.Соловь
ева» и «Смысл жизни». И связал эти труды с эстетикой Бахтина, поставив рядом высказывания философов по одной и той же проблеме. Вот два примера такого сопоставления (ручаюсь только за смысл, но не за дословность цитат).

Трубецкой: «Если сущность человека трансцендентальна, то тогда соединение с ней должно стать задачей человека»;

Бахтин: «Бытие не дано, а задано»;

Трубецкой: «Форма есть эстетическая граница между автором и героем»;

Бахтин: «Автор вненаходим по отношению к миру героя».

Интересно, будит мысль такое сопоставление; но здесь говорит скорее сухой рационализм, а не убежденность, что для гуманитария ну просто необходима. В этом смысле доклад В.Бородича (Витебский государственный университет) «Из диалога Бахтина с Евангелием (о любви к ближнему как к самому себе)», эмоционально, на едином буквально дыхании прочитанный, показал глубинную связь светской философии Бахтина с религиозным первоисточником, а не его интерпретатором — религиозным философом, ее приверженность не западной, индивидуалистической в своей основе, традиции философствования, а русской, православной, чья отличительная черта — соборность, которую порой совершено неосновательно отождествляют с примитивным коллективизмом.


ХРОНИКА .ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Сбросив академические латы

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
184   185
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

Попыткой теоретически осмыслить и систематизировать все накопленное бахтиноведением за три десятилетия, найти свой концептуальный ключ к творчеству Бахтина представляется мне интересный, неоднозначную реакцию вызвавший при обсуждении доклад В.Максимова (Томский государственный университет, Россия) «Архитектоника дискурсивного целого. Суммарная реконструкция идей Бахтина». Констатировав эмблематичность содержания трудов Бахтина, метафоричность его мышления, высказавшись против того, чтобы «по книгам ученых бегали беспризорные метафоры», Владимир Владимирович затем изложил свой взгляд на творчество Бахтина и на современное состояние бахтиноведения. В принципиальных моментах суть его концепции сводится к двум утверждениям. Первое: «Мышление и творчество Бахтина принципиально топичны, включают в себя проблематику, концепцию, теорию и прагматику, между этими топическими ориентирами располагается спектр функций». Второе: «Бахтин является создателем монологического дискурса в сфере научного познания. В частных деталях он приближается к дискурсу диалогическому». Мне представляется, что и теоретическая перенасыщенность доклада и опровергающие все прежние хрестоматийные представления о Бахтине как о принципиальном диалогисте выводы вызвали реакцию оцепенения, почтительного удивления такой дерзостью  — с одной стороны, и резкого неприятия, отторжения — с другой. В любом случае этот доклад — одна из сенсаций нынешних чтений.

Я написал «одна из…» не случайно. Второй, как мне представляется, был доклад С.Бройтмана «О двуголосом слове у Бахтина», хотя в программе значилось совсем другое его название. В целом его можно оценить как обоснование нового методологического приема расшифровки бахтинских дефиниций -метафор. Наши ошибки в интерпретации Бахтина, констатиро вал докладчик, имеют причины более глубокие, нежели привычка Михаила Михайловича мыслить метафорически, вводить неожиданные, непривычные понятия и термины. Истоки неадекватного прочтения Бахтина в том, что вроде бы его прямые высказывания на самом деле не являются его интенцией; он строит дефиниции на соотнесении своих оценок с оценками «другого»  — это уже «оценка оценки». Перед нами такое явление как двуголосие слов. Бахтин экспонировал в научное мышление «двуго


лосое слово» — другую точность в науке. И этим инструментом анализа его текстов надо овладеть.

Пусть прозвучало все это в конференц-зале Невельского краеведческого музея вроде как в не совсем академической обстановке, за чашкой чая, но нужно было слышать и видеть реакцию аудитории, вроде бы настроенной чисто экскурсионно. Спектр оценок доклада помещается вполне между двумя мнениями, высказанными, кстати, участниками чтений из дальнего зарубежья. Всегда суховато-точный в высказываниях Тапани Лайне заявил, что не понимает доклада, а эмоциональный Энтони Уолл назвал его «провокационным». По-моему, здесь лингвистически-смыс ловая тонкость, не услышанная переводчицей, озвучившей оценку канадца словом, явно негативно окрашенным в русском языке. А Энтони ведь в высшей степени комплиментарно говорил, по его мнению, доклад стимулирует (провоцирует) исследователей на новые подходы.

Вообще стиль и содержание дискуссий и обсуждений на конференции представляется мне показательным для характеристи ки атмосферы этой встречи ученых в той же мере, что и содержание их докладов. Элементы карнавализации в обстановке, ситуациях отнюдь не «провоцировали» некоей облегченности споров, не способствовали сглаживанию острых углов. Скорее напротив. При обсуждении наиболее пристрастно «допрашивали» недавних



ХРОНИКА .ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Сбросив академические латы

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
186   187
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

соотечественников и церемонно-любопытно — представителей дальнего зарубежья. Обычная вежливость хозяев по отношению к гостям? Или осознание того печального факта, что в восприятии наследия Бахтина мы идем разными путями: они — прагматическим, утилитарным, предельно (до сих пор!) политизирован ным; мы — вглубь, отыскивая некую универсальную суть, к запредельности чуть ли не трансцендентальной, к последним вопросам бытия? Я употребил слово «допрашивали», уподобив ученую дискуссию судебному разбирательству, не случайно. Обсуждение докладов И.Егорова, В.Максимова, А.Бондарева, В.Бородича, вердикты их авторам вызывали такую печальную ассоциацию, к сожалению. Чего тут больше было? Стремления в диалоге приблизиться к истине, взаиморазумению, или научного высокомерия аборигенов бахтинистики к новичку, обыкновенного профессорского нарциссцизма? Выступать в роли оппонентов не все участники дискуссии смогли достойно, сбиваясь то на менторский, то на прокурорский тон, то на демонстрацию собственной эрудиции. Сказывался, очевидно, давнишний синдром пренебрежительного отношения к мыслям, не запатентованным столичными корифеями, комплекс уязвленной «столичности».

И хорошие, и дурные стороны научной дискуссии на нынешних чтениях можно продемонстрировать на примере обсуждения доклада томича В.Максимова. С одной стороны, едкая безапелляционность оценки усиливалась и подчеркивалась образной формой, в которую она была облечена профессором Н.Тамарченко из Москвы. По его мнению, доклад продемонстриро вал нам искусство ткачей из сказки Андерсена. По логике такой параллели выходило, что Натан Давидович избрал для себя неблагодарную, трудную, но так необходимую здесь роль искреннего мальчика из той же сказки. А вот профессор Московского лингвистического университета А.Бондарев, выступая при обсуждении того же доклада, показал готовность понять, подхватить, развить мысль его автора, не явно сформулированную, звучавшую порой в подтексте, обставленную частоколом терминов, для бахтинистики весьма экзотичных.

Я далек, разумеется, от мысли, что содержание дискуссий по докладам исчерпывалось индивидуальной манерой вести диспут, особенностями характера участников его, различными синдромами или комплексами — они определяли скорее стиль, тональность выступлений. И спрашивая себя, отчего же тогда ло


мались, порой так яростно, копья, я пытаюсь найти ответы на более глубинном уровне. Чем мог так «завести» дискуссантов в историко-литературном ключе выдержанный, спокойный, обстоятельный доклад А.Бондарева об эволюции романа нового времени? Откуда эта странная тональность вопросов: «Отдает ли докладчик себе отчет в том, что …»? Или почему неожиданный, нетрадиционный, сенсационный в чем-то доклад доцента Томского университета В.Максимова столь образно-уничижи тельную оценку вызвал? Или, наконец, чем объяснить такой всплеск эмоций, дискуссионного красноречия, такую непримиримость и нетерпимость отдельных оппонентов по поводу доклада В.Бородича?

Причина одинаково бурной реакции части аудитории на столь разные доклады мне кажется вполне закономерной и объясняемой тем общим, что несли они в себе. Они посягнули на традицию!

Традиционно считается, что Бахтин на дух не признавал, не переносил диалектику (хотя где это зафиксировано с непреложной точностью?). Так как же посмел А.Бондарев в докладе своем оперировать этим понятием!? Аксиомой в среде «посвященных» считается, что Бахтин — адепт диалогизма. А тут некий новичок из Томска называет его «создателем монологического дискурса». Утвердившись во мнении, что Бахтин религиозен на манер протестантский, как могут реагировать



ХРОНИКА .ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Сбросив академические латы

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
188  
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

мэтры от бахтинистики на доклад философа из Витебска, утверждающий традицию православную в мышлении его, традицию соборности.

Внешние элементы карнавала, призванного обычно примирить, сгладить, в смехе растворить противоречия, не выполнили, таким образом, свою функцию на Вторых Бахтинских чтениях; да они, если и задумывались организаторами, не предназнача лись для создания снисходительной атмосферы научного междусобойчика. Amicus Plato, sed magis amica est veritas в сочетании с провинциальной неторопливостью и основательностью, слегка карнавализованной — так бы я охарактеризовал дух, царивший все три дня чтений. И видится мне здесь не предельно субъектив ное впечатление и отнюдь не провинциала гордость, а некая таинственная, логически непостижимая, «нудительная», как говорил Бахтин, связь. Мысли, зарождавшиеся в глуши русской 10-20-х годов, «в развороченном бурей быте», не сформулирован ные четко в головах молодых интеллектуалов, не отлившиеся в строгую научную форму,— и расшифровки, интерпретации своей требуют в адекватной обстановке. Она и была создана на Вторых Бахтинских чтениях как ходом самой истории нашей, так и их организаторами, спонсорами — за что им великое спасибо. Сбросившие академические латы, раскованные в лучшем смысле этого слова, ученые мужи девяностых словно бы воспроизве ли невельские и витебские будни молодого Михаила Михайловича и его окружения, исполненные и самых прозаических проявлений и высокого духовного напряжения.

г.Витебск


ХРОНИКА .ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Сбросив академические латы

 




Главный редактор: Николай Паньков
Оцифровка: Борис Орехов

В оформлении страницы использована «Композиция» Пита Мондриана



Филологическая модель мира