Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина

ISSN 0136-0132   






Диалог. Карнавал. Хронотоп








Диалог. Карнавал. Хронотоп.19963

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
  5
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Вяч.Вс.Иванов

Значение идей М.М.Бахтина
о знаке, высказывании и диалоге
для современной семиотики 1

1. М.М.Бахтину принадлежит заслуга выдвижения еще в 20-х гг. тех идей, которые лишь в настоящее время становятся в центре внимания исследователей знаковых систем и текстов. В частности, он указал на непосредственную связь исследования знаков с общей наукой об идеологиях 2, которую он предлагал создать: все виды идеологической деятельности объединяются своим знаковым — двусторонним — характером. Согласно формулировкам первых его книг, «где нет знака — там нет и идеологии» (53, с.15), «всему идеологическо му принадлежит знаковое значение» (5, с.17), «все продукты идеологического творчества — произведения искусства, научные работы, религиозные символы и обряды и пр. — являются материальными вещами <…> Правда, эти вещи особого рода, им присуще значение, смысл, внутренняя ценность. Но все эти значения и ценности даны только в материальных вещах и действиях» (3, с.15). В те же годы теоретическим осмыслением того, как «в данности единого материального знака, слова воплощаются и конденсируются единство культурного смыслового и субъективного содержания» 4, занимался Г.Г.Шпет, которого с М.М.Бахтиным сближало и исследование проблемы социальной оценки (ценности) знака-слова. Но они расходились в понимании отношения ценности («созначения» по Шпету) и значения, которые Шпет в отличие от Бахтина «помещает в разные сферы» (5, с.128). В духе недавних работ, объединяющих семиотический (знаковый) подход с аксиологическим


Печатается по изданию: Труды по знаковым системам. Вып. VIII (Ученые записки Тартуского университета. Вып. 308). Тарту, 1973, с.5—44.



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
6   7
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

(ценностным) 5, Бахтин утверждает, что значение знака формируется оценкой — «изменение значения есть, в сущности, всегда переоценка : перемещение слова из одного ценностно го контекста в другой»6 (5, с.127; ср.: 3, с.162). Первое издание «Курса общей лингвистики» Соссюра Бахтин критиковал за то, что в нем «языковые связи не имеют ничего общего с идеологическими ценностями» 7 (5, с.69). Значения и ценности «становятся идеологической действительностью, только осуществляясь в словах, в действиях, в одежде, в манерах, в организациях людей и вещей, одним словом, в каком-либо знаковом материале» (3, с.16). Этот тезис использовался М.М.Бахтиным прежде всего для доказательства «материальной воплощенности и сплошной объективной данности всего идеологическо го творчества» (3, с.17). Этим определяется доступность идеологического творчества объективному методу познания и изучения: «каждый идеологический продукт и все в нем "идеально значимое" — не в душе, не во внутреннем мире и не в отраженном мире идей и чистых смыслов, но в объективно доступном идеологическом материале, — в слове, в звуке, в жесте, в комбинации масс, линий, красок, живых тел и пр.» (3, с.17).

Выделяя в качестве предмета семиотики — «философии знака» (5, с.42) — и науки об идеологиях «особый мир — мир знаков», существующий «рядом с природными явлениями, предметами техники и предметами потребления» (5, с.16), М.М.Бахтин устанавливал наличие в знаках «различных типов связи значения с его материальным телом <…> в искусстве значение совершенно неотделимо от всех деталей воплощающего его материального тела. Художественное произведение значимо все сплошь. Самое созидание тела-знака здесь имеет первостепенное значение. Технически служебные и потому заместимые элементы здесь сведены к минимуму» (3, с.22); «между телом и смыслом в области культуры нельзя провести абсолютной границы» (13, с.240). Из этого следует важность установления прежде всего связей между разными уровнями эстетических текстов, а не вычленения отдельных уровней, как это делалось (по отношению, например, к уровню звуковой организации стиха или к сюжету в прозе) в тех работах ОПОЯЗа, с установками которых спорил Бахтин (3). В последние годы интерес специалистов по структурной поэтике, пришедшей на смену опытам формального анализа, сосредоточен на изуче
нии межуровневых отношений: поэтому, например, звукописью занимаются не безотносительно к смыслу, а по отношению к нему (что отчасти предвосхитил Соссюр в своих «Анаграммах»). Изолированное изучение отдельных высших уровней предлагается лишь некоторыми исследователями, ориентирующими ся на опыт изучения синонимических преобразований при переходе от высших уровней к низшим в лингвистической семантике. Но, судя по смешанному характеру ранних систем письма, основанных на комбинации знаков «высших» (смысловых) уровней с фонетическими («низшими»), в процессе синтеза текста переплетаются разные степени доведения частей порождаемого высказывания до реально произносимого знака. Тем более проблематичной остается возможность разделения разных этапов в процессе синтезирования художественного текста, так как в нем поверхностная структура, определяемая формальными ограничениями, может влиять на глубинную образную структуру, например, потому что при увеличении числа формальных ограничений, как в терцинах, необходимо увеличение числа синонимических выражений, достигаемое за счет переносных и образных словоупотреблений, необычных словосочетаний и т.п. Заданной в некоторых пределах мера таких выражений остается только в научных или нейтральных текстах, с которыми по преимуществу имеет дело лингвисти ческая семантика.

В отличие от произведения искусства в научный текст, согласно Бахтину, вносится много добавочных моментов; потому облегчен перевод с языка на язык. Основной очередной задачей науки об идеологиях, в качестве одной из ветвей которой Бахтин рассматривал литературоведение, в конце 20-х гг. он считал «детальное изучение специфических особенностей, качественного своеобразия каждой из областей идеологичес кого творчества — науки, искусства, морали, религии» (3, с.11). «Ведь у каждой из них свой язык, свои формы и приемы этого языка» (там же). На примере языка карнавала эта же проблема отношения между разными системами знаков была исследована М.М.Бахтиным в его позднейших конкретных литературоведческих и историко-культурных работах, где в соответст вии с идеей диалога между разными сферами культуры Бахтин приходит к выводу, что «карнавал выработал целый язык символических конкретно-чувственных форм — от больших и



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
8   9
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

сложных массовых действ до отдельных карнавальных жестов. Язык этот дифференцированно, можно сказать, членораздельно (как всякий язык) выражал единое (но сложное) карнавальное мироощущение, проникающее все его формы. Язык этот нельзя перевести сколько-нибудь полно и адекватно на словесный язык, тем более на язык отвлеченных понятий, но он поддается известной транспонировке на родственный ему по конкретно-чувственному характеру язык художественных образов, т.е. на язык литературы» (8, с.163). Такую транспони ровку Бахтин назвал карнавализацией литературы. Ее анализ составил основное содержание книги о Рабле.

Согласно Бахтину, каждая из областей идеологического творчества «формирует свои специфические знаки и символы, в других областях неприменимые. Здесь знак создается специфической идеологической функцией и неотделим от нее» (5, с.21). Такие «основные, специфические идеологические знаки» нельзя заместить другими, но все они «опираются на слово и сопровождаются словом, как пение сопровождается аккомпанементом» (5, с.22).

Предвосхищая широко используемое в современной семиотике разграничение естественного языка и надъязыковых (вторичных моделирующих) систем знаков, он замечал, что только слово «может нести любую идеологическую функцию: научную, эстетическую, моральную, религиозную» (5, с.21), «слово сопровождает и комментирует всякий идеологический акт <…>. Все проявления идеологического творчества, все иные, не словесные знаки обтекаются речевой стихией, погружены в нее и не поддаются полному обособлению и отрыву от нее» (5, с.22). Поэтому слово Бахтиным рассматривается как главный объект науки об идеологиях и знаковых системах.

Как и все другие знаки, слово Бахтин изучает в контексте конкретных форм социального общения (1; 5, с.28—29). Эта точка зрения, основанная на коммуникативном понимании искусства и других явлений культуры, противопоставляется привычной, ставшей сама собой разумеющейся: «Мы охотнее всего представляем себе идеологическое творчество как какое-то внутреннее дело понимания, постижения, проникновения и не замечаем, что на самом деле оно все сплошь развернуто во вне — для глаза, для уха, для рук, что оно не внутри нас, а между нами» (3, с.17). По существу здесь предвосхищалось то
использование общей модели коммуникации, которое широко распространилось только после создания теории информации. В качестве особенно яркого примера исследования социальной (коммуникативной) ситуации 8, определяющей структуру высказывания, следует отметить очень глубокое понимание психоанализа, изложенное М.М.Бахтиным в его первой книге: «Все те словесные высказывания пациента (его вербальные реакции), на которые опирается психологическая конструкция Фрейда, и являются такими сценариями прежде всего того ближайшего маленького социального события, в котором они родились, — психоаналитического сеанса» (2, с.119)9. Исходя из коммуникативного подхода к предмету психоанализа, Бахтин одним из первых10 наметил пути к его семиотической переинтерпретации, которая в те же годы предлагалась Э.Сэпиром, а позднее была развита в школе Лакана, а также Шэндзом и рядом других современных ученых11 .

Коммуникативный подход Бахтин распространил на все знаковые явления интеллектуальной жизни: «Внутренний мир и мышление каждого человека имеет свою стабилизованную социальную аудиторию, в атмосфере которой строятся его внутренние доводы, внутренние мотивы, оценки и пр. Чем культурнее данный человек, тем более данная аудитория приближается к нормальной аудитории идеологического творчества» (5, с.102). Исследование искусства в коммуникативном аспекте делало для М.М.Бахтина особенно важным выявление «форм художественного общения при определении структур художественных произведений» (3, с.24). «Вне этих своеобразных форм социального общения нет поэмы или оды, нет романа, нет симфонии» (3, с.22). По сходному пути шел в своих работах конца 20-х годов Ю.Н.Тынянов, в частности, в его исследовании оды как ораторского жанра. Известное сходство в подходе к проблеме жанров можно обнаружить и при сравнении идей М.М.Бахтина о взаимодействии литературных жанров (в особенности романа) и внелитературных — жизненно-бытовых и идеологических (12, с.116) — с мыслью о канонизации «низших» жанров, использовавшейся в историко-литературных работах ОПОЯЗа: достаточно в качестве одного из самых удачных примеров сослаться на сопоставление некоторых стихов Ахматовой с речитативным фольклором типа частушек, проведенное Б.М.Эйхенбаумом 12.


ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
10   11
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

Для Бахтина с определенными ситуациями общения связаны «речевые жанры», выделение которых необходимо и для изучения жанров словесного искусства (1; 5, с.115—116; 8; 9; 12). Но литературный жанр не выводится прямо из жизненного, а связан с прошлым того же литературного жанра: «Жанр живет настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало. Жанр — представитель творческой памяти в процессе литературного развития» (8, с.142). Последняя мысль, допускающая переформулировку в терминах кибернетических моделей, согласуется с новейшими теориями литературной коммуникации, где одновременно учитывается современная литературная ситуация и «ряд развития» («vývinový rad»), вместе образующие литературный контекст 13. В настоящее время при наличии развитых представлений о роли памяти как составного звена канала коммуникации такая модель представляется естественной или даже очевидной. Введение понятия памяти жанра как узлового в исторической поэтике нельзя не признать выдающимся достижением М.М.Бахтина, которому удалось тем самым снять противоположение исторической и синхронической поэтики. С помощью этого понятия описывается передача во времени жанровых структур, сформировав шихся ранее в условиях непосредственного общения, которые сами по себе «конститутивны лишь для некоторых художественных жанров» (3, с.23).

2. Наиболее смелой мыслью в общей концепции знака, развитой в первых книгах Бахтина и вытекавшей из выдвижения на первый план коммуникативного аспекта, было понимание им соотношения между знаком и высказыванием. Хотя сделанные им конкретные выводы, касающиеся структуры высказывания, оказали несомненное влияние на ряд лингвистов и литературоведов, тем не менее эта концепция в целом намного опережала свое время и поэтому осталась без отклика. По словам Ж.Дюмезиля в предисловии к одной из его последних книг, возвращение к тому, что было открыто еще 30 лет назад и тогда осталось незамеченным, стало обычным в гуманитар ных науках 14. Почти дословное совпадение с упомянутой концепцией ранних книг М.М.Бахтина обнаруживается в нескольких недавних статьях крупнейшего западноевропейского лингвиста старшего поколения — Э.Бенвениста (которому эти книги не были известны). Бенвенист, несмотря на то, что он — как
ученик Мейе — может рассматриваться в качестве прямого наследника Соссюра во втором поколении, выступил против односторонности того понимания языка, которое восходит к Соссюру. Согласно Бенвенисту, развитию семиотического исследования языка «препятствовало, парадоксальным образом, то самое орудие, которое его создало: знак»15. Для дальнейших исследований оказывается необходимым создать наряду с семиотикой знака семантическую теорию высказывания. Этого требуют как цели собственно лингвистических исследований, так и задачи сравнения языка с другими системами. Мысль Бенвениста можно поэтому пояснить примером, заимствован ным из семиотики киноязыка. Монтажное немое кино 20-х гг. сравнительно легко описывалось, в частности, в работах С.М.Эйзенштейна и других теоретиков того времени, как аналог словесного языка потому, что каждая монтажная фраза членилась на отдельные единицы — кадры, которые можно было соотнести со знаками словесного языка; поэтому, например, тот же Эйзенштейн мог ставить перед собой задачу передать словесный образ посредством монтажной фразы («кровавая бойня» в «Стачке» и т.д.). Для многих фильмов современного звукового кино более характерно стремление в пределе к кадру-эпизоду, т.е. к исчерпыванию целого эпизода в границах одного кадра; отсюда и роль таких приемов, как трэвеллинг — непрерывное движение камеры при сохранении одинакового угла между оптической осью аппарата и снимаемым рядом вещей (например, горизонтальное скольжение камеры вдоль улицы, по которой сколь угодно долго может идти герой, сопровождаемый скользящей камерой). Искусственным было бы описание макроструктуры таких фильмов в терминах единиц, меньших, чем целый кадр-эпизод. Оказывается, что и по отношению к словесным текстам реальной единицей описания должно быть целое высказывание, иногда достаточно большое по величине. Утверждая эту мысль, полемически заостренную против выдвижения знака в качестве основной и единственной единицы описания в школе Соссюра, Бенвенист говорит об исследовании структуры высказывания в лингвистике и «метасемантическом» изучении структуры текста в других сферах семиотики как о двух главных задачах семиотики «второго поколения» 16. Но именно эти две задачи не только были сформулированы на основании сходных общесемиотических идей,



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
12   13
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

но и конкретно решались в трудах Бахтина, изданных за 40 лет до статей Бенвениста. Если многие из рассматриваемых в работах Бахтина проблем ставились им лишь в общем виде в качестве программы для будущей философии языка17, то проблемы структуры высказывания (в особенности в связи с передачей чужого слова) и «металингвистики» — научной дисциплины, занимающейся диалогическими отношениями (6; 8, с.62—64) — были в его работах изучены достаточно детально и конкретно. В этом смысле его работы намного опережали позднейшие исследования в области «анализа речи» (discourse analysis)18 и транслингвистики, отличаясь от них (как и от традиционной риторики 19) и в том отношении, что для Бахтина основная разница между «металингвистикой» и лингвистикой заключается не в размерах объекта исследования (предложение в лингвистике, текст из многих предложений в транслингвистике), а характером подхода: в «металингвистике» исследуется коммуникативный аспект. Поэтому ее предметом, по Бахтину, может быть и отдельный знак-слово, выступающий в контексте реального общения, тогда как Бенвенист продолжает использовать термин «знак» только в том смысле, который ему придавал Соссюр.

Как и Бенвенист в цитированных своих статьях, Бахтин указал на ограниченность такого соссюровского понимания «высказывания» («parole»), которое выводило его за пределы системного изучения (4; 5, с.96—98). Опережая недавние дискуссии о картезианской лингвистике в ее отношении к Гумбольдту и Соссюру20 , Бахтин утверждал, что корни рационалистичес кой концепции языка как системы знаков «уходят в картезиан скую почву» (4, с.124 и примеч. 11; ср.: 5, с.70 и примеч. 11). «Для всего рационализма характерна идея условности, произвольности языка и не менее характерно сопоставление системы языка с системой математических знаков. Не отношение знака <…> к порождающему его индивиду, а отношение знака к знаку внутри замкнутой системы, однажды принятой и допущенной, интересует математически направленный ум рационалистов. Другими словами, их интересует только внутренняя логика самой системы знаков, взятой как в алгебре, совершенно независимо от наполняющих знаки идеологических значений» (5, с.70). Этот чисто синтаксический (в широком логико-математическом и семиотическом смысле)
подход к языку и другим знакам, характерный для многих направлений науки (таких, как ОПОЯЗ в начальный период его деятельности) и искусства 20-х годов, М.М.Бахтин критиковал, исходя из более общего семантического и прагматического (социологического или коммуникативного) рассмотрения высказываний.

Основываясь на том, что у каждого высказывания есть «тема» или «тематическое единство» (5, с.119), Бахтин предложил понимание значения как «технического аппарата осуществления темы» (5, с.120). В этом можно было бы видеть сходство с тем направлением новейшей лингвистической семантики, которое строит модель перехода «от смысла к тексту», но Бахтин при этом выдвигал на первый план «множественность значений — конститутивный признак слова» (5, с.121). Поэтому его идеи ближе не к описанию значений для дискретного случая однозначных значений слов научного текста, на который до сих пор ориентировалась лингвистическая семантика, а к модели для непрерывного случая, которую в последнее время предлагали строить при описании значений в поэтическом языке21. Согласно Бахтину, «между лингвисти ческими формами элементов высказывания и формами его целого нет непрерывного перехода и вообще нет никакой связи. Из синтаксиса мы только путем скачка попадаем в вопросы композиции» (5, с.94). Так же и Бенвенист, описывая задачи изучения речевой деятельности, создающей сообщения, говорит, что «сообщение несводимо к последовательности элементов, каждый из которых может быть распознан по отдельности; смысл не образуется посредством сложения знаков, наоборот, смысл ("подразумеваемое"), рассматриваемый как целостное единство, воплощается и разделяется на отдельные знаки, являющиеся словами» 22, «мир знака замкнут. От знака к фразе нет перехода» 23. Если М.М.Бахтин оспаривает установку рационализма на сравнение языка с системой математичес ких знаков, в начале упомянутых выше статей Бенвенист говорит о трудностях, возникающих при приложении к естествен ному языку и другим семиотическим системам того логико-математического понимания знака, которым пользовался Ч.Пёрс24 (отличавшийся от Соссюра тем, что знаки для него далеко не все были условными). Как ранее Бахтин, Бенвенист подчеркивает разницу между распознаванием повторяющегося знака —



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
14   15
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

«сигнала» в терминах Бахтина (5, с.81—82, где гибкий знак в конкретном высказывании противопоставляется неподвижно му сигналу) и пониманием высказывания: «семиотическое (знак) должно быть узнано (reconnu), семантическое (высказывание) должно быть понято» 25. Так же и Бахтин, формулировки которого дословно совпадают с цитированной мыслью Бенвениста, исходил из того, что «процесс понимания ни в коем случае нельзя путать с процессом узнания. Они глубоко различны. Понимается только знак, узнается же сигнал. Сигнал — внутренне неподвижная, единичная вещь, которая на самом деле ничего не отражает и не преломляет, а просто является техническим средством указания на тот или иной предмет (определенный и неподвижный) или на то или иное действие (тоже определенное и неподвижное!)» (5, с.82); это разграничение используется в книге (5) для критики того рефлексологическо го объяснения языка26, которое выдвигалось в 20-х годах и имело много общего с бихевиористским пониманием его в дескриптивной лингвистике, боровшейся с ментализмом 27. Различение, близкое к цитированному разграничению сигнала и знака в высказывании, в те же годы проводил С.М.Эйзенштейн, противопоставлявший застывший знак — условный символ живому «символу в становлении» («Symbol im Werden»), изучавшемуся им в связи со «становлением образа»28 . Для него это различие было изменчивым: «С течением времени, в специфических условиях образ способен застывать в неподвижность символа, а символ — проникаться динамикой и возвращаться в образность» 29. Для Бахтина «идеологический знак должен погрузиться в стихию внутренних субъективных знаков, зазвучать субъективными тонами, чтобы остаться живым знаком, а не попасть в почетное положение непонятной музейной реликвии» (5, с.51).

По Бахтину, «конститутивным моментом для языковой формы как для знака является вовсе не ее сигнальная себетождественность, а ее специфическая изменчивость, и для понимания языковой формы конститутивным моментом является не узнание "того же самого", а понимание в собственном смысле слова, т.е. ориентация в данном контексте и в данной ситуации, ориентация в становлении, а не "ориентация" в каком-то неподвижном пребывании» (5, с.83). Эти идеи были основаны на последовательном разграничении точки зрения слу
шающего (на которую, согласно Бахтину, по традиции ориентировалась лингвистика) и точки зрения говорящего, роль которой была подчеркнута Бахтиным, в этом предвосхитившим одну из основных мыслей лингвистической концепции Хомского (как и многих других современных лингвистов, выдвигающих на первый план языковую интуицию говорящего, формальное описание которой составляет основную цель порождающей грамматики). Соотношение этих двух точек зрения рассматривается вслед за Бахтиным в качестве одной из основных проблем общей лингвистики и поэтики Р.О.Якобсоном, построившим коммуникативную модель для описания языковых сообщений и поэтических текстов, и его продолжателями.

3. Согласно Бахтину, «понять чужое высказывание — значит ориентироваться по отношению к нему, найти для него должное место в соответствующем контексте. На каждое слово понимаемого высказывания мы как бы наслаиваем ряд своих отвечающих слов <…> Всякое понимание диалогично. Понимание противостоит высказыванию, как реплика противостоит реплике в диалоге» (5, с.123). Диалог безусловно является, если пользоваться терминологией самого Бахтина, доминантой его научного творчества, центральным и узловым понятием, вокруг которого группируются основные его темы и достижения. По Бахтину, «диалогическое общение — сфера подлинной жизни слова» (7, с.270); диалогические отношения выявляются и в таких видах речи, которые предполагают установку на чужое слово, и в формах организации текста типа абзацев (5, с.131—134), недавно вновь привлекших лингвистов 30. Исследованию сферы диалогических отношений подчинены все задачи «металингвистики». Различные аспекты «двуголосой» речи (с установкой на чужое слово) впервые были систематизированы Бахтиным. В предложенной им классификации (8, с.266—267), представляющей собой нечто вроде периодической системы элементов для описания прозы, нашли свое место такие виды прозаического рассказа, как сказ, исследовавшийся ранее представителями ОПОЯЗа, в частности, Б.М.Эйхенбаумом 31, но вне связи с проблемой чужой речи. На этом примере отчетливо видна преемственность между опоязовцами и Бахтиным, усвоившим и развившим достижения школы ОПОЯЗа при всех теоретических несогласиях с ней. В общей концепции М.М.Бахтина по-новому предстала и проблема несобственно-прямой



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
16   17
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

речи, которой посвящена специальная (последняя) часть книги (5). Полученные к тому времени результаты в этой области, в начале ХХ в. заинтересовавшей многих литературоведов и лингвистов, Бахтин осмыслил в свете своей концепции «речи о речи», «высказывания о высказывании » (5, с.136) или «сообщения о сообщении» («message referring to message»)32, как писал Р.О.Якобсон 30 лет спустя, перефразируя в духе теории информации термины работы (5). Заслугой Бахтина было также и то, что это явление, в высокой степени характерное для авангардистской прозы 33, он связал с теми особенностями «социальных судеб высказывания», благодаря которым в большинстве областей «словесного творчества преобладает не "изреченное", а "сочиненное" слово. Вся речевая деятельность здесь сводится к размещению "чужих слов" и "как бы чужих слов". Даже в гуманитарных науках проявляется тенденция заменять ответственное высказывание по вопросу изображением современного состояния данного вопроса в науке с подсчетом и индуктивным выведением "преобладающей в настоящее время точки зрения", что и считается иногда наиболее солидным "решением" вопроса <…> Художественная, риторическая, философская и гуманитарная научная речь становится царством "мнений"» (5, с.188). Поэтому особенно значитель ной становится роль цитаты, проблема которой с недавнего времени заново ставится в семиотических исследованиях 34. Бахтин эту проблему осветил с точки зрения роли чужого слова. Он отмечает, что «одна из интереснейших стилистических проблем эллинизма — это проблема цитаты. Бесконечно разнообразны были формы явного, полускрытого и скрытого цитирования, формы обрамления цитат контекстом, формы интонационных кавычек, различные степени отчуждения или освоения цитируемого чужого слова. И здесь нередко возникает проблема: цитирует автор благоговейно или, напротив, с иронией, с насмешкой. Двусмысленность в отношении к чужому слову часто бывает нарочитой» (11, с.16). «Отношение к чужому слову в средние века было не менее сложным и двусмысленным»; почти что с раблезианским богатством эпитетов он перечисляет далее виды цитат в средневековых текстах: «Роль чужого слова, цитаты, явной и благоговейно подчеркнутой, полускрытой, скрытой, полусознательной, бессознательной, правильной, намеренно искаженной, ненамеренно искаженной, на
рочито переосмысленной и т.д. в средневековой литературе была грандиозной» (11, с.17), «границы между чужой и своей речью были зыбки, двусмысленны, часто намеренно извилисты и запутаны. Некоторые виды произведений строились, как мозаики, из чужих текстов» (11, с.17). Подобные «коллажи» из цитат, подобные упоминаемым Бахтиным cento из чужих стихов и полустиший, вновь стали обычными в современной художественной прозе (например, у Ж.П.Фая), где цитаты могут рассматриваться как метонимические заместители целого текста. Они входят тем самым в метонимическую систему прозаического повествования. Посткубистическая функция цитат в коллажах особенно ясно выступает в ранних записях Эйзенштейна, писавшего в 1928 году, что «композицией цитат можно сделать целый трактат» 35. В позднейших его сочинениях, где часто используются композиции из цитат, он сам их объясняет (в духе «линейного стиля» цитирования) желанием «минимального искажения самих объектов, из которых составляется монтажный образ»36. Сходные мысли можно найти у Томаса Манна, который постепенно приходил к стремлению «рассматривать жизнь, как произведение культуры, в образе мифологического клише, и предпочитать цитату собственному изобретению» 37. В те же годы подобную «упоминательную клавиатуру» Данте в связи с ролью у него цитат (отчасти продолжающей изученную Бахтиным средневековую традицию) описывает Мандельштам 38, в творчестве которого значение скрытых цитат особенно велико. Неслучайно в 30-х гг. тема «контрапункта» (заглавие романа О.Хаксли) или диалога составных частей культурной традиции или разных культур, противопос тавляемых друг другу (3; 13, с.240) ставится одновременно и в гуманитарных науках, и в словесном искусстве, где ею определяется структура многих произведений.

Согласно Бахтину, выдвижение на первый план диалогических отношений характерно для художественной прозы, тогда как в поэзии до ее «прозаизации» в ХХ в. значительно большую роль играет прямое, непосредственно направленное на свой предмет слово (8, с.267). Неслучайно то, что такой большой поэт, как Лучан Блага, слова которого приводит румынский математик С.Маркус в книге о математической поэтике, может утверждать, будто «настоящий диалог между двумя людьми по существу невозможен. Любой диалог сводится к



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
18   19
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

двум чередующимся монологам» 39. Но другой поэт — Т.С.Элиот, детально разбиравший соотношение первого, второго и третьего лица в поэтическом тексте, пришел к выводу, что «в любом поэтическом произведении, от частного размышления до эпоса или драмы, можно услышать больше чем один голос»40. Однако только в прозе двухголосое слово становится основным фактором повествования. Благодаря этому авторская речь тоже может восприниматься как чужая, что «часто находит свое композиционное выражение в появлении рассказчика, замещающего автора в обычном смысле слова», как «у Достоевского, Андрея Белого, Ремизова, Сологуба и у современных русских романистов» (5, с.143; 6 и 8). Иными словами, чужое слово как тема определяет и композицию. Заимствуя из высоко им ценимых (3, с.19) искусствоведческих работ Вёльфлина разграничение «линейного стиля» и «живописного» (5, с.142), Бахтин противопоставляет линейному рационалисти ческому стилю передачи чужой речи (в ХVII-XVIII вв.) живописный стиль, стирающий ее границы, как у перечисленных русских писателей. Но и у других прозаиков в структуре абзацев Бахтин видел «как бы ослабленный и вошедший внутрь монологического высказывания диалог» (5, с.133).

Монолог Бахтин вообще понимает как диалог, вошедший внутрь («интериоризированный», в терминах Пиаже, которые использует в другой cвоей работе на эту тему Бенвенист, и здесь полностью совпадающий с Бахтиным 41). «Слово должно было сначала родиться и созреть в процессе социального общения организмов, чтобы затем войти в организм и стать внутренним словом» (5, с.50). Эта идея, впервые отчетливо выраженная в исследованиях Бахтина в 1926—1929 гг. (1—2 и 5), позднее (в 1934 году) была поставлена Л.С.Выготским в связь с данными экспериментально-психологических работ Пиаже о детской эгоцентрической речи. Гипотеза Выготского о том, что эта последняя является промежуточным этапом между диалогической речью и внутренней речью, подтвердилась благодаря магнитофонным записям монолога ребенка перед засыпанием, произносимого в отсутствии взрослого 42. Понимание Выготским «функционального многообразия речи»43 — «речевых жанров», по Бахтину, зависящих от конкретных ситуаций общения, первичности диалога по отношению к монологу 44 и соотношения внутренней речи с монологической и диалогичес
кой не только во многом совпадает с выводами более ранних работ Бахтина, но и обнаруживает их влияние. В этом можно убедиться, в частности, сопоставив разбор одного и того же места из «Дневника писателя» Достоевского у Бахтина (5, с.124—125 и сл.) и Выготского 45. В свою очередь под очевидным влиянием Выготского и его школы был С.М.Эйзенштейн, перед смертью Выготского встречавшийся с ним, А.Р.Лурия и с Н.Я.Марром для совместной работы над психологической проблематикой искусства и языка. Путь Эйзенштейна от исследования знаков монтажного киноязыка к попыткам проникнуть средствами кино и одновременно научными методами в строй внутренней речи в известной мере аналогичен рассмотренно му выше на примере работ Бахтина и Бенвениста движению от рационалистически (логически) понимаемого знака как основного объекта семиотики на первом этапе ее развития к высказыванию, в том числе интериоризированному. По словам Эйзенштейна, «наша эпоха — остроидейная и интеллекту альная — не могла не прочесть в кадре прежде всего его свойства идеологической энграммы знака; не могла не усмотреть в сопоставлении кадров становления нового качествен ного элемента , нового образа, нового понятия» 46; но дальнейшее развитие теории киноязыка привело Эйзенштейна к необходимости сравнения его не столько с письменной и устной речью, сколько с речью внутренней, «где аффективная структура присутствует в наиболее полном и чистом виде. Но строй этой внутренней речи уже неотъемлем от того, что именуется чувственным мышлением »47. Теоретические изыскания в области внутренней речи, посвященные главным образом анализу внутреннего монолога у Джойса (в особенности преддремотному потоку сознания жены Блума в последней главе «Улисса»), у Эйзенштейна в 30-х гг. были связаны с его замыслами воспроизведения внутреннего монолога в кино (в сценарии фильма «Американская трагедия»), что позднее было осуществлено Феллини, Бергманом, Аленом Ренэ. Обращаясь позднее к той же проблеме в своей книге «Метод», Эйзенштейн останавливался на том, как подслушал «магию истинного хода внутренней речи» Достоевский в некоторых местах «Кроткой» 48. Этот же рассказ и авторское предисловие к нему разбираются Бахтиным в книге о Достоевском для иллюстрации того, как «внутреннее слово» героя о себе самом становится послед



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
20   21
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

ней целью построения 49 (7, с.72—74). От опытов воссоздания внутреннего монолога средствами кино Эйзенштейн перешел к обоснованию общеэстетической теории, основанной на том, что «закономерности построений внутренней речи оказывают ся именно теми закономерностями, которые лежат в основе всего разнообразия закономерностей, согласно которым строится форма и композиция художественных произведений. И … нет ни одного формального приема, который не оказался бы сколком с той или иной закономерности, путем которой, в отличие от логики внешней речи, строится речь внутренняя» 50. В своей книге «Grundproblem» Эйзенштейн исследовал «основную проблему» теории искусства, которая заключается в том, что в самой структуре произведения отражаются глубинные слои чувственного мышления (связанного с внутренней речью), но одновременно в искусстве осуществляется вознесение «к высшим идейным ступеням сознания» 51. Описание этого двойственного процесса можно связать с тем пониманием внутренней речи, которое было разработано Выготским, рассматривавшим знаки как орудия управления поведением. С этой точки зрения использование человеком внутренней речи, сохраняющей «функцию» общения, представляет «своеобразную форму сотрудничества с самим собой»52, «регулирование посредством слова чужого поведения постепенно приводит к выработке вербализованного поведения самой личности» 53.

Для трактовки этих проблем в исследовании М.М.Бахтина о фрейдизме, написанном несколькими годами раньше цитированных работ Выготского, особенно существен вывод, согласно которому «внутри вербализованной области поведения человека имеют место весьма тяжелые конфликты между внутреннею и внешнею речью и между различными пластами внутренней речи»54 (это согласуется и с идеей Эйзенштейна о конфликте, составляющем суть основной проблемы искусства). Как и Выготский 55, отправляясь от критического переосмысле ния идей таких мыслителей, как Дильтей (5, с.34—36) и Шелер, Бахтин приходит к семиотическому пониманию высших психических функций, которые всегда «существуют только в знаковом материале » (5, с.37). Бахтин исходит из роли для переживания его «знакового воплощения, <…> организующий и формирующий центр находится не внутри (т.е. не в материале
внутренних знаков), а вовне. Не переживание организует выражение, а, наоборот, выражение организует переживание» (5, с.101). Поэтому наряду с «мы — переживанием» (высшие психические функции в терминах Выготского) выделяются низшие чувствования — «я — переживания», лишенные в своих крайних формах коммуникативного проявления: «В отношении к потенциальному (а иногда и явно ощущаемому) слушателю можно различать два полюса, два предела, между которыми может осознаваться и идеологически оформляться переживание, стремясь то к одному, то к другому. Назовем эти пределы условно: "я — переживание " и "мы — переживание ". Собственно "я — переживание" стремится к уничтожению; оно теряет по мере приближения к пределу свою идеологическую оформленность, а, следовательно, и осознанность, приближаясь к физиологической реакции животного. Cтремясь к этому пределу, переживание утрачивает все потенции, все ростки социальной ориентации, а поэтому теряет и свое словесное обличие» (5, с.164). В частности, группы сексуальных переживаний могут выпадать из социального контекста и в связи с этим утрачивать словесную осознанность (2, с.136—137). Бессознатель ное Фрейда Бахтин рассматривает как «неофициальное сознание» (2, с.128); «чем шире и глубже разрыв между официальным и неофициальным сознанием, тем труднее мотивам внутренней речи перейти во внешнюю речь» (2, с.134). Следовательно, в ранней работе, посвященной переинтерпретации данных психоанализа с семиотической точки зрения, формулируется та проблема соотношения между официальным и неофициальным сознанием, которая составит содержание серии позднейших историко-культурных работ М.М.Бахтина, посвященных противопоставлению «официального монолога» диалогу (6 и 8) и неофициальной карнавальной культурной традиции средневековья и Возрождения (8, с.162—183; 9; 11). В книге о Рабле «неофициальные элементы речи» или «непублику емая сфера», освобожденная от иерархии и запретов официального языка, противопоставлены ему как особый язык, которому соответствует и особый коллектив — карнавальная «толпа на площади» (9, с.203). Само содержание образов гротескного тела, изученных в книге о Рабле, близко к тому кругу символов, которые исследовались Фрейдом и его школой; общее есть и в тезисе об амбивалентности площадных слов и карна



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
22   23
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

вального образа. Но точка зрения Бахтина принципиально отлична от фрейдовской: он анализирует тот неофициальный народный язык, который сложился в определенных — праздничных, карнавальных, ярмарочных — ситуациях неофициально го общения. Этот язык карнавала пользуется, в частности, набором символов, которые могут иметь много общего с «я — переживанием» (образы низа тела), но по отношению к этому языку (как, видимо, и вообще по отношению к творчеству Рабле и его современников) нельзя говорить о «бессознательном» (хотя бы и о коллективном бессознательном Юнга), потому что у Рабле символы карнавала выступают в качестве осознанно го коммуникативного средства.

С той точки зрения, которая была выработана Бахтиным еще в ранних его трудах, биологические и биографические факторы существенны только для «нижних пластов жизненной идеологии» (5, с.111). «То, что обычно называется "творческой индивидуальностью", является выражением основной твердой и постоянной линии социальной ориентации данного человека <…>. Сюда входят, таким образом, слова, интонации и внутрисловесные жесты, проделавшие опыт внешнего выражения в более или менее широком социальном масштабе, как бы социально хорошо пообтершиеся, отшлифованные реакциями и репликами, отпором или поддержкой социальной аудитории» (5, с.110—111). Поэтому же карнавальный язык оказывается средством связи нижних пластов внутренней речи с широкой социальной средой (иначе говоря, способом ретрансляции индивидуально-биологического в социальное). Так на материале праздника решается общий вопрос «житейского жанра», составляющего часть социальной среды, который был сформулиро ван еще в первых работах Бахтина (1; 5, с.116). Из этого видно, в какой степени единым оказывается все его научное творчество, которое неотделимо от социального контекста эпохи, объясняющего и многие разительные сходства и в постановке задач, и в их решении с названными выдающимися его современниками 56. Одной из таких центральных идей эпохи в 40-е гг. становится мысль о «контрапункте» разных языков — поэтому в книге о Рабле язык карнавала рассмотрен не столько в плане соотношения праздничных речевых жанров и речи данного автора — Рабле, сколько в более широком аспекте карнавализации литературы, т.е. соотношения между языком карна
вала и языком литературы 57.

5. Упреждая то понимание семиотики как науки об отношениях между системами знаков, а лингвистики — как науки об отношениях между языками, которое получило развитие в 60-х гг. века, Бахтин впервые высказал мысль о роли многоязычия в развитии осознания языка и в словесном языковом творчестве, прежде всего для жанра романа. Он открыл роль «чужого слова» для первых филологических и лингвистичес ких опытов и для древнейшей философии языка. Недавние работы в области социологии письма58, возникающего только в тех обществах, где в качестве отдельного социального ранга выделяются жрецы, подтвердили его тезис о том, что «первыми филологами и первыми лингвистами всегда и всюду были жрецы» (5, с.88); осознание иноязычного священного текста оказывается их задачей. К этому можно добавить, что этот текст, если и не был всегда иноязычным, состоял из знаков иного типа, чем обычный устный язык, в частности, он мог быть письменным высказыванием. Роль чужого слова для возникновения сознательной мысли о языке сходна с тем, как представляет себе Бахтин становление романного слова под влиянием сопоставления разных языков: «Совершается превращение языка из абсолютной догмы, каким он является в пределах замкнутости и глухого одноязычия, в рабочую гипотезу постижения и выражения реальности» (11, с.11). С активным многоязычием, т.е. с «контрапунктом» разных языков Бахтин связывает самое возникновение романа (10, с.101—102). «Всякий роман в большей или меньшей мере есть диалогизированная система образов "языков", стилей, конкретных и неотделимых от языка сознаний. Язык в романе не только изображает, но и сам служит предметом изображения» (10, с.89). Если метаязык 59 лингвистики (в частности, древнеиндийской) стал формироваться для истолкования чужого языка (например, санскрита), то и в романе благодаря многоязычию обнаруживается метаязыковое употребление слова. С этой точки зрения Бахтин предлагает такую новую интерпретацию пародийно-травес тирующих форм, согласно которой в них «предметом повсюду служит сам язык в его прямых функциях» (11, с.10). Тем самым обнаруживается место этих жанров, подготовлявших роман, в истории языка как семиотического средства, первоначально не отделявшегося от концептов и денотатов, им обоз



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
24   25
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

начаемых. Пародийно-травестирующие формы «освобождали предмет от власти языка, в котором предмет запутался как в сетях, они разрушали нераздельную власть мифа над языком, освобождали сознание от власти прямого слова <…> была создана "дистанция" между языком и реальностью» (там же). Пародию Бахтин понимает как результат скрещения двух языков, т.е. как «"внутриязыковый" гибрид» (11, с.21), иными словами, как креолизированный текст, если воспользоваться термином, предложенным в работах по семиотике в 60-е гг. еще до опубликования цитированной работы М.М.Бахтина (написанной значительно ранее). Для романа достаточно характерной оказывается и межъязыковая креолизация, т.е. многоязычие (двуязычие как частный его случай) — как в русской литературе 60, так и в других европейских 61, а также и в литературах «третьего мира»62.

В своей критике ранних работ ОПОЯЗа (3) М.М.Бахтин в качестве одного из существенных упреков формальной (морфологической) школе указал на то, что ее средства оказываются недостаточными для описания такого важнейшего жанра, как роман. Литературоведческие работы М.М.Бахтина (6, 8—12) все посвящены этой основной для него теме. Роман он изучает в его истоках или на материале, уже ставшем классическим. Но это для него прежде всего жанр, становящийся на глазах истории, эксперимент, совершаемый литературой (а не мертвое наследие прошлого). Нельзя не увидеть глубочайшей внутренней переклички сформулированных им закономернос тей романа и структуры таких романов ХХ века, как «Улисс» Джойса, период создания которого был временем молодости Бахтина. Переплетение и диалогическое сопоставление разных речевых жанров, их конфликт внутри романа, многие из черт жанра романа, сближающих его с пародийно-травестиру ющими формами, достигли едва ли не наиболее полного завершения именно в «Улиссе», сама структура которого пародийно-травестийна (в ней пародируется структура гомеровской «Одиссеи»).

Не меньшее значение идеи Бахтина имеют и для исследования новейшего жанра киноромана, в котором диалогичес кое, а часто и карнавальное построение дано в особенно отчетливой форме63. Такой роман, как «Евгений Онегин», «подчеркнуто романное начало» (12, с.112) в котором было рас
крыто М.М.Бахтиным (10; 12, с.112 и др.), становится образцом для современного романа, в частности, французского, где на первый план выдвигается цитатное чужое слово64.

Для исследования современного романа (и в еще большей степени киноромана) особое значение имеет рассмотре ние его структуры в свете тех точек зрения, с которых ведется повествование. В последнее время этот подход к роману, предложенный М.М.Бахтиным и детально им проведенный в книге о Достоевском (6 и 8), изложен в технически более разработанной форме: этому посвящена монография Б.А.Успенского, на более специальном языке описывающего принципы смены точек зрения в прозе65. В общем очерке структурной поэтики Цветана Тодорова отмечается в этой связи сходство этой стороны концепции книги Бахтина о Достоевском — «без сомнения одной из самых важных в области поэтики» 66 — с постановкой той же проблемы точки зрения Лаббоком 67, следовавшим за Генри Джемсом и его исследовавшим, и Пуйоном, различавшим три основных типа точек зрения68, из которых для концепции, выдвинутой Бахтиным, особенно важна точка зрения, отождествляющаяся с точкой зрения персонажа («vision avec»)69. Но необходимо подчеркнуть, что в отличие от указанных новейших работ по структурной поэтике проблема точки зрения в книге Бахтина о Достоевском не становилась технической или технологической (технический аспект изучения искусства для него всегда был второстепенным). Меньшая техническая отработанность изложения восполнялась глубиной постановки вопроса, которая была связана с мировоззренчес кой темой другого человека, несомненно сближавшей книгу (6), изданную еще в 1929 году, с такими позднейшими работами, как «Бытие и небытие» Сартра, подытожившего сделанное в этой области в экзистенциальной философии 70. Формулиров ка Бахтина «сознание себя самого все время ощущает себя на фоне сознания о нем другого, "я для себя" на фоне "я для другого"» (8, с.277) целиком совпадает с утверждением Сартра: «Мне необходим другой для того, чтобы я мог целиком охватить все структуры моего бытия. Для—себя отсылает к Для—другого» 71. Как уже приходилось отмечать, открытия Бахтина, относящиеся к Достоевскому — родоначальнику современно го европейского романа, естественным образом согласуются с идеями Сартра о романе, где, как в мире Эйнштейна, нет при



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
26   27
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

вилегированного наблюдателя 72; во втором издании своей книги Бахтин сам сравнивает диалогическую полифонию Достоевского с эйнштейновским миром, где признается множествен ность систем отсчета (8, с.361). Мысль о том, что «научные картины одной и той же реальности могут и должны быть умножены — вовсе не в ущерб истине»73 , утвердилась и в таких гуманитарных науках, как структурная лингвистика, где впервые она была сформулирована 74 представителями тех восточных культурных традиций, где издавна признавалось наличие нескольких равно приемлемых картин мира75 (характерно, что Нильс Бор видел в «100 видах Фудзи» Хокусаи отчетливое воплощение принципа дополнительности в широком понимании). Характерно, что именно востоковед Ф.И.Щербатской в 30-е гг. (почти одновременно с выходом в свет первого издания книги Бахтина о Достоевском) в конце своей «Буддийской логики» возрождает форму мировоззренческого сократического диалога, где соединяются и противопоставляются голоса разных индийских и европейских мыслителей 76. Раскрывая то новое, что вносит полифонический диалогизм Достоевского в европейскую традицию, Бахтин писал: «Вера в самодостаточность одного сознания во всех сферах идеологической жизни не есть теория, созданная тем или другим мыслителем, нет — это глубокая структурная особенность идеологического творчества нового времени, определяющая все его внешние и внутренние формы» (8, с.108). В полифоническом же мире Достоевского «монологическая субстанция » идей менее важна, чем их «функция » в диалоге (8, с.123). Выделяя самосознание героя как художественную доминанту, разлагающую монологическое единство произведения, Бахтин поясняет свою мысль противопоставлением Расина и Достоевского: «Герой Расина — весь бытие, устойчивое и твердое, как пластическое изваяние. Герой Достоевского — весь самосознание. Герой Расина — неподвижная и конечная субстанция, герой Достоевского — бесконечная функция» (8, с.68). У Достоевского «кульминацион ные пункты <…> — вершины диалогов — возвышаются над сюжетом в абстрактной сфере чистого отношения человека к человеку» (8, с.357). Здесь выступает та — основная — сторона в понимании темы «другого человека» у Достоевского, которая объединяет Бахтина не с экзистенциальной философией, а с ранней прозой Пастернака «Детство Люверс», посвящен
ной появлению в самосознании героини «другого человека». Цитируя почти дословно совпадающее с «Детством Люверс» место из «Исповеди Ставрогина» 77, Бахтин говорит, что «этот другой человек — "незнакомец, человек, которого никогда не узнаете",— выполняет свои функции в диалоге вне сюжета и вне своей сюжетной определенности, как чистый "человек в человеке", представитель "всех других" для "я". Вследствие такой постановки "другого" общение принимает особый характер и становится по ту сторону всех реальных и конкретных социальных форм» (8, с.356); по Бахтину, в таких местах романов осуществляется выход в мистериально-карнавальное пространство и время.

Понимая идеи Достоевского всегда как диалог идей (иногда как внутренний диалог в самосознании героя — «идеолога»), Бахтин замечает, что у Достоевского в романах нельзя вычленить отдельных мыслей или их целостной системы: он мыслил личностями — цельными позициями личности и их сочетаниями (8, с.123—124); семиотическая идея личности как знака, выдвинутая еще Пёрсом, или человека как сообщения, поставленная Винером, здесь приобретает вполне отчетливый смысл. Еще в ранних работах М.М.Бахтина намечено понимание личности как темы языка: «Внутренняя личность есть выраженное или загнанное во внутрь слово» (8, с.181). Эта мысль конкретизируется в исследовании личности и самосознания у Достоевского, чью соборность Бахтин понимает как «мир сопряженных смысловых человеческих установок. Среди них он ищет высшую авторитетнейшую установку, и ее он воспринимает не как свою истинную мысль, а как другого истинного человека и его слово. В образе идеального человека или в образе Христа представляется ему разрешение идеологических исканий» (8, с.170).

6. Диалог сознающих себя личностей у Достоевского синхронистичен: «Достоевский в художественной форме дает как бы социологию сознаний, правда, лишь в плоскости сосуществования» (8, с.44). Бахтин выявляет принципиально синхронистическую установку Достоевского, которая по существу сближает его со многими течениями гуманитарной науки ХХ века и с новым европейским романом, потому что «внутренний диалог» (термин, введенный по отношению к роману Бахтиным задолго до Клода Мориака) развертывается всегда в од



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
28   29
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

ном временно́ м срезе. «Основной категорией художественно го ви́дения Достоевского было не становление, а сосущество вание и взаимодействие <…> Достоевский, в противополож ность Гете, самые этапы стремился воспринять в их одновременности , драматически сопоставить и противопоставить их, а не вытянуть в становящийся ряд. Разобраться в мире значило для него помыслить все его содержания как одновремен ные и угадать их взаимоотношения в разрезе одного момента» (8, с.38). Художественно меткой представляется мысль о том, что этим же объясняется «пристрастие Достоевского к журналистике и его любовь к газете, его глубокое и тонкое понимание газетного листа как живого отражения противоречий социальной современности в разрезе одного дня» (8, с.40).

Время Достоевского, выключенное из исторического времени78 , как и особенности категории пространства в его романах, объясняются полифоническим диалогом: «Событие взаимодействия полноправных и внутренне незавершенных сознаний требует иной художественной концепции времени и пространства, употребляя выражение самого Достоевского, "неэвклидовой" концепции» (8, с.237). Категория пространства у Достоевского раскрыта Бахтиным на страницах, написанных не только ученым, но и художником: «Достоевский "перескаки вает" через обжитое, устроенное и прочное, далекое от порога, внутреннее пространство домов, квартир и комнат <…> Достоевский был менее всего усадебно-домашне-комнатно-квар тирно-семейным писателем» (8, с.228).

Особенностью описания М.М.Бахтиным категорий пространства и времени, изучение которых в разных моделях мира стало позднее одним из основных направлений исследования вторичных моделирующих семиотических систем, является последовательное рассмотрение ценностной стороны модели. В своем докладе, прочитанном в 1938 году, свойства романа как жанра М.М.Бахтин в большой степени выводил из «переворо та в иерархии времен», изменения «временно ́й модели мира» (12, с.114), ориентации на незавершенное настоящее. Рассмотрение здесь — в соответствии с разобранными выше идеями — является одновременно семиотическим и аксиологическим, так как исследуются «ценностно-временн ы́е категории» (12, с.107), определяющие значимость одного времени по отношению к другому: ценность прошлого в эпосе79 противопоставля
ется ценности настоящего для романа. В терминах структурной лингвистики можно было бы говорить об изменении соотношения времен по маркированности (признаковости)— немаркированности. Воссоздавая средневековую картину космоса, Бахтин приходил к выводу о том, что «для этой картины характерна определенная ценностная акцентировка пространст ва: пространственным ступеням , идущим снизу вверх, строго соответствовали ценностные ступени» (9, с.395). С этим связывается роль вертикали (там же): «Та конкретная и зримая модель мира, которая лежала в основе средневекового образного мышления, была существенно вертикальной» (9, с.436), что прослеживается не только в системе образов и метафор, но, например, и в образе пути в средневековых описаниях путешествий. К близким выводам пришел П.А.Флоренс кий, отмечавший, что «искусство христианское выдвинуло вертикаль и дало ей значительное преобладание над прочими координатами <…> Cредневековье увеличивает эту стилистичес кую особенность христианского искусства и дает вертикали полное преобладание, причем этот процесс наблюдается в западной средневековой фреске», <…> «важнейшую основу стилистического своеобразия и художественный дух века определяет выбор господствующей координаты» 80. Подтвержде нием этой мысли служит проведенный М.М.Бахтиным анализ перехода в эпоху Возрождения от иерархической вертикаль ной средневековой картины к горизонтали, где основным становилось движение во времени из прошлого в будущее (9, с.395).

7. Одной из главных черт книги М.М.Бахтина о карнаваль ной культуре, делающей ее бесспорно структурной по основным установкам, является то, что эта книга построена на анализе нескольких основных бинарных противопоставлений, в частности, противопоставления верх — низ, рассматриваемого одновременно в разных планах — социальном, иерархичес ком, пространственном, телесном 81 и т.п. Следует подчеркнуть, что бинарный характер основных оппозиций, определяющих структуру мира Рабле, является не данью предвзятой концепции, а объективной данностью. Это доказывается совпадени ем данного тезиса книги Бахтина с результатами исследова ния Пари, установившего в мире Рабле ряды двоичных противопоставлений, в точности соответствующих тем, которые Леви-



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
30   31
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

Стросс находит в мифе82.

По существу книгу (9) можно было бы озаглавить «Верх и низ» в духе тех оппозиций (более конкретного характера), по названиям которых озаглавлены тома «Мифологичных» («Mythologiques») Леви-Стросса. С этим трудом книгу Бахтина роднит и характер «вживания» автора в архаическую традицию (мифологическую у Леви-Стросса, карнавальную — у Бахтина): перефразируя Леви-Стросса, можно было бы сказать, что карнавальная культура сама сказывается через автора этой книги. Но, помимо этого характерного сочетания строгости концептуальной структурной основы книги и художественного образного языка, соответствующего самому предмету исследования, книги Бахтина и Леви-Стросса обнаруживают много общего в понимании характера функционирования оппозиций в ритуале или карнавале, исторически восходящем к обрядовому действу. Для Леви-Стросса главной целью ритуала и мифа является нахождение промежуточного звена (медиация) между двоичными противоположностями. Структурный анализ амбивалентности «площадного слова» и образа привел Бахтина (независимо от структурной антропологии и раньше, чем ее создателей) к выводу о том, что «карнавальный образ стремится охватить и объединить в себе оба полюса становления или оба члена антитезы: рождение — смерть, юность — старость, верх — низ, лицо — зад, хвала — брань» (8, с.238). С этой точки зрения Бахтин внимательно изучил различные формы инверсии, переворачивания отношений между низом и верхом — «перемещение иерархического верха в низ» (9, с.91) в карнавале, в частности, в обряде объявления шута королем или в «переодевании , то есть обновлении одежд и своего социального образа» (там же; 9, с.214): «Поэтому в карнавальных образах так много изнанки, так много обратных лиц, так много нарочито нарушенных пропорций. Мы видим это прежде всего в одежде участников. Мужчины переодеты женщинами и обратно <…>» (9, с.447). Один из крупнейших представителей структурной антропологии Э.Лич посвятил проблеме карнавала, в частности, средневекового, специальную работу, изданную спустя два десятилетия после завершения М.М.Бахтиным его диссертации о Рабле (1940 году). В этой работе Лич почти дословно повторяет выводы М.М.Бахтина: по словам Лича, во время карнавальных празднеств «индивид вместо того, чтобы
подчеркивать свою социальную личность (social personality) и официальное положение, как бы старается их замаскировать. Мир предстает в маске, формальные правила ортодоксальной (orthodox) жизни забыты <…>»83. Он отмечает «крайнюю форму празднества, в которой участники <…> стараются играть роль, прямо противоположную тому, чем они действительно являются: мужчины выступают в роли женщин, женщины — в роли мужчин, короли становятся нищими, слуги — хозяевами» 84. Структуру ситуации, в которой меняются местами участники такой пары, как «принц и нищий», примерно в те же годы, когда Бахтин писал свою работу о карнавале, изучил С.М.Эйзенштейн. По его мнению, «эта тема соприкасается с одной из самых глубоко таинственных ситуаций обмена социальными положениями (раб — государь) в обрядах, пола путем переодевания в сатурналиях и даже в историко-политических случаях — таинственная история Ивана Грозного и татарского князька Симеона Бекбулатовича, временно заменявшего царя всея Руси на престоле» 85. По признанию самого Эйзенштей на, во второй серии его фильма «Иван Грозный», где Иван сажает на трон Владимира Андреевича, велев нарядить его в царские одежды, «эта ситуация перенесена на смерть Владимира Андреевича <…> Этот обмен одеждами (и местами) стоит в одном ряду с другими обменами одеждами. А основной обмен одеждами — это обмен мужской и женской между мужчинами и женщинами. Карнавальная традиция, разрастающа яся во всепереодевание» 86, была воспроизведена Эйзенштей ном в этом фильме, где сначала дана та карнавальная ситуация, которую Эйзенштейн считал «основной» — исходной: Федор пляшет в женской одежде и в женской маске, за чем следует обмен одеждами между царем и подданным и убийство карнавального царя — Владимира, соответствующее той же традиции, описанной Бахтиным в связи с убийством шутовского царя (9, с.220, ср. об украшении смеховой жертвы на с.225). Следует подчеркнуть, что в книге Бахтина указано наличие карнавального элемента в опричнине (9, с.294), который еще только начинают исследовать историки 87. К числу тем, объединяю щих труд Бахтина с цитируемыми записями Эйзенштейна, принадлежит и анализ мотива андрогина в связи с идеей двутелости, возникающей благодаря снятию двоичных оппозиций (типа жизнь — смерть, мужской — женский): «События гротес



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
32   33
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

кного тела всегда развертываются на границе одного и другого тела, как бы в точке пересечения двух тел: одно тело отдает свою смерть, другое — свое рождение, но они слиты в одном двутелом (в пределе) образе» (9, с.349). Рисунком Леонардо да Винчи, упоминаемым в этой связи Бахтиным (9, с.350), навеян рисунок Эйзенштейна «Леонардо» 88. Экстатическое соединение в Леонардо да Винчи разных полюсов бинарных оппозиций, о котором Эйзенштейн не раз писал (ссылаясь и на других исследователей) 89, в этом рисунке обозначено как пластически, так и символически — древнекитайской спиралью — образом соединения двух противоположных начал (бинарных оппозиций) — инь и ян.

8. Но наиболее яркую параллель всей концепции книги Бахтина и отдельным приводимым в ней иллюстрациям представляет то, как Эйзенштейн исследовал смех над смертью в народных обрядах, воспроизводившихся им и в финале фильма «Que viva Mйxico!»90. Бахтин дал очень глубокое толкование смеха над смертью в народных обрядах, показав, что этот образ принадлежит к числу амбивалентных, в которых соединены оба противоположных полюса (9, с.444—445). В одной из лучших статей Р.О.Якобсона при анализе старочешской средневековой смеховой мистерии, имеющей общие черты с фарсом «Живые мертвецы», изученным Бахтиным (9, с.324), делается сходный вывод о роли смеха в ритуальной победе жизни над смертью91 , подсказанный статьей В.Я.Проппа 92.

Если принять то противопоставление «чистого» формализма (точнее морфологического дескриптивизма) и структурализма, которое было выдвинуто Леви-Строссом в его статье о первой книге Проппа93, то как самого Проппа в его работах 40-х годов, так и Бахтина следует отнести не к формальному, а к структурному направлению в исследовании семантики мифа и ритуала, во многом предвещавшему структурную антропологию. В том же русле шла работа О.М.Фрейденберг 94 (законченная в 1927 году), значение которой отмечал М.М.Бахтин (9, с.62, прим. 1). Но в отличие от ориентации на пралогическое, характерной для О.М. Фрейденберг, как и для школы Марра в целом, и для С.М.Эйзенштейна в «Grundproblem», Бахтин настаивал на длительности пути, отделяющего карнавал от «примитивных» ритуалов (9, с.306). Это не мешает ему признавать то, что карнавальная традиция, например, у Шекспира, изучен
ного с этой же точки зрения О.М.Фрейденберг и Эйзенштей ном, своими корнями уходит в доисторическое прошлое (13, с.239), т.е. возводится к культурным архетипам. Но Бахтина наряду с этой диахронической проблематикой продолжали интересовать и вопросы синхронного функционального анализа текста, что сближало его с такими учеными, как Г.А.Гуковский, Б.М.Эйхенбаум, Ю.H.Тынянов, использовавшими в те же годы свой опыт исследований структуры текста в работах, посвященных истории литературы. Каждый из этих ученых по-своему решал проблему соединения диахронического исследова ния с синхроническим.

Не случайно в исследовании карнавальной традиции Бахтин стремится проследить ее вплоть до наших дней — до литературных ее отражений, например, у Хэмингуэя (8, с.215, прим. 1). Роль цирка, весьма существенная для художествен ного творчества ХХ века95, оправдывает и интерес, в недавнее время возникший к цирку у исследователей, применяющих к нему семиотические методы96. В связи с этим следует заметить, что цирк как новейшее продолжение древней карнаваль ной традиции изучался Бахтиным, сделавшим тонкие наблюдения об «организации балаганного и циркового пространст ва» в сравнении с театральной и мистериальной сценой (9, с.383—384), о контрастных парах в балаганной и цирковой комике (9, с.218, 472). По существу эти пары исторически соответствуют дуальным близнечным парам, воплощающим два ряда двоичных оппозиций (такие пары до сих пор сохраняются и в драматургии, например, в пьесе Беккета «В ожидании Годо»), так же, как «четыре черта», анализируемые Бахтиным (9, с.353, 289—290), в конечном счете восходят к стражам четырех «сторон света», соотнесенных со стихиями.

Возвращаясь к теме ритуального смеха на похоронах в одной из своих последних статей (11, с.8), М.М.Бахтин замечает, что «все серьезное должно было иметь и имело циркового дублера. Как в сатурналиях шут дублировал царя, раб — господина, так и во всех формах культуры создавались такие же смеховые дублеры» (11, с.9). «Отзвуки этого смехового параллелизма живы еще и сегодня, например, в довольно обычном дублировании цирковым клоуном серьезных и опасных номеров программы» (11, с.24), что оказывается сравнимым с «вторым шутовским планом в драмах и комедиях Шекспира» (11,



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
34   35
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

с.23) и с четвертой драмой у греков (современный пример такого дублирования был разобран также и в работе Р.О.Якобсона).

В книге о Рабле изучены и некоторые другие виды знаковых систем — такие, как игры97, городские «крики» (на примере «криков Парижа»), аналогичные тем звуковым рекламам, которые исследовал на более позднем материале П.Г.Богатырев; характерно, что в этой связи М.М.Бахтин напоминает и о роли звуковых средств в век радио98 (9, с.197). Но особый интерес для общей семиотики и отдельных семиотических дисциплин представляют выводы, сделанные М.М.Бахтиным при исследовании им символики телесных образов как особого языка. Как отмечает сам Бахтин, приложения этих его идей могут быть существенны и для анализа таких знаковых систем, как одежда и моды, танцы (9, с.349, примеч. 2). Мифологический и ритуальный аспект той же проблемы был намечен им на примере таких образов, как Пуруша в ведийском гимне (9, с.381), которому можно привести типологические параллели из африканских 99 и других мифологий; для социологической интерпретации исключительное значение имеет вывод о характере «сочетания расчленения тела с расчленением общества » (9, с.381), т.е. установление взаимно-однозначных соответствий между «гротескным телом» и системой социальных рангов. Ввиду эволюционно раннего характера языка телесных образов выводы этой части книги представят большой интерес для диахронической семиотики. Предложенная М.М.Бахтиным типология этих образов может помочь в отыскании многих остающихся темными вопросов, в частности, историко-литератур ных100. Сама логика движения М.М.Бахтина от постановки рассмотренных выше общесемиотических проблем к конкретным исследованиям семиотических систем этого типа в высокой степени поучительна для современной семиотики, одной из основных задач которой остается разработка общесемиотичес кого набора понятий и соотношений, пригодного для описания разных знаковых систем, в том числе и тех, которые устроены принципиально отлично от естественного языка. М.М.Бахтин является одним из первых исследователей знаковых систем, обогатившим и науку о языке благодаря раздвижению ее горизонтов, по-новому освещенных сравнением языка с надъязыковыми (вторичными) моделирующими семиотическими систе
мами. Подобно тому, как согласно изложенным идеям Бахтина многоязычие создает предпосылки науки о языке, а контрастное сравнение разных культур — условия для понимания каждой из них, семиотическое многоязычие эпохи сделало возможным осознание каждой из систем знаков в рамках общей науки о таких системах, одним из создателей которой в современной форме является М.М.Бахтин.

г.Москва

Цитированные статьи и книги М.М.Бахтина

1. Волошинов В.Н.101 Слово в жизни и слово в поэзии // Звезда, 1926, № 6.

2. Волошинов В.Н. Фрейдизм. М.—Л., 1927.

3. Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведе нии. Критическое введение в социологическую поэтику. Л., 1928.

4. Волошинов В.Н. Новейшие течения лингвистической мысли на Западе // Литература и марксизм , 1928, кн.5.

5. Волошинов В.Н.. Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л., 1929. (переиздание: «Janua Linguarum», series anastatica, 5, Mouton, The Hague — Paris, 1972).

6. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. Л., 1929.

7. Волошинов В.Н.. Конструкция высказывания // Литературная учеба, 1939, № 3.

8. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963 (переработанное и дополненное издание работы 6).

9. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965.

10. Бахтин М.М. Слово о романе // Вопросы литературы, 1965, № 8.

11. Бахтин М.М.. Из предыстории романного слова // Уч.зап. Мордовского ун-та, № 61, Саранск, 1967.

12. Бахтин М.М. Эпос и роман // Вопросы литературы, 1970, № 1.

13. Бахтин М.М. Смелее пользоваться возможностями // Новый мир, 1970, № 11.


ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
36   37
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

1 Статья представляет собой переработанный и расширенный текст доклада, прочитанного в ноябре 1970 года на заседании Объединения по структурной лингвистике при Лаборатории вычислительной лингвистики МГУ, которое было посвящено 75-летию М.М.Бахтина.

2 Этот аспект работ М.М.Бахтина особенно подчеркивает ся в серии недавних публикаций Ю.Кристевой, постоянно на них ссылающейся, см. напр.: Kristeva J. La sйmiologie comme science des idйologies // «Semiotica», I, 1969, № 2, p.197, n.3; ее же, La Sйmiotique, science critique et/ou critique de la science // Kristeva J. Shmeiwtich́. Recherches pour une sйmanalyse. Paris, 1969, p.32, n.32.

3 Здесь и далее в тексте в скобках указываются номера работ М.М.Бахтина, согласно списку, приложенному к статье. Курсив здесь и далее в цитатах везде принадлежит М.М.Бахтину.

4 Шпет Г.Г. Внутренняя форма слова (этюды и вариации на темы Гумбольдта). М., 1927, с.203. Подробнее об общесемиотических взглядах Г.Г.Шпета (в сопоставлении с идеями М.М.Бахтина и современных западных лингвистов) см. написанный автором раздел об общей семиотике в сб.: Кибернети ку на службу коммунизму. Т.5. М., 1967, с.371—372. В упомянутом там же исследовании «Герменевтика», законченном еще в 1918 году, Шпет писал по поводу введенного Августином разделения на учения о вещах или учения о знаках, что это разделение «должно быть положено в основу классификации наук, но <…> до сих пор не продумано до конца во всем своем принципиальном значении <…>» (архив Г.Г.Шпета).

5 Morris C. Signification and significance. A study of the relations of signs and values. Cambridge, Mass., 1964. Книга Ч.Морриса, являющегося одним из создателей современной семиотики в ее варианте, продолжающем идеи Пёрса, особенно интересна тем, что она ориентирована на описание произведе ний изобразительного искусства в их ценностном аспекте.

6 В качестве одной из наиболее ярких иллюстраций можно указать на анализ слов со значением "несчастный, плохой": Шухардт Г. Избранные статьи по языкознанию. М., 1950, с.232—234. Ср. также термины "обездоленный, нищий, убогий"
типа славянских *u-bogъ, *ne-bogъ, хеттского а-šiu^-ant- "нищий" < *n°-d(e)i-u^-ont- "без-божий", греч. a'´-qeoz в значении "оставлен ный богами" в «Царе Эдипе» Софокла (Laroche E. Les noms anatoliens du «dieu» et leurs dйrivйs // Journal of cuneiform studies. 1967. Vol.21, p.174), развитие значений слов со значением "сирота" (Порциг В. Членение индоевропейской языковой области. М., 1964, с.182), "юродивый" (Gray L.H. Foundations of language. New York, 1939, pp.259—260; развитие "святой" > "глупый", обратное тому, которое представлено в «Идиоте» Достоевского или «Poor Idiot boy» Вордсворта). Г.Шухардт (Избранные статьи по языкознанию…, с.234) в связи с этим вспоминал о предложении Ницше объявить конкурс на сочинение «Что дает языкознание, и особенно этимологическое исследование, для истории развития моральных понятий?».

7 Следует, однако, заметить, что эта критика в настоящее время после издания всех источников по курсу Соссюра должна быть отнесена больше к издателям посмертного «Курса общей лингвистики», чем к самому Соссюру, который уттверждал, что «ce systиme d'unitйs gui est un systиme de signes est un systиme de valeurs» («та система единиц, которая является системой знаков, является одновременно системой ценностей») // Saussure F.de. Cours de linguistique gйnйrale. Edition critique par R. Engler. Fasc. 2. Wiesbaden, 1967, pp.254—255, cм. там же (p.255) о социальной предопределенности ценности, которую Соссюр (в отличие от Бахтина) для систем знаков считал полностью условной в отличие от экономической ценности — стоимости, частично зависящей от соответствующих вещей (ibid., p.178). Ср. также ниже о ценностном аспекте категорий времени и пространства, исследованном Бахтиным.

8 Изучение ситуации наряду с анализом акта обмена знаками (acte sйmique) проводится в настоящее время в работах Прието по общей семиотике: Prieto L.J. Messages et signaux. Paris, 1966. Но Прието разделяет эти два аспекта, тогда как Бахтин намечал исследование их взаимосвязи.

9 В связи с некоторыми глубокими сходствами рассматри ваемых ниже концепций со взглядами С.М.Эйзенштейна, следует отметить, что именно цитированное место книги привлекло внимание Эйзенштейна, в те же годы занимавшегося переосмыслением психоанализа. На экземпляре книги, хранящемся в библиотеке Эйзенштейна, пометка — «19 — 6.I — 28. Мos



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
38   39
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

cow. Genlin» (ссылка на фильм «Генеральная линия» — «Старое и новое», для интерпретации которого Эйзенштейн широко пользовался системой понятий, выработанных при освоении им психоанализа).

10 Предвосхищение в книге (2) позднейшей социологичес кой критики фрейдизма не раз отмечалось Р.О.Якобсоном на семиотических симпозиумах.

11 Shands H.C. Psychoanalysis and the Twentieth Century Revolution in Communication // Мodern Psychoanalysis. Ed. by J.Marmor. New York, 1968. Тонкие мысли о роли высказывания, речи (discours) для психоанализа, перекликающиеся с идеями книги (2), см. в статье: Benveniste E. Remarques sur la fonction du langage dans la dйcouverte freudienne // Benveniste E. Problиmes de linguistique gйnйrale. Paris, 1966, pp.77—78. В этой статье, в частности, показана неточность тех лингвистических аргументов, на которых основывался Фрейд в своих суждениях об амбивалентности значения слов. Тем не менее догадка о такой амбивалентности была верной, как это показал в исследова нии «площадного» слова М.М.Бахтин (9), верно ссылающийся в этой связи и на особый архаизм ругательств, ср. в этом плане типологически важный материал в статье: Meggitt M.J. Male-Female Relationship in the Highlands of Australian New Guinea // American Anthropologist. Vol. 66, № 4, 1964, pt.2. Special publication «New Guinea. The Central Highlands». В амбивалентности «площадного слова» обнаруживается точный аналог, с одной стороны, явлению нейтрализации лингвистических оппозиций, с другой, тому снятию противоположностей между двоичными противопоставлениями в ритуале и карнавале, о котором речь идет ниже в связи с книгами (8) и (9).

12 Эйхенбаум Б.М. Анна Ахматова // Б.М.Эйхенбаум . О поэзии. Л., 1969, с.89 и 114—115. С этой точки зрения особенно интересны стихи, написанные Ахматовой в последний период («За такую скоморошину» и др.).

13 Miko F. Text a štyl. K problematike literбrnej komunikбcie. Smena, 1970, s.121. В этой книге обобщена та чехословацкая традиция, где с воздействием работ (6) и (7) и «Архаистов и новаторов» Тынянова соединялась оригинальная теория литературного развития, см. в особенности: Bakoš M. Problйm vy´vinovej periodizбcie literatъry // A.PopovicЪ. Strukturalizmus v slovenskei vede. Martin, 1970, s.95—101. Аналогии между идеями
Бахтина о динамике жанров и выводами других чехословацких ученых, в частности, Мукаржовского, указаны в заметке: Okбli D. Michal Bachtin o epose a romбne // Slovenskб literatъra. XVII. 1970, № 6, s.671.

14 Dumйzil G. Heur et malheur du guerrier. Paris, 1969, Preface.

15 Benveniste E. Sйmiologie de la langue (2) // Semiotica. I. 1969, № 2, p.134. Следует подчеркнуть, что вся программа развития семиотики, изложенная в этой статье, разительным образом напоминает ту, которая за 40 лет до этого была изложена в книге (5): совпадает не только установка на анализ высказывания, как основной единицы (7, с.66), но и понимание языка как главного («модельного») объектa семиотического исследования, определение целей «металингвистического» (по Бахтину, «метасемантического» у Бенвениста, р.135) исследова ния и т.п.

16 Benveniste E. Sйmiologie de la langue (2), p.135.

17 Cледует отметить, что сама дисциплина «философия языка», задачи и история которой были очерчены Бахтиным (5, с.55 и сл.), под этим же названием окончательно сложилась лишь в последние десятилетия, см. в особенности: «The structure of language. Readings in the philosophy of language». Ed. by J.A.Fodor, J.J.Katz. New Jersey, 1964.

18 Harris Z. Papers in structural and transformational linguistics. New Jersey, 1970, pp.313—379.

19 Эти отличия от традиционной риторики, включающейся Бахтиным (с этим существенным ее переориентированием) в область металингвистики (1; 5, с.116), следует особенно иметь в виду в связи с опытами нового осмысления риторики в свете структуральной науки: Handricks W.O. [Рец. на кн.] Leech G.N. A linguistic guide to English poetry // Lingua. Vol.25. 1970, № 2, pp.175—176.

20 Chomsky N. Cartesian linguistics. New York—London, 1966. Хомский, однако, считает, что в картезианской лингвистике была с самого начала выдвинута идея языка как средства самовыражения, что расходится с ее характеристикой у Бахтина. Основным отличием понимания истории западноевропейской философии языка у Хомского от сходных разделов ранних работ М.М.Бахтина было то, что последний акцентировал различие между картезианским рационализмом и романтизмом Гум



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
40   41
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

больдта, тогда как первый подчеркивает то, что их объединяло (см. там же, р.21 и др.). Впрочем, Бахтин (в частности, в связи с интерпретацией Гумбольдта Г.Г.Шпетом в упомянутой выше книге), указывал на сложность идей Гумбольдта, благодаря которой тот мог «сделаться наставником далеко расходящих ся друг от друга направлений» (5, с.59). В том контексте философской антропологии, который особенно существен для идей Бахтина, важно то, что творческий характер языка и мышления, который Хомский подчеркивает вслед за Гумбольдтом, он переносит и на другие аспекты человеческой деятельности, исследованные Гумбольдтом в его «Ideen zu einem Versuch die Grenzen der Wirksamkeit des Staats zu bestimmen» (1792). См.: Chomsky N. Cartesian linguistics, p.91, n.50—51; Его же. Language and Mind. Harcourt Brace, 1968; Его же. Notes on anarchism // The New York Review of Books. Vol. XIV, 1970, № 10, p.32, n.11. Из недавних критических работ, оценивающих лингвистическую теорию Гумбольдта и ее истолкование Хомским, см. в особенности: Coseriu E. Semantik, innere Sprachform und Tiefenstruktur // Folia linguistica. T.IV. 1970, 1/2; там же, S.61, см. о понимании трансформационной грамматики как «грамматики функционирования отдельного языка в процессе говорения», что сближает ее с «металингвистикой» в смысле Бахтина; Косериу при этом ссылается на важную в том же плане мысль Сешеэ о переходе к «организованному высказыванию» («parole organisйe») как цели лингвистического описания.

21 Marcus S. Poetica matematica(. Bucuresti, 1970, p.133. Точно так же можно различать дискретный случай структур типа схемы волшебной сказки по Проппу или детективного рассказа и непрерывный случай романов Достоевского, исследован ных Бахтиным. По отношению к прозе достаточно строгое понимание непрерывности художественного текста может быть предложено на основании установления связей между образами, обнаруживаемыми на протяжении сколь угодно длинных отрезков текста, см. о «Мертвых душах»: Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1934 (где предполагаются и непрерывные звуковые связи, вытекающие и из идеи «анаграмм» Соссюра). Утверждение о роли непрерывности сообщения в произведении искусства представляется особенно существенным для современного кино, где на этом строится сюжет такого фильма, как «Blow-up» Антониони: метонимическая деталь изображения
может быть увеличена в сколь угодно большое число раз, благодаря чему изображение дробится на мельчайшие части, но сохраняется его многозначность, т.е. при любом дроблении (и увеличении деталей) не образуется однозначных фрагментов целого. Если в языке слова сами по себе дискретны (в означающей их стороне), то в кино непрерывным может быть и означающее, и означаемое.

22 Benveniste E. Sйmiologie de la langue (2), p.133.

23 Там же, р.134.

24 Benveniste E. Sйmiologie de la langue (1) // Semiotica. I. 1969, № 1, pp.2—3. Следует, однако, заметить, что выдвижение на первый план высказывания не противоречит пониманию языка как совокупности цепочек знаков в логике и математической лингвистике.

25 Benveniste E. Sйmiologie de la langue (2), p.134. По Бенвенисту, оба эти аспекта есть только у языка; только семиотический аспект есть у таких систем, как этикет; только семантический у таких, как изобразительное искусство.

26 Ср. отчасти сходные возражения против такого описания языка в терминах второй сигнальной системы, при котором все слова (в том числе и абстрактные типа опять, или, являющиеся основным объектом исследования современной лингвистической семантики) рассматриваются как результаты «поэлементной проекции» (когда каждое слово поставлено во взаимно-однозначное соответствие с некоторым элементом, им обозначаемым) в статьях: Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., 1966, с.285 и 305.

27 Последовательное обоснование правомерности менталистской точки зрения в свете современной науки о языке проводится в указанных выше работах Н.Хомского. Эта точка зрения не была принята во внимание в тех критических замечаниях, которые (в духе бихевиоризма) делает Ю.Кристева в предисловии к французскому переводу книги Бахтина о Достоевском по поводу употребления Бахтиным таких слов, как «сознание»: Kristeva J. Une poйtique ruinйe // Bakhtine M. La poйtique de Dostoпevsky. Paris, 1970, pp.10, 21.

28 «Дневник» С.М.Эйзенштейна. Т.Vв, с.63, §32 (архив П.М.Аташевой). Следует отметить, что к своей семиотической концепции искусства Эйзенштейн пришел после увлечения опытами чисто рефлексологического его описания в 20-е гг.


ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
42   43
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

29 Эйзенштейн С.М. Режиссура // Избранные произведе ния. Т.4. М., 1966, с.669. Ср. также противопоставление застывших «культурно-поэтических» образов и образа-орудия, рождающегося из столкновения слагающих его частей: Мандельштам О. Разговор о Данте. М., 1967.

30 См. новейшие работы о структуре абзаца, указанные в кн.: Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970, с.371, прим.7.

31 Кроме ранних работ Эйхенбаума о сказе, связанных с опытом нашей прозы 20-х гг. и тогда же использованных Бахтиным (6; 8, с.256—257), следует отметить и более поздние статьи его о Лескове, содержащие интересные мысли о пародировании диалектов и стилей (в том числе стихотворного) Лесковым, созвучные кругу идей Бахтина: Эйхенбаум Б.М. «Чрезмерный» писатель // Эйхенбаум Б. О прозе. Л., 1969, с.341—344. О типах «двуголосого слова» в современной литературе ср. статью автора: Поэтика // Литературная энциклопе дия. Т.5. М., 1969, с.938.

32 Jakobson R. Shifters, verbal categories, and the Russian verb. Harvard university (Cambridge, Mass.), 1967, p.1, см.: Jakobson R. Selected writings. II. Word and Language, Mouton, The Hague—Paris, 1971, p.130. См. также изложение этой работы в заметке автора: Код и сообщение // Бюллетень Объединения по машинному переводу. 1957, № 5.

33 См. написанную под влиянием работ (6) и (7) интересную книгу: DolezЪel L. O stylu modernм cЪeskй prуzy. Praha, 1960. — целиком посвященную этой проблеме. Новая литература вопроса указана также в кн.: Neubert A. Die Stilformen der «Erleben Rede» in neueren englischen Roman. Halle (Saale), 1957; и в ст.: Никулихин Ю.Я. Специфика несобственно прямой речи и ее место среди других видов высказывания (на материале произведений немецкой художественной литературы) // Проблемы немецкого языкознания и методики преподавания немецкого языка. Уч. зап. ф-та ин. яз. Тульского пед. ин-та. Вып. 4. Тула, 1970.

34 Wierzbicka Anna. Dociekania semantyczne. Wroclaw—WarszawaKrakуw, 1969, глава IX (Deskrypcje czy cytaty?), с.177 и сл.; ср. также последний раздел ("The problem of guotation") сборника Sign, language, culture. The Hague—Paris, 1970. Ср. также близкое к идеям Бахтина осмысление роли цитат у Ав
вакума (впервые исследованных В.В.Виноградовым): Успенский Б.А. Поэтика композиции. М., 1970, с.62—63.

35 «Дневник» С.М.Эйзенштейна. Т.V, с.14, §14 (Архив П.М.Аташевой).

36 Эйзенштейн С.М. Избр. произв. Т.2. М., 1964, с.334. Следованием этому принципу определяется и построение настоящей статьи.

37 Mann Thomas. Gesammelte Werke. 12 Bd. Berlin, 1956, S.204. Подробнее об этих взглядах Манна см.: Микушевич В. Проблема цитаты («Доктор Фаустус» Томаса Манна по-немецки и по-русски) // Мастерство перевода. 1966. М., 1968. В свете идей Бахтина с этой ролью цитат у Т.Манна следует сопоставить выводы о функции несобственно прямой речи в его романах (5, с.180), развитые в недавнее время: Никулихин Ю.Я. Специфика несобственно прямой речи… (там же литература вопроса). С мыслями М.М.Бахтина о полифонии романа сближаются наблюдения о «Polyphones Gewebe» романов Манна: Fourrier G. Thomas Mann. Paris, 1960, pp.85, 265; Dabиzise F. Visages de Faust au XX-e sciиcle. Paris, 1967, p.377.

38 Мандельштам О. Разговор о Данте…, с.11.

39 «Un adeva(rat dialog оntre doi oameni este оn fond cu neputinta. Orice dialog se reduce la doua( monologuri alternante», цит. по: Markus S. Poetica matematica(…, p.134.

40 Eliot T.S. The three voices of poetry // Eliot T.S. On poetry and poets. New York, 1961, p.109; ср. там же, р.106, обсуждение приложимости к стихам Рильке и Валери определения лирики как поэзии первого лица, предложенного Готтфридом Бенном («Probleme der Lyrik»).

41 Benveniste E. L'appareil formel de l'йnonciation // Langages, 1970, mars, № 17: L'йnonciation, p.16. Статья представля ет собой точный аналог раздела о высказывании в работе (5).

42 Weir R.H. Language in the crib. The Hague, 1962; см. также статью: Jakobson R. Anthony's contribution to linguistic theory, p.18 (Jakobson R. Selected writings, II, p.285), где речь идет о теории Выготского; ср.: Выготский Л.С. Психология искусства. Изд. 2-е. М., 1968, с.501. Относительно интериоризации и объяснения внутренней речи по Выготскому ср. также: Shands H.C. Semiotic approaches to psychiatry. The Hague—Paris, 1970, p.295. Роль исследования внутренней речи для семиотики в последнее время отмечается Р.О.Якобсоном: Jakobson R. Lan



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
44   45
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

guage in relation to other communication systems // Languaggi nella societа e nella tecnica. Milano, 1970, pp.4 (там же о Выготском) и 9; Jakobson R. Selected writings. II, pp.698, 702.

43 Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Избранные психологические исследования. М., 1956, с.360.

44 Там же, со ссылкой на Л.В.Щербу и Л.П.Якубинского (ср. 5, с.137 и 172).

45 Там же, с.361—362. В книге Выготского, вышедшей первым изданием в 1934 году уже после смерти автора, есть и несколько других случаев, где не указаны источники соответствующих мест книги: на с.334 не поставлена в кавычки цитата из Фосслера (о Декарте), см.: Фосслер К. Грамматические и психологические формы в языке // Проблемы литературной формы. Л., 1928, с.188—189; не приведен источник эпиграфа к главе 7 (из Мандельштама, см. об этом: Выготский Л.С. Психология искусства, с.507). Следует пожелать, чтобы все подобные случаи были оговорены в комментарии к подготавливае мому «Собранию сочинений» Выготского.

46 Эйзенштейн С.М. Диккенс, Гриффит и мы. // Избранные произведения . T.5. М., 1968, с.171. Здесь и далее в цитатах курсив Эйзенштейна.

47 Там же, с.176.

48 Эйзенштейн, однако, считал, что в «Кроткой» у Достоевского «всего лишь в двух-трех местах прорываются <…> истинные образцы "иного синтаксиса"» («Метод», глава «Фрэнк Бедман», архив П.М.Аташевой). Такое сосредоточение на форме, а не только на содержании внутреннего монолога, примером которого может быть также ранний опыт Льва Толстого «История вчерашнего дня» (с записью дремотного «потока сознания»), представляет собой особенно важный для искусства ХХ в. путь, принципиально отличный от объективной подачи внутреннего монолога (в «линейном стиле»), см. об этой последней: Успенский Б.А. Поэтика композиции, с.60, 71. Если несобственно прямая речь, согласно книге (5), за которой следует Б.А.Успенский (Поэтика композиции, с.91 и след.), определяется формально как такая, которая может быть посредством одного ряда трансформаций переведена в прямую речь, а посредством другого ряда в косвенную, то внутренний монолог «живописного стиля» (в школе потока сознания) непереводим ни в косвенную, ни в прямую речь без потери существен
ных его композиционных свойств. По верной формулировке Л.Долежела в основе внутреннего монолога в современной прозе лежит тенденция непосредственно передать внутреннюю речь, см.: DolezЪel L. O stylu modernм cЪeskй prуzy, s.159 (см. там же, s.158 о полифонии в смысле Бахтина), ср.: MukarЪovsky J. Dialog a monolog // Kapitoly z cЪeskй poetiky. I. Praha, 1948. Внутренний монолог жены Блума, с этой точки зрения изучавшийся Эйзенштейном, в связи с проблемой несобственно прямой речи разобран в кн.: Neubert A. Die Stilformen der «Erleben Rede»…, S.143—144. К аналогиям с кино и полифонией ср.: Гурвич И. Киномонтаж и современная зарубежная проза // Из истории зарубежных литератур. Научн. тр. Ташкентского ун-та. Ташкент, 1970. Идеи Эйзенштейна, касающиеся кинематографических аналогов внутреннему монологу Джойса, использованы во втором разделе (Thetechnics) книги Humphrey R. Scream of consciousness in the modern novel. Berkeley—Los Angeles, 1953 (где рассмотрены и соответствующие места «Улисса»). Взаимодей ствие приемов монтажного кинематографа и современной прозы (в частности, Фолкнера) приводится в современной семиотике в качестве одного из наиболее убедительных примеров того общения разных сфер культуры, которое связано с общесемиотической проблемой их специфичности: Metz C. Spйcificitй des codes et spйcificitй des langages // Semiotica. 1969, № 4, pp.380—381, cp. выше о постановке этой проблемы Бахтиным.

49 Этому не противоречит то, что с биографической стороны не исключено отражение в этой повести и некоторых мотивов, пережитых самим автором, ср. совпадение начала предисловия к «Кроткой»: «Представьте себе мужа, у которого лежит на столе жена» и начала записи Достоевского, сделанной 16 ареля 1864 года (через день после смерти первой жены): «Маша лежит на столе»… Совпадает не только внешняя ситуация, но и внутренняя установка: муж, только что потерявший жену, старается уяснить для себя самого правду (о покойнице  — в «Кроткой», о бессмертии — в более ранней записи автора).

50 Эйзенштейн C.M. Избранные произведения. T.2, с.109.

51 Там же, с.120.

52 Выготский Л.С. Развитие высших психологических функций. Из неопубликованных трудов. М., 1960, с.451 (написано в 1929—1930 гг.).


ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
46   47
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

53 Там же, с.194 (написано в 1930—1931 гг.).

54 Незнакомством с этой ранней книгой объясняются те замечания о монологе с точки зрения психоанализа, которые делает в своей восторженной статье о Бахтине Ю.Кристева, критикуя и дополняя его понимание монолога: Kristeva J. Le mot, le dialogue et le roman // Kristeva J. Shmeiwtich́. Recherches pour une sйmanalyse, p.155, ср. с.149; ср. с.149; ср. ее же предисловие к французскому переводу книги Бахтина о Достоевском: Kristeva J. Une poйtique ruinйe // Bakhtine M. La poйtique de Dostoпevsky. Paris, 1970, pp.13, 15. В действительности же теория Бахтина была создана благодаря преодолению психоанализа с той семиотической точки зрения, которая и до наших дней остается наиболее убедительной; он был не предшественником открытий Фрейда (там же, с.7 и далее), а их интерпретатором, по-новому их описывавшим.

55 Семиотический подход к высшим психологическим функциям изложен в кн.: Выготский Л.С. Развитие высших психологических функций… Критическое рассмотрение взглядов Дильтея и Шелера на высшие чувствования см. в публикации: Выготский Л.С. Спиноза и его учение об эмоциях в свете современной психоневрологии // Вопросы философии . 1970, № 7 (глава из последней книги Выготского, написанной в 1934 году, где детально изучена проблема соотношения между аффектом и выразительным проявлением; эта же проблема в другом плане в 20-е гг. внимательно изучалась в биомеханике, от постулатов которой отправлялись Н.А.Бернштейн и С.М.Эйзенштейн: каждый из них пришел к необходимости выделения семиотического уровня психических функций — уровень Е, по Бернштейну).

56 В связи с другими отмеченными параллелями стоит указать на то, что Эйзенштейн, согласно записям его дневника 1928 года, «захлебывался Рабле» и в предчувствии будущего фильма о Левенштейне мечтал о постановке современного Гаргантюа, где в «трагическом гротеске» («une grotesgue tragique» — запись во время чтения Рабле сделана по-французски) война с Пикрохолем переплеталась бы с войной 1914—1918 гг. («Дневник» Эйзенштейна. Т.Vа, с.84, §88, архив П.М.Аташевой). Для самого Эйзенштейна, как и для Рабле, характерно отсутствие граней между осознаваемым и бессознательным во фрейдовском смысле, что может быть доказано анализом его
дневников, автобиографических и научных записей и рисунков. Снятость этих границ представляется одной из характерней ших черт личности ренессансного типа. Поэтому «непубликуе мые сферы» (9, с.459, прим.1) играют для нее особую роль. Историческая роль таких личностей может быть интерпрети рована в духе мыслей Бахтина о карнавале и его связях с критическими (кризисными) переходными моментами, в том числе и в развитии науки (9, с.57 и 414).

57 Поэтому не представляются убедительными возражения, сделанные узко с позиции академической науки о Рабле в ст.: Yates F. [Рец. на кн.] Mikhail Bakhtin. Rabelais and his world // The New York Review of Books. Vol.XIII. 1969, № 6. В этой рецензии семиотический аспект книги, верно подчеркнутый К.Поморской в ее предисловии к переводу на английский язык, противопоставляется традиционному историко-литературному, тогда как заслуга Бахтина состоит именно в синтезе синхронно-функционального описания с диахроническим. В еще более обнаженной форме (благодаря отсутствию ссылок на другие современные работы о Рабле, обзору которых в основном посвящена статья Ф.Йэйтс) непонимание семиотических задач этого исследования обнаруживается в критике В.Б.Шкловского (см.: Шкловский В.Б. Тетива. М., 1970, с.257 и след.).

58 Кнорозов Ю.В. Древняя письменность Центральной Америки // Советская этнография, 1952, № 3; Его же. Письменность майя. М., 1963.

59 Здесь и далее «метаязык» понимается в обычном общепринятом смысле (как язык, используемый для исследова ния другого языка), восходящем к логическому (у Тарского и его школы). Соответственно термину «металингвистика», предложенному ранее в другом смысле М.М.Бахтиным (ср. «метасемантику» в том же смысле у Бенвениста), следует предпочесть термин «транслингвистика», введенный Р.Бартом для обозначения научной дисциплины, изучающей структуру текстов, больших, чем предложение.

60 См. о «Войне и мире»: Успенский Б.А. Поэтика композиции, с.73 и сл.; об «Анне Карениной»: Jakobson R. and Halle M. Fundamentals of language. The Hague, 1956, p.18; Jakobson R. Selected writings. Vol.1. 2nd ed. The Hague—Paris: Mouton, 1971, p.476.

61 Любопытный материал для сравнения с русско-фран



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
48   49
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

цузским двуязычием в соответствующих главах «Войны и мира» представляет шведско-французское двуязычие в прозе И.Альмквиста. Для изучения вопроса о связи многоязычия романа с многоязычием большого города значительный интерес представляет «Голем» Мейринка, воспроизводящий пеструю многоязычную среду Праги начала нашего века (следует, однако, оговориться, что многоязычие такого города, как Угарит, намного древнее романа, но нет догородского многоязычия).

62 Ср., в частности, использование французского языка в одном из лучших романов новой вьетнамской литературы: Vu Trong Phung, Sт dх, Hа-nфi, 1957 (1 изд. 1937).

63 В качестве наглядного примера Кристева (Kristeva J. Une poйtique ruinйe, p.20) уже указывала на «Сатирикон» Феллини; его литературный прообраз — роман Петрония — детально изучался М.М.Бахтиным (8, с.151, 157, 158, 161 и др.; 12, с.109 и 112). Роль поздней античности в построениях М.М.Бахтина в области истории романа представляется возможным сопоставить с темой поздней античности в стихах и романной прозе К.Вагинова (в данном случае речь идет не только о типологическом сходстве ввиду наличия биографических связей между ученым и писателем).

64 См. об этом цитированную выше статью автора «Поэтика», с.938; его же. О точных методах в литературоведении // Вопросы литературы, 1967, № 10, c.124; Выготский Л.С. Психология искусства…, с.517.

65 Успенский Б.А. Поэтика композиции… Ср.: Лотман Ю.М.. Структура художественного текста…, с.320—325 (особенно с.333—334 о кино) и с.380, прим. 27 (о работах М.М.Бахтина). Применительно к прозе Чехова этот метод описания проводится в книге: Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М., 1971.

66 Todorov Т. Poйtique // Ducrot O., Todorov T., Sperber D., Safouan V., Wahl F. Qu'est-ce que le structuralisme? Paris, 1968, p.158.

67 Lubbock P. The craft of fiction. London, 1965 (1 изд. — 1921), ср.: Booth W.C. The rhetoric of fiction. Chicago, 1961.

68 Pouillon J. Temps et roman. Paris, 1946. Идеи этой работы о времени представляют интерес в свете выводов Бахтина о времени в романе (8 и 12).

69 Todorov T. Poйtique…, p.159; ср. pp.117—118.

70 Sartre J.-P. L'кtre et le nйant. Paris, 1943, pp.275—367
(раздел «L'existence d'autrui»).

71 Ibid, р.277. Нельзя не отметить вместе с тем и очень существенных отличий концепции Бахтина от идей Сартра как в связи с проблемой «другого» (см. ниже о «другом» как «незнакомце» — представителе человека вообще, как о чистом отношении), так и в других вопросах, обсуждаемых обоими мыслителями: проблема отрицания, детально изучаемая, в частности, на материале языковых отрицаний, Сартром решается в чисто логическом плане (Sartre J.-P., L'кtre et le nйant…, c.39 и след.), тогда как Бахтин (9, с.446—452) именно на этом примере показывает недостаточность чисто логического подхода.

72 Это сопоставление идей Бахтина и Сартра о романе было независимо друг от друга проведено в 1968 году Т.Тодоровым (Todorov T. Poйtique…, p.159) и автором — в статье: Об аналогиях между буддийской логикой и современной европейской наукой // Материалы по истории и филологии Центральной Азии. 112 (Тр. Бурятского ин-та общественных наук. Вып.1. Сер. востоковедения). Улан-Удэ, 1968, с.145. Иначе о перекличке идей Бахтина и Сартра написано в работе: Kristeva J. Une poйtique ruinйe…, p.16, где отмечается сходство с семиотичес ким пониманием роли «другого» в психоанализе, ср.: Benveniste E. Remarques sur la fonction du langage dans la dйcouverte freudienne…, p.77.

73 Флоренский П. Мнимости в геометрии. М., 1922, с.7.

74 Yuen-Ren Chao. The non-uniqueness of phonemic solutions of phonetic systems // Readings in linguistics. 2nd ed. New York, 1958 (перепечатка статьи 1934 года).

75 Ziman J. Public knowledge. The social dimension of science. Cambridge, 1968, p.22. Займан подчеркивает необходимость выбора одного из альтернативных описаний в европейской науке. Эта возможность остается и в мире Достоевского, см. ниже об «авторитетнейшей установке» у него, данной как в пределе в образе «идеального человека».

76 См. об этом подробнее в заметке автора: Федор Ипполитович Щербатской // Народы Азии и Африки. 1966, № 6, с.148. Яркую аналогию работе Бахтина о полифонии романа представляет недавно опубликованное, но написанное в конце 20-х гг. исследование Г.В.Чичерина, посвященное Моцарту в его сопоставлении с музыкой ХХ в. При этом Чичерин, как и Бахтин в своих первых книгах, отталкивался от опыта истори



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
50   51
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

ческого рассмотрения музыкальных форм у Беккера (Bekker P. Musikgeschichte als Geschichte der musikalischen Formwandlungen. Berlin—Leipzig, 1926). Структуру «оперы—игры» Чичерин сопоставил с романом ХIХ в.: «Моцартовская картина мира, его мироощущение глубоко проблематичны, схватывают все противоречия, и таким же клубком противоречий является перед ним каждый живой характер: каждый проблематичен <…> это именно сближает его с романом ХIХ в., особенно Бальзаком, даже с Достоевским» (Чичерин Г. Моцарт. Л., 1970, с.210, ср. с.95, 134, 251 и др.).

77 Сходство это определяется более глубокими причинами, чем литературное влияние, так как «Детство Люверс» написано до первой публикации «Исповеди Ставрогина». Переклички в идеях Бахтина и Пастернака не являются случайными, как это видно и из оценки книги (3) в письме Б.Л.Пастерна ка (в связи с оценкой философской стороны книги в этом письме стоит отметить роль марбургской школы в становлении обоих мыслителей), см. текст письма в «Труды по знаковым системам». V // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып.284. Тарту, 1971, с.528—529.

78 Кажется возможным напомнить в этой связи о мнении Рильке об отношении Достоевского ко времени: «Er zuletzt selbst die Zeit anschauen durfte (in seinem «Tagebuch des Schriftstellers»), weil er ihr nicht in den Arm fiel, sie aufzuhalten, sich ihr nicht in den Weg stellte, sie zu ьberreden, sondern sie auslegte wie ei дuberst vorlдufiges Bild fьr das unendliche Geschehen, dessen Schauplatz, fьr eine Weile Gottes, in unserem inneren Dasein ausgespart worden ist» (Rilke R.M. Briefe aus den Jahren 1907 bis 1914. Leipzig, 1933, S.327).

79 Следует отметить, что проблема времени в античном эпосе в духе современной науки впервые была поставлена университетским учителем М.М.Бахтина — Ф.Ф.Зелинским еще в начале века в его статье: Zelinsky F. Die Behandlung gleichzeitiger Ereignisse im antiken Epos // Philologus, Suppl. Vol. VIII. 1901, № 3. Эта статья повлияла как на недавние литературоведчес кие исследования (см. ссылки на нее в кн.: Lдmmert E. Die Bauformen des Erzдhlens. Stuttgart, 1955, во многих отношениях близкой к работам М.М.Бахтина о романе), так и на семиотические работы. В частности, ссылаясь на эту статью Ф.Зелинского, Р.О.Якобсон еще в 30-е гг. (в ст.: Jakobson R. Upadek
filmu // Listy pro umeЪnн a kritнku. I. Praha, 1933) отметил сходство показа времени в эпосе и в немом кино и указал в этой связи на иные возможности, реализованные в позднейших фильмах (см. теперь: Jakobson R. Linguistika, Poйtica, Cinema. Sгo Paolo, 1970). Из последующих работ о категории времени в повествовании следует отметить кн.: Weinrich H. Tempus: Besprochene und erzдhlte Welt. Stuttgart, 1964.

80 Флоренский П.А. Анализ пространственности в художественно-изобразительных произведениях, раздел «Время и пространство», §58 (архив П.А.Флоренского). Типологии таких основных образов посвящен другой труд П.А.Флоренского «Symbolarium», см.: «Труды по знаковым системам». V, с.521—527 (о вертикали см. с.526). В свете других приведенных сопоставлений следует отметить, что С.М.Эйзенштейн не раз говорил об исторической роли вертикальной композиции как в теоретических своих работах (начиная с известной его речи о форме экрана, произнесенной в Голливуде: Эйзенштейн С.М. Динамический квадрат // Избранные произведения. Т.2, с.318—319), так и в связи с опытом воспроизведения средневекового мифа в «Валькирии», где основной темой становилась «активность, сценически разрешаемая вертикально вверх». Эйзенштейн С.М. Воплощение мифа // Избранные произведения . Т.5, с.342. К числу универсальных образов, изучавшихся как Бахтиным, так и Флоренским и Эйзенштейном, относится противоположение выпуклого и вогнутого, существенное в концепции гротескного тела у Бахтина (9, с.344 и др.). Флоренский в своем «Анализе пространственности», как и Эйзенштейн, использовал это противоположение при классификации разных типов эстетических установок.

81 Одной из главных причин непонимания книги М.М.Бахтина В.Б.Шкловским (см.: Шкловский В.Б. Тетива…, с.284—285) является то, что из всех этих аспектов он (вероятно, в полемических целях) выбрал только последний, истолкованный им при этом в том примитивно-гедонистическом духе, который и в ранних, неизмеримо более содержательных книгах В.Б.Шкловско го до его отхода от ОПОЯЗа вызывал критику М.М.Бахтина (3) и Л.С.Выготского (Выготский Л.С. Психология искусства). От критического усвоения сделанного ОПОЯЗом Бахтин сделал шаг вперед, к структурной поэтике, тогда как упомянутая книга Шкловского может быть во всех отношениях охарактеризова



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
52   53
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

на только негативно.

82 Paris J. La mode, la rupture // Change. 4. La mode, l'invention. 1969, p.167. Этот же вывод, сделанный еще до знакомства с книгой М.М.Бахтина о Рабле, повторен и в последующей книге: Paris J. Rabelais au futur. Paris, 1970, pp.117—118, где в библиографии дается ссылка и на книгу Бахтина. Пари, в частности, имел в виду место у Рабле, где совмещение признаков «левый» и «нечетный», восходящее к пифагорейскому отражению древнегреческого мифологического ряда бинарных оппозиций (см.: Lloyd G.E.R. Polarity and analogy: two types of argumentation in carly Greek thought. Cambridge, 1966, ср.: Рожанский И.Д. Анаксагор. М., 1972, с.14, 170), переосмыслено в карнавальном духе: «Si les syllables du nom estoient en nombre impar, soubdain, sans voir les personnes, il les disoit estre maleficiйs, borgnes, boiteux, bossus du coustй dextre. Si elles estoient en nombre par, du coustй gauche» // Rabelais F. Oeuvres. T.3. Pantagruel. Paris, 1935, p.26; в русском переводе Н.М.Любимова: «Если слоги тех или иных имен составляли нечетное число, он, не глядя определял, что эти люди кривы на правый глаз, хромают на правую ногу и горб у них справа. Если же четное, то поражена, мол, у них левая сторона» (Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Пер. Н.Любимова. М., 1961, с.480).

83 Leach E. Rethinking anthropology. London, 1961, p.135.

84 Там же. Согласно Личу, инверсия ролей является крайним полюсом по отношению к «формальному» («официально му», в терминах Бахтина) поведению; маскарад занимает промежуточное положение между этими полюсами. Представля ется, что в данном случае оказывается возможным установле ние прямых связей с выводами структурно-функциональной социологической школы, занимающейся преимущественно исследованием социальных ролей, в частности, в ценностном аспекте. Для решения поставленной М.М.Бахтиным диахронической проблемы значимости карнавала в кризисные (переломные) периоды особенно важна гипотеза, по которой нахождение промежуточных звеньев («медиация») между противопо ложными социальными ролями в ритуальном действе, представляющем собой источник карнавала, может быть связана с культурными изменениями: Ross Crumrine N. Ritual drama and culture change // Comparative studies in society and history. Vol.12. 1970, № 4, pp.361—372 (там же см. о другом типе — традици
онном неменяющемся обществе, в которое «встроено» повторяющееся ритуальное действо, как средневековый карнавал).

85 Эйзенштейн С.М. Grundproblem (архив П.М.Аташевой).

86 Там же. См. также статью автора: Eisenstein et la linguistique structurale moderne // Cahiers du cinйma. 1970, № 220—221. Почти буквальное совпадение последних строк с мыслями М.М.Бахтина и целый ряд других аналогий, отмеченных выше, представляет интерес с точки зрения типологии идей, возникающих в одних и тех же исторических ситуациях в одно и то же время (при всей полярной противоположности конкретных биографий высказавших их мыслителей); существенно, разумеется, и сходство первоначальных культурных и научных импульсов (в данном случае психоаналитических), переработанных и преодоленных обоими исследователями. Вместе с тем следует поставить и вопрос о предвосхищении в цитированных трудах разнообразных современных форм карнавала (в частности, happening) и карнавализованного искусства и т.д.

87 Скрынников Р.Г. Опричный террор // Уч. зап. Ленинградск. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Л., 1969, с.162—163. В свете указанных Бахтиным особенностей карнавального отношения к площадному «непубликуемому» слову особый интерес представляет рассказ Пискаревского летописца (см. там же, с.163, прим.1) о том, как царь повелел «писати тайно» «срамные слова», произнесенные теми, кто гулял на его пиру, «и наутрея повеле к себе список принести речей их и удивишася о сем, что такие люди разумныя и смиренныя от его царьского синклита, такие слова простыя глаголюще <…>», после чего показал им самим эти записи, ср. также представление Ивана Грозного «скоморохом» и превосходным знатоком «скоморошь его дела» в народных песнях и сказках: Шамбинаго С. Песни времен Ивана Грозного. Сергиев Посад, 1914, с.201 (ср. об опричнине в связи с шутовской потехой и травестийным переодеванием там же, cс.17, 23, 29, 56—57, 66); ср. Веселовский А.Н. Сказки об Иване Грозном // Собр. соч. Т.16. М.—Л., 1938 (впервые напечатано в 1876 году), где следует отметить мотив переодевания Ивана и характерный для карнавального образа поиск объединения двух полюсов в заданной Грозном задаче: прийти к нему «ни конем, ни пешу, ни в платье и ни нагу».

88 Рисунок воспроизведен в альбоме: Эйзенштейн C.М. Рисунки разных лет. М., 1968, лист 2. О карнавальности миро



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
54   55
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

ощущения Леонардо писал Бахтин (9, с.58); ср. также замечания о Леонардо в связи с проблематикой соединения противоположностей в кн.: Чичерин Г. Моцарт…

89 См., например: Эйзенштейн С.М. Режиссура // Избранные произведения . Т.4. М., 1966, с.667 («таков Леонардо в единстве еще одной антитезы <…>»), о древнекитайском символе спирали см. там же, с.653—654 и рис.1. Подробно тема андрогина развита Эйзенштейном в специальной главе «Grundproblem».

90 См., в частности: Эйзенштейн С.М. Монтаж // Избранные произведения. T.2, с.365—366. Сходство с карнавалом в понимании Бахтина видно и в представлении власти (включая мексиканских министров) как карнавального чучела (ср.9, с.231). В искусстве 40-х гг. ожили и некоторые другие гротескные образы, занимавшие в это время Бахтина в его научных трудах, в частности, скульптурная фигура смеющейся старухи (ср. 9, с.31) стала образом эпохи для Барлаха.

91 Jakobson R. Medieval mock mystery (The old Czech Unguentarius) // Studia philologica et litteraria in honorem L.Spitzer. Bern, 1958, p.263. Кроме работы П.Г.Богатырева, цитируемой в этой связи Р.О.Якобсоном, следует отметить его же статью: Bogatyrew P. Zur Frage der gemeinsamen Kunstgriffe im alttschechischen und im volkstьmlichen Theater // Slavische Rundschau, Jahrgang X. 1938, № 6 (Franz Spina zum Gedдchtnis). S.158—159; Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971, с.154.

92 Пропп В.Я. Ритуальный смех в фольклоре // Уч. зап. ЛГУ, № 46. Л., 1939. Ср. замечания о смехе в мифе в книге ученицы Леви-Стросса: Guyot M. Les mythes chez les Selk'nam et les Yamana de la Terre de Feu. Paris, 1968.

93 См.: Мелетинский Е.М. Структурно-типологическое изучение сказки // Пропп В.Я. Морфология сказки. 2-е изд. М., 1969, с.143—144 (там же дальнейшая литература); Выготский Л.С. Психология искусства…, с.511.

94 В частности, в свете сказанного выше следует отметить четкую формулировку об обмене ролями между царем и рабом, которого затем казнят в сатурналиях: Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. Л., 1936, с.88, ср. о смехе над смертью: там же, с.106 (книга О.М.Фрейденберг обсуждается в записях к «Grundproblem» Эйзенштейна). «Сдвиг», «мотив перевернутых
отношений» в античном карнавале тогда же изучался в статье, развивавшей мысли работ Ф.Ф.Зелинского о древнеаттичес кой комедии: Пиотровский А. Театр Аристофана // Пиотровский А. Театр, кино, жизнь. Л., 1969, с.178—182 (там же отмечен двоичный характер этих обрядов); В.Б.Шкловский, приводя из этой статьи цитаты, безусловно представляющие собой наиболее ценную часть соответствующего раздела его книги (Шкловский В.Б. Тетива…, с.267—268), не заметил того, что речь идет о явлении, подробно разобранном Бахтиным, которому он почему-то противопоставляет Пиотровского. Из последующих работ, предвосхитивших структурный анализ античного мифа, следует отметить в особенности монографию Я.Э.Голосовке ра «Логика античного мифа» (архив Я.Э.Голосовкера), где во многом обнаруживается сходство с методами исследования трансформации группы мифов в «Мифологичных» Леви-Строс са (характерно, что Голосовкер занимался также и философской структурой романа Достоевского).

95 Ср. об этом в статье автора: Ритмическое строение «Баллады о цирке» Межирова // Poetics. Poetyka. Поэтика II. Warszawa, 1966; и в кн.: Рудницкий К.И. Режиссер Мейерхольд. М., 1968, с.34.

96 Bouissac P.A.. The circus as a multimedia language // Language sciences. 1970, № 11 (там же литература); Его же. Pour une sйmiotique du cirque // Semiotica. III. 1971, № 2; Его же. Le statut sйmiotique de l'affiche de cirque // Semiotica. III. 1971, № 4; Его же. Les avatars du clown // Semiotica. V. 1972, № 3. Предшественником современной науки и здесь оказывается С.М.Эйзенштейн, детально разбирающий основные особенности цирка и причины его воздействия во введении к «Grundproblem» и ряд цирковых мотивов в собственном творчестве в тексте этой книги. Подход Эйзенштейна, как и Бахтина, к этой проблеме является преимущественно диахроническим.

97 Соответствующая глава книги была в английском переводе включена в сб.: Game, Play, Literature // Yale French Studies. 1968, № 41, представляющий собой опыт структурного описания игры в разных аспектах (см. там же, c.168, высокую оценку трудов М.М.Бахтина). Ср. об игре в связи с книгой Бахтина: Paris J. Rabelais au futur…; Гуревич А.Я. Смех в народной культуре Средневековья // Вопросы литературы. 1966, № 6, с.213, где ставится вопрос о соотношении смеха и игры, ср. тезис об игре



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
56   57
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

как "обратном образе" священного, сходный с мыслью Бахтина о «смеховых дублерах»: Benveniste E. Le jeu comme structure // Deucalion. 1947, № 2, pp.161—167; см. также замечание о роли игры в связи с гротеском в критической статье: Баткин Л.М. Смех Панурга и философия культуры // Вопросы философии. 1967, № 12, с.120.

98 Высказанный Бахтиным тезис о бо́льшей роли звуковых средств в предшествующие века представляет интерес сопоставить с данными об архаических культурах, ориентированных на звуковые средства коммуникации: Kilbride P.L., Robbins M.C. Pictorial depth perception and acculturation among the Baganda // American anthropologist. Vol.71. 1969, № 2, p.299.

99 Galame-Griaule G. Ethnologie et langage: la parole chez les Dogons. Paris, 1965 (где с ведийским обнаруживается совпадение вплоть до числа членов гротескного тела: 22=21+1). Идея Бахтина об особом понимании границ между телом и миром, высказанная в связи с изучением гротескного тела (9, с.341—343 и след.) представляет особый интерес в свете постановки той же проблемы в современной социальной психологии и лингвистике (в частности, при изучении категории неотчуждаемой принадлежности, которая в норме характеризует такие части тела, как нос), ср. особенно близкое к идеям Бахтина объяснение табуирования («непубликуемости») языковых обозначений выделений человеческого тела их амбивален тностью, связанной с промежуточным положением их между телом и миром, т.е. с медиацией между членами бинарной оппозиции: Leach E. Anthropological aspects of language: animal categories and verbal abuse // New directions in the study of language. Ed. by Lenneberg. Cambridge, Mass., 1964, p.38.

100 См. например, некоторые примеры, разобранные в статье автора: Об одной параллели к гоголевскому «Вию» // Труды по знаковым системам. V. Тарту, 1971. Как заметил Бахтин (8, с.210, примеч.1), «Гоголь еще воспринял существенное непосредственное влияние украинского карнавального фольклора». Тем больший интерес представляет сопоставление усвоенных им карнавальных образов с такими, которые были им созданы по карнавальному типу символов гротескного тела, как «Нос», объясняющийся указанными Бахтиным общими закономерностями (9, с.343). Ср. также важные для интерпрета ции образа носа у Гоголя (и других писателей, в частности, у
Катулла в стихотворении 13-ом его собрания) наблюдения об универсальной символической значимости этого образа (9, с.97 и особенно 342).

101 Основной текст работ 1—5 и 7 принадлежит М.М.Бахтину. Его ученики В.Н.Волошинов и П.Н.Медведев, под фамилиями которых они были опубликованы, произвели лишь небольшие вставки и изменения отдельных частей (в некоторых случаях, как в (5) и заголовков) этих статей и книг. Принадлеж ность всех работ одному автору, подтверждаемая свидетель ствами очевидцев, явствует из самого текста, как можно убедиться по приводимым цитатам.

Уже после окончания работы над текстом статьи автор получил возможность познакомиться с двумя откликами на французские переводы книг М.М.Бахтина, каждый из которых, в частности, подтверждает необходимость изучения книги «Фрейдизм» для всякого, кто хочет понять всю систему взглядов ученого. Так, замечание К.Фриу (Frioux C. Baktine devant ou derriиre nous // Littйrature. 1971, № 1, p.111) о близости идей Бахтина к мыслям об архетипах Юнга (и, добавим, в еще большей степени — к пониманию жанра как архетипа у таких литературоведов, испытавших влияние Юнга, как Фрай) остается неполным из-за незнания того, как мыслится взаимоотноше ние коллективной и индивидуальной психики у Бахтина. Это же относится и к наблюдению о возможности психоаналити ческой интерпретации теории гротескного тела в книге о Рабле (Gabay S. Rabelais: des annйes 30 б 1970, там же, p.118). В обоих случаях (как и в упоминавшемся выше соответствующем месте предисловия Кристевой, с которой по другим поводам спорит Фриу) Бахтину предлагается вернуться к тому, что было отправной точкой его эволюции в 20-е годы.

In this article first published in 1973 the author proves the semiotic character of Bakhtin's early works which are analysed at the background of juxtaposing those with the works of his contemporaries (G.Shpet, L.Vygotsky, E.Benveniste, S.Eisenstein and others) who were resolving similar problems. Bakhtin assumed that all the types of dialogical activities are of sign character. The word is a major object of ideology sciences and sign systems. In each utterance Bakhtin emphasized a theme and understanding of meaning



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3
58
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 3

while distinguishing the listener's and the speaker's viewpoints and underlying the utterance's dialogical character and a role of a concrete communicative situation in defining the utterance's structure. Bakhtin understood the higher psychological functions (those exist only in the sign material) semiotically too but his perspective differs from that of Freud: unofficial consciousness and its language are caused by a communicative situation and social context of the epoch. Bakhtin always discussed Dostoevsky's ideas as a polyphonic dialogue, a dialogue of personalities. Such a dialogue explains the synchronic character of the categories of space and time in Dostoevsky. The book on carnival culture combines diachronic and synchronic approaches and is built upon the analysis of several binary oppositions simultaneously in different aspects and allows one to qualify Bakhtin as belonging to the structural trend in research into the semiotics of myth and ritual as well.

See Engl. transl.: Ivanov Vjach. Vs. The Significance of M..M.Bakhtin's Ideas on Sign, Utterance and Dialogue for Modern Semiotics // Semiotics and Structuralism: Readings from the Soviet Union. Ed. Henryk Baran. White Plains, N.Y.: International Arts and Science Press, 1976, pp.310—367.



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ   Вяч.Вс.Иванов
Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге…

 




Главный редактор: Николай Паньков
Оцифровка: Борис Орехов

В оформлении страницы использована «Композиция» Пита Мондриана



Филологическая модель мира