Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина

ISSN 0136-0132   






Диалог. Карнавал. Хронотоп








Диалог. Карнавал. Хронотоп.19961

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 1
164   165
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 1

О.Е.Осовский

Бахтин и античность

(«бахтинский» номер американского журнала: «Arethusa», 1993, vol.26, #2)

Начало 1990-х гг. в американском литературоведении ознаменовано дальнейшим ростом осознанного интереса к научному наследию выдающегося российского мыслителя, привлекающего внимание представителей не только славистики и теории литературы, но и исследователей, работающих в сферах, казалось бы, достаточно далеких от интересов самого Бахтина. Отчетливое подтверждение только что сказанному — специальный выпуск американского журнала античных исследований «Аретуза», посвященный наследию М.М.Бахтина 1.

Как отмечают П.А.Миллер и Ч.Плэттер, «свыше двадцати лет труды Михаила Бахтина оказывают значительное воздействие на литературоведческую практику в Америке и за рубежом. Программы конференций Modern Language Association за последние семь лет включают в себя не менее десяти секций, посвященных выяснению значения его исследований для столь разнообразных направлений, как жанровые исследования, литература этнических меньшинств, феминистская критика, теория литературы, диалогическая основа языка. (…) Таким образом, нет никакого преувеличения в утверждении Цветана Тодорова, литературоведа никак не меньшего масштаба, когда он определяет Бахтина без особых сомнений (…) как величайшего теоретика литературы двадцатого столетия» (с.117).

Авторам представляется вполне закономерным появление в западном гуманитарном контексте сразу нескольких Бахтиных: Бахтина в ипостаси филолога-классика, Бахтина — теоретика карнавальной культуры, Бахтина — автора самобытной нравственно-философской концепции, и наконец Бахтина — теоретика слова и жанра, чья «Коперниканская революция в теории литературы выводит диалог во всем богатстве его ню
ансов и деталей на центральное место в его интерпретацион ной вселенной как противопоставление монологически замкнутым автору, читателю или тексту» (с.118).

Подобному многообразию образов русского ученого, сформировавшихся в американском литературоведении за последние годы, в немалой степени способствует неоднознач ность многочисленных интерпретаций научного наследия Бахтина, зависящих от социально-политических воззрений тех или иных интерпретаторов. Среди других причин, — подчеркива ют авторы вступительной статьи, — важную роль играют и неоднозначность позиции самого Бахтина на разных этапах его научных исследований, и многотемье его интересов, позволяющее большому количеству специалистов в самых различных отраслях гуманитарного знания пользоваться его выводами, и, конечно же, очевидный междисциплинарный характер его трудов.

Последнее предопределяет включение в состав рецензируемого выпуска журнала, специализирующегося на исследовании античной литературы, статьи профессора кафедры славистики Принстонского университета К.Эмерсон, соавтора фундаментальной монографии «Михаил Бахтин: создание прозаики», содержащей исчерпывающий анализ основных постулатов и категорий бахтинской теории. По примечательному признанию большинства авторов спецвыпуска, не владеющих русским языком, именно из этой книги, наряду с относительно небольшим числом столь же значительных по масштабу работ, они получили представление о философско-эстетической позиции раннего Бахтина, что позволило им использовать его идеи в своих собственных построениях. «Подобно многим, не имеющим доступа к идеям Бахтина на его родном языке, я испытываю глубочайшую признательность к Кэрил Эмерсон, Майклу Холквисту и Гэри Морсону за то, что они сделали их достаточно доступными для нас» (с.173).

Не случайно К.Эмерсон сосредоточивает свое внимание на ряде новых работ российских исследователей, как бы стремясь довести до американских филологов-неславистов сущность изменений, характерных для быстро эволюционирующей российской гуманитарной мысли в целом и конкретно бахтинологии, оказавшихся в совершенно новых условиях. Эмерсон делает сознательный акцент на бахтинском интересе к класси



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   О.Е.Осовский
Бахтин и античность

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 1
166   167
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 1

ческой филологии, сформировавшемся у ученого еще в пору университетских занятий под воздействием уроков профессора Ф.Ф.Зелинского и философско-эстетических взглядов Вяч.Иванова. Исследовательница вступает в полемику с авторами нескольких рецензируемых ею работ по частным вопросам, признавая при этом несомненную ценность российских бахтиноведческих штудий на пути осмысления философско -эстетического и этического наследия ученого, что представля ется ей наиболее важным в недавно наступившую «посткоммунистическую» эпоху.

Остальные статьи рецензируемого номера посвящены непосредственно античным сюжетам, рассматриваемым по преимуществу в свете различных бахтиноведческих подходов. Так, К.Рубино, по собственному признанию, сформулировавший собственное представление о теории Бахтина по упоминавшей ся выше монографии Морсона и Эмерсон, полагает возможным использовать бахтинскую категорию карнавализации при исследовании древнегреческих текстов, но сам уделяет максимальное внимание созвучиям между этическими постулатами Бахтина и Аристотеля. Подчеркивая принципиальную важность этического аспекта бахтинского учения, автор пишет: «Бахтин призывает нас противопоставить вопросы искусства и жизни, литературы и этики. Здесь его мысль, столь явственно отходящая от поэтики Аристотеля, сближается с этикой последнего, где принципиально важен именно характер, а не система» (с.149). Опираясь на этические постулаты раннего Бахтина, исследователь сосредоточенно ищет в его текстах не только раннего, но и позднего периода отчетливо выраженную этическую позицию, сближающую русского мыслителя с великим философом Древней Греции: «Универсальное добро, идеал добра по Платону, — утверждает Аристотель, — не принесет нам никакой пользы, поскольку его невозможно реализовать в действии или обрести самим. Когда мы сопоставляем данное утверждение с его же репликой о весьма ограниченной достижимости точности в этике, репликой, буквально предшествующей его рассуждениям по поводу универсального, мы осознаем, что Аристотель, как и Бахтин, оказывается мыслителем, которому куда ближе не проблема трансцендентного, а наш непростой мир времени и перемен» (с.152). Еще одним достаточно близким Бахтину в этом смысле мыслителем автор счи
тает известного современного философа-естественника И.Пригожина, также оказавшего значительное воздействие на гуманитарную мысль второй половины XX столетия.

Примечательную попытку использовать при анализе гомеровской «Одиссеи» сформулированное Бахтиным, как представляется автору, в ранний, философский, период понятие «радикальной другости» (с.159) предпринимает Н.Фелсон-Ра бин. Данная категория в восприятии исследовательницы, также овладевшей взглядами раннего Бахтина при помощи комментариев Морсона и Эмерсон, непосредственно связана с принципиальным понятием «диалог». Именно в диалогах Одиссея с различными персонажами, в первую очередь с Пенелопой, усматривает автор проявление «другости», ведущей к реализации категорий «я-для-себя» и «я-для-другого», разрабатывавшихся мыслителем на рубеже 1910—1920-х гг. Подробный разбор соответствующих сцен из поэмы Гомера должен подтвердить постулируемую автором связь изначально избранной ею бахтинской категории с той внутренней гармонией, которая так характерна для «Одиссеи». Стремление утвердить правомерность подобного сближения ведет Н.Фелсон-Рабин к следующему выводу: «При всей своей изощренности (выступающей как результат их [Одиссея и Пенелопы. — О.О.] "беседы") диалогизм героев — philia, весьма удачно предложенный Гомером эквивалент бахтинского "творческого понимания"» (с.170).

Диалогике «Одиссеи» посвящает свое исследование и Дж.Перадотто, избирая в качестве одного из аспектов последней «социальный контроль сексуальности» (с.173). Автор полагает, что понятие «диалогизм» подразумевает «эпистемоло гический тип противостоящих друг другу и взаимно обусловленных голосов или точек зрения, которые обнаруживаются в речи, где доминирует то, что Бахтин называет "гетероглос сией"» (с.173—174). Диалог культур, дискурсов и повествова ний оказывается, по мнению исследователя, ареной столкновения центростремительных и центробежных сил, способству ющих появлению различных типов слова: от «авторитарного» до «внутренне убедительного».

Все это находит свое отражение и в диалогах гомеровской поэмы, из всего обилия линий которой исследователь избирает лишь непосредственно связанные с обозначенной им темой.



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   О.Е.Осовский
Бахтин и античность

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 1
168   169
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 1

Детальный анализ данных бесед, преимущественно в плане непосредственного языкового обмена (без выхода на глобальный диалог культур или различных типов повествования, хотя автор и высказывает не лишенную интереса мысль о «романном» характере «Одиссеи» и даже упоминает о бахтинском «слове с лазейкой»), ведет его к выводу о значительной роли избранной им бахтинской категории для понимания общего замысла Гомера. Более того, исследование фигуры Гермеса, имеющей, по словам Дж.Перадотто, явственно комический характер, позволяет отчасти переместить «Одиссею» в русло карнавальной, комической традиции, столь детально проанализированной Бахтиным в исследовании о творчестве Рабле.

Достаточно неожиданный исследовательский ракурс избирает в своей работе П.А.Миллер, поставивший своей целью проанализировать характер диалогизма античной лирики. Обнаруживая определенные противоречия в бахтинской формулировке понятия «диалог» и связанного с ним ряда категорий, автор считает, что концепция Бахтина том виде, в каком она отражена в исследовании «Слово в романе», с ее очевидным противопоставлением романного слова поэтическому, не во всем адекватна реальному положению дел. «Подобное разграничение, отчасти полезное при выяснении самобытных аспектов романного слова, дает абсолютно негодное представление о роли диалогизма в литературе в целом и в поэзии, в частности» (с.183). Как бы возражая русскому мыслителю, исследова тель отмечает, что в начале и в конце своей научной карьеры Бахтин куда более благосклонно относился к мысли о возможной диалогичности лирики.

Автор считает весьма эффективным использование категорий «первичного» и «вторичного» диалогизма (основанных, что явственно ощущается, на понятиях «первичных» и»вторичных» речевых жанров, детально разработанных Бахтиным в 1950-е гг.). Ярчайшим примером вторичного диалогизма, в основе которого лежит различие между поэзией, предназначен ной для декламации, и поэзией письменной, у П.А.Миллера выступают стихотворение Сафо и его переложение на латинский язык, выполненное Катуллом.

Стихотворение Сафо отчетливо ориентировано на конкретную аудиторию слушателей в жестко сегрегированном обществе Лесбоса, что предопределяет во многом характер его
звучания и жанровые особенности предполагаемой эпиталамы. При этом оно выходит далеко за границы сугубо персонального послания и должно восприниматься согражданами исключительно как поэтический текст.

В катулловском же переводе характер диалогизма, по мнению исследователя, радикально меняется, осложняясь помимо всего остального контекстом его прочих поэтических произведений: «…подобная интертекстуальность произведения Катулла придает ему то ощущение интимности, которое чувствуют все читатели»(с.189). Детальный анализ стихотворения Катулла на общем фоне его творчества, сопряженном с авторскими установками, проявляющимися в древнегреческом оригинале, подводит П.А.Миллера к справедливому утверждению: «Таким образом, исследование Бахтина гораздо полнее всех предшествующих теорий позволяет нам понять разницу между исполняемым устно и воплощенным в письменной форме лирическим произведением. Поскольку диалогическая концепция дает возможность увидеть, что главное в творении — это его взаимоотношение с контекстом, как перформативным, так и текстуальным, а письменные и устно исполняемые тексты проницают свои контексты совершенно разными путями»(с.195).

Основываясь на данном заключении, исследователь подчеркивает принципиальную значимость бахтинской концепции вторичного диалогизма для дальнейшего изучения не только греческого романа, но и всех видовых и жанровых разновидностей античной литературы.

Последнее подтверждает и статья Ч.Платтера, полагающе го возможным использовать выводы исследования Бахтина, посвященного творчеству Рабле и карнавальной культуре средневековья и Возрождения, применительно к древней аттической комедии, в частности, к творчеству Аристофана, соединяя их с бахтинской же концепцией диалога. Автор находит в комедиях Аристофана немало характерных примет смеховой культуры: от безудержной и многообразной брани до гротескного пародирования современных политических деятелей и т.п. В этом плане представляется загадочным практическое отсутствие Аристофана в ряду предшественников Рабле, перечисляемых Бахтиным во вводной главе его книги. Более того, по мнению исследователя, Бахтин сознательно приуменьшает влияние Аристофана на Рабле, что, как ему представляется, связано с



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   О.Е.Осовский
Бахтин и античность

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 1
170  
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 1

принадлежностью аристофановской комедии к иному направлению смеховой культуры.

Упрекая Бахтина в «серьезной недооценке сложности Аристофана» (с.209-210), автор пытается дать объективное определение места древнегреческого комедиографа в «истории смеха». При этом он исходит из возможности приложения к комедиям последнего бахтинской концепции диалога, усиливаемой отчетливым пародийным подтекстом, присутствующим практически во всех произведениях Аристофана. Наличие подобного подтекста, в свою очередь, позволяет Ч.Платтеру обратиться к бахтинским понятиям «первичных» и «вторичных» речевых жанров и тем самым доказать уместность погружения текстов Аристофана в бахтинский контекст, добавив еще один аспект потенциальных интерпретаций античной литературы при помощи литературоведческой концепции М.М.Бахтина.

Естественно, публикуемые в рецензируемом издании тексты рассчитаны прежде всего на специалистов-античников, однако наиболее важным представляется прежде всего то, что специальный бахтинский номер «Аретузы» становится убедительным подтверждением все более интенсивного проникновения идей М.М.Бахтина в самые разнообразные сферы гуманитарного знания.

1 Bakhtin and ancient studies: dialogues and dialogios // Arethusa. Baltimore, 1993. Vol.26. # 2, p.115—218. Все цитаты из опубликованных здесь работ приводятся с указанием страниц непосредственно в тексте.


ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   О.Е.Осовский
Бахтин и античность

 




Главный редактор: Николай Паньков
Оцифровка: Борис Орехов

В оформлении страницы использована «Композиция» Пита Мондриана



Филологическая модель мира