Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина
ISSN 0136-0132
Диалог. Карнавал. Хронотоп. → 1995 → 4
140 141
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 4
Вадим Кожинов
Книга, вокруг которой
не умолкают споры*
«Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику» — это, конечно, в основе своей философская книга, хотя, казалось бы, она посвящена характеристике одного из направлений тогдашней науки о литературе. Помню, как в начале 1960-х годов талантливый прирожденный философ Э.В.Ильенков (1924—1979), увидев на моем столе эту книгу и вчитавшись в нее, был поражен тем, что в ней глубоко и блестяще разрешены волновавшие его основные проблемы теории познания.
Впрочем, говоря об этой книге, нельзя обойти вопрос об ее «авторстве», ибо она была издана в 1928 году в Ленинграде под именем П.Н.Медведева.
Павел Николаевич Медведев (1891—1938) — общественный деятель (в частности, активный член партии левых эсеров), влиятельный издательский работник, преподаватель вузов, автор множества — печататься он начал еще в 1911 году — критических книг и статей (в том числе о Демьяне Бедном, Есенине, Блоке, А.Н.Толстом, Шишкове, Лавреневе и др.), а также монографий теоретического характера «В лаборатории писателя» (1933, 2-е изд. — 1960), «Формализм и формалисты» (1934). Погиб в ходе общеизвестной полосы репрессий.
М.М.Бахтин познакомился с ним в 1920 году в Витебске и поддерживал достаточно тесные отношения до своего ареста 24 декабря 1928 года (сразу же после выхода книги «Формальный метод…»).
О том, что действительный автор книги — М.М.Бахтин,
я узнал еще до непосредственной встречи с ним от трех широко
из
вестных людей — Н.Я.Берковского, В.В.Виноградова
и В.Б.Шкловского (последний с чувством сказал мне, что «не
любит» данную книгу Бахтина; это не удивительно, ибо в ней,
между прочим, показано элементарное невежество лидера
ОПОЯЗ'а1).
Эти люди во времена издания «Формального метода…»
принадлежали к тесному кругу питерских литераторов и филологов,
где весьма трудно было скрыть «тайну» происхождения книги.
Вступив в 1960 году в переписку с М.М.Бахтиным, я вскоре задал ему вопрос и об этой книге, и о «Марксизме и философии языка», изданной в 1929 году под именем В.Н.Волошинова. 10 января 1961 года Михаил Михайлович в своем письме ответил мне так:
«В.Н.Волошинов и П.Н.Медведев — мои покойные друзья; в период создания этих книг мы работали в самом тесном творческом контакте. Более того, в основу этих книг и моей работы о Достоевском положена общая концепция языка и речевого произведения… Что касается до других работ П.Н.Медведева и В.Н.Волошинова, то они лежат в иной плоскости, не отражают общей концепции и в создании их я никакого участия не принимал».
И в самом деле: «другие работы» П.Н.Медведева настолько очевидно и резко отличаются и по духу, и по стилю от «Формального метода…», что и без особых исследований ясно: их написал другой человек (стоит, видимо, оговорить, что в изданной позднее, в 1934 году, книге П.Н.Медведева «Формализм и формалисты», написанной им самим, есть масса «цитат» из «Формального метода…»).
В январе 1929 года П.Н.Медведев послал «Формальный метод…» Б.Л.Пастернаку, который 20 августа того же года откликнулся следующим образом:
«Последние дни читаю вашу книгу, и хотел написать вам по ее прочтении, но сегодня, на 270-й странице (по-видимому, 170-й, т.к. в книге всего 232 страницы. — В.К.) почувствовал страшную тягу к работе, и это обстоятельство — первейшая ей похвала… Очень существенные и краеугольные вещи оживлены и наведены на память этим чтеньем. Я не знал, что вы скрываете в себе такого философа (итак, Пастернак словно почуял, что «в Медведеве» скрыт Бахтин… — В.К.)… Очень не в бровь, а в глаз отделаны постоянные lapsus'ы дешевого гибридного марксизма… И вашу позицию в отношении формализма целиком разделяю… Тем сер
* Несколько лет назад планировалось переиздание
книги «Формальный метод в литературоведении», и мне предложили
написать предисловие к ней. План не осуществился, но статья,
может быть, в каких-либо своих деталях представляет самостоятель
ный интерес, и я решил передать ее бахтинскому журналу.
ТЕМА ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЙ Вадим Кожинов
Книга, вокруг которой не умолкают споры
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 4
142 143
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 4
дечнее благодарю вас за удовольствие и за минуты радостного изумленья, которые вы мне доставили. Особенно мне близко ваше пониманье историзма, социальной перспективы и других неуловимостей, на которых, пожалуй, все и держится» 2.
Когда сочинялось это письмо, Михаил Михайлович был уже осужден «Коллегией ОГПУ»… Позднее, после Великой Отечественной войны, он встречался с Б.Л.Пастернаком, но, конечно, не говорил с ним о «Формальном методе…», ибо — что ясно мне из целого ряда фактов (в частности, и из цитированного бахтинского письма) — вовсе не желал «взять» книгу на себя.
Основную причину этого нежелания можно понять и из письма Б.Л.Пастернака, которое представляет собой краткую «рецензию», исключительно высоко оценившую основное содержание книги (вызвала «страшную тягу к работе», «очень существенные и краеугольные вещи», «радостное изумленье», «пониманье… неуловимостей, на которых, пожалуй, все и держится»). Поэт увидел, что книга в равной мере обнажает несостоятельность и марксистской, и формалистической методологии. Правда, будучи в то время, несмотря на все несогласия и неудовлетворенности, убежденно советским человеком (закономерно, что в 1935 году Б.Л.Пастернак написал первую в истории русской поэзии оду Сталину), он явно полагал, что в книге «Формальный метод…» речь идет идет не о марксизме в его истинном содержании, но о «ляпсусах» его «дешевой гибридной» версии, характерной для так называемого вульгарного социологизма. Однако сам текст книги давал немалые основания для именно такого ее прочтения, ибо тогда и не могла выйти в свет теоретичес кая работа, открыто «отмежевывающаяся» от марксизма.
Важно иметь в виду, что бахтинская «критика» и формализма, и марксизма несет в себе, если угодно, совершенно «неожиданный» смысл. Все привыкли, что формалистов обвиняют в преувеличении, в гипертрофии значения формы; между тем М.М.Бахтин поставил прямо противоположный «диагноз». Позднее, по-видимому, уже в 1930-х годах, он начал работу над статьей, где его «приговор» выразился с еще большей очевидностью. Набросок этой статьи не публиковался, и я цитирую его по рукописи:
«Основной порок формализма, — подчеркивал
Михаил Михайлович, — вовсе не в том, что он сосредоточил свое
исключительное внимание на форме, оторвал ее от содержания,
вообще игнорировал содержание, одним словом, что он
переоце
нил форму в искусстве. Такое понимание было бы плоским и
совершенно неверным. Вообще нельзя
переоценить
форму в искусстве, можно только недооценить ее. Нельзя
преувеличить значение проблем формы в искусствоведении, можно
только извратить это значение и в конце концов преуменьшить его.
И именно в этом — основной порок формализма…
Формализм характеризуется прежде всего нигилистическим подходом к форме: низвести форму с высот творчества … развенчать, рационализировать, упростить форму, показать, что она «сделана» и сделана очень просто … Вот «Дон Кихот»; над его противоречивой сложностью задумывались романтики, Гейне, Тургенев — а он «сделан» очень просто и «как» он сделан, показывается на тридцати страничках.
Приходит формалист и говорит: «Я знаю, как сделан автомобиль, я знаю, как сделан "Дон Кихот" …» Очевидно, и «Дон Кихот», подобно автомобилю, раз мы узнали, как сделана эта «вещь», может стать предметом массовой и дешевой продукции.
Формализм — это прежде всего — крайне нигилистическое упрощенчество художественной формы.
Те направления искусства и литературы, с которыми связан формализм, теорией которых он является, вовсе не уделяют форме больше внимания, чем классике: они измельчили, улегчили ее; это разложение, это смерть формы, вырождение ее в формалисти ческое фокусничество. Формализм повсюду смыкается с теми направлениями в искусстве, которые утеряли существенную, народную, выросшую из глубин языка и языкового мировоззрения форму, и пытается заменить ее беспочвенной игрой, комбинацией условных элементов, лишенных всякой смысловой весомости.
Нельзя забывать, что формализм в значительной мере был противопоставлением Потебне и Веселовскому с их ориентацией на язык-мировоззрение, с преимущественным интересом к безличным формам народного творчества, к медленным, вековым изменениям образов в народной поэзии …
Гумбольдтианскому пониманию языка как мировоззрения, пониманию, еще живому в работах Потебни и Веселовского, противопоставили понятие языка как системы абстрактных элементов, знающих только механические изменения под влиянием механических же факторов (смещение, аналогия, автоматизация, выведение из автоматизма).
Поэтому формализм нанес величайший вред именно вопро
ТЕМА ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЙ Вадим Кожинов
Книга, вокруг которой не умолкают споры
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 4
144 145
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 4
сам формы, пониманию этих вопросов, их изучению и популяризации. Он разрушил наше осознание и чувствование художествен ных форм, направил их по ложному пути, загнал в тупики позитивистского техницизма. По сравнению с предшествующими, в основном гумбольдтианскими концепциями поэтических форм, формализм является огромным шагом назад …
Необходимо вернуть вопросам формы в литературе подобающее им значение. Преодолев формалистический нигилизм и техницизм в понимании формы, необходимо обновить философско -языковую базу ее изучения».
Сам М.М.Бахтин дал непревзойденные образцы именно такого исследования «формы» (жанра и художественной речи) в своих книгах о Достоевском и Рабле.
И нельзя не обратить внимания на подобную же «неожидан ность» бахтинской «критики» марксизма, который его противники обычно обвиняют в переоценке социального содержания искусства и бытия вообще. В книге «Формальный метод…» как раз доказывается, что «социальное» никак «нельзя переоценить», а марксизм, выводя в конечном счете все социальное из экономики, также являет собой именно «нигилистичес кое упрощенчество» социального в его полноте, ибо, с марксистской точки зрения, определяющие бытие народа религия, нравственность, культура и т.д., — не говоря уже о бытии и сознании отдельной личности, — это лишенные сущностного самостоятельного значения, вторичные «отражения» пресловутого «базиса».
Разумеется, в книге все это не высказано открыто и прямо, но именно таков ее основной (или, вернее, осно`вный) смысл, — несмотря на «цензурные» умолчания, маскировки и оговорки. Между прочим, когда в конце жизни Михаил Михайлович признался, наконец, что «Формальный метод…» — все-таки его сочинение, он счел нужным заметить о П.Н.Медведеве: «Перед сдачей рукописи в издательство Павел Николаевич внес в нее добавления — и, надо сказать, очень неудачные…»
Уместно засвидетельствовать, что супруга и постоянный помощник Михаила Михайловича, благороднейшая Елена Александровна Бахтина еще в то время, когда не состоялось «признание в авторстве» сказала мне (в отсутствие мужа) о книгах, изданных под именами П.Н.Медведева и В.Н.Волошинова: «Да ведь я вот этой рукой записала их под диктовку Мишеньки…»
Михаил Михайлович работал, скажем, над своими книгами о Достоевском и Рабле в высшей степени тщательно, о чем свидетельствуют сохранившиеся черновые рукописи (подчас даже зафиксировавшие несколько последовательных вариантов). И тот факт, что «Формальный метод…» был просто продиктован — еще одна причина нежелания признать свое авторство. Михаил Михайлович считал эту книгу не только не вполне верно выражающей его убеждения, но и недостаточно совершенной. В его глазах книга (как и то, что вышло под именем В.Н.Волошинова) была только средством заработать на жизнь.
Но едва ли можно оспорить, что «Формальный метод…», несмотря на все возможные оговорки, обладает безусловной ценностью. Естественно, что начиная с 1976 года книга была переведена на многие языки (английский, немецкий, итальянский, японский и ряд других). Издавалась она под именем П.Н.Медведева (еще в 1974 в США вышло ее репринтное издание), и под двойным обозначением «П.Н.Медведев — М.М.Бахтин» (а также еще и в обратном порядке), и, наконец, — в последнее время — под именем М.М.Бахтина. В предисловиях, комментариях, а также отдельных зарубежных работах велись споры об авторстве (в каковые был вовлечен и я). Возникла даже концепция о «школе Бахтина—Волошинова—Медведева» (на Западе очень любят «школы»), к которым иногда присоединяли и Л.В.Пумпянского (кстати сказать, автора ряда весьма значительных работ, имеющего наибольшее право считаться представителем «бахтинской школы»).
Не буду здесь касаться проблемы в целом, но, как уже отмечено, простое сопоставление духа и стиля «Формального метода…» и множества сочинений П.Н.Медведева, неопровержимо свидетельствует, что последний никак не мог быть автором этой книги, — что, в частности, сразу почувствовал Б.Л.Пастернак, увидев «философа», «скрываемого в себе» литератором П.Н.Медведевым.
Вместе с тем давно уже возникло определение (его предложил С.Г.Бочаров), согласно которому Михаил Михайлович выступил в этой книге как бы в определенной «маске». Он сочинял ее словно «от лица» некоего автора, который вроде бы является марксистом (книга, вышедшая в следующем году, была даже названа «Марксизм и философия языка») и «позволил» себе довольно резкий — подчас даже язвительный — полемический тон,
ТЕМА ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЙ Вадим Кожинов
Книга, вокруг которой не умолкают споры
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 4
146 147
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 4
очень широко распространенный в то время, но отнюдь не свойственный самому Михаилу Михайловичу (ср. любое его всецело «собственное» сочинение). Сам этот «типичный» тон был, без сомнения, маскировкой, призванной так или иначе заслонить, защитить отнюдь не «типовой» смысл книги.
В жизни М.М.Бахтина, глубочайшего исследователя стихии карнавала, хотя он, казалось бы, являл собой чисто созерцательного, «кабинетного» мыслителя и ученого, было множество истинно карнавальных ситуаций, — словно его мысль сама собой почти мистически их порождала. Так, отправленный в конце 20-х годов ГПУ в «места не столь отдаленные», он через сорок лет, в конце шестидесятых, прибыл в Москву по воле председате ля «наследника ГПУ» — КГБ Андропова (дочь которого, студентка-филолог, ученица В.Н.Турбина, преклонялась перед М.М.Бахтиным и упросила отца помочь ему).
Если учесть всю историю (получившую, как упоминалось, всемирный резонанс) книги «Формальный метод…», перед нами явится действо именно «карнавального», или хотя бы «маскарадного» характера, в котором так или иначе участвовало множество персонажей. В частности, нашлись люди, которые еще при жизни Михаила Михайловича стали печатно «разоблачать» утаенное авторство, усматривая в этом чуть ли не некую свою «заслугу», — хотя, о чем уже говорилось, имелся ряд прямых свидетелей из старших поколений филологов, в соответствии с добрыми культурными традициями не позволявших себе высказывать свое знание публично. К сожалению, некоторые более молодые «знатоки» просто не понимали сомнительности своего поступка.
Я давно — с начала 1960-х годов — и не раз писал о высоком достоинстве книг, вышедших под именами П.Н.Медведева и В.Н.Волошинова (наиболее подробно — в статьях «Возможна ли структурная поэтика?» и «История литературы в работах ОПОЯЗа»3 ), но не считал допустимым говорить о том, что прекрасно знал, но чего не хотел признавать сам Михаил Михайлович. Я только назвал в своих тогдашних статьях П.Н.Медведева «ближайшим единомышленником М.М.Бахтина» и старался чаще употреблять абстрактную формулу «автор книги "Формальный метод в литературоведении"».
Но теперь уже, по слову поэта, страсти улеглись, и нет
препятствий к тому, чтобы все знали о книге «Формальный
метод…»
как о сочинении М.М.Бахтина, хотя и написанном (точнее,
продиктованном) им в своего рода «маске», не вполне своим
слогом, своим голосом, да еще и с некоторыми вкраплениями иного
(медведевского) голоса. Снимая при чтении маскирующие «покровы»
и соизмеряя эту книгу с другими произведениями М.М.Бахтина,
читатели могут обрести в ней глубину и редкостное богатство
смысла. В этой книге очерчен, в частности, теоретический, а
во многом и истинно философский фундамент многих
работ М.М.Бахтина, посвященных конкретным явлениям литературы,
языка, культуры, ибо позднее Михаил Михайлович развивал
те или иные идеи, намеченные в этой написанной им в возрасте
тридцати двух лет книге (сразу после ее выхода, в сакраментальные
тридцать три, он пережил свою Голгофу…).
г.Москва
1 Вместе с тем не могу умолчать о том, что В.Б.Шкловский проявил порадовавшее меня великодушие, ибо, поворчав, согласился подписать составленное мною письмо, настаивающее на переиздании книги М.М.Бахтина о Достоевском; так же поступил и В.В.Виноградов, хотя с большим неудовольствием вспоминал о критиковавшей его концепцию бахтинской статье «О границах поэтики и лингвистики», опубликованной под именем В.Н.Волошинова в сборнике «В борьбе за марксизм в литератур ной науке» (Л., 1930).
2 Литературное наследство. Том 93. М., 1983, с.708—709.
3 См. «Вопросы литературы » за 1965 год, №6 и за 1972, №7 (вторая вошла позже в мою книгу: Размышления о русской литературе. М., 1991, с.278-301).
ТЕМА ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЙ Вадим Кожинов
Книга, вокруг которой не умолкают споры