Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина
ISSN 0136-0132
Диалог. Карнавал. Хронотоп. → 2000 → 1
178 179
Dialogue. Carnival. Chronotope, 2000, № 1
О.Е.Осовский
С другого берега:
история российского бахтиноведения
в восприятии и интерпретации
американского слависта
(Emerson C. The First Hundred Years of Mikhail Bakhtin. Princeton: Princeton University Press, 1997, 350 pp.)
Говорить сегодня о кризисе, постигшем отечественное бахтиноведение, значит повторять вполне банальные истины, известные подавляющему большинству тех, кому мало-мальски знаком предмет разговора. Остается только уточнить, что у подобного утверждения есть немало реальных оснований, хотя «мнимые болезни» того пласта отечественной гуманитарии, который «отвечает» за изучение научного наследия Бахтина, порой выпячиваются досужими критиками куда старательнее, чем они того заслуживают, а реальные (наподобие вполне ощутимого перевеса оппонентов М.М.Бахтина над его исследователями и последова телями в публикациях журнала «Диалог. Карнавал. Хронотоп»* или очень по-российски выпущенного первого, и одновременно (sic!) пятого, тома — от проставленного на титуле номера до характера научных комментариев, демонстрирующих по преимущес тву глубочайшую начитанность и несомненную эрудированность авторов, но, увы, мало чем дополняющих сами бахтинские тексты) оказываются «за кадром».
Необходимость «поговорить по существу» проблемы
давно настала, однако успешно миновавший столетний юбилей
резко снизил ее актуальность, и места и формального повода для
разговора в ближайшее время, похоже, не найдется. Не нашлось
до сих пор в отечестве и исследователей, желающих пристально
и объективно присмотреться к просчетам и достижениям
отечественной бахтинистики. Причины отсутствия желающих
совершить такого рода «подвиг» совершенно очевидны — «узок
круг этих людей», как сказал, правда, по другому поводу, весьма
известный деятель российской истории (якобы имевшая место
бах
тинская «эзотерическая» зависимость от избранного последним
учения уже явилась предметом довольно забавной статьи
С.Земляного в «Независимой газете», в которой было роздано «всем
сестрам по серьгам» — от С.Г.Бочарова до В.Л.Махлина и
которая продолжилась к тому же в последующих номерах трогательным
обменом посланиями В.М.Алпатова и
автора1), от того и не
хочется указывать на чужие ошибки и просчеты, дабы не
задевать, даже заслуженно, самолюбие почтенных ученых и не подрывать
вольно или невольно их давно устоявшийся авторитет. Так
что появление в издательстве Принстонского университета
солидной монографии, звучно озаглавленной «Первое столетие
Михаила Бахтина» (один из фрагментов которой читатели «ДКХ» уже
имели возможность прочитать по-русски
2) и написанной хорошо
знакомой отечественным бахтиноведам исследовательницей из
США, без сомнения, одним из ведущих американских славистов
Кэрил Эмерсон, следует со всей ответственностью назвать событием
не только и не столько в бахтинистике западной (это тема
отдельного разговора, за рубежом уже начатого
3), сколько в отечествен
ной, где попыток самооценки подобного уровня и масштаба,
как уже говорилось выше, ждать не приходится, к тому же, как
констатировал сам мыслитель в известном отрывке, «фальшь и
ложь неизбежно [проглядывают] во взаимоотношении с самим
собой»4.
Отметим, что в композиционном плане рецензируемый текст выстраивается достаточно неожиданно: испытывая явственную симпатию к жанру хронологического обозрения, автор тем не менее начинает изложение своего ви́дения российского бахтиноведения буквально с дня вчерашнего, то есть с момента проведения в Москве Международной Бахтинской конференции в год празднования столетнего юбилея мыслителя, непосредственным и активным участником которой она была. В итоге на смену бахтинскому принципу «причастной вненаходимости» вольно или невольно приходит принцип «причастной внутринаходимости», что в ситуации изрядной извилистости и запутанности путей становления и развития отечественной бахтинистики, неявности и неясности, а то и малообъяснимости определенных тенденций остается, видимо, единственно возможным способом воссоздания более или менее адекватной картины. Упоминание же в монографии всевозможных слухов и досужих вымыслов (части российской аудитории, добавим, кажущихся явно лишними, а порой и небезобидными), отсылки к непосредственным участникам и свидетелям, а то и к виновникам имеющих ныне в бахтиноведении
Явная гипербола автора, как видно, устрашенного
душераздирающей статьей Н.К.Бонецкой (№ 1 за 1998). Голос
"оппозиции" не доминировал, но звучал и будет звучать в публикациях
журнала. Прим. ред.
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
О.Е.Осовский
С другого берега: История российского бахтиноведения…
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 2000, № 1
180 181
Dialogue. Carnival. Chronotope, 2000, № 1
место перемен должны были, по замыслу автора, добавить еще больше весомости ее мнениям и оценкам в глазах не слишком искушенной аудитории. Сразу же, кстати, обозначу в качестве несомненно позитивного момента то, что в книге К.Эмерсон представлен немалый по объему пласт нового (для англоязычного читателя) биографического материала, превращающий ее в ценнейшее дополнение к вышедшей полтора десятилетия назад, но до сих пор, на мой взгляд, остающейся лучшей биографией Бахтина, хорошо всем бахтиноведам известной монографии К.Кларк и М.Холквиста 5.
Избирая за одну из ключевых точек отсчета в своем исследовании 1975 год, ставший свидетелем не только трагической кончины Бахтина, но и выхода в свет вскоре после его смерти тома «Проблем литературы и эстетики», впервые явившего широкой читательской аудитории концентрированно представленного Бахтина-теоретика литературы, К.Эмерсон детально прослеживает процесс становления бахтинологии как науки в достаточно непростых условиях советской эпохи, когда, следует признать, официальное литературоведение благополучно существовало само по себе [вне Бахтина], а Бахтин сам по себе [вне советского литературоведения]. Возвращаясь к ключевой идее собственной (написанной в соавторстве с Г.С.Морсоном) монографии «Михаил Бахтин: создание прозаики» 6, автор обозначает «три мира Михаила Бахтина», точнее три главных бахтинских постулата: прозаика, диалог и карнавал, опора на которые позволяет сформулировать не только основные позиции общей бахтинской концепции, но и определить логику и ход восприятия трудов и идей мыслителя как новым советским литературоведением 1950—60-х гг., так и в более позднюю эпоху, когда, как наглядно показано в книге, Бахтин постепенно превращается из малочтимого официальной наукой и довольно мало и не без оговорок цитируемого автора в воистину культовую фигуру эпохи «нового мышления».
Задаваясь целью проследить весь достаточно долгий ход
рецепции бахтинского наследия в его собственном отечестве,
К.Эмерсон вполне обоснованно отправляется вместе с читателем
в 1920-е гг., вынужденно упоминая о факте существования
т.н. «спорных текстов» (которые она, купно с соавтором по
«Прозаике» Г.С.Морсоном, в силу так и остающихся неясными для
меня причин, по-прежнему предпочитает числить среди трудов их
«титульных авторов») и сосредотачивая внимание на реакции
литературоведческого сообщества на появившиеся в 1929 г.
«Пробле
мы творчества Достоевского». Правда, вряд ли можно
назвать бесспорным то, что разговор здесь начинается с анализа
хорошо известной рецензии А.В.Луначарского. Казалось бы, в пользу
подобного выбора говорят прежде всего вес и влияние автора,
равно, как и то, что с ним, чуть ли не единственным, ведет диалог
во втором издании книги сам Бахтин, хотя досужему оппоненту
несложно возразить, заметив, что Луначарский к этому времени
заметно утратил свои вес и влияние и, соответственно, использова
ние его имени в качестве весомого аргумента в пользу Бахтина
в литературоведческой полемике есть примета как раз 1960-х гг.,
а вовсе не конца 1920-х, когда голос бывшего наркома представля
ется одним из многих, причем не самых влиятельных голосов.
Совсем другое дело И.Гроссман-Рощин, пока еще одна из
ключевых фигур большевистской «науки о литературе», или
совсем юный Н.Берковский, получивший, правда, весомые литературо
ведческие регалии уже в иную эпоху и за куда более благие
поступки, но именно в то время и чуть позже, по авторитетному
свидетельству
Г.А.Белой7
, росчерком лихого пера сломавший не
одну творческую карьеру и погубивший не одну жизнь (К.Эмерсон
он не назван вовсе). Одновременно автор упоминает, правда, на
мой взгляд чересчур лаконично, о реакции на книгу Бахтина
российской эмиграции, оценившей новую работу о Достоевском несколько
иначе, нежели «коллеги» из Советской России, хотя и в том и
в другом литературоведческом сообществах «Проблемы
творчества Достоевского», по выражению исследовательницы, «сочли
эксцентричной»
8.
С последним определением, кстати, вряд ли можно согласиться — даже если признать справедливым высказываемое Эмерсон предположение о невписанности Бахтина в привычные литературоведческие группировки конца 1920-х и, соответственно, последовавшей реакции на «чужака». Напротив, критики по обе стороны границы реальную цену бахтинскому тексту, как и самому автору (в том числе и не написавшие на книгу о Достоевском рецензий и вообще никак на нее не откликнувшиеся формалисты, если не считать В.В.Виноградова, к формалистам отношение имевшего самое опосредованное и с Бахтиным спорившего прежде всего по сугубо личным, как известно, причинам), знали очень хорошо. Не случайно П.М.Бицилли, публикуя в парижских «Числах» рецензию на первый пражский сборник «О Достоевском», вышедший в том же самом году, что и бахтинский труд, напишет: «Сборник Бема следует прочесть параллельно с вышед
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
О.Е.Осовский
С другого берега: История российского бахтиноведения…
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 2000, № 1
182 183
Dialogue. Carnival. Chronotope, 2000, № 1
шей книгой М.М.Бахтина "Проблемы поэтики Достоевского" (Л., 1929). Обе книги взаимно дополняют одна другую. Замечатель ный опыт Бахтина индивидуализировать художественную сторону произведений Достоевского, поняв ее как полифонический роман, дает тем самым общую формулу Достоевского как художника» 9. О том же, собственно, тридцать с лишним лет спустя говорил и Д.И.Чижевский на страницах «Нового журнала», откликаясь на появление второго издания книги о Достоевском: «Книга Бахтина вышла в 1929 году и была высоко оценена исследова телями, но вскоре стала "библиографичекой редкостью" (как отмечает сейчас издательство). Это случилось потому, что книга оказалась "формалистической" — и хотя никто не понимал точно, что такое "формализм" и где его границы, но блестящая книга исчезла и не только не переиздавалась, но и не цитировалась, как не соответствующая официальным "нормам"» 10.
Нужно сказать, что процесс восприятия бахтинского
труда в Советской России и Российском Зарубежье на рубеже
1920—30-х гг. — сюжет сам по себе крайне занимательный.
Остается только удивляться, почему исследовательница уделила ему
столь немного внимания, ибо многие моменты, разъясняющие суть
конфликтов вокруг бахтинского наследия, коренятся именно
здесь. Скорее всего потому, что история более чем полувековой
давности и впрямь воспринимается сегодняшним американским читателем
как «преданья старины глубокой», а «второе пришествие
Бахтина» представляется куда более захватывающим — не
случайно В.В.Кожинов предпослал своему хорошо известному читателям
«ДКХ» мемуару об этих днях подзаголовок «Происхождение
несозданного авантюрного романа». Следует заметить,
что К.Эмерсон достаточно подробно и объективно воспроизводит
все коллизии баталии, разыгравшейся вокруг бахтинской книги о
Достоевском в 1960-е гг. — от пресловутых выступлений
А.Дымшица до относительно примирительно настроенных И.Василевс
кой и А.Мясникова, желавших, как известно, «разобраться по
существу». Непонятно, правда, почему осталась без
внимания К.Эмерсон статья проницательного литературоведа
Л.Шубина «Гуманизм Достоевского и "достоевщина"»
11, пожалуй,
глубже всех остальных участников дискуссии проникшего в
сущность бахтинской книги и к тому же ее издательского редактора
(но, может быть, именно «причастность» ее автора не совпала,
так сказать, с позицией исследовательской «вненаходимости»?).
Куда более занимательными кажутся исследовательнице перипетии
по
явления книги о Рабле. До сегодняшнего дня вызывающий
немалые споры, сопровождающийся к тому же раздающимися то
справа, то слева требованиями самой решительной переоценки (к
чему, заметим, приложили руку и К.Эмерсон с Г.С.Морсоном в
совместной монографии) монументальный бахтинский труд предстает
материалом более чем благодарным, особенно если принять
во внимание существование опубликованной в «ДКХ»
Н.А.Паньковым воистину сенсационной стенограммы бахтинской защиты.
С нее-то и начинает автор анализ проблем восприятия «Рабле»,
продолжая его сопоставлением позиций Л.М.Баткина, А.Ф.Лосева,
В.М.Борискина, А.Я.Гуревича и В.Б.Шкловского. Поскольку
четыре имени из пяти, равно как и их позиция, вне всякого
сомнения хорошо известны подавляющему большинству читателей,
задамся вопросом лишь об обоснованности присутствия в этом
ряду В.М.Борискина со сравнительно небольшой по объему,
научно-популярной по характеру, весьма сомнительной по содержащим
ся в ней выводам книгой «Атеизм и творчество» (собственноруч
но, каюсь, мною К.Эмерсон презентованной в качестве
своеобразного курьеза, от основополагающих сентенций которого,
должен добавить, автор его давным-давно отошел), что в свою
очередь провоцирует на куда более серьезные размышления о
подлинной репрезентативности представленных в книге имен и
об оправданности столь широкого охвата.
Переходя к «Вопросам литературы и эстетики», К.Эмерсон совершенно справедливо подчеркивает ключевую роль данного издания для формирования образа Бахтина — теоретика и методолога литературоведения, своего рода идеолога «нового романного сознания», основательным дополнением к которому стал выход первого издания «Эстетики словесного творчества», представивший не только Бахтина-литературоведа, но и Бахтина-фи лософа. Автор довольно лаконично пишет об этих двух событиях, что опять-таки объяснимо — бахтиниана второй половины 1970-х была, мягко говоря, небогата, пробавляясь по преимущес тву некрологами и рецензиями, принадлежащими, правда, перу достаточно ярких представителей тогдашней литературоведчес кой элиты (от Г.М.Фридлендера и Д.В.Затонского до молодого С.С.Аверинцева), — хотя и серьезные работы, где те или иные идеи Бахтина переосмысливались применительно к новым пластам гуманитарного знания и литературоведческой практики (выразительнейший пример — публикация фрагмента книги о Достоевском в изданном Московским университетом в 1982 г. сбор
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
О.Е.Осовский
С другого берега: История российского бахтиноведения…
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 2000, № 1
184 185
Dialogue. Carnival. Chronotope, 2000, № 1
нике текстов «Психология личности», что вызвало, помнится, резкие возражения со стороны А.В.Петровского 12). Именно тогда появилась и не лишенная известной провокационности (в хорошем смысле слова) статья М.Л.Гаспарова «М.М.Бахтин в культуре ХХ века», автор которой на протяжении последующего десятилетия то отказывался от основных ее положений (ссылаясь на незнание «Эстетики словесного творчества» и «К философии поступка» в момент написания своего текста), то публиковал по новой без покаянного комментария.
И вот здесь, покончив с обзором бахтиноведения прошлой эпохи, К.Эмерсон переходит к тому, что интересует ее более всего, к виденному, можно сказать, собственными глазами — к осмыслению и развитию идей Бахтина в новой, постсоветской философии. Декларируя первичность Бахтина-философа по отношению к Бахтину-литературоведу, исследовательница предпринима ет попытку пересмотра основополагающих (и уже не раз упомянутых в книге) категорий научного творчества мыслителя в философско-эстетическом контексте радикально обновленной ситуации 1990х. Причем исследовательница очень тонко чувствует постепенное распространение вполне определенной тенденции — нарастания исполненной антибахтинского раздражения критики целого ряда выдвигавшихся им постулатов, прежде всего идеи «полифонии и диалога», предельным результатом которой стало превращение «полифонического Бахтина, отстаивающего ценности свободы и индивидуального голоса, в Бахтина-соллип систа и сталинского попутчика» (148). Впрочем, автор не забывает и о существовании противоположной, условно говоря, про-бахтинской интерпретации данного аспекта, представленной не только Б.Ф.Егоровым или С.Г.Бочаровым, но и целым рядом других имен.
Еще более противоречивым представляется автору
сегодняшнее восприятие бахтинской концепции карнавала и карнавальной
культуры. Позиция отечественных бахтиноведов анализируется
параллельно с новейшими изысканиями бахтиноведения западного
— примечательным оказывается в данном контексте подробный
разбор К.Эмерсон книги А.Михайловича «Телесные слова: Теология
речи Михаила Бахтина» (1997), уделившего бахтинской смеховой
культуре немало места, и статьи Ч.Лока «Карнавал и инкарнация:
Бахтин и Православная теология» (1991). В целом карнавальная
культура в бахтинской ее интерпретации оказывается вне всякого
преувеличения предметом самой ожесточенной полемики в стане
оте
чественных бахтиноведов и в близлежащих к нему окрестностях.
Пример столь странно эволюционировавшего в последнее
десятилетие С.С.Аверинцева, подробно исследовательницей разбираемый,
— тому лучшее подтверждение. Среди же настроенных взвешенно
и объективно по отношению к данной категории бахтиноведов
Эмерсон называет прежде всего В.Л.Махлина (я бы — в противовес
авторскому мнению — поставил рядом с последним и К.Г.Исупова,
вне всякого сомнения грешащего приемом философской деконструк
ции любого попадающего под «творческую руку» объекта, но
явно несправедливо отнесенного к противникам теории карнавальной
культуры в результате досадной и очевидной, так сказать,
«misinterpretation»; довольно страстное изложение им отношения к
карнавалу у философско-литературной элиты Серебряного века,
спровоцированное к тому же ожесточенной полемикой с известной
статьей Б.Гройса во втором выпуске «Бахтинского сборника», было
воспринято как «авторитетное» антикарнавальное «слово» петербургского
философа и эстетика, нужно заметить, карнавальности во всех
ее проявлениях в реальной жизни и в творчестве совсем не
чуждого). Третьей ключевой бахтинской категорией в рецензируемой
книге становится «вненаходимость», предстающая, по замыслу автора,
своего рода символом философии Бахтина. Именно с интересом к
последней, по мнению К.Эмерсон, связан новый этап, условно
говоря, постсоветского философски ориентированного бахтиноведения,
представленный в первый свой период работами В.Л.Махлина,
Е.В.Волковой, Н.К.Бонецкой и др. Нужно признать, что исследова
тельница совершенно правомерно говорит о радикальной
новизне бахтиноведения 1990-х гг., попытавшегося, наконец, в силу
появления новых материалов и окончательного исчезновения
идеологических барьеров, выстроить проблемно-хронологическую
картину эволюции бахтинской концепции — от ранних философских
текстов к последним наброскам и заметкам, — т.е. придать некую
завершенность образу «Бахтина-философа», «встраиваемого» (правда,
с разной степенью успеха, что несомненно зависело от степени
научной эрудированности и способностей авторов) в отечественный
и западный историко-философские контексты. Подобный подход
к Бахтину не вызывает у исследовательницы принципиальных
возражений, хотя в каждом конкретном случае (идет ли речь о Бахтине и
Бубере или Бахтине и немецком неокантианстве) она придирчиво
оценивает предлагаемую авторами аргументацию и выносит
окончательный вердикт об убедительности предложенных
Махлиным, Волковой или П.С.Гуревичем и др. конструкций. При этом
нельзя
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
О.Е.Осовский
С другого берега: История российского бахтиноведения…
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 2000, № 1
186 187
Dialogue. Carnival. Chronotope, 2000, № 1
не заметить, что параллельно с анализом «чужой речи» К.Эмерсон продолжает достраивать и собственную концепцию бахтинской философии, дополняя и уточняя ее с учетом вновь появившихся сведений и текстов (от воспоминаний самого мыслителя и людей из его ближайшего окружения до новых фрагментов известных и неизвестных текстов) , не без оснований полагая, что общая панорама философских взглядов Бахтина должна быть, если не нарисована заново, то во многих моментах переписана. «За последние десять лет основная задача ученых в России и все возрастающего числа исследователей за ее пределами, — констатирует автор, — заключалась в том, чтобы подобающим образом разместить имеющуюся последовательность ценностных концептов Бахтина — архитектоника, диалог, карнавал — в общих рамках его развивающейся мысли» (263).
Бегло подводя в послесловии с выразительным подзаголовком «Год спустя: перспективы бахтинской inonauki»13 итоги юбилейного года, К.Эмерсон завершает свой труд несколько неожиданным, но очень красивым и при этом весьма убедительным финалом. Сославшись на реплику С.С.Аверинцева о том, что Бахтина следовало бы числить не среди ученых, а среди поэтов, исследовательница, среди научных и чисто человеческих пристрастий которой не только Бахтин, но и Пушкин, обладавший «сходным с бахтинским пониманием творчества» (285), заканчивает книгу поразительной цитатой из пушкинской статьи, превращающейся в характеристику всего нелегкого пути Бахтина-мыслителя и предстающей лучшей отповедью многочисленным бахтинским оппонентам: «Это уж не ново, это было уж сказано — вот одно из самых обыкновенных обвинений критики. Но всё уже было сказано, все понятия выражены и повторены в течение столетий: что ж из этого следует? Что дух человеческий ничего нового не производит? Нет, не станем на него клеветать: разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона. Мысль отдельно никогда ничего нового не представляет; мысли же могут быть разнообразны до бесконечности» 14.
Содержание монографии К.Эмерсон как раз ново, и то,
что в ней сказано, в основном сказано до того не было. Непосредствен
ный свидетель, участник и даже спонсор описываемых событий,
исследовательница проделала огромный труд, не просто
предложив своего рода компас для англоязычного читателя в
воистину безбрежном море сегодняшней российской бахтинистики, но и
невольно бросив вызов своим «героям», ибо попыток аналогичного
свойства в России нет и в ближайшее время не предвидится
(даже замысленная К.Г.Исуповым и, хочется надеяться, приближающа
яся к своему завершению и выходу антология «Бахтин: Pro et
Contra» будет сводом текстов, но отнюдь не их интерпретацией).
Поэтому можно обижаться на те или иные выводы и характеристи
ки, предложенные автором (хотя, думается, если и упрекать
исследовательницу, то за чрезмерную мягкость, а то и незаслужен
ную комплиментарность в оценках — в общем, как там было
в тексте про зеркало, но уже не у Бахтина, а в русском
фольклоре?), сетовать на отсутствие в тексте тех или иных имен или
работ, — все это, равно как и иногда встречающиеся в книге
досадные неточности и технического явно свойства ляпы,
ничуть не мешает сделать главный вывод: новая книга Кэрил
Эмерсон — несомненное событие в международной и российской
бахтинистике. И ей суждено не только пребывать одним из
ключевых, я бы сказал опорных, текстов для любого читателя, входящего
в мир Бахтина, но и (что, на мой взгляд, еще важнее) своей
небесспорностью провоцировать и стимулировать дальнейшее
движение вперед бахтиноведческой мысли.
1 Земляной С. Что такое эзотерический марксизм? «Золотые 20-е» в творчестве Бахтина и представителей его школы // «Ex libris-НГ». 28.01.1999; Алпатов В.М. Бахтин и его комментаторы // Там же. 06.02.1999; Земляной С. Еще раз об эзотерическом марксизме // Там же. 13.02.1999.
2 См. русский перевод 4-й главы книги К.Эмерсон: "Диалог. Карнавал. Хронотоп", 1997, №2, с.17—83.
3 См.: Frank J. Lunacharsky was impressed // «London review of books», 1998, February, 19, pp.19—20.
4 Бахтин М.М. Собрание сочинений. В 7 тт. Т.5. М.: «Русские словари», 1996, с.71.
5 Сlark K., Holquist M. Mikhail Bakhtin. Cambridge, 1984.
6 Morson G.S., Emerson C. Mikhail Bakhtin: Creation of a prosaics. Stanford, 1990.
7 Белая Г.А. Дон-Кихоты 20-х гг.: «Перевал» и судьба его идей. М., 1989, с.354—361.
8 Emerson C. The First Hundred Years of Mikhail Bakhtin. Princeton: Princeton University Press, 1997, p.83. Далее номера цитируемых страниц указываются в скобках.
9 Цит. по: Бахтинский сборник. Вып.2. М., 1991, с.379.
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
О.Е.Осовский
С другого берега: История российского бахтиноведения…
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 2000, № 1
188
Dialogue. Carnival. Chronotope, 2000, № 1
10 Там же, с.383.
11 Шубин Л. Гуманизм Достоевского и «достоевщина» // «Вопросы литературы», 1965, №1, с.78—95.
12 Петровский А.В. М.М.Бахтин, Ф.М.Достоевский: психология вчера и сегодня // «Вестник Московского ун-та. Психология», 1985, №3, с.56—58.
13 «One Year Later: the Prospects for Bakhtin's инонаука [inonauka], or Science in Some Other Way» — так выглядит подзаголовок послесловия книги по-английски (идея латинской транслитерации в переводе написанного в оригинале по-русски слова, что позволяет русскоязычному читателю хотя бы отчасти увидеть текст глазами «другого», принадлежит В.Бошняку и была блестяще реализована последним в переводе «Заводного апельсина» Э.Берджесса).
14 Пушкин А.С. «Об обязанностях человека». Сочинение Сильвио Пеллико // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 10 тт. М., 1964. Т.7, с.472.
Саранск
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
О.Е.Осовский
С другого берега: История российского бахтиноведения…