Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина
ISSN 0136-0132
Диалог. Карнавал. Хронотоп. → 1999 → 4
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 4
158 159
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Получив от С.А.Шульца статью о творчестве Г.Д.Гачева, редакция решила открыть новую рубрику: «Личное дело». «Личное дело» — это и свод информации о персоне имярек («досье»), и одновременно обозначение индивидуального вклада этой персоны в науку, культуру («формула» её «единственного места», «не-алиби в бытии»). Мы приглашаем авторов к созданию коллективной серии портретов современных — ХХ столетия, особенно последней его трети, — представителей гуманитарной мысли. Надеемся, что рубрика дождётся понимания и поддержки.
Что же до статьи С.А.Шульца, то она подоспела кстати, хотя и с некоторым опозданием: не так давно Г.Д.Гачеву исполнилось семьдесят лет. Спешим вдогонку присоединиться к поздравлениям и желаем юбиляру здоровья, удачи и прежнего, привычного для него, молодого дерзновения.
С.А.Шульц
О методологическом пафосе культурологических работ Г.Д.Гачева
Георгий Гачев начал свой путь в русскую гуманитаристику как литературовед: в частности, он был среди авторов фундаменталь ного коллективного труда «Теория литературы» (М., 1963), им были выпущены книги «Ускоренное развитие литературы» (М., 1964), «Содержательность художественных форм» (М., 1968) и др. Уже в этих, казалось бы, узкоцеховых, работах ощущалось присутствие философского измерения, просматривалась солидная общегумани тарная оснастка, предвещающая будущие культурологические штудии. Собственно, то же самое в той или иной степени было присуще и трудам его друзей и коллег — С.Г.Бочарова, В.В.Кожинова, В.Н.Турбина, рука об руку с которыми Г.Д.Гачев вошел в науку и вместе с которыми он принял участие в «возрождении и реконкисте дела Бахтина в нашей и мировой культуре» 1.
Итак, имя главного учителя Гачева названо. Именно от
Бахтина (не только как конкретной личности, но и как символа)
идет это синтетическое сочетание различных научных интересов,
именно Бахтин, как никто другой, олицетворяет собой плодотворность
союза различных гуманитарных дисциплин — что бы ни
говорили иногда о «вынужденности» такого сочетания, его «обусловлен
ности» обстоятельствами бахтинской биографии и т.д.
При этом развитие бахтинской традиции сопровождается в исследованиях Гачева апелляцией к ряду других типов гуманитарного дискурса.
Наступление в России нового исторического периода сделало возможным публикацию ряда книг Г.Д.Гачева, в которых общефилософский интерес еще более очевиден или даже во многом выступает на первый план. Это, например, книга подчеркну то «субъективных» портретов русских мыслителей «Русская дума» (М., 1991) или исследование «Книга удивлений, или Естествознание глазами гуманитария, или Образы в науке» (М., 1991).
Однако прежде всего в этом ряду следует назвать большой, все длящийся цикл исследований под рубрикой «Национальные образы мира». Первый опыт в этом жанре вышел в 1988 — книга как раз и была названа по имени всего цикла (хотя контуры такого «шпенглеровского» подхода наметились ранее, в частности, в книге «Чингиз Айтматов и мировая литература» (Фрунзе, 1982)). Затем появились «Наука и национальные культуры» (Ростов-на-Дону, 1992), «Образы Индии. Опыт экзистенциальной культурологии» (М., 1993), «Русский Эрос» (М., 1994), «Космо-Психо-Логос. Национальные образы мира» (М., 1995), «Национальные образы мира. Америка в сравнении с Россией и славянством» (М., 1997), «Евразия» (М., 1999) (книгу «Русская дума» Г.Д.Гачев также справедли во относит к этому циклу). Как восклицает автор, «я погнался уразумевать бытие в чужеродных мне (т.е. нелитературоведческих — С.Ш.) категориях — "субстанция", "трансценденция", "экзистен ция".., ну и свои выработал: там "Космо-Психо-Логос", "-ургия", "-гония"» 2.
Популярность этих работ в современной России весьма велика (именно «популярность» — речь идет не столько об академических кругах, сколько о широком образованном читателе), но особенно это было заметно на рубеже 1980-х — 1990-х годов, когда еще не были опубликованы труды Шпенглера или Тойнби (и вообще многих западных авторов, а также запретных русских — например, Н.Я.Данилевского), с которыми как бы конкурирует русский исследователь. Помимо названных исследователей, стоило бы назвать и еще одного «вдохновителя» Г.Д.Гачева — культуру «советской цивилизации», понятую в ее идеальном задании — как
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
С.А.Шульц
О методологическом пафосе культурологических работ Г.Д.Гачева
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 4
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 4
160 161
культуру содружества и диалога наций. Даже сегодня, когда это стало немодно, Г.Д.Гачев не боится говорить о ней подчас в теплом ключе, называя ее «цивилизацией большого стиля», с «трагическими опытами в ее первый период» и «социально-культурным и гуманитарным плодоношением в ее второй период — "оттепели" и "застоя"» 3.
Основываясь преимущественно на литературном материале, а также на данных этнологии, этнолингвистики, культурологии и других наук, в своем многотомном цикле автор создает пестрый калейдоскоп способов мировидения, свойственных тем или иным духовно-культурным ареалам, тому или иному языку культуры — русскому, болгарскому, немецкому, французскому, киргизскому и т.д.: какими могут полагаться образы пространства и времени, представления о Боге, понятия семьи, труда, культурная семантика животных и т.д. При этом природа («космос») вместе с особенностями национального характера («психея») и склада мышления, типа логики («логос») и определяет специфику национального образа мира — «Космо-Психо-Логос».
Каждая национальная модель оказывается у Г.Д.Гачева словно бы объективно претендующей на абсолютность — на то, что она представительствует не только за себя, но за некий универсаль ный способ полагания действительности вообще. В этом, равно как и в откровенных авторских попытках мифологизирования, в его напряженном метафизическом пафосе, в уравнивании прав образа и понятия — симптом «романтического» (в историко-культурном смысле) импульса исследования, импульса, отозвавшегося также в течении «философия жизни», в экзистенциализме, в философской герменевтике. Все названные мыслительные движения не чужды Г.Д.Гачеву. Поэтому было бы ошибкой выводить его за пределы научной традиции в целом, как это делает, к примеру, Ю.М.Лотман, относящий работы Гачева к области художественной прозы4: просто речь идет об ином модусе научности (далеком от рационализма), о, может быть, феномене «инонаучности».
Одновременно — и это весьма принципиальный момент
— романтизация проявляется в глубоко личностном методе
освоения материала, который демонстративно пропускается через
авторскую субъективность. Тем самым Г.Д.Гачев как бы
отвечает на упрек Бахтина, брошенный последним в адрес нововременно
го рационалистического способа мыслить так, «как если бы
меня не было», — вместо этого современный исследователь открыто
и
даже не без дерзости заявляет о том, что «он есть» — и
творит именно исходя из этого факта, остроумно называя такое
мышление не отвлеченным, а «привлеченным»
5. Отделяя себя от
коллег — культурологов и литературоведов
В.Н.Топорова,
Вяч.Вс.Иванова, Ю.М.Лотмана, Д.С.Лихачева, С.С.Аверинцева,
В.С.Библера, М.К.Мамардашвили, — Г.Д.Гачев отмечает, что все они
«без отношения к своему "я" и к чувству, безлично, отсекая
психологию, стремились давать лишь объективное и отчужденное от
познающего человека знание и понимание. Я же принципиально
включаю жизненно-эмоциональную ситуацию сего мига и
дня, когда совершается (ф)акт понимания и мышления, — в само
это понимание, как его среду и координаты»
6.
Эта критика Гачевым коллег не вполне справедлива, поскольку в их сочинениях также в той или иной степени — но посредством более сложного, непрямого способа — находит отражение их личностный камертон. Гачев же говорит в данном случае скорее о неотчуждаемых привилегиях «эмпирической» личности исследователя, как она существует «здесь» и «сейчас». Насколько допустимо и в какой степени внедрение в теоретические построения подобного «эмпиризма» — отдельный и сложный вопрос, провоцирующий, надо признать, определенные сомнения (ведь идея, духовная суть «я» и непосредственная феноменология «я» — не одно и то же). Безусловно, во всяком случае, то, что такая стратегия как один из проектов гуманитаристики имеет полное право на существование и несет в себе определенную правду.
Поэтому основная нить изложения постоянно перебивается у Гачева «потоком» индивидуального сознания автора, доносящим до читателя даже интимные и подчас неожиданные сведения о своей собственной жизни, о своей семье, друзьях и т.д. Постижение мира других, таким образом, оказывается неотделимо от постижения самого себя; и понимание инонационального выходит непредставимо без понимания собственно русского. (Кстати, многие книги серии немало добавят и в характеристику российской духовной жизни 1970—1990-х годов: это не преувеличение — приметы, реалии, сам «воздух» эпохи действительно переданы автором). Познание превращается в самопознание — и наоборот. Движения этого «герменевтического круга» во многом определяют внутреннюю структуру работ, их подчеркнутые повторы, частые отклонения в сторону, их многослойность. Внятный гносеологический вектор всего цикла таков, что весь он может быть пол
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
С.А.Шульц
О методологическом пафосе культурологических работ Г.Д.Гачева
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 4
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 4
162 163
ностью проинтерпретирован в рамках «самопознания», причем глубоко личного (отсюда и частая «домашность», «приватность» гачевских образов и сравнений — как проекции собственного неотчужденного «я»).
При этом Г.Д.Гачев пытается сделать изложение максималь но живым, используя для этого вполне провокативный метод письма (недаром он применяет к своим книгам термины «детектив» и «хеппенинг») — с элементами некоей авантюрности и буффонной театральности; в то же время возможность для использования дискурсивного мышления также остается открытой. Так отзываются уроки прежде всего Василия Розанова, влияние которого признает и сам автор: «А Розанов — переходен: и в общественном вертится, и себя познает-исповедует <…> Мне близок; однако слишком желчный литератор в нем сказывается. <…> Я хочу чище» (с.255)7. Рядом с именем Розанова Г.Д.Гачев иногда называет и Марселя Пруста с его «поисками утраченного времени», свободным путешествием в пространство прежнего личного и исторического опыта — как более «высокий» вариант Розанова же.
В качестве конкретного примера исследовательской стратегии и тактики Г.Д.Гачева приведем его интерпретацию американского образа мира. Америка, согласно Г.Д.Гачеву, принадлежит к той группе стран, которые культивируют идеи «ургийности» — то есть нацелены на покорение природы, на постоянное производство нового. Эти принципы противостоят обратным — принципам «гонии» (естественность развития, «дление» прежней традиции в рамках уже установленного порядка вещей), присущим другой группе стран (Индия, Россия, Европа) и гораздо более симпатичным автору8. Уже из одного этого факта понятно, что интеллектуальное «путешествие» за океан если и становится для Г.Д.Гачева сентиментальным, то только в том смысле, что дает повод лишний раз вздохнуть о своем, о русском. При этом взгляд автора неизменно жадно-заинтересован, сама авторская установка — доброжелательно-диалогична.
В основе гачевских построений — идея о том, что
«Америка — выкидыш Старого Света, но бастард и отпрыск» (с.29),
а также «собрание евразийских национальных общин, их
табло» (с.456) и «ноев ковчег микронародов» (с.490). Поэтому и
американская литература — «работа евразийского Логоса над
Америкой» (с.406). Словесность США, выражающая сущность
американского бытия, таком образом, делает это как бы вопреки
своей
природе; лишь Уитмена и Фолкнера
Г.Д.Гачев называет
«мощно-чистыми эманациями американства» (с.176), то есть свободными
в своем самовыражении от влияния каких-либо инокультурных
контекстов.
Для внесения «штрихов» к «портрету» Америки автором привлекаются книги Готорна, По, Эмерсона, Драйзера, Шервуда Андерсона, Фолкнера, Стейнбека. Однако базовые мифологемы Г.Д.Гачев находит все-таки в достаточно ранних проявлениях американской литературной мысли — в уитменовской «Песни о себе» и в мелвилловском «Моби Дике». Произведение Уитмена, с отсутствием в нем «равномощного другого» и неизбежным поэтому «самообожествлением» индивида, Г.Д.Гачев называет символом веры США — «Новым заветом по-американски» (с.206) и «подлинным американским Евангелием» (с.495). Другим символом американца становится образ мелвилловского капитана Ахава. Преследующий Белого Кита Ахав воспринят — со ссылкой на суждение известного американского слависта Майкла Холквиста — как олицетворение чисто американской безудержной жажды деятельности ради деятельности, не направленной на какой-то определенный результат и сопровождающейся неизбежным ощущением внутренней пустоты (с.335).
Трактуя образ Моби Дика в качестве воплощения женского начала (подметив, как часто Ахав — единственный из всей команды — называет кита «she» — «она»), Г.Д.Гачев по-мифологически «открывает» будто бы присущий Америке комплекс Ореста — материубийцы: «Главный отмстительный объект — не Отец (как в «европейском» эдиповом комплексе. — С.Ш.), а Мать. Ее хотят убить» (с.387). А «Мать» — это природа и земля. Азии же и России оказывается свойствен третий комплекс — Рустама (по имени героя поэмы Фирдоуси «Шах Наме»): «Отец убивает Сына» (с.490).
Помимо этих «глобальных» мифов читатель найдет в книге мифы более частные — об американском флаге (с.107), о «народе подростков» и «тинейджеров» (с.112), об американском «карнавале труда» (с.329-333), о новом антропологическом типе, выпестованном Америкой — «человеке-автомобиле» (с.316; это — не метафора) и др.
Особое внимание обращено на такой феномен американской жизни, как насилие: «Насилие — фундаментально-гносеологичес кая категория американского бытия <…> и в нынешней жизни, и в кино недаром там культ насилия: оно — метафизический стресс,
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
С.А.Шульц
О методологическом пафосе культурологических работ Г.Д.Гачева
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 4
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 4
164 165
каким бытие в космосе-ургии лишь и может прошибить корку самодовольно-устроенного быта и раскрыться» (с.343).
Во второй части своей обширной работы Г.Д.Гачев обращается к проблеме восприятия Америки в славянских литературах, то есть как бы переходит к «отражению отражений». Болгария представлена путевым очерком Алеко Константинова «До Чикаго и назад», Польша — письмами Генрика Сенкевича, Чехия — романом Карела Чапека «Гордубал», Россия — циклом очерков Максима Горького «В Америке» и романами Владимира Набокова «Пнин» и «Лолита». Выявленный Г.Д.Гачевым метасюжет этих столь разных произведений столь разных авторов — взаимное тяготение и одновременно отчуждение «славянства» и «американ ства»9.
Вторая часть книги вновь прозрачно свидетельствует в пользу того, что американская тема для автора в самом деле неотделима от русской и личной: заокеанская «искусственность» постоянно поверяется отечественной «органичностью», несомненно более близкой автору, но оцениваемой в столь же амбивалентных и мифологических образах: «Уничтожение и разрушение есть мистическая функция государства в России, заведующего космосом рассеянного бытия и призванного обеспечивать успешное рассеяние бытия и делание Ничего… <…> У нас тайком — творят <…>, а воруют — открыто» (с.154).
Соединяя различные типы гуманитарного дискурса, акцентируя в диалоге культур момент самопонимания и самопознания, причудливую динамику взаимных отражений, подчеркивая право исследователя на эксплицитное раскрытие своей субъективнос ти, Г.Д.Гачев успешно сближает научное исследование с игрой10, мифом, искусством, что по-своему способствует созданию в его текстах специфических смысловых границ и различений.
1 Гачев Г.Д. Бахтин — сфинкс // "Русская мысль", 14—20 декабря 1995, с.10. См. также воспоминания Г.Д.Гачева о Бахтине: «Так, собственно, завязалась уже целая история…»: Георгий Гачев вспоминает и раздумывает о М.М.Бахтине // "Диалог. Карнавал. Хронотоп". 1993, №1, с.105—108, а также работу о Бахтине в книге Г.Д.Гачева «Русская дума» (М., 1991).
2 Гачев Г.Д. Феномен Турбина // Турбин В.Н. Незадолго до Водолея. М., 1994, с.488.
3 Гачев Г.Д. Степь, горы и планета Земля // "Литературная газета", 16 декабря 1998, с.10.
4 См.: Гачев Г.Д. Книга удивлений, или Естествознание глазами гуманитария, или Образы в науке». М., 1991, с.6—8.
5 Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Америка в сравнении с Россией и славянством. М., 1997, с.487. Далее ссылки на эту работу даются в основном тексте в круглых скобках.
6 См.: Гачев Г.Д. Книга удивлений…, с.6.
7 Сопоставление Г.Д.Гачева с Розановым и Бердяевым см. в работе: Белов А.В. О «вечно бабьем» в русской душе: Н.А.Бердяев и Г.Д.Гачев // Русская литература и культура. Материалы межвузовской научной конференции. Вып.3. Ростов-на-Дону, 1997, с.63—67.
8 Противопоставление ургийности и гонийности является одним из принципиальных моментов культурологических построений Г.Д.Гачева. Эти категории являются для него своего рода универсальными классификаторами национальных образов мира.
9 Есть в книге и прогноз: произойдет (и будто бы уже происходит) «стратификация и усложнение структуры американства», «духовные (философские) и социальные (политические) интересы станут все больший удельный вес в жизни американцев занимать» (с.138), «наступает пора христианизации Америки» (с.143). Однако что мы можем сказать об адекватности этого прогноза после Косово?
10 Буффонно-игровой момент работ Гачева заставляет говорить также о постструктуралистской симптоматике.
Ростов-на-Дону
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
С.А.Шульц
О методологическом пафосе культурологических работ Г.Д.Гачева