Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина

ISSN 0136-0132   






Диалог. Карнавал. Хронотоп








Диалог. Карнавал. Хронотоп.19994

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 4
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 4

4   5

Вардан Айрапетян

Набоков в зеркале Германа

Одержимый зеркалом антигерой и рассказчик набоковского «Отчаяния» Герман увидел в бродяге Феликсе своего двойника, но больше никто этого сходства не признаёт. «И еще я думал, что именно мне, особенно любившему и знавшему свое лицо, было легче, чем другому, обратить внимание на двойника---» (гл.1) — так издевается над Германом от его же имени безжалостный автор, ведь «Имя свое всяк знает, а в лицо себя никто не помнит» или «В лицо человек сам себя не признбет, а имя свое знает»1, по пословице. Если левша Феликс и похож на Германа, то зеркально, мнимо похож. «Я медленно поднял правую руку, но его шуйца», т.е. левая рука, «не поднялась, а я почти ожидал этого. Я прищурил левый глаз, но оба его глаза остались открытыми.» (гл.1). Ардалион, художник-любитель, написал портрет Германа, но никакого сходства тот не видит (гл.3), для него похоже и ценно только его отражение в зеркале и «живое отражение» (гл.4), будто бы наоборот Бахтину в «Авторе и герое»2. Объясняя, почему Феликс «мало чувствовал наше сходство», — «он видел себя таким, каким был на снимке или в зеркале, то есть как бы справа налево, не так, как в действительности» (гл.9), Герман не догадывается, что в действительности он со своим словечком олакрез «сам такой». — Все это занятно, но основная тема, торжествующее несходство, которую автор проводит «от противного» — от совсем противного героя-рассказчика, чья тема «сходство двух людей» (гл.9), не делается приятной и приемлемой. «Всякое лицо — уникум», торжествующе говорит Ардалион Герману. «Вы еще скажите, что все японцы между собою схожи. Вы забываете, синьор, что художник видит именно разницу. Сходство видит профан.---» (гл.2), он же в письме тому же: «---схожих людей нет на свете и не может быть---» (гл.11). Казалось бы, это персонализм, но Ардалион Владимирович забывает, что сперва улавливается именно сходство как общая разница, скажем, сходство всех японцев между собою в их отличии от нас, японский мировой человек. А частную разницу художник видит, когда уже перестает видеть общую; так не профан ли он сам, не по себе ли судит? Враг всего общего, противник пошлости, индивидуалист Набоков не уравновешивал принципа индивидуации правом на мысленное отождествление и обобщение, и вместо прав
ды персонализма вышла искусная полуправда самости. «Отчаяние» в конечном счете — злая пародия на эмпатическое «Я это ты», ставшее сквозной формулой и заглавием книги Карла Моррисона 3. О Набокове ср. П.Кузнецов, «Утопия одиночества» 4, к «Отчаянию» см. С.Давыдов в «Справочнике по Набокову» 5*.

1. «Достоевский, подобно гетевскому Прометею», — сказал Бахтин, — «создает не безгласных рабов (как Зевс), а свободных людей, способных стать рядом со своим творцом, не соглашаться с ним и даже восставать на него.»6 Этой знакомой многим писателям независимости героя от автора Набоков никогда не чувствовал: «Я совершенный диктатор в собственном мире---»; он возражает своему критику, цитируя его: «как я могу "умалять" до степени нулей, и прочее, вымышленных мною же персонажей?---» «Мои персонажи — галерные рабы.» — из шестого и седьмого интервью в «Твердых мнениях» 7. Достоевский «создает» героя, но не «выдумывает», согласно Бахтину8 , а Набоков именно выдумал Германа, этого нового Передонова, причем сделал антигероя рассказчиком не для исповеди, как в «Записках из подполья», но чтобы верней его умалить.

2. Из-за полной «противности» героя «Отчаяния» его автору узнаёшь про автора слишком многое. Этот пошляк Герман не устает любоваться своим лицом, а такой особенный Владимир Набоков, судя по Герману, не выносил себя в зеркале или на снимках. Неужели вон тот — это я? (Ходасевич) — так у Набокова и с произнесением своего имени, в силу параллельности имени лицу: «---есть Петры и Иваны, которые не могут без чувства фальши произнести Петя, Ваня, меж тем как есть другие, которые, передавая вам длинный разговор, раз двадцать просмакуют свое имя и отчество, или еще хуже — прозвище.» — «Подвиг» (гл.3). Я не могу без чувства фальши поглядеться в зеркало9 , меж тем как Герман смакует свое отражение. В «Уединенном» Розанова, запись «Удивительно противна мне моя фамилия---», насчет «я для другого» то же самое, но по-юродски, а не скрытно. Бахтин сказал: «Большинство людей живет не своей исключительностью», то есть инакостью, «а своей другостью.» 10; Набоков жил, конечно, своей избалованной инакостью-самостью и свысока отчуждал другого в себе. Он увидел в зеркале, что он, как все, но примириться с этой заурядной


* Я начал здесь с того, чем заканчивается мое «Письмо» (Айрапетян В. Письмо на тему зеркала // Scando-Slavica. T.42 (1996), pp.145—149), чтобы дальше развернуть этот абзац.



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ  
Вардан Айрапетян
Набоков в зеркале Германа

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 4
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 4

6   7

наружностью не смог и взялся под именем волшебной птицы Сирин в сочинениях на тему иного, или потусторонности , говоря его же словом вслед за Верой Набоковой (в предисловии к его «Стихам»; ср. В.Александров, «Потусторонность Набокова» 11), искусно убеждать других, что он иной. А между Розановым и Набоковым встал Д.Галковский- Одиноков с 72-ым примечанием «Бесконечного тупика» — «---Свою же телесную субстанцию я всегда расценивал как хамство какое-то. ---Но этот вот хамски сопящий хомо сапиенс — это я? Наглая ложь! Я существую, но в виде лжи. ---Истина изрекается в реальность и становится ложью. А я, мое "я" — оно неизреченно--- "Мне стыдно, что у меня есть тело"---» и примечаниями к нему.

3. Из стихотворения Набокова «Слава»:

Я божком себя вижу, волшебником с птичьей

головой, в изумрудных перчатках, в чулках

из лазурных чешуй.---

---

Оттого так смешна мне пустая мечта

о читателе, теле и славе.

Я без тела разросся, без отзвука жив,

и со мной моя тайна всечасно.

---

Не доверясь соблазнам дороги большой

или снам, освященным веками,

остаюсь я безбожником с вольной душой

в этом мире, кишащем богами.


— Я иной без тела, лица и славного имени, каким другие меня не видят, я божок и потому безбожник (наоборот Кириллову из «Бесов» с его «Если нет Бога, то я бог») в пошлом мире других. Сюда же силлогизм поэта Шейда («Бледный огонь», 213сл.) «Другие люди умирают, но я не кто-то другой, поэтому я не умру». Хорхе Луис Борхес тоже разделяет рассказиком «Борхес и я» свою другость и свою самость12 , но совсем не так ребячливо; не инфантилен и молодой Мандельштам, спрашивая Неужели я настоящий | и действительно смерть придет? Недоразвитое сознание, непризнание собственной другости сделало Набокова похожим на анекдотичес ких девятых людей, которые не могут сосчитаться, потому что каждый «себя-то в счет и не кладет»13 .

4. К «Сходство видит профан» Ардалиона — сам Набоков о реальности:

«Я могу определить ее только как своего рода постепенное накопление сведений; и как специализацию. Если мы возьмем, например, лилию или какой-нибудь другой природный объект, то лилия более реальна для натуралиста, чем для обычного человека. Но она куда более реальна для ботаника. А еще одного уровня реальности достигает тот ботаник, который специализируется по лилиям. Можно, так сказать, подбираться все ближе и ближе к реальности; но нельзя подобраться достаточно близко---. Вы можете узнавать все больше об отдельной вещи, но вы никогда не сможете узнать всего об отдельной вещи: это безнадежно. Итак, мы живем, окруженные более или менее призрачными объектами---» *(во втором интервью из сборника «Твердые мнения»).

Но вот Ницше в «Человеческом, слишком человеческом» (423):

«Можно заметить, что путешественники, наблюдающие чужие народы, лишь в первое время своего пребывания правильно улавливают общие отличительные черты народа; чем более они узнают народ, тем более они разучаются видеть то, что в нем типично и отличительно. Как только они становятся близко-зрящими, их глаза перестают быть дальнозоркими» **.

5. Не сравнивай: живущий несравним . — Мандельштам это сказал не мелко, как Набоков, а дополнив противоположным: «Ибо для нашего сознания (а где взять другое?) только через метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть — сравнение.» 14 А у самого Набокова через четверть века после «Отчаяния» близорукое непризнание того, что сходство тоже разница, но общая, сменилось в «Бледном огне» игрой слов: «Сходства это тени (shadows : Shade) различий. Разные люди видят разные подобия и подобные различия.» — цитирует Кинбот Шейда, бывший Герман бывшего Ардалиона, в примечании к 894-ому стиху.

1.1. Герой повествования тот, о ком главным образом идет речь, хотя бы он был «антигерой» (слово Достоевского — «Записки из подполья», 2.10). Леониду Андрееву удалось в Передонове,


* Перевод М.Маликовой.

** Перевод С.Франка.



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ  
Вардан Айрапетян
Набоков в зеркале Германа

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 4
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 4

8   9

сологубовском «мелком бесе», увидеть героическое: «Прочел недавно Передонова — с очарованием и страхом. И странно: в этот раз выделилось другое — его тоска. Какая тоска! И ведь он герой, он велик, он душа великого, запертая в теле скота, он один среди всего пейзажа — человек. Ардальон Борисыч — человек! А это так.» — письмо Сологубу от 28.7.191515. У раннего Бахтина16 сказано, что герой произведения «может быть плох, жалок, во всех отношениях побежден и превзойден, но к нему приковано мое заинтересо ванное внимание в эстетическом ви́дении, вокруг него — дурного, как вокруг все же единственного ценностного центра, располагает ся все во всех отношениях содержательно лучшее. Человек здесь вовсе не по хорошу мил, а по милу хорош. В этом вся специфика эстетического ви́дения» (с.128), так и поздний Бахтин в записи о Гоголе: «Чистое отрицание не может породить образа. В образе (даже самом отрицательном) всегда есть момент положительный (любви — любования).» 17; но все это не про набоковского Германа. Вот Розанов в «Мимолетном» под 29.5.1915 о Льве Толстом, а подходит и Набокову с его «умаленными» персонажами:

«Это недоверие и неуважение к человеку, предрасположение не уважать его (гоголевская черточка) была у Толстого вечно, с юности. "У меня героев нет". — "Врешь, братец — он есть: это твое разросшееся, преувеличенное Я".

Я люблю писателей с героями. Это добрые, милые люди. Они близки к Гомеру, у которого не «героев» не было. Отличное время. Счастливое время».

Героя и персонажей Битов различает так: «Персонажей мы познаем снаружи, героя — изнутри; в персонаже мы узнаем других, в герое — себя. ---Один и все — вот что для нас герой, вот в чем наше узнавание.» — «Черепаха и Ахиллес», «один и все» это инакость и другость, сюда же «кругозор» и «окружение», по Бахтину.

2.1. Красивая женщина любуется собой в зеркале глазами другого, мифологический Нарцисс любовался своим отражением в воде как другим, не узнавая себя17а, а Герман любуется собой и Феликсом как собой сам, без других. Тут выдумка Герман и выдумщик Набоков ненамеренно сходятся.

2.2. Из набоковской лекции «Искусство литературы и здравый смысл»: «Сумасшедший смотрит на себя в зеркале неохотно, потому что лицо, которое он там видит, ему не принадлежит: личность
его обезглавлена; личность же художника преувеличена.» * — Поэтому Набоков смотрелся в зеркало так же неохотно. А вот Алексей Ухтомский, январская запись 1900: «Моя философия, моя "метафизика" в том, что когда я себя вижу в зеркале» — при виде своей другости, — «то знаю, что весь этот мой облик, нос, глаза, лоб, весь я — Божий, принадлежу Богу.»18

3.1. «Философски говоря, я нераздельный монист.» — из шестого интервью Набокова в «Твердых мнениях» 19. «Единственное настоящее число это один, остальные просто повторение.» Еще раз: «There is only one real number: One.» — «Настоящая жизнь Себастьяна Найта» (11сл.); это даже солипсизм, поскольку с выражением number one «я сам» в памяти прочитывается как «There is only one real number: I.» Ср. Сологуб, «Все во всем» и «В последнем свете злого дня---». По правде говоря, один — ненастоящее число, ведь число имеет дело со множеством, ср. хотя бы английское numerous «многочисленный», а монизм Набокова просто его половинность: самость без другости. Часть выдает себя за целое. «Один человек — не целое!» — Ухтомский (указ. кн., с.429).

3.2. Владимир Набоков был инфантилен даже в этимологи ческом смысле латинского in-fans «неговорящий», и предисловие своих «Твердых мнений» начал фразой «Я думаю как гений, я пишу как изысканный автор, а говорю я как ребенок.» Не надо этому признанию умиляться, ребенок еще не умеет говорить представитель но, гулоса другости в нем нет. «Бедный родственник писателя», убогий оратор20, способный лишь прочесть письменную заготовку, — противоположность Николая Бахтина21 , Набоков никого словесно не мог и не хотел представлять. Этот писатель-выдумщик, изысканный писец без гомеровой Музы писал под диктовку своей разросшейся инфантильной самости, оттого у него вместо героев заводные зверюшки, если только не он сам, и сплошь механические конструкции вместо фольклорной органичности.

1998, октябрь

1 Пословицы русского народа. Сб. В.Даля. М., 1957, с.308, 704.

2 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979, с.33сл.

3 Morrison K.F. «I Am You»: The Hermeneutics of Empathy in Western Literature, Theology, and Art. Princeton, 1988.

* Перевод Н.Ермаковой.



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ  
Вардан Айрапетян
Набоков в зеркале Германа

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1999, № 4
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1999, № 4

10  

4 Кузнецов П. Утопия одиночества: Владимир Набоков и метафизика // «Новый мир», 1992, №10, с.243—250.

5 The Garland Companion to Vladimir Nabokov. Ed. by V.E.Alexandrov. New York, 1995, pp. 88—101.

6 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Третье изд. М., 1972, с.7.

7 Nabokov V. Strong Opinions. New York, 1973, pp.69, 94сл.

8 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского…, с.110 сл.

9 Ср. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, с.31сл.; его же Собрание сочинений в 7 т. Т.5: Работы 1940-х — начала 1960-х годов. М., 1996, с.71.

10 Бахтин М.М. Собрание сочинений… Т.5…, с.73.

11 Alexandrov V.E. Nabokov's Otherworld. Princeton, 1991.

12 Hayrapetyan V. «Borges and I». A Russian Interpretation // «Variaciones Borges», 6 (1998), pp.232—236.

13 Народные русские сказки А.Н.Афанасьева. Т.1—3. М., 1957; 1984—1985, №406.

14 Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987, с.161, №25.

15 Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка (= Литературное наследство. Т.72). М., 1965, с.48.

16 Бахтин М.М. К философии поступка // «Философия и социология науки и техники», 1984/85. М., 1986, с.80—160.

17 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества…, с.360.

17а Hadot P., Le mythe de Narcisse et son interprйtation par Plotin // «Nouvelle revue de psychanalyse», 13 (1976), p.92.

18 Ухтомский А. Заслуженный собеседник: Этика. Религия. Наука. Рыбинск, 1997, с.85сл.

19 Nabokov V. Strong Opinions…, p.85; он пояснил это в десятом интервью, p.124.

20 Ibid., p.108; «I'm a very poor speaker.» — p.141.

21 По свидетельству Ю.Фельзена в «Даугаве», 1989, №9, с.106; или Г.Адамовича в «Из жизни идей» Н.Бахтина (см.: Бахтин Н.М. Из жизни идей: Статьи, эссе, диалоги. М., 1995, с.140сл.), ср. С.Бочаров о Михаиле Бахтине («Новое литературное обозрение», 1993, №2, с.70сл).

Орхус (Дания)



ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ  
Вардан Айрапетян
Набоков в зеркале Германа

 




Главный редактор: Николай Паньков
Оцифровка: Борис Орехов

В оформлении страницы использована «Композиция» Пита Мондриана



Филологическая модель мира