Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина

ISSN 0136-0132   






Диалог. Карнавал. Хронотоп








Диалог. Карнавал. Хронотоп.19982

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
  117
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

Г.М.Нургалеева

Арго: от герметики к карнавалу

(В.С.Елистратов. Арго и культура.
М., МГУ, 1995, 231 с.)

Исследование связи арго с культурой сразу вызывает интерес и интригует возникающими вопросами. Широкое использование в современной речевой практике «сниженной» лексики — жаргонизмов, сленговых оборотов, арготизмов — вызывает необходимость понять, что же такое все эти жаргоны, арго — угроза «культурной» речи или равноправные участники общей культуры? Именно такую задачу и ставит перед собой автор монографии.

Жаргоны, условные языки, арго давно вызывают интерес лингвистов, литературоведов, писателей. Традиция изучения различных вариантов единого общенародного языка в России существует ещё с конца XVIII в. Накоплен и описан огромный фактический материал, однако отсутствует общая концепция сосуществования литературного языка и его форм, социально ограничен ных в употреблении, находящихся за пределами литературной нормы. Работа В.Елистратова представляет собой обобщение не только лингвистических и социолингвистических фактов, но выстраивает концепцию существования современного русского арго как феномена культуры.

Что понимает автор под термином «арго»? Отталкиваясь от энциклопедического определения «Арго — особый язык некоторой ограниченной социальной группы…», В.Елистратов дает широкое толкование этого явления. Прежде всего отмечается, что выделение какого-либо арго чисто условно:«…существуют… сотни тысяч различных арго, которые не имеют между собой никаких четких, определенных границ ни во времени, ни в пространст ве, ни в социальной иерархии» 1. Автор устанавливает экстремаль ные границы арго: арго одного человека и арго целой страны за



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
118   119
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

определенный период, в этих рамках выделяется масса арго различных социальных групп, например, арго отдельной семьи, арго крестьянства, арго одесского еврея, арго чиновника и т.д., т.е. всё то, что традиционно называлось терминами язык, стиль, диалект, жаргон, сленг, условный язык, социальный диалект, — обнимается понятием «арго». Основания для такого расширенного понимания арго существуют. Термины «арго», «жаргон», «сленг», «социальный диалект» вполне взаимозаменяемы, т.к. каждый из них не имеет однозначного определения и употребления, например, язык молодежи называют жаргоном и сленгом, термин «жаргон» применяют также к воровскому языку, его же называют арго. Взаймозаменяемы термины "условный знак", "тайный язык", "социальный диалект", "арго". И в то же время все виды речи, называемые этими терминами, определяются как разновидность преимущественно устной речи отдельных социальных групп и служат средством конспирации или символизируют принадлежность к данной социальной группе, являясь лингвистическим проявлением её субкультуры 2. Кроме того, столь широкое применение одного термина к разным вариантам общенародного языка, как в данной монографии, встречалось и раньше. Так, В.М.Жирмунский в широком смысле толковал термин «социальный диалект», под которым он понимал любое социально-классовое обособленное языковое образование (например, язык господствующих классов, крестьянские говоры, мещанское просторечие, язык рабочих…) 3. В.Елистратов вводит понятие арго как инварианта различных конкретных, изменчивых, подвижных вариативных «языков» (жаргонов, сленгов, социальных диалектов и т.п.) (с.16). В монографии неоднократно даются характеристики арго, при этом автор постоянно проводит связь развития различных типов арго с литературными направлениями и развитием литературного языка, арго реабилитируется, по словам автора, и из залитературного, ненормативного бытия выводится в ряд равноправных участников процесса создания литературного языка и культуры.

Основным материалом для анализа явился «Словарь московского арго», включающий около 25 тысяч единиц (наблюдения автора с 1980 по 1994 год). Кроме того, для сопоставления привлекается русский арготический материал более ранних периодов, материалы иностранного арго, языки, которые оказали влияние на русское арго, образцы русской художественной прозы и поэзии и др.

Структура работы определяется попыткой комплексного анализа арго с общетеоретических позиций, в первую очередь, с точки зрения культурологического аспекта языкознания, что, на наш взгляд, является весьма актуальным, поскольку язык теснее всего связан с культурой, развивается в ней и выражает её. Возникновение, а точнее, оформление в наши дни такой дисциплины, как лингвокультурология 4 подтверждает необходимость изучения языка в тесной связи с культурой.

Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. В кратком введении обосновывается постановка проблемы, излагается история вопроса, обсуждается терминология, сообщаются сведения об исследованном материале. Автор определяет цель работы — проследить ключевые моменты бытования арго, дать главные характеристики его внутренней структуры и определить связи арго с культурой на русском материале.

Наиболее объемной и наиболее интересной (в силу своей новизны) является первая глава «Арго как феномен культуры . Бытование арго в культуре ». Формулируются общие установки, которые коротко можно выразить так: арго — это сложный феномен культуры, это поэтика, а не только лексика; арго следует рассматривать в контексте развития культур, это черновик будущей культуры. Автор определяет место арго в универсальной человечес кой культуре (античность, средневековье, новое время), отмечает, что в арго диалектически сосуществуют устремленность к консервативности, замкнутости, эзотеричности и — к динамике, разомкнутости, демократизму. Борьба этих направленностей составляет основу развития системы и в то же время основу стабильности. В этой борьбе автор выделяет тенденции к замкнутости, к разомкнутости (промежуточное состояние) и к абсолютной открытости. В любой произвольно взятый момент развития арго все три тенденции присутствуют одновременно, хотя и в разной пропорции.

Первая тенденция называется герметический комплекс . Автор отмечает, что этот комплекс обычно является одним из определяющих в научной литературе об арго, где арго рассматривается как сниженная герметика (Ш.Балли, Б.Ларин). Причем эзотеризм арго существует как традиция, языковая и поведенческая. Тайноречие и герметика были одной из доминант культуры средневековья, переходя в монастыри Эпохи Просвещения, затем в кружки литераторов, философов, ученых — вплоть до ХХ в., до наших дней.


ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
120   121
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

В.С.Елистратов выделяет 3 уровня герметики. Первый из них — логосическая герметика . Здесь доминирует идея кастовости, избранности, единомыслия. Члены социума не столько сопрофесси оналы, сколько единоверцы, служащие одной идее и охраняющие ее от непосвященных. Эта герметика высшего уровня не затрагивает вещественно-бытовой стороны жизни (так, алхимические трактаты представляют собой аллегорическое описание химических реакций, а не химические формулы или словесное описание). Она восходит к древнейшим традициям мистериальной архаики, к культам древности (например, процедура посвящения Пьера Безухова в масоны, описанная Л.Толстым. К подобным действам стремятся все герметические системы).

Логосическая герметика, как правило, серьезна, лишена смехового комплекса.«Жрецу» не над чем смеяться. Он не знает действительности и не хочет знать, он занят обрядом.

В плане языка эта герметика основывается на логосической концепции слова, которая связывает и делает взаимозависимыми имя (Логос) и вещь. Отсюда — магия слова, вера в способность воздействовать на вещи через слова, поиск первоязыка, с помощью которого можно вернуть испорченный людьми мир в состояние золотого века. Автор предполагает, что расцвет высшей герметики приходится на античность и средневековье, но сама идея не изживала себя никогда. В моменты социальных сдвигов, катаклизмов, в переходные эпохи высшая герметика свойственна не только филологам, поэтам, но и политикам. Как, например, в первой трети ХХ века в России, когда литературные объединения превращаются в воинствующие ордена (символизм, акмеизм, футуризм, имажинизм, ничевоки, обериуты и проч.). После 1917 года становится чрезвычайно популярной идея слова как орудия жизнестро ительства, что проявляется в переименованиях всего и вся. Герметическое арго не чисто словесный феномен, но сложная знаковая система вербально-мистериального характера, что подтверждает её древнее первобытное происхождение. «Герметики высшего уровня не только охраняют свой Логос (консервативно-охранитель ная тенденция), но и стремятся исправить мир, лежащий во зле (демократически-проповедническая тенденция). Во втором пункте находится семя самоотрицания, самоубийства высшей герметики. Ни масоны, ни теософы, ни воры так и не смогли уберечь свою истину от непосвященного (или непросвещенного) плебса, от площади, от черни. Плебс заговорил на их герметическом арго, вынес
священный Логос на площадь, и, говоря бахтинским языком, "амбивалентно" отправил его "в телесный низ" для "возрождения и новой жизни". На такой конец фатально обречено любое герметическое арго» (35).

Вторым уровнем замкнутого арго является профессиональная герметика . Здесь мотив тайны от непосвященных разбавляется чисто прагматическими соображениями типа борьбы с конкурента ми (профессиональные арго) или защиты от властей (для уголовников). Для профессиональных арго антитеза «свои — чужие» является универсальной, что отличает её от высшей герметики. Профессиональные, цеховые, материально-деятельностные арго максимально привязаны к быту, времени, месту, передают дух эпохи и зависят от неё. За каждым арготизмом стоит целый культурный фон. Профессиональный арготизм сочетает в себе 3 момента: элемент эзотерики, элемент собственно профессиональный (обозначение конкретных реалий, связанных с профессиональной деятельностью) и элемент смеховой, направленный на чужого, на клиента. Профессиональный арготизм («экспрессивный историзм», как называет его автор) содержит в себе не только информацию о быте, но и информацию об отношении социума к быту, соединяет в себе историю и эмоцию.

В.Елистратов подчеркивает, что языковую сторону герметики не следует представлять только в виде глоссария, т.к. огромную роль в арго играют все языковые уровни и, кроме того, существует и поведенческая установка на герметизацию, важны и особенности произношения, и специфика построения фразы, и коверканье слова, и жест, и осанка, и походка, и образ жизни. Арго могут принадлежать одной культуре (арго орловских шорников) и быть межкультурными (арго хиппи). Межкультурной частью обычно является экстралингвистическая часть (одежда и стиль поведения панков, наркоманов, бизнесменов и т.д.).

Автор заключает, что логосическая и профессиональная герметики представляют собой систему поэтических приёмов, их цель — герметизировать текст и поведение, подчеркнуть принадлеж ность индивида к гермосоциуму. Знаковая система может быть магической (логосическое арго) и просто секретной (профессиональное арго).

Третий уровень герметики представляет собой игровая (семейно-дружеская) герметика . Это герметика стихийная, рекреативная, развлекательная. Автор считает, что определение любого



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
122   123
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

арго как коллективной игры (Есперсен и др.) и экспрессии в арго как экспрессии ради экспрессии верно лишь по отношению к игровым арго и отчасти к профессиональным. Логосические арго осознанно экспрессивны. Сведе́ние всех арго к игре автор объясняет суженным взглядом на арго вообще и распространенной концепцией о том, что большинство явлений культуры имеют игровую структуру.

Онтологическими основаниями рекреативной герметики являются детская игра и семейная игра. Смеховой элемент здесь является ведущим. Семейные и дружеские герметизмы чаще всего являются индикаторами смешного. Смеховая интерпретация мира требует целой системы смеховых переименований. Ключевым объектам и субъектам семейного бытия даются клички, прозвища, которые понятны лишь членам герметического «заговора».

Противоположным семейному полюсу является детская игра. Детская игровая герметика является игрой в чистом виде.

Каждый из уровней герметики имеет свою специфику, хотя все они взаимопроницаемы. Логосическое арго относится к сфере духовной деятельности, к искусству, философии. Профессиональ ное арго связано с цехом, работой, обустройством быта. Игровое арго обслуживает досуг, праздник. Автор отмечает, что взаимовлияние, взаимодействие уровней герметики составляют неотъемлемую часть стилистической системы литературы.

Вторая тенденция, характерная для арго, — тенденция к открытости , которая названа в работе киническим комплексом .

Автор отмечает, что когда носитель арго (герметик) ставит задачу донести доктрину и арго до массы, происходит разгерметизация арго. Герметик становится пропагандистом, проповедни ком. Пропаганда может быть прямой, непосредственной, серьезной, — и тогда арго растворяется в инородных системах. Пропаганда может быть и непрямой, опосредованной, смеховой, — тогда арго приобретает новый онтологический статус и принципиально новую внутреннюю структуру. Объектом смеха становится сам арготирующий, он в значительной степени переносит смех на себя (шут, гаер, скоморох, юродивый). Смеховая проповедь утверждает свою идеологию через осмеяние и мнимое самоуничижение. При этом обязательно сочувствие окружающего плебса, находящегося в состоянии недовольства и брожения. Этой среде необходима эстетически оформленная идеологическая система. Одной из самых распространенных систем такого рода был кинизм. Кини
ки, на взгляд автора, наиболее полно воплощали в себе идею смехового проповедничества. Ими было выработано особое арго и целое направление в античной литературе и философии, специфичность которого автор называет термином кинический комплекс .

Главной установкой киников являлась «перечеканка монеты», т.е. переоценка общепризнанных идей, образов, слов, эталонов наизнанку, демонстрация их абсурдности через публичное снижение, обнажение, осмеяние. Киническая поэтика — это резкий контраст высокого и низкого, элемент абсурда, гротеска, оксюморона. Всё высокое снижается, пародируется. Кинизм часто сопровождается маргинальным бытованием. Киник демонстриру ет свою непринадлежность к миру, он полностью уходит из быта в бытие. Идеалом кинизма становится личность со всеми её странностями, причудами, парадоксами. Самые ходкие кинические жанры — анекдот и афоризм. Если герметический текст стремится оформиться в трактат, то кинический стремится сжаться в паремию. Личность киника противоречива: он и презирает окружающих и ищет их сочувствия, он и дурак, и мудрец. Брань у него сочетается с патетикой, стихи с прозой, восхваления с инвективами. Кинический комплекс реализуется в национальной форме, хотя улавливает настроения, присущие всем народам (русский и итальянский футуризм, западническое хиппейство и на его фоне русское митьковство). Кинические арго расцветают в переходные, смутные эпохи. В языковом отношении эти эпохи характеризуют ся пересмотром норм, канонов, литературные языки пополняют ся за счет нелитературных пластов.

Киническая поэтика, отмечает автор, — это поэтика смешения и смещения (травестирование, библеизмы и мат и т.п.). Арготизм как поэтический приём и единица смысла является актом смеховой интерпретации культуры. Доминантой арго является здравый смысл, а не сатира или протест, хотя имеется и элемент деструкции.

Герметика может переходить в кинику, киника, выработав свои устойчивые приемы, может возвращаться в герметику. Другой путь эволюции киники — к абсолютной открытости.

И в герметике, и в кинизме имеется тенденция к самораскры тию, плебеизации, они растворяются в стихии разговорной речи, просторечия, в результате чего образуется общегородское арго.

В.Елистратов главным признаком открытого арго называет «философию» здравого смысла, выражаемую в народной поэтике



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
124   125
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

смешанного, в смехе. Наиболее полно такой смех представлен в карнавале, проанализированном М.М.Бахтиным. Смех — главный герой карнавала, снижающий и поднимающий, убивающий и возрождающий. Смех тождественен жизни с её смертью и рождением. Эти категории равноправны, амбивалентны, смех их уравновешивает: в рождении — смерть, в убийстве — зачатие и т.д. Карнавально-раблезианское арго изобилует образами т.н. телесного низа, пира, пьянства, кухни, физиологических отправлений, половой жизни. Тенденция к абсолютной открытости называется «раблезианский комплекс » или «раблезианство ».

Трактовка автором выделенного им раблезианского комплекса вызывает особый интерес, т.к. позволяет многое объяснить в широкой распространенности и употребительности городского арго и брани, даже в самых нецензурных её проявлениях (т.н. русский мат, происхождение и объяснение которого обычно вызывают острый интерес, видимо, как раз в силу его устойчивости и повсеместного употребления в определенных ситуациях и сферах общения).

По мнению М.Бахтина, истинно карнавальный смех сохранял свою полноценность лишь в средневековье, затем же наступило измельчание, бытовизация его форм. Развитие народной культуры (и арго в том числе) после Средневековья и Ренессанса кажется М.Бахтину порчей, снижением, выхолащиванием. В.Елистратов возражает против такого взгляда М.Бахтина, считая, что нет оснований отрицать полноценный смеховой раблезианский комплекс в современном арго. Возражения автора основаны на том, что, говоря о бытовизации культуры, М.Бахтин приводит примеры из литературы, а не из самой низовой культуры. Раблезианство имманентно присуще народной культуре и народному языку и формы его проявления могут быть различными. Карнавал является только одной формой, наиболее ярко проявившейся лишь в ряде культур и языков, прежде всего романских. Но то, что М.Бахтин сформулировал как амбивалентность народной смеховой культуры, присуще любой культуре в любое время, хотя и реализуется по-разному.

Автор отмечает, что современная смеховая народная культура дискретна. Она разделена на сотни речевых жанров неофициального общения. Особенно это характерно для России с её непредписанностью этикета низового общения. Современная Россия знает чисто средневековые по духу жанры, которых уже давно
не помнит Запад. Например, жанр распития (симпозия) и драки с их разветвленной арготической поэтикой. Эти жанры уже давно вынесены за рамки «цивилизованного» общения Запада. В поэтическом космосе современного русского раблезианства, например, Москва с её подворотнями и скверами в вечерние часы буквально наэлектризована празднично-карнавальным настроением. Повсеместно человека подстерегает «опасность» напиться или подраться. С точки зрения «цивилизованного человека» это — свинство. Но это — чисто карнавальное, чисто средневековое свинство. По всей видимости, отмечает автор, современная русская низовая культура и её арго сохраняют в себе большое число средневековых черт, а русский человек в целом — средневековый менталитет, тягу к раблезианству, праздничный архетип русского характера (с.99). По многим мемуарам, воспоминаниям известно, что революция воспринимается многими как карнавал, праздничное действо. Не случайно именно на этом элементе строили свою пропаганду большевики, отводя огромную роль чисто карнавальным шествиям, праздничным митингам и т.п.

Русский праздник растворен в толще русского быта и очень трудно поддается регламентации. На Западе даже средневековый европейский карнавал ограничен во времени, после карнавальной разрядки никаких смеховых «срывов» быть уже не могло.

Русская смеховая культура организована принципиально иначе. Именно нерегламентированность русского праздника, его повсеместность и постоянство, его «средневековость» составляют то обаяние, которое так привлекает иностранцев и отталкивает «цивилизованного» человека. «Карнавал не только абстрактно амбивалентен, но и конкретно-свински задушевен. В нем можно видеть задушевность, а можно свинство. Это уже дело вкуса» (с.102).

Заметим, что сходное понимание карнавального мироощущения в духе М.Бахтина имеется и в других современных исследованиях 5. В частности, отмечается, что понятие «карнавала», «карнавального действа» не следует связывать только с понятием карнавала в бытовом смысле, т.е. веселого праздника, гуляния и т.п. Громкий скандал, перебранка, ссора, шутливое соревнование сквернословов, самовозбуждение воинов перед сражением и т.д. — все это можно объединить термином «карнавальное мироощущение» 6. Потребность человека в подобном карнавальном клапане исключительно велика и продолжает увеличиваться. И в этом смысле «раблезианское арго» не утратило своего значения.


ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
126   127
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

В.Елистратов отмечает, что, разумееется современный раблезианский комплекс арго не полностью тождественен средневековому. Его специфику можно проследить на таком жанре низовой культуры как жанр ругательств. М.Бахтин подробнейшим образом писал о том, что в западноевропейском средневековье площадное слово (брань, ругань, богохульства, божба, клятвы и т.п.) занимало огоромное место в жизни человека, в низовой народной культуре. В современном русском языке, по Бахтину, в ругательствах остались лишь «отрицание» и «цинизм». Характернейшей особенностью западноевропейской брани является богохульство, которое в русской брани представлено крайне бедно. Автор считает, что русская низовая арготическая брань имеет несколько иные источники и иные онтологические предпосылки, чем брань в западных странах, и это объясняется тем, что, вероятно, русский (славянский) мат не был напрямую связан с теми формами смеха, которые типологически соотносятся с формами европейского карнавала, а был частью древней языческой словесной магии. В славянском язычестве присутствовало срамословие божества, но в христианство оно не вошло в столь широких масштабах, как в Европе (с.104)7.

Автор считает, что арготизм с лингво-философской точки зрения есть значение, единица мироощущения арготирующего. В системе арго значительно меньше значений и значительно больше слов. Весь многотысячный карнавально-раблезианский словарь вращается вокруг нескольких архетипических тем: еда, выпивка, отправления естественных потребностей, половая жизнь и собственные атрибуты телесного низа, и шире — тела вообще (с.105).

Арго — это смеховое очеловечивание мира, грандиозная смеховая метафора тела. Космос арго — это человеческое тело и при этом, по М.Бахтину, общенародное, карнавальное тело. Мир осмеивается через тело и таким образом перестаёт быть страшным, чуждым. В этом заключается глубинная магия арго. Чисто внешне тело именуется через вещи мира. В основе всего этого лежит идея единства мира. Это свидетельствует о древнем, архаическом характере арго (с.110).

В мир, пропускаемый через смеховую арготическую призму, входит и сам язык как факт этого мира. Отсюда бесконечное снижение нормативного языка, коверканье, пародирование, травестирование.

В.Елистратов подчеркивает, что современное раблезианское
арго преследует те же задачи, что и арго архаическое. Разница в том, что древний карнавал с его арго имел универсальный характер: быт в нем не был отделен от бытия. Несмотря на городской характер карнавала, в нем деревня, природа не отделены от города. Архаическое арго заклинало смехом весь мир — от солнца до ночного горшка. В современном арго мы не встречаем плана универсального бытия природы (с.114).

Таким образом, подытоживает автор, сфера современного арго по сравнению с арго архаическим стала иной, сугубо современной и урбанистической. Неизменным остается лишь смешное человеческое тело, являющееся центром космоса. Арго противостоит официальному языку, но не иначе как отражение в кривом зеркале противостоит человеку, зашедшему посмеяться в комнату смеха. Арго составляет с официальным языком единое диалектическое целое (с.117).

Вторая глава «Состав арго и отражение в нём явлений культуры» посвящена анализу иноязычных заимствований в арго, где наряду с лингвистическим описанием заимствований в русских арго, исследования которых уже имеют определенную традицию 8, автор рассматривает и культурологический аспект отражения национальных тем в арго.

Наиболее сильные, влиятельные культурно-языковые тенденции рассматриваются с двух точек зрения: из какого языка заимствуются арготизмы и как отражается тема другой нации в арго. В.Елистратов отмечает, что присутствие темы другой нации в арго является показателем актуальности культурных контактов (правда, можно усомниться в том, насколько обязательна именно актуальность контактов: например, тема чукчи получила явно большее распространение, чем это следует из реальной значимости контактов между русскими и чукчами). Утверждается, что практически любая национальная тема в русском арго находит как положительное, так и отрицательное исполнение. Автор объясняет бросающуюся в глаза оценочность национальных тем в арго и культуре. Скажем, бытовая, внешняя оценочность таких тем, как еврейская, афро-негритянская, кавказская, тюркская считается отрицательной, оскорбительной. На самом деле, считает автор, глубинная аксиология арго не имеет ничего общего с инвективой или восхвалением. Национальные темы являются поэтическими ключами в создании арготической картины мира, глобального арготического образа человека.


ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
128   129
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

Арготический образ человека включает в себя все проявления его характера: жадность, страстность, похотливость, слабость, тупость, ум, стремление к свободе, упрямство, лукавство и т.п. Арго воспроизводит всеми своими поэтическими средствами всё богатство жизненных проявлений человека. И большую роль в этом играют национальные темы. В качестве одного из примеров приводится цыганская тема, которая означает свободолюбие, широту, и вместе с тем — ленивость, коварство, вороватость и т.д. Однако, пожалуй, трудно согласиться с автором, что абсолютно все национальные темы имеют оценочные не только минусы, но и плюсы. Даже если в совокупности национальные темы и создают арготический образ человека в целом, то какие-то из них содержат лишь отрицательные характеристики (упомянутые выше национальные темы с отрицательной эмоциональной окраской), и выбор национальных тем для той или иной характеристики, видимо, не случаен; да и в образе человека в арго подчеркиваются не только черты характера, свойственные человеческой природе, но и такие, как наивность или глупость, вызванные нецивилизован ностью, неразвитостью, плохим владением русским языком (что приравнивается к глупости и неразвитости) представителей тех или иных наций. Возможно, арго и не содержит намеренных оскорблений, выражаемых инвективами и восхвалениями и связанных с национальной принадлежностью, однако явная эмоциональная оценочность, отмеченная автором, сразу бросающаяся в глаза, видимо, требует более детальных доказательств этого тезиса.

Автор дает обзор финно-угорской, еврейской, цыганской, «азиатской» тем, темы романо-германских народов, рассматри ваются заимствования из соответствующих этим темам языков.

В ряду социально-культурных тем в арго рассматриваются уголовно-маргинальная, армейская, профессионально-корпора тивные, молодежная и детская темы.

Третья глава «Поэтика арго» посвящена языковой специфике арго, которая, по мнению автора, проявляется там, где есть возможности варьирования языковых средств, не затрагивающих основ системы языка, ибо арго в целом входит в языковую систему и подчиняется её законам. Возможности варьирования языковых средств позволяют прежде всего фонетика, интонация, лексика, словообразование, некоторые особенности риторического построения текста.

Автор выделяет наиболее существенные для арго зоны поэ
тического эксперимента — словообразование и лексику. Одно из центральных мест в арго занимает словесный образ, реализуемый через метафоры, метонимии, оксюмороны и т.п. (например: «синичка» — машина ГАИ, «балеринка» — курица отечественного производства, «пузырь» — бутылка, «поплавок» — диплом и т.п.). Тропы порождают значительные по объему синонимические ряды, за которыми стоят наиболее существенные для арго понятия и реалии, например, слово «морда» (или его синоним) дает массу минитекстов: «морда протокольная», «сделать морду кирпичом», «а морда не треснет?», «морда в телевизор не влезает» и т.п.

Чрезвычайно интересный конкретный материал для лингвистов, специалистов по стилистике представлен в этой главе, где перечисляются продуктивные и непродуктивные суффиксы образования арготизмов (около 100), даются комментарии по их использованию в арго. Автор приходит к выводу, что природа арготической экспрессии (большинство исследователей доминанту поэтической системы арго определяют как экспрессию) изначально смеховая. Формально-смеховые атрибуты — гиперсуффиксация, экзотическая суффиксация, ложная этимология — остаются и тогда, когда стирается смеховое воздействие арготизма в процессе употребления. Кроме того, при словообразовании в арго стираются грани между частями речи («неудобняк работать» — наречие, «неудобняк ситуация» — прилагательное и т.п.), идет процесс смещения родовой принадлежности арготизмов, размытости категории рода (такой жухала, такая жухала, такое жухало). Как полагает автор, это вызвано тем, что в арго преобладает не формально-словообразовательный и грамматический аспект, а фонетико-экспрессивный. Для арготирующего важен фонетический образ слова, «фонетическая метафора» . Такое метафоризирова ние происходит за счет создания моделей, которые определяются прежде всего ритмикой слова. Условно можно дать схему этих моделей в метрико-поэтической терминологии: «хореическая модель» (дурик), «ямбическая модель» (друган), «амфибрахическая модель» (общага) и т.д. В арго преобладает ямбическая модель, она наиболее проста и соответствует унифицирующей установке. Структура арготического слова стремится к двум пределам: либо к максимальному примитивизму, либо к сверхсложной организации. Оба пути «вытягивают» из слова максимум смеховой экспрессии. В работе рассматриваются способы словообразования, которые соответствуют данным тенденциям. Поэтика примитива и



ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
130   131
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

поэтика эстетизации и гиперэстетизации, подчас с переходом в абсурд, являются определяющими в поэтико-эстетической системе арго.

Арготическая образность сочетает в себе две противополож ные тенденции. С одной стороны, арго идет от слова, с другой — от смысла. Отсюда, с одной стороны, богатейшие синонимичес кие ряды, с другой — разработанность определенных семантичес ких комплексов (это касается физиологических тем, актуальных в условиях города реалий и категорий оценочности). Например: милиционер — хвост, трешник, метелка, мент, мусор, шинель, кокарда, сапог, краснощекий, портупея, забрало и т.п.; девушка — помпушка, фифа, трепетуля, краля, кадрица, бабец, швабра, коза, жень-шень, гирла и т.п.

Примитивистская эстетическая тенденция проявляется в выборе определенных стилистических ключей. В русском арго характерный ключ — выбор «псевдорусского», просторечного стиля. С примитивом стилистически контрастирует эстетизация и гиперэстетизация. Один из наиболее показательных примеров данной тенденции — своего рода перифрастический эвфемизм («лекарство»  — выпивка и т.п.). Существует значительное количество эвфемизмов матерной ругани (ё-ксель-моксель и т.п.), движет образной эвфемизацией здесь не запрет, а смеховое обыгрывание запретной темы. Типичный пример осмеяния табу — тема смерти («умереть»  — дать упаковочку, сыграть в жмурки, сандалии откинуть, ласты склеить и т.д.), таким образом мир осмеивается и перестает быть страшным.

Примером абсурдизации речи может служить оксюморонная тенденция в арготическом тропе. Противопоставленные смыслы размываются и превращаются в нечто цельно-абсурдное: смесь бульдога с носорогом, стучать себя пяткой в грудь и т.п.

Арготическая риторика имеет те же экспрессивно-смеховые установки, что и лексика, и словосочетания.

Особое место в аргориторике занимает профессиональное красноречие. В архаике оно было особенно актуально. Аргориторика знает множество жанров: присказки, выкрики, рекламные острословицы торговцев и зазывал. М.Бахтин, рассказывая о «криках Парижа», одном из средневековых площадных жанров, говорит об особой роли громкого голоса в культуре того времени. Помимо профессионально-торговой риторики выделяются такие чисто смеховые диалогические жанры, как прения и диспуты.
Вкрапления арготизмов в диалоги подобного рода являются обязательным элементом низовой риторики (пример — проза Вен.Ерофеева). Можно говорить о системе аргофольклора — городского низового фольклора, во многом повторяющего традиционные фольклорные жанры: минидиалоги (Кто? — Конь в кожаном пальто), пословицы и поговорки (без кайфа нет лайфа), загадки, дразнилки, иронические советы, побасенки, пародийные лозунги, присловья, двустишья и четверостишья, приглашения, шутливые угрозы, шутливая похвала. Пародийная тенденция в арго своим крайним пределом имеет выход в абсурд. Неотъемлемой частью аргориторики является фонетическое оформление речи, существует ряд фонетических аргостилей («кавказский», «еврейский», «провинци альный»). Наиболее показательным жанром аргориторики является арготический диалог, в нем все языковые средства выступают во взаимодействии.

Эстетические доминанты арго, по мнению автора, — гиперэстетизм, абсурд и примитив: к такому выводу приводит анализ арготической поэтики на разных уровнях языка. Тенденции к закрытости, герметизму в арго в основном соответствует эстетичес кая установка на гиперэстетику, культивирование сложной поэтико-семантической системы. Упорядоченная герметикой сложность рушится под напором кинического протеста, раскрытие арго наполняет его новыми элементами, происходит переход в абсурд как в семантический предел кинизма. Полностью порвавший с герметизмом кинизм становится раблезианством, система распадает ся на первоэлементы, примитивизируется. «Происходит диалектический виток и переход к полной открытости системы, в недрах которой зарождаются семена новых гермосистем. Таков максимальный диапазон бытования арго — от тайноречия алхимиков до площадной ругани, которые одновременно и полярно разъединены и родственны» (с.209). Так заканчивает В.Елистратов анализ культурных и языковых особенностей существования арго.

В «Заключении » отмечается, что арго является частью повседневного городского быта, определенного уклада жизни, быстро меняющимся с изменением социально-бытовых условий. Арго как стиль осуществляется лишь во взаимодействии различных уровней языка, включая интонационно-звуковые средства. Арго теснейшим образом связано с другими элементами городской культуры, это одна из подсистем городской семиотической системы, причем подсистема, универсальная для всех языков.


ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1998, № 2
132   133
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1998, № 2

Автор в ходе изложения выдвигает много неизученных вопросов, проблем, связанных с арго. Прежде всего отмечается, что арго является чрезвычайно продуктивным материалом для сопоставительных исследований, поскольку в разных языках дает схожую образность и в то же время передает специфику националь ного мышления, что в практическом отношении поможет справиться с задачами художественного перевода. Для русской литературы важное значение имело бы изучение разночинского арго, которое ещё не исследовалось систематически, а без этого трудно разобраться в стиле таких писателей, как Лесков, Достоевский, Чехов и др. Автор отмечает возможность оформления целых направлений при изучении арго: особой отраслью философской и социальной лингвистик может стать систематическое изучение логосического арго; систематическое изучение бытовых арго может дать такое направление в лингвистике, как лингвофизиоло гия, где лингвистика будет связана и с историей, и с этнографией, и с психологией; возможно выделение специальной науки герметологии, стоящей на стыке социологии, психологии, лингвисти ки, культурологии и семиотики, которая должна заниматься комплексным изучением герметизмов (вербальных и невербальных)  — арготических знаков. Продуктивным было бы исследование арго как одной из подсистем городской семиотической системы наряду с такими явлениями, как настенные надписи, одежда неформальных объединений, искусство авангарда, современный анекдот и т.д. Наконец отмечается, что арготизация речи происходит по достаточно строгим, но ешё мало изученным законам.

Содержание монографии В.Елистратова убеждает в целесообразности или, по крайней мере, в возможности столь широкого понимания арго, какое демонстрирует автор. Взгляд на язык в совокупности всех форм его существования через призму арго обладает объяснительной силой, дает понимание связи, сосуществова ния и развития разных речевых стилей с точки зрения истории и культуры одного народа и разных народов. Разные виды арго, как виноградины, зреющие на одной грозди, при переработке создают неповторимый по вкусу и аромату продукт — национальный литературный язык.

Витебск

1 Елистратов В.С. Арго и культура. М., МГУ, 1995, с.16. Да
лее номера цитируемых страниц указываются в скобках.

2 См., напр.: Русский язык: Энциклопедия. М., 1979, с.23—24; 70, 82; 346; Бондалетов В.Д. Социальная лингвистика. М.,1987, с.71—74; Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990, с.43, 133, 151, 502.

3 Жирмунский В.М. Национальные языки и социальные диалекты. Л., 1936, с.36.

4 См., напр.: Воробьев В.В. Лингвокультурология. М., 1997; Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию. М., 1997.

5 См., напр.: Жельвис В.И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема. М., 1997.

6 Там же, с.31.

7 Ср. объяснение крайне малой роли богохульств в славянской и у́же — в русскоязычной культуре — в монографии В.И.Жельвиса «Поле брани: Сквернословие как социальная проблема». Её автор, опираясь на материалы Б.А.Успенского, возводит славянскую матерную ругань к культу языческой богини Мокоши. Это обозначает богохульный характер славянского мата, поэтому в русской инвективной практике непосредственные богохульства сравнительно мягки и редки: в них просто нет необходимости, ибо их функцию берет на себя другой лексический пласт — мат (с.209).

О происхождении русского мата также см.: Маковский М.М. Русский мат; Ковалев Г.Ф. Ещё раз о русском мате (по поводу статьи М.М.Маковского) // «Филологические записки». Вып.7. Воронеж, 1996, с.143—148. Дмитриев Н.К. Турецкие элементы в русских арго // Язык и литература. Т.7. 1931, с.159—179; Ларин Б.А. Западноев ропейские элементы русского воровского арго // Язык и литература. Т.7. 1931, с.113—130

8 Бондалетов В.Д. Иноязычная лексика в русских арго. Куйбышев, 1990; Бондалетов В.Д. Тюркские заимствования в русских арго. Самара, 1991, и др.


ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ   Г.М.Нургалеева
Арго: от герметики к карнавалу

 




Главный редактор: Николай Паньков
Оцифровка: Борис Орехов

В оформлении страницы использована «Композиция» Пита Мондриана



Филологическая модель мира