Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина
ISSN 0136-0132
Диалог. Карнавал. Хронотоп. → 1997 → 2
104 105
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 2
закончилась (или заканчивается) колоссальным провалом и позором. Общее впечатление такое, что ход вещей отбросил нас далеко назад; вновь, как в начале века, произошел или, точнее, происходит некий тектонический сдвиг, в результате которого будущее оказалось перекрыто всею вдруг оживившейся, восставшей из официального небытия стихийной, коллективной, демонической народной памятью всего нашего прошлого — пореволюционного и дореволюционного. Нас — «непогибших» и «невинных» — с головой накрыла невидимо-соборная, возмущенно-протестующая, загнанная прежде в подполье, неофициаль ная, многоустная и разноречивая память прошлого, которая нас, как героя «Соляриса» С.Лема, вопреки так называемым законам природы, все-таки «достала »…
Дистанция, отделяющая нас от прошлого, вдруг сократилась резко и странно, как во сне; она уже не может быть эстетической , какой, согласимся, она была на протяжении последних советских десятилетий. История сегодня — не правда ли? — переживается как-то по-свойски, «фамильярно»: видя и слыша, что происходит вокруг тебя и в тебе самом, начинаешь вдруг (опять это «вдруг» из достоевских снов) довольно отчетливо представлять себе, как это все было тогда, в начале века, когда сюжет, роли и маски были другими. Начинаешь достоверно понимать и то, что должен был чувствовать Достоевский, вернувшись с каторги и в ситуации первой русской гласности и как бы свободы, когда старые друзья, все эти Степаны Трофимовичи, якобы «пострадавшие за правду», а иногда и вправду пострадавшие, оказались вдруг в авангарде перестройки и образован щины, в качестве — слышал я такое интересное слово от аспиранта РГГУ — «истёблишмента» …
Можно по-разному называть и определять ту герменевти
ческую фактичность, на которую мы здесь просто, гранича
с неприличием, показываем пальцем. В русской философской
литературе, вероятно, точнее и глубже всех описал историческую
подвижность и актуальность опыта прошлого М.М.Бахтин;
на Западе тайна абсолютной историчности в опыте «вечного
человека» — «Sagt es niemand, nur den
Weisen»1 — в
сущности, тема всей «постидеалистической» философии, теологии и
общественной мысли; достаточно вспомнить Макса Шелера или
более известного у нас Г.К.Честертона.
Научная мысль ХХ
века сделала тему исторических превращений и масок
прошлого
«ДИАЛОГИЗУЮЩИЙ ФОН»
В.Л.Махлин
Конец конца
Предисловие к публикации
Последнее десятилетие века напоминает развязку на официальной общественной сцене и тихое, за сценой, плетение новых сюжетных узлов в подкрадывающейся, как смерть, тени завтрашнего дня. Поэтому, оглядываясь назад на прошлое, так важно не потерять из виду оглядывающегося — себя. Не потерять из виду себя, «начать с себя» менее всего значит выйти на сцену, чтобы путем разного рода «презентаций», самовыраже ния в хеппенинге, публично освободить себя от себя самого, «отстранившись» от ответственности, от ответа за не мое прошлое, которое на самом деле мое. Понять прошлое, исторический опыт, можно только «разделив» его участно и не смешивая его со своею подлой натурой, прячущейся за «все прекрасное и высокое». И вот, если таким образом (не «рефлексивно», но ответственно) «разделить» прошлое и сегодняшний день, чтобы понять действительное взаимоотношение между ними без корыстного смешения, то можно попробовать задать себе главный вопрос, из которого мы, «гуманитарии», прежде называвшиеся «интеллигентами», реально все равно исходим всегда, даже если не делаем этот вопрос методически исходным, осознанным: Каков основной факт того нового, постсоветского мира, в котором мы живем в 90-е годы? Факт не «политический», а, извините за выражение, «духовный», то есть центрированный на ответствен ной совести гуманитария за такое «всё», в центре которого его собственный, единственный, любимый предмет работы, исследования?
Общее впечатление такое, что очередной «диалектический скачок» в будущее не удается, а попытка последнего советского поколения «остранить» собственное прошлое и перестроиться,
«ДИАЛОГИЗУЮЩИЙ ФОН» В.Л.Махлин
Конец конца
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 2
106 107
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 2
своею темой благодаря двум философским направлениям. Это, во-первых, философская антропология — факт, косвенно отмеченный М.Бахтиным в книге о Рабле2, а во-вторых, философская герменевтика Г.-Г.Гадамера, влияние которой, начиная с 60-х годов, неуклонно растет уже за пределами самой философии. Но помимо авторитетных, общеизвестных имен, направлений и школ, осуществивших в нашем столетии «смену парадигмы» именно в гуманитарном сознании и познании, — в обращении «К русским читателям» Г.-Г.Гадамер определил это парадигматическое событие смены моделей опыта в гуманитар ной науке как «переход от мира науки к миру жизни»3, — мы находим немало интересных попыток такого же рода не внутри научного сообщества, а как бы на обочине его — на обочине академического сообщества, а не самой науки, что́ очень важно. Такие «невписывающиеся» в рамки «академии» и «школы» явления в последнее время все больше начинают привлекать к себе внимание даже и внутри научных дисциплин. Наш Бахтин — типичный (хотя и не вполне законный) пример «инонаучно го» подхода в гуманитарии и к гуманитарии; гораздо показательнее в этом отношении — инициаторы так называемого «диалогического мышления» на Западе, начиная с С.Кьеркегора 4, а среди последних — немецко-американский мыслитель, историк, правовед и почетный доктор теологии Ойген Розеншток -Хюсси5.
Предлагаемый ниже читателям журнала «Диалог. Карнавал. Хронотоп» текст — относительно целостный фрагмент (глава вторая) большого сочинения О.Розенштока-Хюсси, которое в настоящее время готовится к изданию в русском переводе. Почти восьмисотстраничная эта книга называется в оригинале «Out of Revolution»; даже прямые американские ученики О.Розеншто ка-Хюсси затрудняются в значении заглавия; в любом случае перевод не может не быть интерпретацией. «Из революции выходящий» — так будет называться русский перевод книги, который выйдет в свет в 1997 году6.
Никто из пяти переводчиков, взявшихся за дело в 1993
году, конечно, тогда не думал опубликовать русский перевод к
годовщине Русской революции, — в книге О.Розенштока-Хюсси
эта последняя в череде европейских революций Нового
времени является в то же время и исходным по смыслу и по композиции
пунктом всей темы. А тема эта — политико-теологическая
ис
ториософия европейских революций Нового времени в
контексте мировой истории, написанная в известном смысле
«против всех»; против политиков, против историков, против
теологов, против либералов и фашистов, против социалистов и
коммунистов, собственно — против «инженеров человеческих
душ» любой специализации, политической ориентации, научного
и религиозного исповедания. И вот, когда я пишу эту свою
заметку к публикации розенштоковского фрагмента в последние
дни 1996-го года, я впервые подумал, что для нас, пятерых
переводчиков книги из Москвы, Волгограда, Саранска, Таганрога
и Харькова, издание этой книги — не худший способ
отметить круглую дату — вместо того, чтобы постараться забыть о ней.
Перед нами единственное в своем роде произведение, которое, увы, далеко не каждый, начавший его читать, дочитает до конца. Стиль как бы фельетонного пророчества; величайшая серьезность автора, граничащая с мнимой многословной легковесностью и немнимым шутовством; метание междисциплинар ного бисера, за которым не всякий разглядит жесткую, армейскую архитектонику библейского, евангельского Откровения, описываемого, как сказал бы наш Бахтин, в «совершенно светских» понятиях, по эту сторону творения , — все это достаточно непривычно, чересчур экзотично, отдает дурным вкусом и наводит на подозрение, что автор, мечущий свой бисер, лучше своих читателей знает, перед кем он его мечет, — между тем как автор , боевой офицер, сражавшийся в первую мировую войну под тогдашним Сталинградом — под Верденом, хочет быть не «артистом» и не «гением», а всего лишь народным, нет, теперь уже международным пророком… Чувствуется то решающее в духовно-историческом смысле поколение, к которому принадлежал О.Розеншток-Хюсси (1888-1971), поколение, прочитавшее Ницше; последнего Розеншток — подобно всем «диалогистам» — не мог не любить и не мог не ненавидеть и не проклинать одновременно. «Книга для всех и ни для кого»? И да, и нет.
Книга «Из революции выходящий» имеет принципиальный подзаголовок: «Автобиография западного человека». По замыслу автора, научный предмет возможного читателя — историка, философа, политолога, социолога, историка культуры, филолога и богослова — должен быть воспринят при чтении книги «инонаучно»: как актуальная, участная память, как автобиография исторической памяти одновременно и специалиста, и
«ДИАЛОГИЗУЮЩИЙ ФОН» В.Л.Махлин
Конец конца
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 2
108 109
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 2
«профана», «человека с улицы». Потому что, по Розенштоку, скажем, нацизм и Гитлер — это расплата за обособление «культурного» знания от профанной сферы жизни, имманентная кара образованщине…
Речь идет, таким образом, если выразиться как бы научно, о своего рода «психотерапии» исторической памяти, переживаемой автобиографически; не случайно Розеншток определяет историка (по сути и всякого гуманитария) как «врача памяти»7 . Эпиграф книги гласит: «De Te Fabula Narratur» («Рассказыва ется о тебе», или «Это история о тебе»). Речь идет не просто о теоретической или эстетической «генеалогии» исторического сознания (как у Ницше или у М.Фуко), а о чем-то существенно ином. Это «иное» на языке М.Бахтина называется «вненаходи мостью» (точнее, «причастной вненаходимостью»); Гадамер говорит соответственно о «временном отстоянии» (Zeitabstand); Розеншток говорит, в свою очередь, об «артикулированных периодах» исторической памяти, увековечиваемых в церковном или светском календаре. Для всех «диалогистов» ХХ в. (часто вообще не знавших друг друга или узнавших задним числом) центральной категорией познания и самого бытия является категория «участия» или «участности» (немецкое «Teilhabe» и «Teilnahme»). Задачей познания, соответственно, оказывается обнаружение себя в акте познания и ответственное приобщение собственной активности — не отвлеченно-теоретической, а полной, «телесной» активности — действительному объективному событию бытия вне меня. Вообще отличие «диалогизма» от некоторых одновременных ему направлений в философии ХХ в. заключается в попытке мыслить всякое единство — единство личности, единство истории — не как тождество, а как различие. Вот почему Гарольд Стеймер, ученик Розенштока-Хюсси, имел основания считать своего учителя и его друга и оппонента Франца Розенцвейга предшественниками герменевтического поворота в философии 8.
У О.Розенштока-Хюсси есть ранняя статья, которая
называется «Время, переживаемое в обратном направлении»
9; история европейских революций Нового времени рассказана в
книге «Из революции выходящий» по тому же, гротескно-хроноло
гическому принципу: от революции Русской к Великой
Французской, потом к Английской революции, потом идет рассказ
о немецкой (лютеранской) революции, каковой была Реформация;
первая часть книги так и называется: «От Ленина к Лютеру».
В книге восемнадцать глав очень неравной величины, из них
первые три составляют «Пролог», а последние четыре «Эпилог».
В эпилоге заново развернуты основные принципы, положенные
в основание всей концепции: три последние главы называются
соответственно «Будущее революции», «Прощание с Декартом»,
«Ценность юмора для выживания».
Нужно понять всю серьезность темы «революции» в книге, чтобы оценить, почему Розеншток счел возможным — даже необходимым — закончить свою историческую автобиографию современного европейца апологией юмора и смеха вообще. Менее всего речь идет о «философическом смехе» Мишеля Фуко; по мысли О.Розенштока-Хюсси, никто так не способствовал и не продолжает способствовать разъединению людей, как философы, и никто в такой мере, как философы, не отвечает за взрыв тоталитаризма и националистических и иных мифологий в современной культуре. «Юмор» и смех, по Розенштоку, ближе всего стоят к основной форме сакрального переживания мира, переживания, ставшего абсолютно реальным, «профанным» или — выразимся по-бахтински — романно-прозаическим. Речь идет об основной метаморфозе — взаимосвязанном различении живого и мертвого во времени «вечной жизни». По эту сторону творения и Откровения (центральная категория розенштоковс кой мысли), то есть фактически и телесно, это означает, что тот, кто пережил смерть и все же сумел избежать ее, выжить, не может не пошутить и не посмеяться — настолько серьезен пройденный опыт и настолько он связан с будущим. Можно вспомнить, как говорит русский генерал американцу Джордану перед лицом предощущаемой всеми героями романа Э.Хэмингуэя «По ком звонит колокол» катастрофы: «Мы люди серьезные, мы можем и пошутить».
Здесь нет возможности подробно говорить о книге «Из революции выходящий». Для публикации взята глава из «Пролога», подчеркнуто обращенная «к революционерам». Книгу свою О.Розеншток-Хюсси писал в США, куда он переселился после 1933-го года, в обстановке общественного подъема, который историки называют «красными 30-ми». «Книга для всех и ни для кого»: кругом автора были более или менее «красные» интеллигенты и профессора, в Европе набирали силу «коричневые», в России были совсем «красные», а либералы европейские,
«ДИАЛОГИЗУЮЩИЙ ФОН» В.Л.Махлин
Конец конца
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 2
110 111
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 2
в глазах О.Розенштока-Хюсси, были почти так же виновны в этих политических цветах радуги, как философы.
Я начал свою вступительную заметку с «оглядки на себя». В данном случае речь идет о том, чтобы обрести непаразитар ный, действительно диалогический «избыток видения»; чтобы читать текст 1937-1938 годов с некоторой пользой для собственных глаз, слуха, чувства настоящего и будущего. Две вещи уместно упомянуть в этой связи.
Одна из центральных мыслей книги «Из революции выходящий» — как и творчества О.Розенштока-Хюсси в целом — состоит в том, что человек вообще живет как бы под проценты прошлого; он «естественно» пользуется правами, привилегия ми, завоеваниями, которые стоили предшествующим поколениям зачастую огромных жертв. Жизнь на «культурную ренту» (выражение О.Мандельштама) неизбежно и заслуженно приводит к катастрофе культуры. Именно потому, что человек на самом деле живет не «в» культуре, а в субкультурной среде и сфере совместного события жизни с другими людьми, где борьба за достойную жизнь практически неотделима от борьбы за культуру, — поэтому-то попытки изолировать, «замкнуть на себя» человека, культуру, образование, религию, науку, по Розенштоку, не могут не вести к самоотрицанию и вырождению общества и отдельного человека. «Диалог», — а инициаторы диалогизма ХХ в., в отличие от эпигонов, пользуются этим понятием редко, но метко, — означает в этой перспективе выход за пределы своей автономии. С точки зрения содержания публикуемо го текста, речь идет о жизни и смерти прошлого, как условии возможности моего самоизменения. Будущее невозможно без какого-то воскрешения прошлого со стороны настоящего; в противном случае прошлое все равно восстанет и попытается воскресить само себя, автономно; М.М.Пришвин называет это в одноименной книге «кащеевой цепью» прошлого.
Второе обстоятельство возвращает нас к тому, с чего
мы начали, — к ситуации «постсовременности». Я имею в виду
не «постмодернизм», а «постсовременность» — два понятия,
которые целесообразно различать. Постсовременность — это
объективная историческая ситуация, как мы это называем,
второго «конца века», ситуация «из революции выходящего» обществен
ного, научного сознания. В противоположность этому,
«постмодернизм» как подчеркнутая идеологическая сигнатура и
экстре
ма времени, — это нераскаянный, неспособный к покаянию
дух революционного утопизма и эстетизма ницшеански-марксис
тского толка, — объективный дух Революции на стадии
«пост». Этот дух еще цепляется за культурную ренту прошлых эпох
Русской и мировой революции ХХ века; но, конечно, он уже
переродился, выродился и измельчал. Марксова формула «изменить
мир» сегодня тоже, среди прочего, нуждается в настоящих,
карнавально-амбивалентных похоронах. Потому что мало
сказать: «Marx est mort»*; О.Розеншток-Хюсси, всю жизнь полемизиро
вавший с марксизмом, сказал бы, что Маркса надобно
правильно похоронить, чтобы он мог воскреснуть для новой,
лучшей жизни, потому что никто еще не доказал, и никогда не
докажет, что мир изменять не надо…
В этом смысле и предлагаемая ниже глава книги О.Розенштока-Хюсси, на самом деле, остросовременна. Постмодернис тское отрицание, «приканчивание» всего — конец человека, субъекта, конец истории, конец революции — это своеобразная подпольно-подрывная форма той идеи «динамита», о которой рассуждает О.Розеншток-Хюсси, своего рода самоотрицание через самоутверждение — «исповедь без покаяния», как сказал бы Бахтин. А нужно покаяние. Не официальное, не риторичес кое и не «рефлексивное», но ответственно-диалогическое, причем не «вообще», а со своего (моего) единственного места, в том, что я делаю, как живу и как мыслю. Те, кого мы вправе назвать сегодня новыми русскими в философии, а также «обнаглевшая филология» (как выразился один мой знакомый историк), симулируя свободу от прошлого, бессознательно исповедуют отрицательную зависимость от него, не творческую зависимость, но скорее эпигонски-паразитарную; агрессивность и наглость, бесстыдство — это попытка самооправдания из себя, без другого, против другого. Ценность книги О.Розенштока-Хюсси в особенности состоит в том, что она дает такую общую ориентацию постреволюционному сознанию и познанию, конкретизировать которую можно только со своего единственного места, только по-своему.
Основной итог книги «Из революции выходящий» сегодня, когда мы выходим из революции объективно, независимо ни от чьих «за» и ни от чьих «против», — состоит, как мне кажется, в следующем. Постмодернизм — революционное сознание на стадии «пост» — исторически тоже закончился, закон
* "Маркс мертв" (франц.)
«ДИАЛОГИЗУЮЩИЙ ФОН» В.Л.Махлин
Конец конца
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1997, № 2
112
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1997, № 2
чил сам себя, но не потому, что оказался неправ, а наоборот, потому что во многом оказался прав; только эта правота имеет сегодня существенно иной смысл, чем в 60-е годы, когда звучали инвективы М.Фуко, а Л.Альтюссер боролся против «профессоров философии» за ленинизацию философии, за «теоретичес кий антигуманизм» Маркса… Откровение по эту сторону творения, «конец конца» — в этом направлении «философия диалога» ХХ века, одним из инициаторов которой был О.Розеншток-Хюс си, в 20—30-е годы поставила вопросы, ответы на которые требует от нас сегодня наше собственное «абсолютное будущее».
Москва
1 «Никому этого не говорите, только мудрым, / Потому что толпа тотчас же засмеет…» (нем.) — строки из Гете в переводе М.М.Бахтина. См.: Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: «Художественная литература», 1965, с.271.
2 Там же, с.301.
3 Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: «Искусство», 1991, с.7.
4 См.: Bergman H. Dialogical Thinkers from Kierkegaard to Buber. N.Y., 1991.
5 См. на русском языке переводы и комментарии А.И.Пигалева работ этого мыслителя: Розеншток-Хюсси О. «Идет дождь», или Язык стоит на голове // «Философские науки». 1994, №1—3, 4—6; Он же. Тебя и меня (учение или мода?) // «Философские науки». 1995, №1; Он же. Речь и действительность. М.: «Лабиринт», 1994; Он же. Коперниковский переворот в грамматике // «Диалог. Карнавал. Хронотоп». 1996, №1.
6 См. последнее издание книги: Rosenstock-Huessy E. Out of Revolution: Autobiography of Western Man. With an Introduction of Harold J.Berman. Berg Publishers, Oxford, 1993.
7 Rosenstock-Huessy E. Out of Revolution. Argo Books, Norvich (Vt), 1969, p.695.
8 См.: Judaism Despite Christianity: The Letters on Christianity and Judaism between Eugen Rosenstock-Huessy and Franz Rosenzweig. N.Y., 1971, p.14.
9 См.: Rosenstock-Huessy E. Die Sprache des Menschengeschlechts. Zweiter Band. Heidelberg, 1964. S.178—197.
«ДИАЛОГИЗУЮЩИЙ ФОН» В.Л.Махлин
Конец конца