Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина ISSN 0136-0132 |
||
|
|
|
|
Диалог. Карнавал. Хронотоп. → 1996 → 2
Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 2
92 93 Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 2 А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский
(В.А.Михнюкевич. Русский фольклор
О капитальном исследовании В.А.Михнюкевича говорят его тема и объем. В основу положена идея М.М.Бахтина, выразить которую можно предельно кратко: «народгеройав тор». Расшифровка этой формулы тоже проста: слово народа особый голос в диалоге с голосами и сознанием героев и самого автора. Лучше всего подтвердит оценку монографии, выраженную в первых словах данной рецензии, хотя бы краткий обзор ее содержания. Во «Введении» автор очерчивает границы своего исследования: из множества стилевых потоков, составляющих эстетическую систему Достоевского («евангельский», мифо-эпичес кий, народно-поэтический, «пушкинский», духовно-книжный «дантовский», «гетевский» или «шиллеровский»), он избирает народно-поэтический пласт во всей его широте и глубине (с.1819). При этом он, обладающий уже истиной «законченного труда», возвещает нам, что «в любом случае народное слово входит в мир Достоевского не ради колорита…, но всегда как точка зрения народа» (с.23). Солидаризируясь с Л.И.Емельяновым, автор то и дело предупреждает против «логизирования», то есть навязывания анализируемому тексту некоторой схемы (с.10, 11 и 24). И, наконец, как завет самого Достоевского собирателя фольклора, усвоил В.А.Михнюке вич его кредо не подделываться под народный тон, ибо «наш народ умен» (с.32). Глава 1-я охватывает круг вопросов, предваряющих
непосредственный анализ фольклорного материала в
произведениях Достоевского: историю вопроса, фольклорный
быт Глава 2-я («Эстетическое и творческое освоение народной культуры») состоит из двух частей: об общей концепции фольклора и эволюции фольклоризма у Достоевского. Схема общей концепции фольклора у Достоевского такова. Опираясь на точку
зрения Г.А.Левинтона («Фольклорная
цитация в литературе вообще
ориентирована не на фольклор, а на
определенную концепцию фольклора», когда «текст, характери
зующийся признаками фольклора, является фольклорной
стилизацией». С.52 рецензируемой книги), В.А.Михнюкевич
определяет эволюцию концепции фольклора у Достоевского
в зависимости от его взглядов на народ: «В 40_50-е годы
писатель более… доверчив к народному творчеству. Это
выражается, в частности, в жанровой "всеядности". Все или почти
все фольклорные жанры… репрезентируют для Достоевского
народное сознание и народное искусство. В 6070-е годы в
связи с утверждением в сознании писателя почвеннических идей
отношение его к фольклору становится более избирательным.
Он теперь ориентируется на те жанры, где выразились
религиозно-этические взгляды народа…» (с.66). Именно во
второй период намечается у Достоевского (антизападника!)
разногласия историософского и эстетического характера со славянофи
лами; и хотя после «Бесов» миф писателя о русском
народе-богоносце в основе остался прежним, однако намечается и
тенденция демифологизации, связанная с фактами
морально-нравственного разложения, проникающего и в народную
среду («В русском человеке из простонародья нужно уметь
отвлекать красоту его от наносного варварства», пишет
Достоевский). Это убедительно показано в монографии (с.6062).
Вообще в поздний период творчества взгляд на народ
обосновывается Достоевским не только мифологически, но и
истори ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 2 94 95 Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 2 чески («диалогичность его собственного сознания»! подчеркивает исследователь); в публицистике этого времени писатель чаще говорит о «духовной сосредоточенности народа, а не веселости и бодрости» (с.6468). О религиозности народа он судил по религиозному фольклору (народное христианство, образы русских былин) (с.6975). Отмечен в книге «эстетический интерес к фантастичес кому элементу в фольклоре»; убедительно говорится о том, что «фольклорная фантастика связана с эстетическим самоопределением писателя осмыслением своего творческого метода как "фантастического реализма"» (с.76). «Для зрелого Достоевского в составе русского фольклора было и то, что он отмечал для себя знаком "не-фольклор". Особую неприязнь вызывали у писателя образцы так называемого нового народного творчества "городской" фольклор» (с.77). «…фольклор как единственная форма проявления народного слова явно или неявно присутствует в контексте многоплановых размышлений писателя», заключает автор (с.78). Что касается эволюции фольклоризма у Достоевского, то хотелось бы отметить, что эта часть 2-ой главы лишний раз доказывает фундаментальность труда В.А.Михнюкевича. Посвятив следующие свои пять глав «пятикнижию» Достоевско го (романам «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы»), автор посчитал необходимым, идя от общего к частному (а это признак «хорошего теоретического тона»), предварительно обозначить сквозную линию приверженности писателя-реалиста фольклору. Итак, в 4050-е годы у Достоевского очень широко
был представлен жанровый состав русского фольклора
(пословицы-поговорки, песни, былины, сказка, народный театр,
историческое предание, бытовой анекдот, быличка) (с.79).
Жанру сказки, например, использованной в «Бедных людях»,
«Двойнике», «Хозяйке», «Ползункове», «Белых ночах»,
«Дядюшкином сне», Достоевский отвел организующую роль в
конфликте романтического типа («там» желанное прошлое,
«здесь» холодное и тягостное настоящее) (с.84). В 40-е годы
использование фольклора диктовалось еще эстетикой «натуральной
школы» (отсюда сказовая манера повествования). Но
уже готовя первое (1860) и второе (1866) собрания сочинений,
До Исследователь предельно внимателен к каждому этапу эволюции фольклоризма Достоевского. Так, на текстовом материале показано, что в 50-е начале 60-х годов народная афористика в речи персонажей в целом ослабевает, зато обогащаются принципы и приемы использования фольклора, например, в повести «Село Степанчиково и его обитатели»: фольклор вводится в ее сюжетно-композиционную структуру, и не явно, а в форме реминисценций (с.8990), здесь к тому же обнаруживаются элементы народной смеховой культуры. Убедителен на этих страницах спор В.А.Михнюкевича с Вас.В.Ивановым, который воспринимает Фому как «шутовского короля»: «…эстетика народного карнавала предполагает, пишет исследователь, установление конвенции между всеми его участниками, в результате которой главной его фигуре оказывают мнимые, временные почести». Ясно, что с этой точки зрения «серьезное и почтительное отношение к Фоме большинства персонажей вне карнавальной иронии» (с.91). Опираясь на мнение Ю.И.Юдина, автор отмечает в первой половине 60-х годов жанровое обновление Достоевским понятия «анекдота» (см. «Скверный анекдот»): вместо выдающегося случая из жизни известного лица посрамление оного. Хронологически позднее написанный рассказ «Бобок» («почти микрокосм всего его творчества», по определению М.М.Бахтина 1), ведущий свои жанровыи истоки от «сократического диалога» (Бахтин), пропитан и традицией быличек о встречах с мертвецами (с.94). Верно, но хотелось бы, чтобы ссылка на Бахтина имела «разработку»: ведь «образ идеи в "сократическом диалоге", в отличие от образа идеи у Достоевско го, носит еще синкретический характер» 2, а у Достоевского происходит разграничение абстрактно-философского понятия и художественного образа… В.А.Михнюкевич рассматривает эволюцию фольклоризма у Достоевского на разных уровнях поэтики: жанро ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 2 96 97 Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 2 вом, содержательном, образном, стилистическом и т.д. В «Дядюшкином сне», считает он, в поэтику Достоевского органично вписываются традиции народного театра, сказки и легенды (образ старого князя), а роман-фельетон «Униженные и оскорбленные» автор книги соотносит, вслед за И.П.Смирновым, с волшебной сказкой (с поправкой на мнение Бахтина о работе «памяти жанра», а не о сознательной ориентации писателя) (с.95). Со второй половины 60-х годов и далее, до конца творчества, Достоевский все более сурово отзывается об использовании в художественно-литературном творчестве фольклорно-этнографических подробностей. Он решительно возражает В.Е.Ветловской (с.96), которая считает, что «принципы работы писателя с фольклорным и этнографическим материалом в поздний период его творчества не меняются» 3. Эволюция фольклоризма у Достоевского протягивается от изображения фольклора как элемента быта, от цитатных и стилизаторских его форм к символизирующей фольклорной аллюзии и реминисценции. Можно представить, с каким облегчением уважаемый автор переходил после первых двух, таких «материалоемких», фундаментальных, обобщающих все творчество Достоевско го, глав к следующим пяти конкретным главам. Прежде всего потому, что «резкость» исследовательского ви́дения стала четче: в каждой главе по роману. Другое дело, что и в этой ограниченной глубине утонуть несложно. А посему В.А.Михнюкевич избирает единственно правильный (методически и тактически) путь: для каждого романа определяет аналитическую доминанту («Преступление и наказание» средство диалога с героем, «Идиот» мотивы народного христианства, «Бесы» аргументы «мнения народного» в полемике с «бесами», «Подросток» фольклорный репертуар Макара Долгоруко го в философско-этической концепции романа, «Братья Карамазовы» фольклорный контрапункт). «Преступление и наказание»
. Автор пытается расширить
и углубить рамки давно установленного факта присутствия
в романе мощного пласта фольклорных включений. Так,
устанавливается, что диалог сознаний автора и героя ведется
здесь при наличии еще одной авторитетнейшей духовной силы
народного нравственно-религиозного сознания. Объективная
Говоря о Соне Мармеладовой, Раскольникове, Разумихине, Свидригайлове, Лужине, В.А.Михнюкевич опирается на своих предшественников (Г.К.Щенников, В.Э.Вацуро, В.П.Владимирцев, Р.Я.Клейман) (с.99-103). При этом особую научную ценность представляют наблюдения, касающиеся роли фольклора в проявлении голоса автора, авторской позиции (с.104-105), особенно когда «присутствует оценочно-авторский момент» (с.112). И тут Достоевский прибегает к фольклору, например, в исповеди-проповеди Мармеладова о нищете, связанной с традициями карнавализованной народной культуры и таким явлением, как юродство. Подтверждение своей мысли В.А.Михнюкевич находит в замечательных словах Д.С.Лихачева о кабаке как «вывернутой наизнанку церкви» (с.109). Хочется добавить к этому и Бахтина, интересно рассуждавшего о романтическом гротеске (а таковой, смеем думать, и присутствует в данном эпизоде реалистического романа: «Так древнее всенародное ритуальное осмеяние божества и средневековый смех в храме во время праздника дураков превращается на рубеже ХIХ века в эксцентрический смех в церкви одинокого чудака»4 ). Не только для специалистов, но и для вообще культурного читателя будут интересны примеры анализа «фольклорного включения с полисемантическим эффектом» (процесс «наказания» Раскольникова «отпадением от матери» освещается фразой поговорочного типа; Раскольников после убийства напряженно вслушивается в одну «лакейскую песню», надеясь хотя бы таким образом восстановить утраченную связь с людьми) (с.110). И, наконец, исследована поэтика символа (окно, в которое Раскольников увидел Свидригайлова «символ смотрящего глаза, надежды, обещания, обновления»; ландшафт за широкой сибирской рекой, который разворачивается перед каторжником Раскольниковым, мотив «золотого века», генетически связанный и с сен-симонизмом, неохристиан ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 2 98 99 Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 2 ством петрашевцев, и с народными социально-утопически ми легендами) (с.111-113). «Идиот». Оттолкнувшись от традиционного сопоставле ния Мышкина с образом сказочного Ивана, В.А.Михнюкевич выходит на интересное замечание М.М.Бахтина о связи романа и его главного героя с народной карнавальной культурой: «…"крик осла" в Швейцарии возродил князя Мышкина и сроднил его с чужбиной и с жизнью…»5 . Исследователь подкрепил это научное наблюдение Бахтина интересным документом (письмо Достоевского к С.А.Ивановой из Дрездена от 29 августа 1869 года) (с.117). Есть тут и традиционные пословицы-поговорки, и привычные уже (но не главные) для Достоевского фольклорно-эт нографические детали. Ценно же то, что этот привычный анализ служит сверхзадаче: проследить за «поиском повествовательного тона в новом романе», отражающем «всегдашнее стремление Достоевского не показать "рожи сочинителя"» (с.119121). Бережно, вслед за А.Н.Веселовским, Б.Н.Путиловым, В.Г.Варенцовым, М.М.Громыко, изложен использованный здесь Достоевским (как и в «Преступлении и наказании») мотив крестового братания (Мышкин-Рогожин) (с.122123). Разделяет В.А.Михнюкевич и интересную точку зрения Г.К.Щенникова на оппозицию «Раскольников-Мышкин»: «В "Преступлении и наказании" раздвоенный интеллигент-ин дивидуалист дан в отношении к цельному народному идеалу. В "Идиоте" "положительно прекрасный человек" (новая гармоническая личность) соотнесен с противоречивыми стихиями души, с разнородными страстями русских людей, русского народа как нации» (с.124). Плодотворна полемика с Р.Г.Назировым,
Л.М.Лотман и И.А.Слизиной по комплексу христианских идей и
идеала Христа в образе Мышкина. В.А.Михнюкевич настаивает
на том, что «образ Мышкина в значительной мере ориентиро
ван не только на "Князя Христоса", Дон-Кихота,
пушкинского "рыцаря бедного", но и на апокрифического
Христа народных легенд и духовных стихов» (с.126127). И,
конечно, наш исследователь не мог согласиться с вульгарно-со
циологическим рецидивом И.А.Слизиной, считающей
«сумасшествие Мышкина в финале романа авторским
развен «Бесы». В этом романе три составляющие: канонические и «отреченные» тексты Евангелия и Апокалипсиса и русский фольклор (с.136). Двоякая жанровая природа романа (политический памфлет плюс философско-религиозная трагедия) определила и двунаправленность в использовании фольклорных мотивов: в них автор ищет идеал народной почвенной правды, и они же являют собой средство сатирического изображения (с.137). «В художественной структуре "Бесов" присутствие фольклорных элементов обнаруживается на разных уровнях: от простой цитации Федькой Каторжным фольклорных речений из "Сибирской тетради" автора… до участия фольклорных образов и мотивов в символизирующей генерализации художественной мысли писателя» (с.137138). Микромонографией в большой монографии можно назвать часть 5-й главы (с.138148), посвященную детской теме в «Бесах». Для Достоевского ребенок это «образ Христов на Земле», и обидеть ребенка это значит оскорбить Христа. Соглашаясь с В.С.Пушкаревой (с.139), В.А.Михнюкевич считает, что поэтому у Достоевского, по сравнению с Л.Толстым, Чеховым или Короленко, «детская точка зрения абсолютна, а не специфична, и ее не с чем соотносить» 6. Детская тема в романе сближается с традициями средневековой культуры (иконописные изображения Христа-младенца на руках у богородицы). Убедителен спор В.А.Михнюкевича с Г.Д.Гачевым по поводу разинской темы в «Бесах» (еще в замысле «Жития великого грешника» придавалось большое значение Степану Разину). Но соотнесение Гачевым Николая Ставрогина со Степаном Разиным делается однозначно на основании их от ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 2 100 101 Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 2 ношения к женщинам (как и герой песни, Ставрогин, не раздумывая, «за борт бросает» Марию Лебядкину, Лизу Тушину, Марию и Дашу Шатовых). Михнюкевич убедительно показывает признаки художественной полисемии «разинского фольклора» в системе поэтики романа (с.148150). Ряд сквозных для творчества Достоевского «отфольклор ных» мотивов романа рассматривается на богатом источнико вом материале духовных стихов, исторических песен, сказок, притч, легенд (мотив богородицы Матери-сырой земли, социально-утопический мотив «золотой строчки» и центральный мотив бесовства) (с.152163). Автор тонко подметил, что функционирование фольклора «инициировано» не только Достоевским, но и его героями: так, сатирические фольклорные элементы в образе Петра Верховенского «встроены» с таким расчетом, чтобы развенчать паразитирование героя на социально-утопических легендах о всесильном избавителе (с.157158); а самозванство Ставрогина «с подачи» Петруши восходит к карнавальному развенчанию ряженых (с.164; здесь, как и в других случаях, предельно корректный В.А.Михнюке вич указывает на своих научных «союзников» Б.А.Успенского и А.А.Белкина). Есть немногочисленные места в монографии, так сказать, очевидные и без отвлеченно-научных комментариев, на которые, тем не менее, тратится автор. Например: «Отклонение от канонического типа словесного оформления пословицы или поговорки приобретает оценочный характер по отношению к персонажу». И далее многозначи тельный (и многословный) комментарий пословицы «Соловья баснями не кормят» «в исполнении» немца Лембке, хотя, как говорят, «тут все ясно» (с.166). «Ослаблены» те страницы, где говорится о словесно-сти листическом оформлении речи персонажей (с.166168). «В "Бесах", как ни в каком другом своем крупном
произведении, Достоевский энергично опирался на традиции
народно-смеховой культуры, которая была глубоко исследована
на западноевропейском материале М.М.Бахтиным» (с.171).
И эта часть монографии, действительно, пронизана идеями
Бахтина, осмысленными применительно к тексту романа. Вот
тип шута Игната Лебядкина, но «этот шут чаще подвергается
развенчанию, чем увенчанию, в отличие от амбивалентной
эсте «Подросток». Диалог идей положен и в основу анализа этого романа. Версилов не смог слиться с народной правдой. Для Аркадия путь от «уединения» к состоянию «всемирного боления за всех» оказался ложным благодаря пессимизму Версилова. «Наклонная плоскость» поэтому потянула его к миру пошлой буржуазной «середины», к миру аристократического элитаризма. «Выход из раннего подполья к приятию жизни, к вере в ее целесообразность и красоту намечается благодаря глубоко запавшей в душу Подростка проповеди Макара, опирающейся на народные морально-философские представле ния… Эти представления воплотились прежде всего в фольклорном репертуаре странника, участвующего в большом диалоге идей» (с.211). Два странника Макар и Версилов. Диалог идей. Идея Макара вытекает из его фольклорно-религиозного сознания (он калика, юродивый, духовный наставник, поэтому любит рассказывать, культивируя так называемую «устность»). Версилов тоже странник, но его идея другая: он «русский скиталец», «блудный сын, расточивший отеческое богатство» (определения самого Достоевского). На Подростка благотворно воздействует «репертуар» Макара и губительно-пошлый репертуар «анекдотчиков» (людей «середины»). Версилов иро ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 2 102 103 Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 2 ничен к анекдотам и в целом сочувственно относится к фольклорно-религиозному взгляду Макара, что и оставляет надежду на возможность «всепримирения идей» на основе народной, Макаровой, правды (с.207). Такая трактовка вполне убеждает. Для научной позиции В.А.Михнюкевича характерно следующее критическое замечание: «В последнее время наблюдается оживление тенденций в интерпретации литературной классики, связанных со стремлением унифицировать гигантское многообразие и прихотливость литературного процесса. Поиски мифологических и фольклорных архетипов превратились в модное занятие. Не избежал этой участи и роман "Подросток"». И далее автор приводит конкретный случай того, как «порой отдельным сюжетным ситуациям романа навязывается сомнительный генезис, когда, например, утверждается, что соперничество Аркадия и Версилова вокруг Ахмаковой "представляет собой вариант популярного фольклорного сюжета борьбы сына с отцом"» (с.179. В.А.Михнюкевич цитирует С.Н.Митюрева). И (правда, с опорой на мнение Л.А.Астафьевой) автор убедительно разъясняет, что подобные сопоставления носят произвольный характер, сближая явления по одному, формальному, признаку (борьба-соперничество) и не учитывая весьма существенных отличий: «…в фольклоре нет мотива соперничества отца с сыном из-за женщины там есть отголоски культурных переживаний полигамии эпохи матриархата (узнавание мужем жены, сына отцом или отца сыном после смертельного поединка)» (с.179). Невысокую исследовательскую нагрузку несет «студенчес кий» пример проекции народных песен о неверной жене и старом муже на взаимоотношения «треугольника» Софья Андреевна Макар Версилов. Вероятно, чувствуя это, автор благоразумно на этом и остановился, справедливо полагая, что «поиск и констатация» фольклорных вкраплений мало что дадут для углубления нашего понимания художественного смысла «Подростка» (с.181182). Не вполне убедительно объяснение безличности и клишированности стиля писем Макара: «…не от отсутствия способностей, а от стремления следовать речевому канону, который играет немалую роль в эстетике фольклора» (с.190). Оно, может быть, и так, а может, и нет… «Братья Карамазовы».
Этот роман наиболее
насыщен фольклором. Именно поэтому, считает автор, многим
иссле Наблюдения здесь столь же основательные, весомые, как и сам источник текст романа. Автор, «накопивший» солидный опыт при анализе предыдущих четырех романов, умеет «нарисовать» целостную картину использования фольклора в крупном произведении. Так, здесь, в конце 70-х годов, Достоевский, кажется автору, возвращается к практике начала (40-е годы), когда фольклор включался в его произведения по законам эстетики «натуральной школы»: «Такие фрагменты текста располагаются в составе повествовательных отрезков, но изобразительные их функции осложняются другими: характерис тическими, оценочными и символизирующими (с.215). Чувствуете голос многоопытного аналитика? Или вот еще. Достоевский пекся одновременно и о фольклорности текста романа, и об опасности перегрузки фольклором, в частности, пословицами-поговорками. Причем, ключом к художественному коду фольклорных включений в романе является самое его начало, где упоминается «Алексей человек божий, небесный покровитель умершего ребенка Настасьи» (с.220). Исследователь обнаружил интересные «факты откровенной игры персонажей с фольклором»: госпожа Хохлакова, играя «в веру», играет и «в народ», как в модное поветрие; играет с фольклором, эксплуатируя его в своекорыстных целях, противник Зосимы, отец Ферапонт (с.226). Глубоко проанализированы фольклорные источники моделей поведения юродивых, какими воспринимают окружающие Алешу и старца Зосиму (имеется в виду читательс ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 2 104 105 Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 2 кое восприятие персонажей; так, юродивость Алеши подчеркивается предельным отсутствием материальной озабоченности, детской дразнилкой, соединяющей этого героя с житиями святых, молчаливым поцелуем Алеши в финале диспута с Иваном, дублирующим и аналогичный жест Христа в поэме о Великом инквизиторе, и молчание агиографичес ких юродивых; а поведение старца Зосимы во время диспута-скандала в его келье Ракитин верно оценивает как юродство: «У юродивых и все так: на кабак крестятся, а в храм камнями мечет. Так и твой старец: праведника палкой вон, а убийце в ноги поклон») (см.: с.229). Ну, а как не отметить убедительную полемику автора с В.Е.Ветловской, которая ограничивает убранство кельи Зосимы лишь эклектическим соединением православного и католического образа богородицы. В.А.Михнюкевич видит символику описания кельи значительно более широкой: ведь здесь Достоевский включил и лубочные изображения подвижников восточного христианства, и портреты иерархов, и монастырский скит с кельей как образ ковчега, где хранятся нравствен но-религиозные святыни русского народа; все это символизи рует заветную мысль Достоевского о «всепримирении идей» как «русской идее», русском историческом предназначении, а обитатель кельи в этом контексте воспринимается как русский «всечеловек» или «общечеловек», все понимающий и все вмещающий в себя (с.231233). В более мощную «симфонию», чем в «Бесах», развернута в «Братьях Карамазовых» стихия Матери-сырой земли как врачующая всех страждущих сила: апеллирует к ней умирающий Зосима в распростертом жесте рук и восторженном поцелуе земли; экстаз Алеши в конце главы «Кана Галилейская», целующего и обливающего слезами землю, дает ему новые силы; Грушенька намерена с Митей «землю пахать»…(с.234235). Русский фольклор одинаково необходимый
источник доводов в позициях полярно противоположных личностей:
«русский атеист» Иван Карамазов и «русский инок»
Зосима оба интенсивно апеллируют к фольклору (вспомним
довольно обширный филологический экскурс Ивана в историю
апокрифической литературы и духовных стихов, предваряющий
поэму «Великий Инквизитор»; насыщен пословицами
диалог Зосимы с «таинственным посетителем», а иерею он
советует Еще и еще раз подтверждает автор свою главную мысль о том, что Достоевский фольклорные материалы включает в ткань романа отнюдь не для этнографически-изобразитель ных целей. «Красота, по мысли писателя, сопрягает в себе истину, добро и гармонию. А тот факт, что в наиболее идеологически напряженных моментах повествования появляется у оппонентов аргументация от народной духовной культуры, вводит последнюю в разряд первостепенных сфер мысли и образа, которую ценит автор и которая обладает авторитет ным значением для его персонажей» (с.238). Образы персонажей, утверждает В.А.Михнюкевич, возвышают социально-бытовую основу романа к его религиозно-фи лософскому мистериальному уровню: образ Илюши насквозь пронизан ассоциациями с фольклором и древними народными традициями веры; Федор Павлович профанирует, «анекдотизирует» реальный сюжет из Четьи-Минеи Дм.Ростовско го о Дионисии Пожарском; он же «сочиняет» анекдот о крещении «философа Дидерота»; он же, паразитирующий на простодушии людей, с духовным стихом о двух Лазарях, где речь идет о «железных крючьях» ада; он же с духовным стихом «Василий Великий. О пьянице», с образом Кащея, черта… (с.239245). Не в поучение, а к слову, напомним в связи с вышесказанным те строки работы М.М.Бахтина, которые касаются поэтики мениппеи в творчестве Достоевского. Во-первых, о таком ее качестве, как «изображение необычных, ненормаль ных морально-психологических состояний человека безумий всякого рода…, раздвоения личности, необузданной мечтательности, снов, страданий, граничащих с безумием, самоубийств и т.п.»8. Бахтин приводит пример «двойнической» беседы Ивана Карамазова с чертом, заключающей «наряду с трагическим и элемент комического» 9, но иллюстрацией к этому положению могут стать и вышеприведенные экзерсисы старшего Карамазова. И, конечно, не забудем, что в той же главе своей великой книги Бахтин подчеркивает, что «жанровые особенности мениппеи не просто возродились, но и обновились в творчестве Достоевского» 10. «Весомо нагружен фольклорным материалом, пишет автор рецензируемой монографии, образ каждого из брать ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 2 106 107 Dialogue. Carnival. Chronotope, 1996, № 2 ев» (в т.ч. и Смердякова. А.Н.) (с.247), и жаль, что из-за недостатка места мы не можем изложить содержание этих интереснейших страниц (с.247280). Отметим только, что образу Алеши уделено особое внимание. Касаясь собственно полифонизма романа, В.А.Михнюке вич выдерживает точную методологическую «меру» Бахтина: способы выражения авторской позиции рассматриваются наряду с множеством других точек зрения (с.271273 и др.). «В организации полифонического повествования романа фольклорный материал выполняет многоразличные функции, служа автору самым высоким художественным аргументом в полемике с голосами и сознаниями героев, чьи позиции опровергаются, и подкрепляя позиции тех персонажей, чьи точки зрения близки к упованиям писателя на конечное торжество добра и любви. Тем самым контрапунктическая роль фольклора в "Братьях Карамазовых" несомненна» (с.280). Так заканчивается последняя, седьмая, глава книги В.А.Михнюкевича.
*** Прочитано серьезное монографическое исследование, которое благодарный рецензент объективно оценивает в целом высоко, что видно из написанного. Но есть один момент, который не предполагает однозначного к нему отношения (почему мы и решаемся о нем упомянуть в заключение, будучи уверены, что это не будет воспринято как «ложка дегтя»). Поражает источниковая, историографическая и теоретическая начитанность В.А.Михнюкеви ча. Знание источников практически не поддается учету, ибо вся монография построена на анлизе текстов Достоевского (а ведь приводятся тексты и других писателей), и это естественно. Историографических и теоретических же ссылок в работе более 400! Мы не подсчитывали мемуарно-эписто лярные цитаты. И это все на трехстах страницах! Хорошо это или плохо? Доверимся ученому: все эти пропорции самодостаточны. Да, рябит в глазах от бесчисленных цифирок-ссылок. Но ведь за этим стоит многое: и научная добросовестность знак вежливости истинного ученого (не забыть ни одного своего предшественника!), и стремление к максимальности истины, и исследовательский азарт, в конце концов… Что может быть более похвально для автора академичес кого исследования?.. Такова точка зрения рецензента. г.Витебск
1 Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972, с.246. 2 Там же, с.189. 3 Ветловская В.Е. Ф.М.Достоевский // Русская литература и фольклор (Вторая половина XIX века). М., 1982, с.64. 4 Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965, с.48. 5 Там же, с.9091. 6 Пушкарева В.С. Сочетание "детской" и "взрослой"точек зрения в формировании художественного целого (Из наблюдений над поэтикой Достоевского) // Литературное произведение как целое и проблема его анализа. Кемерово, 1979, с.174. 7 Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского…, с.213. 8 Там же, с.197. 9 Там же. 10 Там же, с.205. ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ А.А.Нестеренко Фольклор и Достоевский
|
Главный редактор: Николай Паньков
В оформлении страницы использована «Композиция» Пита Мондриана |
|