Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина

ISSN 0136-0132   






Диалог. Карнавал. Хронотоп








Диалог. Карнавал. Хронотоп.19953

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 3
140   141
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 3

В.В.Здольников

Больше судьбы и выше века своего…
(впечатления от Международной
конференции в Москве)

Хотя организаторы не включили в полное название VII Международной бахтинской конференции (26—30 июня сего года) ставшее в недавние годы у нас синонимом, к сожалению, славословия и словоблудия прилагательное «юбилейная», она была именно таковой, но в лучшем понимании этого слова. Как повод подвести итоги трех почти десятилетий, прошедших со времени «открытия» Бахтина, обсудить те задачи и проблемы, что возникли в бахтиноведении, в более широком кругу действительно заинтересованных исследователей. Их в конце июня съехалось в Москву около полутораста человек из ближнего, как теперь принято говорить, и дальнего (от Японии до Канады) зарубежья. Кстати, последних было раза в полтора больше: похоже, на просторах некогда великой державы, именуемой ныне СНГ, не до проблем гуманитарного знания, когда само понятие «гуманизм» иначе как в ироническом контексте и не вспоминается.

Одну из таких задач назвал, открывая конференцию, проректор МПГУ А.Ф.Киселев : создание новой парадигмы образования, интегрирование знаний, их универсализация. Выступавшие затем на пленарном заседании докладчики были менее глобальны; они достаточно конкретно обозначили круг проблем, порожденных в гуманитарном знании на исходе двадцатого века, и перспективы их решения в связи с «вторжением» Бахтина в мировую культуру.

Профессор Венецианского университета, один из первооткрывателей Бахтина на Западе, Витторио Страда говорил о бахтинском буме в 60-90 годах, его причинах и возможных научных плодах. Среди вновь открытых в последние двадцать-тридцать лет русских мыслителей (Г.П.Федотов, Г.В.Флоровский, А.А.Ухтомский) ни один не произвел такого
впечатления на Западе, как Бахтин. Именно в силу универсализ ма мышления он столь победоносно вошел в мировую культуру, он говорит с ней на одном языке, в то время как другие остаются на Западе во многом экзотичными. От себя добавим: есть в этом поклонении универсализму, вернее, в понимании его истоков многими западными толкователями очень серьезное заблуждение, могущее повести все гуманитарное знание по тупиковому пути.

Это — убежденность в том, что истоки бахтинского универсализма и оригинальности (а в двадцатом веке именно бессистемность мышления гуманитария стала «отличительным признаком» оригинальности) заключаются в его антиметафизичнос ти, в его неприятии теоретизма. Кстати, профессор Витторио Страда утверждал в докладе, что действительная антиметафи зичность современной культуры (особенно модернистской и постмодернистской) и кажущаяся враждебность к метафизике Бахтина совпали лишь формально, внешне. И тем не менее вызвали на Западе «публицистическую бахтиноманию». Бахтинский диалогизм «оттого представляется антиметафизическим, что он отрицает монополизм, присущий любой философской системе». Итак, признание, с одной стороны, универсализма мышления Бахтина, с другой — его антиметафизичности. Универсализм вроде бы предполагает строгую системность, а системность — отличительный признак последовательной непротиворечивости философского мышления. Эта антиномия остается пока одной из проблем в бахтинистике, здесь — эпицентр спора вокруг его научного наследия.

В.Махлин, председатель Российского бахтинского общества, в докладе на пленарном заседании предложил свое решение этой проблемы, переведя ее в область сугубо онтологическую. По его мнению, необходима реконструкция бахтинской мысли, исходя из его же теоретической посылки о «причастной автономии». Он считает Бахтина инициатором особой «философии ответственности, социальной философии причастности». Когда Бахтин полемизирует со своими учителями в философии ли, в лингвистике или в литературоведении, он выражает всегда одну и ту же мысль об ответственном участном поступке. Именно поэтому он поможет нам на исходе ХХ столетия положитель но преодолеть безучастную и потому агрессивную философию времени и человека. Именно поэтому можно говорить, что идеал системного философствования не отрицается Бахтиным.


ХРОНИКА. ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Больше судьбы и выше века своего…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 3
142   143
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 3

Но как возможно осуществить принцип автономной причастности по отношению к самой мысли? Мечта философского модерна всегда — мечта о безграничной автономии, столь далеко простирающейся, что становится безысходной и самоубийственной. И просто необходимо методическое ограничение этого принципа. Здесь, по мнению Виталия Львовича, Бахтин с его принципом социальной ответственности «представляется хорошим ограничителем». Философия причастной свободы должна прийти на смену философии свободы безграничной, безучастной (не стыдливое ли это признание марксистского определения свободы как осознанной необходимости? — В.З.). Тогда мы сможем реконструировать бахтинскую мысль во всей ее полноте и глубине. А пока, считает докладчик, в теперешней критической ситуации, в которой оказалась вся бахтинистика, и отечествен ная, и зарубежная, необходимо методически воздержаться от употребления всех ставших расхожими понятий, Бахтиным введенных, — диалог, карнавал, хронотоп…

Свой доклад на пленарном заседании «К философии третьего тысячелетия, или Михаил Бахтин между Россией и Западом» Клинтон Гарднер (США) охарактеризовал как попытку «наметить контуры философии третьего тысячелетия, где она станет поистине универсальной наукой». Примечательно: словно испугавшись своей дерзости или веры, докладчик затем поправился и употребил не столь категоричное «может стать». Характеризуя современное состояние философии на Западе, автор перечислил все ее «болезни»: «Фрагментарность, дезинтеграция, отсутствие моральных аспектов, невозможность истины — вот минусы постмодернистского философского сознания». Будущее философии, по мнению Гарднера, «за некоторым упорядоченным единством, за некоей системой». У философии будущего есть шанс вернуть себе титул «науки наук», и шанс этот дают своевременно не оцененные мыслители двадцатого века Розеншток-Хюсси и Бахтин, их методологические прозрения. Кроме того, она «не вправе отворачиваться от тех социальных и этических императивов, что выработал человеческий опыт на протяжении тысячелетий».

Среди двух десятков секций, работавших на конференции, мудрено было просто сориентироваться — не то, что поприсутствовать на каждой. Пришлось делать выбор в пользу связанных так или иначе с эстетикой и литературоведением, которые
близки мне по роду работы. Посещение других случалось эпизодически осмысленно («Философия диалога», «Философский контекст»), либо обуславливалось только фамилией докладчика или случайным стечением обстоятельств.

Сто двадцать три секционных доклада, заявленных в программе, я поэтому позволю себе как-то сгруппировать по темам, отталкиваясь от названий только. Большинство из них, как это ни странно, уложились всего в три, условно говоря, рубрики приблизительно поровну: «Бахтин и философ такой-то», «Бахтин и писатель такой-то», «Бахтин и проблема…». Перечень философских зеркал, перед которыми ставили докладчики юбиляра, внушителен — от С.Кьеркегора и А.Шопенгауэра до М.Фуко и Ж.Деррида. До полутора десятков проблем современного гуманитарного знания пытались авторы докладов рассмотреть через призму бахтинского наследия. Действительная ли причастность Бахтина к ним имеет место или суетное стремление следовать за модой (чему не чужда, к сожалению, и вроде бы не «ангажированная» западная наука)? Едва ли здесь возможен однозначный ответ. А «собеседниками» Михаила Михайловича в третьей группе докладов (к ней весьма удачно подходит название одной из секций — «Прочтения с Бахтиным») стали Вергилий, Д.Мильтон, Г.Филдинг, Н.Гоголь, В.Вульф, В.Набоков, Честерфильд, Р.М.Рильке, А.Платонов, Ю.О'Нил, Б.Пастернак, Ч.Милош, В.Шаламов, Д.Конрад, другие писатели (и литературоведы). О содержательной глубине докладов и об органичнос ти «привязки» рассматриваемых в них проблем к литературо ведческому наследию Бахтина можно (и нужно) говорить много, но это — дело будущего. А пока несколько «живых» впечатлений «активно причастного», так сказать.

День первый, секция «Эстетическая деятельность». Авторами четырех докладов из пяти здесь были соотечественники (употребляю это слово в прежнем, добеловежском, смысле). Академически-суховатые сообщения М.Гиршмана (Донецк, Украина) и Н.Тамарченко (Москва, Россия) характер имели сравнительный. Первый анализировал эстетические концепции М.Бахтина и М.Бубера, второй — театральный хронотоп у М.Бахтина и П.Флоренского. Пафос доклада профессора из Донецка — несогласие с противопоставлением двух философов у К.Гарднера и В.Кожинова. Он находит его «не вполне обоснованным» и градом цитат из того и другого доказывает если не



ХРОНИКА. ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Больше судьбы и выше века своего…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 3
144   145
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 3

полное их совпадение, то близость поразительную, настолько очевидную, что напрашиваются как-то невольно сомнения относительно оригинальности бахтинской концепции. Возникло у меня и недоумение по части доказательств в этом докладе: заявлен он как трактовка художественных произведений в концепциях обоих философов, т.е. в аспекте эстетическом, а вся аргументация в нем концентрируется вокруг вопросов онтологичес ких, межличностных отношений. Более осторожен в «сближении» Бахтина и Флоренского второй докладчик, заявляя, что «рассмотренная нами концепция (хронотоп у Бахтина. — В.З.) имеет свою научную базу в трудах Флоренского, хотя возможность прямого знакомства Бахтина с этим источником маловероятна». А совпадение их концепций — это общая точка зрения на восстановление пространственно-временн о`й целостности мира.

Доклад М.Соколова (Москва, Россия) построен также по компаративистской методе; роль «контрастирующего фона» здесь исполнял немецкий философ Варбург (1865-1929). Остановившись сначала на историко-социологических и социальных контрастах — как они осмысливались у двух философов, — автор особо подчеркнул роль Бахтина «в становлении нелинейного исторического метода, того метода, который расцветает на живописных руинах историзма и спиралевидной концепции прогресса Гегеля и его последователей». Однако общее у них то, что они были современниками эпохи, исполненной великих иллюзий. «Красота спасет мир» — одна из них, в упоении от которой пребывала духовная элита рубежа веков. Но «катастро фические резонансы времени» сблизили их в сомнении относительно спасительной роли красоты: «Оба относятся с подозрением к безответственной эстетизации». Оба воспринимают теперь искусство как акт самопознания человека и человечества  — Бахтин — через философию диалога, Варбург — через «диакрисис культур».

Как основоположник новой методологии литературоведе ния фигурировал Михаил Михайлович в докладе Ю.Цветкова (Ивановский университет, Россия), посвященном актуальным проблемам изучения творчества Гофмансталя. В 20-е годы Бахтин выступил против одностороннего рассмотрения художественных произведений адептами формального метода в литературоведении, когда исследуются только их формальные аспекты. И предложил методологический принцип «содержатель
ной художественной формы». Констатировав это, автор затем перешел к «своей» теме, где с трудом просматривается реализация этого методологического принципа в конкретном литературоведческом анализе. Возможно, из-за регламента он был вынужденно краток и не продемонстрировал содержательные возможности художественной формы у австрийского писателя.

«Художник не может быть ни субъектом, ни объектом искусства», «идентичность в искусстве сама по себе бессмысленна и беспринципна» — эти небесспорные истины напористо-эмо ционально, но не очень аргументированно доказывала, апеллируя к Бахтину и к альбому репродукций, Д.Хейз (Вашингтон, США). А на вопросы оппонентов только «йес» в разной тональности и отчаянная жестикуляция изящных кистей рук: как это, дескать, вам непонятно, если для меня бесспорно. По-моему, помыслить «другого», сомневающегося в отстаиваемых ею истинах, она органически не может, не вписывается в атмосферу бахтинского диалогизма, не принимает его, а лишь выдергивает у Бахтина подходящие ей аргументы.

В день второй из восьми работавших я выбрал секцию «Поэтика жанра» в силу, естественно, профессиональных симпатий. Четыре прозвучавших на ней доклада были интересны с разных точек зрения: одни — своей фактологической насыщенностью, максимумом информационным, другие — побуждающей к размышлению парадоксальностью мысли, осваивающей уже известные науке факты, третьи — вызывающей к несогласию своего рода теоретической путаницей.

Профессор университета Нью-Хемпшира (США) Р. Ле Бланк не собирался, как он сам говорит, критиковать бахтинскую теорию жанров; она скорее стала некоей теоретической основой, на которой автор выткал причудливый узор взаимоотношений между произведениями Г.Филдинга и Н.Гоголя, исследуя главным образом историю переводов английского писателя на русский язык. Но он вынужден был так или иначе интерпретировать отдельные положения этой теории по ходу своего доклада, что само по себе для русского читателя представляет интерес. По мнению автора, Бахтин придавал огромное значение жанру, видел в нем нечто такое, что тоже концептуализирует мир. Жизнь жанра состоит в постоянных возрождениях уже имевшего место: жанр всегда «помнит» свое прошлое. «Память жанра» — это скорее нечто интуитивное, чем осознанное. Вряд ли До



ХРОНИКА. ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Больше судьбы и выше века своего…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 3
146   147
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 3

стоевский знал что-либо о жанре мениппеи; тем не менее Бахтин связывает его роман с этим жанром с полным основанием. Писатель чувствует логику жанра и, независимо от теоретической осведомленности, в силу своего таланта следует ей. Позволю себе недоумение. Зачем, спрашивается, тогда Гоголя делать учеником, хоть и талантливым, Филдинга? Давайте сразу «свяжем» его авантюрные «Мертвые души» с «Золотым ослом» Апулея, куда корнями и Филдинг уходит. Этот американский снобизм звучит, это научное высокомерие по отношению к иному типу цивилизации прорывается в следующем, весьма показательном пассаже доклада. Говоря о том, что Гоголь имел возможность познакомиться с «Томом Джонсом» Филдинга лишь во французском или в русском с французского переводах, автор делает вывод: «Филдинг во французской версии, конечно, не мог передать все законы жанра Гоголю, но последний именно в силу таланта смог восстановить все, выброшенное у Филдинга переводчиком Делапласом».

А вот с одной мыслью-пожеланием докладчика нельзя не согласиться, если бы не несла она в себе нечто от прекраснодуш ного утопизма: «Объективный смысл жанровой формы должен быть доступен не только писателю, но и читателю, чтобы он мог понять произведение». Американскому профессору не откажешь и в чувстве самоиронии, когда на вопрос, вызванный несомненно этим утверждением: «Память жанра — это теоретическое понятие или метафора у Бахтина?», — он ответил весьма дипломатично: «Бог сохраняет все».

И.О.Шайтанов (РГГУ, Москва, Россия) свой доклад «Жанровое слово у Бахтина и у формалистов» посвятил не столько обозначенному в названии предмету, сколько новым доказательствам уже однажды высказанной им гипотезы (см. «Диалог. Карнавал. Хронотоп», 1993, №2-3, 1993, с.199), согласно которой Бахтин и современные ему формалисты — оппоненты лишь по недоразумению. Ведь растут от единого корня — исторической поэтики А.Н.Веселовского, интересовались одними вопросами в литературоведении, в частности, жанром и его эволюцией. Другое дело: формалисты были энтузиастами теории, а Михаил Михайлович не уставал подчеркивать свою неприязнь к ней, он больше тяготел к практике. Парадокс, конечно: будучи философом (и, стало быть, систематиком), выступать против теоретизма; но строить здесь стену между Тыняновым — Якобсо
ном — Шкловским и Бахтиным — научно некорректное занятие. Здесь крайности одного интеллектуального пространства, единый русский филологизм, но не противопоставление.

Формалисты сознательно ограничивали себя в вопросах жанра рассмотрением суммы характерных приемов; Бахтин как упрек им утверждал, что, идя от суммы приемов, нельзя прийти к жанру. Вторгшись со своим универсализмом в построения формалистов, Бахтин «начал бы там, где они кончили: он бы увидел борьбу жанров, но считал бы ее следствием смены менталите тов». Иллюстрировал эти утверждения Игорь Олегович блестящим, и оттого убедительным, анализом диалога слуги Петра с музыкантами из трагедии «Ромео и Джульетта» в переводе Пастернака, а точнее — одной строки «Лишь музыки серебряные звуки…» в истолковании различных участников диалога, отвечающих на вопрос: «Почему серебряные?» А также утверждени ями, лишь неожиданностью своей обретающими силу аргумента, вроде того, что «метафора у Петрарки и Данте сменила аллегорию — с этого начинается Возрождение» или «век Ренессанса кончается выяснением отношений с метафорой».

Доклад О.Е.Осовского (Саранский пединститут, Россия) фактически стал попыткой выяснить отношения Бахтина с другой линией в литературоведении, хотя назывался довольно нейтрально: «Проблемы сравнительно-исторической поэтики в научных исследованиях М.М.Бахтина 1920-30 годов». Удивляет объяснение, даваемое автором самому факту обращения Михаила Михайловича к вопросам поэтики: «Бахтин отрицает материалистическую эстетику, именно поэтому он поворачивается к поэтике». Аргумент более чем сомнительный — и смешением, подменой теоретических понятий литературоведения и алогизмом. С каких пор эстетика и поэтика стали понятиями (и терминами соответственно) взаимозаменяемыми? И разве материалистическая эстетика отрицает, исключает, полностью игнорирует поэтику? Ах, какая небрежность! Знать, автора ввела в заблуждение манера Михаила Михайловича мыслить метафорически. А то, что наряду с «поэтикой словесного творчества не чужд был он и поэтике социологической» (опять путаница в азах теоретических. — В.З.), Олег Ефимович истолковывает без обиняков: «Бахтин лукавил как социологист. Это скорее дань идеологическому и социологическому контексту времени». Ну как можно нравы «современной образованщины» приписывать та



ХРОНИКА. ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Больше судьбы и выше века своего…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 3
148   149
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 3

кому мыслителю? Бахтин воспитан все-таки в традициях иной школы мышления, господа!

«И Бахтину, и Якобсону свойственно желание охватить цельность явления искусства», — утверждает Р.Шлайфер (Университет Оклахомы, США) в докладе «Бахтин и эстетика жанра», продолжая тему взаимоотношений Бахтина с современными ему школами в литературоведении. Но Якобсон для Бахтина — мыслитель монологический, поскольку для него произведение художественное — явление по преимуществу лингвисти ческое. «В процессе такого анализа литературного произведе ния правда и мудрость, заключенные в нем, зачастую могут быть разрушены, умирают». Очевидно, опасаясь таких летальных последствий сугубо формальных подходов, Бахтин стремится к эстетическому постижению объекта как ценностного другого. Поскольку жанры — генетические единицы литературной памяти, передающие опыт, в эпоху окончательного крушения просветительских идеалов понятие жанра стало единственно возможным вариантом «пограничного мышления», «мышления на краю прежней цивилизации».

Из других докладов эстетико-литературоведческого характера отметим прочитанный на секции «Теория романа» Г.Тихановым (Оксфорд, Великобритания) доклад «Бахтин, Лукач и немецкий романтизм: вопрос об эпосе». Молодой оксфордский исследователь оригинален в докладе своем тем, что нет у него изначального предубеждения и враждебной неприязни к марксистскому литературоведению 20-30 годов, что стремятся любыми способами продемонстрировать отечественные ученые мужи. Пару в почти традиционной для конференции парадигме «Бахтин и …» он подобрал из зачисленных уже рьяными ниспровергателями по разряду одиозных фигур тех десятилетий. И находит у них много общего во взглядах на роман как жанр, и не приходит оттого в неописуемое замешательство (как же, у Бахтина и марксиста Лукача обнаруживается «родство душ»!) подобно отечественным адептам диалогизма, пытающимся понять, как это Бахтин мог написать (или благословить) книги о Фрейде, о формализме, о языке.

О.Стрижевская (Педагогический колледж Киевского государственного университета, Украина) представила слушателям доклад «Повесть А.Платонова "Котлован" в свете эстетического анализа М.М.Бахтина» — один из немногих сугубо
прикладных на конференции, продемонстрировавший возможности бахтинской методологии. И хотя докладчица не делала самих собой напрашивающихся выводов из своего анализа, он опровергал ставшее расхожим мнение, что Платонов в повести подверг уничтожающей критике социалистическую утопию. Это не повесть-антиутопия; эта повесть — высокая трагедия, реквием действительно великой мечте, гибнущей из-за истерически торопливой, безмысленной ее реализации, меркантильно-бездухов ного отношения к строительству будущего. Смерть Насти — это крик-предупреждение писателя, что сегодня убивается будущее.

Из республик бывшего Союза только три славянские были представлены на юбилейной бахтинской конференции. Не без чувства гордости отметим, что четыре белорусских ученых (приезд которых стал возможен благодаря помощи — по программе «Обновление гуманитарного образования» — Белорусского Фонда Сороса) выступали с докладами в секциях «Философс кий контекст», «Бахтин и русская культура» и «Биография М.М.Бахтина в социо-культурном контексте». Из соображений чисто этических не будем останавливаться на трех из них, авторами которых являются члены редакции журнала «Диалог. Карнавал. Хронотоп». Четвертый доклад — Т.Щитцовой (Европейский гуманитарный университет, Минск, Республика Беларусь), хоть и исполненный в традиционной сравнительной манере («Бахтин и Кьеркегор: онтологическое определение человека»), вызвал не просто академически-вежливое оживление, но обрушил на молодого исследователя град вопросов. Очень часто, особенно на научных форумах такого масштаба, истинное впечатление об авторе складывается не столько по содержанию его доклада, сколько по ответам на вопросы. Здесь мы видели именно такой вариант: ответы Татьяны были просто блестящи, демонстрировали широкую эрудицию, острый ум, показывали не модой инициированное, а свое отношение к философу. «Мой Бахтин, и я его буду защищать и отстаивать», — слышалось в подтексте диалога ее с аудиторией. Щитцова то ли инстинктивно почувствовала, то ли поняла, слушая весь культурологический шум вокруг Бахтина, что обилие сравнительных докладов, этот парад западных философов, который якобы принимает Михаил Михайлович в свой столетний юбилей, объективно «работает» на представление о нем как о мыслителе заурядном, повторяющем зады философии западной. Вопрос о вре



ХРОНИКА. ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Больше судьбы и выше века своего…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 3
150   151
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 3

менны`х приоритетах в гуманитарных науках не менее важен, чем в естественных и точных. И в докладе своем. и в ответах она акцентировала внимание именно на оригинальности Бахтина как мыслителя, неповторимости, непохожести славянской традиции философствования.

Существует в мире два Бахтинских общества — в России и Великобритании. Председатели обоих заявили доклады на пленарных заседаниях: В.Махлин в первый, Д.Шеппард в заключительный день конференции. Это были попытки дать общую картину в бахтиноведении с разных, так сказать, берегов. Назвать ее оптимистичной никак нельзя. Русский председатель по существу признал, что тридцать лет изучения творческого наследия Михаила Михайловича дали ответы, число и значимость которых несопоставимы с потраченными усилиями и масштабом изучаемого явления. Поставленные лицом к лицу мыслитель и его век не понимают друг друга, и бахтинистика сегодня — сплошные вопросы. Английский был даже резче в оценке итогов бахтинского бума, судя по названию доклада, к сожалению, не состоявшегося: «Ни диалога, ни диалогизма: западное бахтинове дение в восприятии русского». Словом, Бахтин не вписывается в философский ландшафт XX века, хотя его «примеряли» ко всем мало-мальски известным именам в философском календаре.

Позволю себе теперь несколько могущих показаться крамольными мыслей относительно состояния дел в бахтинистике. Антигегельянский (по существу, антисистемный) бунт в философии к концу двадцатого столетия исчерпал себя полностью, оставив в «науке наук» отдельные живописные фрагменты, любопытные детали и подробности, никак не складывающиеся в цельную картину мира и человека. А какие вроде бы радужные перспективы открывали все эти «неогегельянцы», «неокантианцы», «неоплатоники» и другие философствующие «нео»! Не имея своих положительных идей и концепций, они «прорабатывали» какие-то частности, незначительные детали, непринципиальные противоречия, казались себе ужасно смелыми новаторами в философии и внушали это публике. В сущности же они паразитировали на критике великих, а не развивали их идеи дальше, разжижали монолит философских систем. Бунт разума против дисциплины мышления, против системности оказался, по большому счету, положительно бесплодным.

Как упивалась философия XX века антропологизацией
своей науки и методологии! Тем, что отныне, дескать, не абстракции, не какие-то там «Идея» или «Абсолют» определяют жизнь отдельного индивида и общества, а сам человек, гордый сознанием своей неповторимости. Бунт под знаменем антропологиз ма жатву в философии дал столь же ничтожную.

И если уж видеть в Бахтине оригинального мыслителя, то давайте признаем, что оригинальность эта — во временно`м приоритете и точности диагноза «болезни» философии. Западные философы еще резвились на руинах систематизма и дисциплины мышления, а Бахтин уже почувствовал опасность в раздробле нии послегегелевской философии, в дезинтеграции ее, фрагментарности. Даже в столь привлекательном антропологизме философии Бахтин сумел разглядеть опасность крайнего научного субъективизма, «теоретизм» наоборот. А мы всплескиваем руками: парадокс, дескать, с одной стороны, его мышление универсально, а с другой — такое презрение к теоретизму. А он презирал не философию как строгую науку, а философствование как безответственную игру интеллекта.

«Марксистский след» в творчестве Бахтина — второй смущающий его исследователей парадокс. А ведь, если вдуматься, никакого парадокса нет. Бродя среди развалин, оставшихся от классической философии, тяготея как мыслитель к универсаль ности и системности, он не мог не присмотреться с осторожным любопытством к марксизму — единственной послегегелевской философии, сохранившей в себе эти качества или, по крайней мере, декларирующей их. Во избежание недомолвок уточню: к марксизму не как социальной теории переустройства общества, а как к цельному философскому учению Михаил Михайлович мог испытывать интерес. И наверняка этот интерес дал плоды, коль авторство книг о формализме, Фрейде и языке многие признают за ним.

Оригинальность Бахтина и в том, что, установив точный диагноз болезни философии, мечтая вернуть ей звание «науки наук», он ищет и находит ту отправную точку, опору, что обеспечивает любому философствованию системность и универсаль ность. Понятия ответственного поступка, участной автономии, равноправных отношений «Я» и «Другого» — в основе бахтинских концепций личности. Еще при жизни он пытался восстановить «порвавшуюся связь времен», нащупывая пути такого восстановления с помощью «архитектоники ответственной личнос



ХРОНИКА. ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Больше судьбы и выше века своего…

Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 3
152  
Dialogue. Carnival. Chronotope, 1995, № 3

ти». Это антропологизм более высокого уровня, исключающий опасность субъективизма, способный подняться до уровня Абсолюта.

Бахтин дал путеводную нить философии, мечтающей на исходе XX столетия о системности и универсальности знания, утраченных ею со времен Гегеля. Отсюда его популярность необычайная, скрывающая в себе и опасность, подмеченную А.Панковым (Институт русского языка, Москва, Россия): «Бахтин сейчас стал чем-то вроде официального Маркса в философии и литературоведении». Какая горькая судьба у адепта диалогической истины, опередившего свой век, — стать по сути монологистом. «Я посеял зубы дракона, а урожай дал мне блох», — ситуация эта в науке снова повторилась, в чем нас убеждает судьба наследия Бахтина-философа, о котором мы можем сказать в год столетия, перефразируя его же самого: «Он больше своей судьбы и выше своего века».

г.Витебск


ХРОНИКА. ФАКТЫ. ИНФОРМАЦИЯ   В.В.Здольников
Больше судьбы и выше века своего…

 




Главный редактор: Николай Паньков
Оцифровка: Борис Орехов

В оформлении страницы использована «Композиция» Пита Мондриана



Филологическая модель мира